Лягушка Басё

Сначала нужно рассказать, как я попал на батумский телеграф. В Батуми я ездил редко, потому что – зачем? В деревне всякий человек имеет имя и важность, а приехал в большой город – ты песчинка, никто тебя не знает, никто не поздоровается, не скажет: «Рад тебя видеть, дорогой! Как поживаешь?».

На телеграфе я прежде никогда не бывал. У нас все свои рядом, к каждому можно запросто прийти по любому делу и даже вовсе без дела. Телеграмму посылать не нужно.

Но тут дело было не любое, а особенное, страшное.

Единственный человек, кто мог в этом страшном деле помочь, находился далеко, в Тифлисе. Без телеграммы не вызовешь.

Но про человека, которому я хотел отправить телеграмму, после расскажу. Сначала про страшное дело.

Утром чуть свет прискакал мой хороший знакомый Иван Степанович. (У меня все знакомые хорошие, потому что с плохими людьми зачем знакомиться?). Иван Степанович служил управляющим у князя Луарсаба Гуриани. Про князя Гуриани, самого богатого помещика в наших краях, вы наверно слышали, а если не слышали – невелика потеря. Хоть и грех скверно говорить о покойнике, но ничего хорошего кроме богатства в князе не было.

Давайте сейчас выпьем, чтобы нас любили не за богатство, хоть и богатство пускай тоже будет. Только пейте не до дна, это еще не тост, это так, для почина.

Врывается ко мне Иван Степанович, на себя непохожий, кричит, стеклышки с носа на нитке висят. «Беда, - кричит, - Ладо! Князя убили! Утром захожу в оранжерею, а он мертвый! Кто-то его кинжалом зарезал! Кинжалом Великого Мамуки! Дай мне вина, Ладо, руки ходуном ходят!».

Тут объяснить нужно. Князь Гуриани взял управляющим человека приезжего, русского, потому что где взять грузина, чтобы с утра не пил вина, а если человек с утра пьет вино, какой из него управляющий? Иван Степанович всем нравился, не то что его хозяин. Умный человек, приятный. Я тоже умный и приятный. Двум умным и приятным людям как не подружиться?

А вино пить Иван Степанович быстро научился. Какая же без этого дружба?

Налил я ему двухлетнего чхавери, от которого сердце успокаивается, а мысль проясняется. Управляющий успокоился, прояснился и стал со мной советоваться. С Ладо Чхартишвили все советуются.

Про убийство я после расскажу. Тост не любит, когда ты два раза одно и то же повторяешь. Пока - про то, почему я в Батум поехал.

Иван Степанович почему ко мне, а не в полицию побежал? Потому что наш пристав князь Гоголадзе заклятый враг рода Гуриани. Сто лет они враждуют. Или двести. Никто не помнит, из-за чего. Но сделать друг дружке пакость что одни князья, что другие случая не упускают. А тут такой для пристава подарок! Дело темное, убил неизвестно кто. Гоголадзе обрадуется, развернет следствие, раздует скандал на всю Грузию, запачкает имя Гуриани грязью.

«Детей жалко, - переживал Иван Степанович, добрый человек. – Молодого князя Котэ, княжну Нателлочку. Мало того, что ихнего батюшку, как свинью зарезали, так теперь еще Гоголадзе над ними будет куражиться. Что делать, Ладо? Ты мудрец, дай совет».

Что овдовевшую княгиню ему не жалко, я не удивился. (Про это тоже после скажу).

Прищурил я на управляющего глаз, как это делают мудрецы.

Отвечаю:

- Ты, Иванэ, не глупее меня. И коли пришел, значит, уже знаешь, что делать, просто тебе нужна моя помощь. Говори – я помогу.

Он смутился.

- Прости меня, Ладо. Я забыл, что с тобой незачем ходить вокруг да около. Выход только один – найти преступника без полиции, как можно скорей. Тогда не придется устраивать следствие, и, может быть, обойдется без большого скандала. Помнишь, ты рассказывал про своего троюродного брата Автандила, который служил в Тифлисской полиции? Вот бы он приехал и раскрыл убийство. Княжеское семейство будет так ему благодарно!

- Э, - говорю, - у Автандила светлая голова. Но только когда трезвая. К сожалению, это нечасто бывает. Поэтому он больше и не служит в полиции, а с утра до вечера сидит в духане. К тому же Автандил в Тбилиси, как я его позову?

- На то в Батуме есть телеграф. Только, умоляю, не пиши про убийство князя, а то весь город узнает.

Я обиделся:

- Совсем глупым меня считаешь? Я напишу Автандилу: «Если сегодня вечером приедешь, получишь сто рублей». Больше ничего писать не стану. Нет, еще напишу. «Билет второго класса купи. Деньги назад получишь». Автандил никогда «чистым классом» по железной дороге не ездил, а сто рублей – большие деньги. Даст княгиня сто рублей и еще четырнадцать рублей на туда-обратно?

- Даст. А молодой князь еще сто добавит. Если же батоно Автандил найдет убийцу раньше полиции – обратно, клянусь, первым классом поедет, как великий князь!

Иван Степанович обрадовался, что дело наладилось, но я его остудил.

- Если Автандил будет еще дома, трезвый, он быстрей паровоза побежит. Но если он уже в духане, раньше завтра не явится. Когда он нетрезвый, он счастливый, и тогда ему денег не надо.

Я сел на коня и погнал его рысью, чтобы Автандил получил телеграмму дома, а не в духане. За два часа доскакал!

По дороге сильно волновался. Во-первых, что осрамлюсь перед городскими – я ведь не знаю, как отправляют телеграмму. Во-вторых, что Автандил сегодня уже счастливый.

Давайте я расскажу про моего троюродного брата одну историю, и вы поймете, какой это человек. Сразу предупреждаю: это будет тост.

Однажды полиция, где служил Автандил, хотела арестовать знаменитого бандита Валико Кривого. Его так прозвали, потому что он был кривой на один глаз, но этот глаз был зоркий, и стрелял Валико без промаха. Он засел на чердаке и крикнул: «Я в тюрьму не пойду, а кто сунется – стрелять буду!». Полицейские знали, что, если Валико станет стрелять, он обязательно в кого-нибудь попадет. Умирать никому не хотелось. Все попрятались и только кричали: «Валико, сдавайся!». А он не сдавался и только ругался плохими словами, по-русски, чтобы начальнику, капитану Кулакову, обидно было.

Дело уже к вечеру шло. Стемнеет – Валико по крышам уйдет, поминай как звали. Капитан Кулаков думал-думал, ничего не придумал. Тогда Автандил говорит: «Я его один возьму». Начальник ему: «Как ты его возьмешь? Ты пьяница, от тебя даже сейчас вином пахнет».

Но Автандил вышел вперед и крикнул: «Эй, Валико! Я, Автандил Вачнадзе, вызываю тебя на поединок! Давай состязаться, кто больше выпьет. Если ты упадешь первый, то проснешься в тюрьме. А если первый упаду я, тебе дадут уйти. Или ты не мужчина и боишься со мной сразиться?».

После этого Валико, конечно, отказаться не мог. Они стали пить, и бандит упал первый, потому что больше моего брата может выпить только слон, а слону вина кто даст? (Слона я в Кутаиси видел, потом расскажу, во время тоста отвлекаться нельзя). В общем Кривого унесли в тюрьму, и все остались живы и здоровы, если не считать похмелья у участников поединка.

Так выпьем за то, чтобы даже наши пороки приносили людям добро! Не до дна, это пока еще маленький тост.

…Вот стало быть какой он, Автандил. Говорю же, я волновался только, что он не захочет никуда ехать, и я подведу своего друга Иван Степановича, а до чести князей Гуриани мне дела было не больше, чем ишаку до аромата роз.

Хорошо хоть с телеграфом мне повезло – так я сначала подумал, потому что за стеклянным окошком сидел знакомый человек, Зураб Хуцишвили, сын рябого Иллариона из соседней деревни Натанеби. Я вспомнил, что отец хвастался, какую красивую фуражку носит его Зурико. Вот он где, оказывается, служит, Зураб Хуцишвили - на телеграфе. Важная служба.

Он и сам был важный, Зураб, в своей фуражке, в черном сюртуке с блестящими штучками на петлицах. Сидел прямо под портретом государя императора. Казалось, очередь стоит не к Зурабу, а к самому царю.

Телеграф трещит, мухи жужжат, а люди стоят тихо, уважают казенное учреждение.

Заглядываю в окошко, говорю:

- Зурико, дорогой, это я, Ладо Чхартишвили! У вас в деревне, слава богу, всё хорошо, твои все здоровы, ваша одноухая свинья во вторник принесла семнадцать поросят. Слушай, мне нужно послать в Тифлис телеграмму моему троюродному брату Автандилу по очень срочному делу. Записывай!

А он со мной по-грузински говорить не хочет!

- Во-первых, - говорит, - вы находитесь в государственном учреждении, так что извольте говорить по-русски. Во-вторых, когда я на службе, я не «дорогой» и не «Зурико», а «господин телеграфист» или «господин кандидат на классный чин». В-третьих, пишите телеграмму сами. Бланки – вон там. Следующий!

Есть люди, которые, надев мундир, даже самый паршивый, сразу чувствуют себя важными начальниками. Обычно это люди, в которых кроме мундира ничего важного нет. Нацепит такой фуражку и задирает себя кверху, как собака хвост.

Давайте же выпьем за то, чтобы каждый из нас был важнее своего мундира и чтобы все называли нас «дорогой», а не «господин кандидат в собачьи хвосты». Тост маленький, пьем не до дна!

Я долго думал, что такое «бланки», но потом увидел, как другие окунают перо в чернильницу и пишут на бумажках с двуглавым орлом. Сделал то же самое. Написал короткую телеграмму, потому что на бумажке «бланк» было мало места.

Телеграмма получилась хорошая, но если Автандил ее получит, когда он уже в духане, сам Шота Руставели сладкозвучными стихами моего брата оттуда не выманит.

Вот о чем я думал, подходя к окошку. И еще о том, что собачий хвост Зураб снова начнет меня позорить перед всем телеграфом, если я что не так скажу или сделаю.

Впереди меня стоял высокий господин в очень красивом костюме: черная полоска, белая полоска. Сразу было видно, что для такого человека отправить телеграмму – как для курицы склевать зернышко. Ну-ка, думаю, как он себя поведет?

Нарядный господин протягивает «бланк», говорит по-русски, немножко заикаясь:

- В М-Москву. «Молнией». Я старался писать отчетливо, но, если какая-то б-буква непонятна, скажите.

Зураб ему важно:

- Вы думаете, мы тут на Батумском телеграфе не все буквы знаем? Что тут у вас? «Тайфу но тамэ Батуми-ко ни ритяку сасэрарэта…». Что это за белиберда?

- Это не б-белиберда, - отвечает господин. - Это написано русскими буквами по-японски. Человек, которому я пишу, японец.

Собачий хвост телеграмму обратно кинул:

- На российском телеграфе по-японски нельзя. Мало ли что вы там напишете? По-русски пишите. Следующий!

Следующий был я. И что вы думаете? Зураб на телеграмму едва взглянул да как закричит:

- Сказано же: телеграммы принимаются только на русском! По-грузински у себя в деревне с соседями будете разговаривать, а тут казенное заведение. Телеграфный пункт Министерства путей сообщения!

Это была совсем беда. Я русский язык хорошо знаю, еще с семинарии. Газеты люблю читать, вся деревня приходит послушать. Но писать не читать, тут грамматика: падежи, склонения, спряжения. И эта, как ее, орфография. Отошел я в сторонку, повздыхал, а господин в полосатом костюме уже сует в окошко переписанную телеграмму. Быстро управился.

Тут я его получше разглядел. Не человек - картинка, хоть в трактир на вывеску. Лицом красавец, черные усы будто по ниточке, волосы на голове тоже черные, блестящие, только височки белые, словно инеем примороженные.

- Вот то же самое на русском, извольте.

Зураб сменил гнев на милость.

- Это другое дело. – Читает вслух. - «Из-за урагана вынужден высадиться в Батуме тчк Отправляйся поездом зпт встретимся на месте тчк Фандорин». Что такое «Фандорин»? Опять по-японски?

- Это моя фамилия. Я Эраст Петрович Фандорин.

Зурабу хоть бы что, а я прямо вздрогнул. Ушам своим не поверил! Потому что Зураб хоть и «господин телеграфист», но газет не читает. А я читаю. «Уголовная Хроника» - очень люблю. А еще я знаю, что в жизни бывают происшествия случайные и неслучайные. Умный человек отличается от глупого тем, что знает, какие происшествия неслучайные. Зачем слать телеграмму Автандилу Вачнадзе, которого выгнали за пьянство из нетрезвой тифлисской полиции, если удивительный случай привел в Батум лучшего сыщика Российской империи?

- Уважаемый, неужели вы тот самый Эраст Петрович Фандорин? – спросил я, еще не веря такой удаче.

Он обернулся.

- Вероятно. Д-другие Эрасты Петровичи Фандорины мне неизвестны.

- Сыщик, про которого пишут в газетах?! Какая великая честь для наших берегов! Какая невероятная удача! Но могу ли я спросить, по какой надобности вы прибыли в Батум?

Фандорин сердито:

- Абсолютно ни по какой. Стечение д-дурацких обстоятельств! Чертова буря повредила пароход, на котором я следовал в Синоп. Это раз. Море отнесло нас аж до Батума. Это два. Теперь рейса в Т-Турцию ждать почти неделю. Это три. Еще и г-гостиницы в городе переполнены, остановиться негде. Это четыре. Но хуже всего, что я проспорил моему помощнику. Он предупреждал, что поездом выйдет быстрее. Выехал из Москвы позже меня, а в Синоп попадет раньше. Не знаете ли вы, сударь, какой-нибудь частной квартиры, где можно остановиться?

Не очень-то он мне понравился, хваленый господин Фандорин. Злой, как собака, и разговаривает, как собачий хвост Зурико - у того тоже «во-первых», «во-вторых», «в-третьих». Я подумал, не врут ли газеты, что Фандорин великий сыщик. Может, он с редакторами вино пьет. Пишет же газета «Кутаисский курьер», что лучшее в городе питейное заведение – трактир Мирзоева «Заходи, погрейся», а просто Мирзоев дает репортерам половинную скидку. Я заколебался. И тут Фандорин спрашивает:

- Так что за таинственное п-преступление у вас в деревне случилось?

- Вах! – схватился я за сердце. - Откуда вы узнали?!

- Ну, это просто. Давеча вы сказали, что мое появление на ваших б-берегах – невероятная удача. Удачей мое появление обычно считают, когда случается какое-нибудь преступление, притом непременно т-таинственное. К тому же у вас взволнованный вид и вы явно не горожанин, привычный к отправлению т-телеграмм.

И тут я понял, что газеты пишут правду. Господин Фандорин – настоящий сыщик, не хуже Автандила Вачнадзе.

Я представился честь по чести, налил из меха вина, предложил выпить за знакомство. (У меня под мышкой всегда висит небольшой мех с вином, а в кармане чохи два рога, вставленные один в другой, ибо никогда не знаешь, где встретишь хорошего человека).

Потом я дал господину Фандорину чурчхелу, закусить и произнес маленькую речь, а речи говорить я умею. Мне бы быть дипломатом – уговорил бы хоть японского микадо, хоть германского кайзера. И никто ни с кем не воевал бы.

- Эта встреча – удача для нас обоих, - сказал я. - Мне повезло, потому что теперь можно не писать телеграмму, а вам повезло, потому что вы нашли, где остановиться. Выпьем же за то, чтобы нам в жизни почаще попадались люди, встреча с которыми приносит и нам, и им удачу. Прошу прощения, что тост короткий, но, когда пьют стоя, длинные тосты не говорят.

(Вы тоже можете выпить, но немного – сейчас вам понадобится ясная голова).

И дело было сделано! По логике и риторике я в семинарии был первый ученик.

Фандорин вытер губы шелковым платочком.

- С благодарностью воспользуюсь вашим г-гостеприимством, господин Ч… Чх… П-простите, у меня не получается воспроизвести этот к-клёкот.

- Знакомые называют меня «батоно Ладо», но вы можете говорить «Владимир Ноевич», если вам так проще, потому что по-русски «Ладо» - это «Владимир», а «Ной» - имя моего отца, дай ему бог прожить столько же, сколько прожил библейский Ной, только без всемирного потопа. Что же вы так мало пьете? Вина в мехе много, хватит на всю дорогу.

- Алкоголь мешает д-дедукции. Так что случилось?

Я пообещал, что расскажу дорóгой. Зачем терять время?

На площади перед гостиницей «Бельвю» стояли извозчики. Почти всех я знал, потому что извозчики ездят повсюду. Те, кто бывал в Бобоквати, меня тоже знали, потому что Ладо Чхартишвили в Бобоквати человек известный. Они стали кричать: «Батоно Ладо, возьми меня! У меня новая лошадь, смотри какая красавица!». Другой кричит: «Батоно Ладо, поехали со мной, у меня звонкие колокольчики!». Но тут я увидел Илико Ваперсили, который даже не повернулся в нашу сторону. Говорю Фандорину: «Мы поедем вон на той бричке».

Он кивнул:

- На г-глухом извозчике? Значит, весть о преступлении еще не распространилась и вы хотите сохранить т-тайну?

Большинство людей неумные или вовсе глупые. Привыкаешь к этому и забываешь, как приятно иметь дело с умным человеком, который всё понимает с полуслова или даже вовсе без слов. Мы с вами потом обязательно выпьем за то, чтобы вокруг нас были только умные люди, а дураки шли мимо своей дурацкой дорогой, но сейчас не время отвлекаться.

Я привязал свою кобылу к заду брички, мы сели и поехали, а глухой Илико запел песню, потому что у нас в Грузии даже глухие поют. Под этот так себе аккомпанемент (красивое слово, которым называют музыку, когда она мешает разговаривать) я рассказал батоно Эрасту всё, что знал.

Он слушал молча. Потом стал задавать вопросы.

- Есть ли следы взлома? Вышибленная д-дверь, разбитое окно?

- Иванэ сказал бы, - подумав, ответил я.

- Что-нибудь ценное п-пропало?

- Иванэ сказал бы.

- Управляющий не хочет полицейского расследования, потому что на подозрении окажутся обитатели дома. Так? Значит, члены семьи не ладили друг с другом?

- Они там, как пауки в ящике, - говорю.

- В б-банке.

Я понял, что немножко спутал русскую поговорку, но умный человек всегда выкрутится.

- В банке, - говорю - у князя деньги, много. А про ящик я сказал, потому что дом Гуриани похож на ящик. Даже на два ящика. У князя с сыном одна половина, у княгини с дочерью – другая. Муж к жене не заходит, она к нему.

Стал показывать пальцем на спинке переднего сиденья:

- Вот здесь, посередине оранжерея, где князя нашли. Только там вся семья и встречается, а так – женщины живут в своем ящике, мужчины в своем.

Он спрашивает:

- Что за человек был п-покойный?

- Если по-доброму сказать – жаба старая. Злой, жадный, да еще пьяница. Мы, грузины, от вина всегда немножко навеселе, но пьяницы у нас редко бывают. Я только двоих знаю: моего троюродного брата и старого князя Гуриани. Но мой Автандил, когда напьется, счастливый, а Луарсаб Гуриани только злее делался. По нему никто не заплачет.

- И меньше всех, если я п-правильно понимаю, огорчилась жена?

- Нет, уважаемый, вы понимаете неправильно Я думаю, княгиня Лейла сейчас рыдает, бросает посуду об стену и рычит. У нее нрав тигрицы.

- Погодите. Ведь она не любила мужа? Или это такая любовь-ненависть?

- Никакой любви, одна ненависть. Князь даже боялся, что она его отравит. Поэтому составил завещание. Если он умрет не своей смертью, вдова не получит никакого наследства. И вот князя убили. Княгиня получит кукиш. Как же ей не рычать и не рыдать?

- Кому же достаются деньги в б-банке?

- Там не только деньги. Там много всего. Виноградники, пастбища, стада. Кому? Молодому князю. И дочке. Они оба тоже полоумные. Вся семья полоумная. Иванэ говорит, что живет там, как санитар в сумасшедшем доме.

- Поподробней про детей, пожалуйста. Возраст, характер, с-склонности.

- Князю Котэ, Константину Луарсабовичу, двадцать пять лет. Он художник. Который не рисует, а лепит.

- Скульптор?

- Да. В Париж учиться ездил. Там хорошему научат? Французы даже вино без тостов пьют. Вернулся оттуда совсем чокнутый. Всю Синюю половину каменными уродами заставил. Смотреть жутко.

- «Синюю половину»?

Я объяснил:

- Когда ремонт делали, князь свою часть дома по-своему обустроил, а княгиня по-своему. На мужской половине всё синее – обои, ковры, занавески, а у княгини всё розовое. Потому называется «Синяя половина», «Розовая половина». Или еще «Мужская» и «Женская». Только одна оранжерея зеленая осталась. Потому что там пальмы и кусты – они зеленые.

- Да что вы говорите? – пробормотал Фандорин, записывая что-то в маленькую книжечку маленьким карандашиком. - Теперь расскажите про княжну. Сколько ей лет?

- Пятнадцать. Или шестнадцать.

- А, так она еще ребенок.

- Не ребенок, а чертенок. Злющая, как черт И хромая, как Сатана - одна нога короче другой. Но это хорошо, что Нателла Гуриани хромая.

- П-почему?

- Замуж не выйдет. А то мужа бы загрызла. Шипит на всех. И тоже, как брат, на загранице помешанная. Только Котэ всё про Париж, а эта про Америку. Америка ей нравится, Грузия не нравится. Я же говорю – полоумные они все, Гуриани, даже девчонка.

(Я вам про Америку потом, если захотите, расскажу. Сейчас не буду. Большой Тост не любит, когда отвлекаешься. Об Америке у меня совсем другой Большой Тост. Я его с «волшебным фонарем» показываю. Красиво! Мой родной брат Лука Чхартишвили туда уплыл и стал «ковбой». Письма пишет, картинки шлет. Так что я про Америку много чего знаю).

Фандорину я тоже предложил про Америку рассказать, но он не захотел.

- Теперь про слуг, пожалуйста. Вы говорите, что ничего ценного не пропало, но убийство могло быть совершено не из к-корысти, а из мести. Старый князь обижал слуг? Сколько их в доме? Что вы можете про них сообщить?

- Конечно, обижал. Старый грубиян всех обижал. Но слуги его убить не могли.

- Почему вы так уверены?

- В доме прислуживают только старухи. Потому что князь с княгиней оба страшно ревнивые. Не от любви, а от гонора. Если у мужа любовница, это для жены позор. Если у жены любовник – мужу совсем срам. Поэтому слуги-мужчины там только в конюшне. В доме одни горничные, самой молодой семьдесят лет. А Луарсаба зарезали кинжалом Мамуки Великого. Это основатель рода Гуриани, он богатырь был, и кинжал у него вот такущий. Старуха его и со стены не сняла бы. (Там, в оранжерее, на ковре оружие развешано: сабли, кинжалы, ружья старинные).

Батоно Эраст записал и это.

- Перейдем к управляющему. Что он за человек? Почему князь не ревновал жену к нему?

Я засмеялся.

- К Ивану Степановичу? Он же русский.

- А что, русский не может понравиться женщине?

- Э, - говорю, - дорогой, вы только не обижайтесь, да? Грузинский мужчина – он бывает как шашлык на остром шампуре, или как сациви – сочный, или как аджабсандал – язык обожжешь. А русский мужчина или каша, или лапша, или пельмень. Иван Степанович – пельмень. Какая грузинка на него посмотрит? Князь еще и поэтому в управляющие русского взял.

Фандорин сдвинул брови.

- А я в вашей г-гастрономии кто?

Я посмотрел на него, вспомнил подходящее русское кушанье.

- Пряник печатный. Но вас бы князь в управляющие не взял.

Тогда он брови раздвинул обратно и больше ни о чем не спрашивал.

Мы немного помолчали, послушали, как поет глухой Илико.

Но я долго молчать не умею. Потому что как это – сидеть рядом и не разговаривать?

- А зачем вы, батоно Эраст, в Синоп едете? Там же одни турки. Они скучные, даже вина не пьют.

- Тамошний губернатор – мой старинный знакомый. Во время сербской войны я попал к туркам в плен. Саид-паша тогда служил в Видине. Он был добр ко мне, отпустил на свободу. Теперь у него случилось несчастье, и он попросил о помощи. Долг благодарности не п-позволил мне отказаться.

- Тоже таинственное преступление?

- В высшей степени. Но рассказать не имею права. А теперь, господин Ладо, если вы не против, мы помолчим. Мне нужно обдумать п-план действий.

Дорога до поместья Гуриани показалась мне ужасно долгой, потому что молчать очень трудно. Но я потягивал вино, подпевал глухому Илико, и ничего, доехали.

Пошли сразу к Ивану Степановичу. Я шепнул ему, как нам повезло, что в Батуми оказался такой великий сыщик, и намекнул, что без моей логики и риторики он бы нипочем к нам в деревню не приехал.

А Фандорин управляющему строго сказал: я-де возьмусь за расследование при одном условии – чтоб все в доме меня слушались. Сейчас пусть сидят каждый в своей комнате, сказал, и чтоб оттуда ни ногой, пока не вызову.

Иван Степанович сходил на Синюю половину к молодому князю, на Розовую половину – к княгине. Те на всё согласились. Очень рады были, что, может, выйдет обойтись без полиции.

Потом батоно Эраст велел отвести его на место преступления. Я тоже пошел, только заглянул на кухню подлить вина в мой мех. Как не выпить за упокой души, даже если она была нехорошая? За нехорошую душу нужно выпить даже больше, ей всякое доброе поминание на пользу.

Когда я пришел в оранжерею, Фандорин и Иван Степанович стояли над чем-то, накрытым косматой буркой. Я догадался, что под буркой лежит покойник, и сразу за него выпил. Пусть на том свете ему будет лучше, чем на этом. А мы с вами выпьем за то, чтобы нам на этом свете тоже было неплохо, и хоть это маленький тост, но за него – до дна.

Дом у князей Гуриани такой.

Оба крыла, Синее и Розовое, в два этажа, а оранжерея между ними одноэтажная. Окна высокие, с обеих сторон. Внутри – красота. Пальмы-шмальмы, фикусы-кактусы, азалии-магнолии, желтофиоли-краснофиоли, анансы-шмананасы.

Иван Степанович говорил, что князь прочитал где-то про остров Ямайка и захотел сделать Ямайку у себя.

На стене нарисовано море, на паркете насыпан белый песок. Князь мечтал, будто он на берегу океана. Гуриани все такие – мечтатели. Вроде всё у людей есть, но папаше хотелось жить на Ямайке, сынку - в Париже, дочке - в Америке. Княгине тоже хотелось какой-то совсем другой жизни, сразу было видно. Но какой - не спросишь. С характером женщина.

Наверно, если б я родился князем и мог не заботиться о пропитании семьи, я бы тоже с утра до вечера мечтал. Но за мечты мы с вами потом выпьем. Сейчас про оранжерею дальше слушайте, не то после ничего не поймете.

По вечерам старый князь запирался в оранжерее. Курил гаванскую сигару, пил ямайский ром, слушал на граммофоне ямайскую музыку. На песке лежал, на потолок смотрел. Там звезды намалеваны, светящейся краской. Называется «фосфорическая». Иногда князь так и засыпал, налакавшись рому.

Иванэ рассказал, что утром увидел – дверь в оранжерею изнутри заперта. Заглянул снаружи в окно – ахнул.

На что Иванэ ахнул, когда заглянул в оранжерею через окно, мы с Фандориным увидели, подняв бурку.

Не приведи вам Господь такое увидеть, что мы увидели.

Луарсаб Гуриани лежал на спине с закрытыми глазами и открытым ртом. Он и при жизни был сильно некрасивый, а теперь стал совсем страшилище, я даже зажмурился.

Из груди у него торчала рукоятка очень большого кинжала – это она оттопыривала бурку.

Батоно Эраст наклонился, попробовал сдвинуть мертвеца – не получилось.

- Благодарю, Иван Степанович. Вы мне пока не понадобитесь. Даже п-помешаете. Подождите, пожалуйста, за дверью.

Управляющего уговаривать не пришлось – так и шмыгнул из оранжереи, подальше от жути. А Фандорин вынул лупу, стал осматривать тело, кинжал, пол вокруг.

- Каков однако удар! Клинок п-пригвоздил тело к паркету... Ну-с, господин Ладо, что вы про это думаете?

- Князь лежал на полу, - говорю. - Наверно убийца сшиб его с ног. Потом взял со стены кинжал. Размахнулся и проткнул беднягу Луарсаба. Преступник очень сильный человек. В доме таких нет. Это кто-то чужой.

- Вы знаете, что такое «состояние аффекта»? – спросил сыщик. - Это когда под воздействием очень сильного чувства – скажем, ярости или страха – человек совершает вещи, для которых в обычном состоянии у него, казалось бы, нет физических возможностей.

- Очень знаю, - говорю. - Один раз за мной бешеный бык погнался, на рога поднять хотел. У меня такое состояние аффекта было - я через забор в полторы сажени перескочил. Потом попробовал – даже доверху дотянуться не смог.

- А в моей практике был случай, когда хрупкая женщина, спасая своего ребенка, выкинула из окна г-громилу вдвое больше ее.

Я догадался, к чему он клонит.

- Значит что? На подозрении все?

- Пока да. Нужно поговорить с каждым. И начнем мы, пожалуй, с княгини. Иван Степанович!

Тот из-за двери:

- Слушаю, Эраст Петрович!

- Прошу вас сходить на Розовую половину и прислать сюда княгиню.

Иван Степанович высунулся, стараясь не смотреть на труп.

- Вы намерены беседовать с Лейлой Давидовной над телом убитого супруга?!

- Не беседовать, - отрезал Фандорин. - Д-допрашивать. Так ее сиятельству и скажите: будет допрос.

Э, подумал я. Посмотрим, как ты будешь допрашивать княгиню Лейлу Гуриани. Но вслух ничего не сказал. Просто отошел в сторонку, будто пальму рассмотреть. И встал за нею, от греха. А батоно Эраст мертвеца снова буркой прикрыл.

Княгиня ворвалась в оранжерею, как свирепая тигрица в джунгли. Ее сиятельство и есть тигрица – очень красивая и очень грозная. Если бы я был мартышка, я бы забрался на пальму, и повыше.

Ее сиятельство, конечно, рассердилась, что ее, будто воровку, на допрос вызывают. Кричать, правда, не кричала, аристократки не кричат. Они шипят сквозь зубы. Я так не умею.

- Вы и ессссть, - зашипела княгиня, - знаменитая московская ищщщейка? Как вассс – Фон Дорен? Учтите, милоссстивый госссударь, если вы не сыщщщете убийцццу – или есссли мне не понравится, кáк вы его ищщщете – вы не получите ни рубля! Ясссно?

Я видел в Кутаисском цирке, как факир-индеец усмиряет большую гадюку-кобру. Но батоно Эраст обошелся без дудочки.

- Убийцу я непременно «сыщу», я всегда их сыскиваю, - спокойно сказал он. - Это раз. Ваших денег мне не нужно. Это два. Фамилия моя Фан-до-рин, имя - Эраст Петрович. Это три. Ну и четвертое: если вы станете чинить следствию малейшие препятствия или откажетесь отвечать на мои вопросы, я немедленно отправляюсь за местной п-полицией. Ясно?

И княгиня Лейла сразу шипеть перестала, превратилась из змеи в голубицу.

- …Уверяю вас, Эраст Петрович, я совершенно не намерена чинить препятствий, - проворковала она голубиным голосом. - И буду бесконечно признательна, если дело разрешится до обращения в полицию. Спрашивайте.

- Вопрос первый. Как у такой м-молодой дамы может быть двадцатипятилетний сын?

От такого вопроса, приятного всякой женщине, голос Лейлы стал уже не голубиный, а медовый.

- Константин – ребенок от предыдущего брака моего супруга.

Только теперь – в первый раз – она покосилась на покойника, слегка покривилась - и всё. Железная особа.

- П-простите, но вы в недостаточном возрасте и для того, чтобы иметь шестнадцатилетнюю дочь.

Допрос оказался для мадам Гуриани неожиданно приятным. Княгиня улыбнулась.

- Я не скрываю своего возраста. Мне тридцать восемь лет.

Фандорин почтительно удивился:

- Я слышал, что в зрелости грузинки становятся только краше. Теперь вижу – это п-правда. Однако перейдем к нашему прискорбному делу. Вы готовы?

Совсем растаявшая княгиня воскликнула:

- Да! Дорогой Эраст Петрович, спрашивайте о чем угодно. В этом доме никто так не заинтересован в установлении истины, как я!

Она все равно была похожа на тигрицу, но не в джунглях, а в цирке. На том же самом представлении в Кутаиси я видел, как на арену выбегает тигрица: р-р-р, сейчас всех сожру! А дрессировщик щелкнул кнутом, потом почесал ее за ухом – стала тихая, как кошка.

- В каких отношениях вы были с с-супругом?

Пожала плечами:

- Вам наверняка уже рассказали, что я его терпеть не могла. Всегда. Меня выдали замуж против воли, потому что мы были бедны, а он богач. Я тогда еще не умела за себя постоять. Но в этом доме я – единственная, кто не был заинтересован в смерти Луарсаба. Во всяком случае – в такой смерти. Если бы он околел от пьянства или свернул себе шею, свалившись с лошади, - я бы станцевала канкан. Но убийство оставляет меня без гроша! Вы знаете про завещание?

- Да.

- Скажите, Эраст Петрович, вы ведь человек в подобных делах опытный… - Голос княгини стал вкрадчивым. - Если убийство совершил некто, прямо заинтересованный в том, чтобы лишить меня права на наследство, можно ли оспорить завещание в суде?

- Я не знаю, в каких именно выражениях сформулирована воля покойного. И в любом случае я не специалист по наследственному праву. Если я верно понял ваш намек, вы подозреваете п-пасынка?

- А кого еще тут можно подозревать? - Глаза Лейлы сверкнули. - Если бы муж умер своей смертью, я получила бы две трети состояния – треть в собственность как вдова и треть в управление до замужества дочери. А поскольку дочь, бедняжка, вряд ли когда-нибудь выйдет замуж…

Она не договорила, но, хоть я тоже не специалист по наследственному праву, догадался: хромоножке не видать своей трети, как собственного затылка.

- Есть ли у вас ключ от оранжереи? – спросил тогда батоно Эраст.

Она понимающе усмехнулась.

- Желаете знать, могла ли я сюда проникнуть ночью? Исключено. Дверь, ведущая в женскую половину из оранжереи, запирается на ключ и засов. А вот на мужскую – только на ключ. Убийца вполне мог сделать дубликат. Видите, я выполнила за вас половину работы. Вам осталось только добыть доказательства.

- Непременно д-добуду, - кивнул Фандорин, строча в книжечке. – А теперь прошу вас вернуться к себе. Вскоре я вызову вас еще раз.

Вот теперь княгиня наконец соизволила подойти к усопшему супругу, но не перекрестилась, не вздохнула. Наклонилась, будто хотела потрогать бурку, но брезгливо отдернула руку.

Вышла. Вышел и я, из-за пальмы.

Фандорин попросил управляющего позвать молодого князя, а сам осмотрел в лупу замочные скважины на обеих дверях и засов.

- Да, засов с той стороны не подцепишь, - пробормотал он. - Разве что князь сам впустил убийцу?

Э, подумал я, жену к себе на ночную Ямайку князь нипочем не впустил бы. Вот сына – того мог бы. Они иногда, Иванэ говорил, выпивали вместе. Один про Ямайку мечтает, другой про Париж.

Тут я услышал, что князь Котэ уже идет. Его всегда было издалека слышно. Он одевался не как князья и вообще не как нормальные люди, а во всё кожаное. Это, наверно, скульпторы в Париже такое носят. Кожаная блуза, кожаные штаны и влитые хромовые сапоги ослепительного сияния и ужасного хруста. Две горничных нужно было, чтобы снять: одна князя под мышки держит, другая тянет. А еще у молодого князя были кудри до плеч, алый бант на шее и на голове бархатный блин, «берет» называется. Одно слово – художник. Парижанин.

- Господин Фандорин? – воскликнул Котэ в дверях. Он всегда не говорил и даже не кричал, а восклицал. - Рад, очень рад… То есть не рад, конечно, а раздавлен, совершенно раздавлен! Кель кошмар! Бедный папá! Господи, упокой его грешную душу! И сжалься надо мной, несчастным!

Вытер платком глаза. Платок большой, как пол-скатерти, и тоже алый.

- Вы ведь скульптор? – спросил батоно Эраст без «здрасьте-очень-приятно». С художниками это необязательно. Они люди невежливые и не любят, когда с ними по-вежливому. У меня есть тост про моего знакомого художника Нико из Тбилиси, очень хороший, средней длины. Потом произнесу, если захотите. Вам понравится.

- Я скульптор-импрессионист, единственный в мире, - важно отвечал Котэ. - В Париже сейчас импрессионистов пруд пруди, но все они пишут картины. А я придумал пластический импрессионизм. Пойдемте, я покажу вам, как я леплю моих ангелов и святых пуантилистскими штрихами. Никто такого не делает!

- Ангелов и с-святых? А мне г-говорили...

Фандорин покосился на меня. Я пожал плечами. Что поделать, если у этого горе-скульптора даже ангелы выходят уродами?

- Да. И это тоже новаторство. В Париже все безбожники, а я придумал новое направление – религиозный импрессионизм. Я человек глубоко верующий. В старинные времена я писал бы иконы. Право, посмотрите на моих ангелов! Я налепил их целый сонм, мечтал устроить в Париже выставку. Она произвела бы фурор! Но теперь я надолго застряну в этой дыре! Придется погрузиться в нудные хозяйственные заботы. Поместье, бухгалтерия, счета, сто тысяч юридических процедур! И это еще не самое ужасное. Ведь надо вынести уголовное разбирательство. Скандал, жадное внимание толпы, репортеры… За что мне это, за что?

На глазах у князя выступили слезы – такой чувствительный. Я смотрел, как этот парижанин трясет своими кудрями, заламывает руки, закатывает глаза, и пытался представить, что он убивает папашу.

Старый князь открывает дверь, говорит: «Здравствуй, сынок». А Котэ ему с размаху – бац кулаком в зубы! Сшиб с ног, схватил со стены кинжал Мамуки Великого, хрясь по рукоятку в грудь...

Не очень у меня получалось это представить.

Молодому князю после этого короткого разговора Фандорин тоже велел подождать, когда снова вызовут.

- Ну-с, - говорит. - Теперь осталось с к-княжной поговорить, и первичное знакомство с подозреваемыми закончено.

Очень вкусно сказал, словно собирался сесть за хорошо накрытый стол и как следует закусить.

Явилась хромая княжна. Я и от своих-то дочерей, когда им было по пятнадцать-шестнадцать лет, всегда подальше держался, такой уж это возраст, но по сравнению с Нателлой Гуриани они у меня были лебедушки.

Эта не то что ее мамаша – сразу на мертвое тело уставилась.

- Ой, а это там папá валяется? Можно я пойду посмотрю?

- Не сейчас, - остановил ее Фандорин. - Мне нужно задать вам несколько вопросов. Надеюсь, они вас не слишком разволнуют…

Девчонка его перебила.

- Я тоже хочу вас спросить. Вы по свету много ездили?

- Изрядно.

- А в Северо-Американских Штатах бывали?

- Бывал.

Я обрадовался, хотел спросить, как там мой брат Лука, но с Нателлой Гуриани и слова не вставишь.

- И в Чикаго бывали? – затараторила она. - И в Нью-Йорке?

- Да. А с-собственно почему вас...

- А небоскребы видели? Пулитцер-билдинг видели?

- Его т-трудно не увидеть. Двадцать два этажа.

Она вздохнула, мечтательно.

- Я уеду в Америку и тоже построю себе небоскреб. Буду жить на самом верху и смотреть, как внизу ползают люди-букашки. А подниматься буду на лифте! Ненавижу лестницы! Сколько стоит построить небоскреб?

- Я читал, что Пулитцер-билдинг обошелся в два миллиона долларов, - ответил батоно Эраст, внимательно глядя на бойкую барышню. - В рублях это…

- Я знаю. Я выписываю «Биржевые ведомости». Ну, столько денег мне, конечно, после папаши не достанется, но я буду играть на бирже и жутко разбогатею. Я прочитала, как спекулировать на акциях. Я буду первая женщина-брокер!

Тут я не выдержал.

- Девочка, говорю, у тебя отец богу душу отдал - вон лежит. Как можно над покойником про деньги! Это эрти. Наследство твое станет приданым, и распоряжаться им будет твой муж. Это ори. Если ты выйдешь замуж. И это сами.

Она повернулась ко мне, зубы оскалила – маленькие и острые, как у хорька.

- Эту чушь вам мамá рассказала? Она в подобных делах ничего не смыслит. Такое было при царе Горохе. А сейчас в двадцать один год – совершеннолетие. Извольте отдать всё, что мне положено. Правда, еще долго ждать, пять с половиной лет. Ненавижу ждать! Зато, раз папашу укокошил кто-то из них двоих – или мамочка, или братец – мне достанется не треть, а половина. Согласно законам российской империи, мужеубийцы и отцеубийцы лишаются права наследства «в пользу остальных поименованных в завещании лиц», а это я!

Батоно Эраст вздохнул.

- …Что ж, мадемуазель, благодарю. Возвращайтесь к себе. Скоро я вас снова вызову.

Понял всё про Нателлу Гуриани, а и что тут было не понять? Если бы у меня была такая дочка, я бы с утра до вечера пил не вино, а чачу - как запойные пьяницы, которым страшно быть трезвыми.

Княжна оттопырила юбку, присела.

- А тре бьенто, мсье.

(Не знаю, что это значит).

Подхромала к покойнику, опять присела. Это «книксен» называется, я вспомнил.

- Адьё, папá.

И поковыляла себе, маленькое чудовище.

- Батоно Эраст, - говорю, - вы же ее ни о чем не спросили!

- Она и так сообщила всё, что нужно.

- Про что? Про небоскребы и про биржу?

- Про то, что ее нельзя исключать из числа п-подозреваемых. Переходный возраст – это омут, в котором черти водятся.

- Мне ли это не знать? – говорю. - У меня две дочери выросли. В пятнадцать-шестнадцать лет всех вокруг ненавидели. А потом начали во всех подряд влюбляться… Не знаю, что хуже. Но по сравнению с княжной Гуриани мои девочки были две белые овечки.

- Подведем предварительные итоги, - сказал Фандорин. - Самый очевидный фигурант – главный б-благополучатель Константин Гуриани. Насильственная смерть отца, во-первых, делает его владельцем состояния, а во-вторых, лишает мачеху ее доли. К тому же до совершеннолетия сестры молодой князь будет ее опекуном. Таким образом, всё наследство достанется ему. Кроме того, господин Ладо, художники любят воображать себя с-субъектами, для которых обычные нравственные законы не существуют, и презирают так называемую «обывательскую мораль». Некоторым из них нравится играть в демонизм. Тут недалеко и до п-преступления.

- Знал я такого художника! – говорю. – В Кобулети (это у нас город, тут недалеко, на море) был некий Бача Папава, вывески малевал. Валико Хуцишвили, хозяин буфетной «Русалка», нанял его картину нарисовать, чтоб матросам нравилась. Бача нарисовал толстую мокрую женщину вот с такими грудями, с зелеными волосами и с жабрами. Валико говорит: «Хоть жабры убери, смотреть страшно». Бача ему: «Ты головой думаешь? Как она под водой без жабр дышать будет?». Оба горячие, заспорили, и Бача зарезал хозяина. Художник!

Батоно Эраст не ахнул, даже языком не поцокал, как сделал бы всякий вежливый человек.

- ...С вашего позволения я п-продолжу, - говорит. – Далее. Княгиня Лейла Гуриани. Устрашающая дама. Возможные мотивы: ненависть к покойному и надежда, что завещание можно будет опротестовать, если пасынка признают виновным. Княгиня сказала, что мне осталось только добыть доказательства его вины. Не исключаю, что где-нибудь в покоях Константина Гуриани скоро обнаружится дубликат ключа от оранжереи или еще какая-то подброшенная улика... Про княжну Нателлу мы уже говорили. От злого, взбалмошного п-подростка можно ожидать чего угодно. Про наследственные перспективы мужеубийц и отцеубийц она откуда-то уже выяснила. Не заранее ли, планируя убийство? ....Есть и четвертый субъект, которому убитый мог сам отпереть дверь – управляющий.

- Иван Степанович? Ему-то какой прок от убийства? – удивился я. - И потом, вы не знаете Иванэ. Он мухи не обидит!

- По моему опыту, если при загадочном убийстве с ограниченным кругом подозреваемых (это называется «герметичное преступление») у кого-то одного нет видимых мотивов, это чаще всего и есть убийца. Так что б-безобидного Ивана Степановича мы исключать тоже не будем.

Фандорин замолчал, глядя на потолок. Я тоже посмотрел. На потолке ничего не было.

- Что же нам делать? – спрашиваю. - Ведь тот, кто зарезал беднягу Луарсаба, сам не признается.

Тут батоно Эраст перевел взгляд на меня, одобрительно кивнул.

- А вот это отличная идея, господин Ладо. Пожалуй, здесь пригодится метод «Голова Дэмбэя».

- Чья голова?

- «Голова Дэмбэя» - это название пьесы театра Кабуки.

- Я один раз был в театре, - говорю. - Семинаристом еще. В Озургети актеры приезжали. Смотрел спектакль «Любовь вампира». Мне очень понравилось.

- Мой спектакль вам тоже п-понравится. Тем более что вы будете в нем участвовать. Сюжет пьесы такой. В богатом купеческом доме кто-то убил хозяина Дэмбэя, отрубил ему голову мечом. Посторонний проникнуть внутрь не мог – то есть, преступление по современной терминологии г-герметичное. Самурай, которому поручено найти убийцу, собирает всех домочадцев у семейного алтаря, якобы помолиться за умиротворение души покойного. Алтарь закрыт ширмой. Потом самурай ее отодвигает – а там отрубленная голова Дэмбэя. От неожиданности один из слуг с криком пускается наутек. И тем самым себя выдает.

- И что? – спрашиваю. – Чем это нам поможет?

- В чем особенность нашего к-казуса? Луарсаба Гуриани пригвоздили к полу тяжелым кинжалом. Ни у одного из подозреваемых в нормальном состоянии не хватило бы физической силы на такой удар - только в к-крайнем аффекте. Но одно дело - совершить убийство импульсивно, в порыве бурных эмоций, ночью, и совсем другое – увидеть то, что ты сотворил, на ясную голову, при свете дня. Вот что мы сделаем. Теперь я соберу на месте преступления всех четверых. Вы встанете около тела. По моему знаку сдернете бурку. Посмотрим, не выдаст ли себя преступник при виде жуткого т-трупа.

- Я его снова увидеть точно не хочу, - сказал я, передернувшись.

- Вам и не нужно. Вы будете следить за лицами. Убийца может выдать себя не напрямую, а косвенно. Потом мы обменяемся впечатлениями.

Так и сделали. Собрали всех в оранжерее. Вот так – мертвый князь под буркой. Рядом я. Чуточку впереди Эраст Петрович. Перед ним в ряд на четырех стульях, как в театре, княгиня, княжна, молодой князь и управляющий. Смотрю на каждого по очереди, думаю: «Неужели ты убил?». И нет, не верю.

Батоно Эраст сурово всех оглядел. Говорит:

- Убийство совершил один из вас. На подозрении все. Сейчас будет проведен следственный эксперимент, который поможет выявить преступника.

Иван Степанович руками замахал:

- Помилуйте, я-то здесь причем?!

Княгиня крикнула:

- Как это «все на подозрении»? Даже Натали? Она ведь ребенок!

Ребенок Натали-Нателла обиделась:

- Ничего я не ребенок, мамá! Я тоже подозреваемая!

Но больше всех раскипятился князь Котэ…

- Я так и знал, что эта змея отравила вас своим ядом! Клянусь Иисусом, клянусь своей бессмертной душой, я не совершал этого злодейства! Хотите, я принесу из нашей домашней часовни икону? Я перед ней поклянусь!

Вскочил, руками машет, скрипу как от несмазанной телеги, он же весь кожаный. И по щекам слезы – у Котэ они всегда тут как тут.

Фандорин подал мне знак, и я сдернул бурку. На ужасного мертвеца смотреть не стал. Впился глазами в подозреваемых. Ну-ка, что они?

А они вот что.

Княжна Нателла приподнялась на стуле, зубы оскалила.

- Ух ты, жуть какая!

Княгиня слегка поморщилась и отвернулась.

- Он и при жизни был урод, - говорит. – А теперь совсем фу!

Иван Степанович труп уже видел, поэтому только перекрестился, да прошептал «вай ме». Совсем у нас огрузинился. Раньше бы сказал: «матушки-батюшки» или «ой-ё-ё-ёй…», как русские говорят.

А молодой князь ничего не сказал. Закатил глаза и бух в обморок. Я не понял, считать это признанием, не считать. Смотрю на Фандорина – он пожимает плечами. Тоже не понял.

Фандорин сдвинул брови.

- Я рад, что у мадам и мадемуазель такие к-крепкие нервы. Это облегчит мне дальнейшее проведение эксперимента. Господин Ладо, приведите князя в чувство…

Я немножко пошлепал Котэ по щекам, и, когда он открыл глаза, батоно Эраст сделал вот что.

Взялся за рукоять кинжала и как дернет! Кинжал ни в какую, крепко в полу застрял. Тогда Фандорин взялся обеими руками, потянул со всей силы. Покойник приподнялся, будто собрался сесть.

Честно скажу, я сам чуть в обморок не упал, когда сыщик распрямился, показал всем окровавленный клинок в аршин длиной. Покойник обратно на пол шмякнулся. Котэ вскрикнул и зажмурился.

- Прошу каждого вытянуть руку и раскрыть ладонь, - велел батоно Эраст.

Все повиновались. Иван Степанович пугливо, молодой князь неохотно, а княгиня и княжна – как ни в чем не бывало.

- Теперь вам всё ясно, мсье детектив? - сказала Лейла. – Ни я, ни тем более Натали рукоять не обхватили бы. Идем, шери, нам больше незачем здесь оставаться.

Что правда, то правда. Для тонкой кисти ее сиятельства, не говоря уж о лапке Нателлы кинжал Мамуки Великого было слишком велик.

Госпожа Гуриани взяла княжну под локоть и увела прочь, на Розовую половину.

- Дядя Ваня, мне плохо, - простонал Котэ. – Голова кружится…

Иванэ обхватил его за плечо, увел на Синюю половину.

И мы остались вдвоем.

- Про маленькие руки, положим, чушь, - вздохнул батоно Эраст. - Кинжал можно было взять двумя руками. Но вообще черт знает что. Двое с-слабых мужчин и две сильные женщины. А хуже всего, что кинжал был всажен в пол на невероятную глубину. Я еле его выдернул. У княгини с княжной на такой удар не хватило бы физической силы, а у мужчин – силы духа. Наше расследование зашло в тупик. Да накройте вы этот проклятый труп! Он мешает мне дедуктировать!

Сердитый был, что с японским театром ничего не получилось.

Я накрыл покойника буркой, мысленно попросив у него прощения за доставленное беспокойство. А когда обернулся к Фандорину, он смотрел в потолок, перебирал зеленые четки. Из кармана их вынул. У меня тоже четки есть, из монастыря Джумати. Я на них раньше молитвы отсчитывал, а теперь на большом застолье считаю тосты, чтобы не сбиться. Всегда с хозяевами заранее договариваюсь – сколько тостов будет. Если больше десяти – скидку даю.

- Когда рацио заходит в тупик, следует полагаться на интуицию, - сказал батоно Эраст. - Подозреваю, что по части интуиции, господин Ладо, вы сильнее меня. Логика подсказывает, что убийство совершил кто-то из этой четверки. Но кто – мужчина или женщина? Где нам продолжить расследование – на Синей половине или на Розовой? Как скажете, так и поступим.

Так он у меня спросил. И я растерялся.

Вот что бы Фандорину ответили вы? Где искать убийцу – справа или слева? На мужской половине или на женской?

Вот что. Вы пока думайте, а я тост скажу. Уже настоящий, за который до дна пьют. Для такого тоста даже не один, а два бокала нужно. Потом поймете зачем. Наливайте, я подожду...

Я рассказывал, как ко мне в церковь приехал наш епископ, преосвященный Пантелеймон, послушал мою проповедь и отлучил меня от службы. А чтобы я не обижался, он потом пригласил меня к себе – выпить, покушать, про жизнь поговорить. У нас ведь Грузия, у нас людей обижать не любят. Ну я выпил крепкого епископского вина и сказал тост. За этот тост преосвященный меня вовсе из попов выгнал, вот какой это тост.

Начинается он так: «Представьте, что вы – Господь Бог Саваоф…».

На этом моя пастырская стезя и закончилась. Дальше епископ и слушать не стал. Но вы послушайте – если вы не епископ.

Итак. Представьте, что вы – Господь Бог Саваоф и решили сотворить человека. Думаете: человек без любви – медь звенящая или кимвал звучащий. Нужно, чтобы человек кого-то любил. Это эрти. Если человек будет один, он будет любить самого себя. Нехорошо. Это ори. Сотворю-ка я мужчину и женщину, чтобы они любили друг друга. Это сами. А потом заколебался. Э, говорит Он Себе, если я сначала сделаю мужчину, он будет старшим, а женщина младшей. Это нечестно. Но если я сначала сделаю женщину, это будет нечестно по отношению к мужчине. Одновременно не получится – это все равно что одновременно два бокала вина пить. Половину прольешь и сам обольешься. С другой стороны, кто первый появится, будет на свете один-одинешенек. Это трудно. А кто второй – тому легче. Потому что тебя встретят, обнимут, всё расскажут…

Ну, как поступил Господь Бог Саваоф вы знаете: сначала сотворил Адама, потом Еву. А как бы решили вы? Возьмите в руки оба бокала. Пусть правый будет мужчина, а левый – женщина, потому что в доме Гуриани мужская половина справа, а женская слева. Какой бокал вы первым выпьете, туда я Фандорина и поведу.

А где же тост, спросите вы. За что мы пьем?

А выпьем мы за то, чтобы в жизни мы всегда сами решали, в какую сторону нам идти. И чтоб потом никогда не жалели о своем выборе.

Теперь поднимайте правый бокал или левый – и до дна!

Выбор продолжения:

1. На мужскую половину

Откройте оглавление и перейдите на главу Тост второй. На Синей половине.

2. На женскую половину

Откройте оглавление и перейдите на главу Тост второй. На Розовой половине