Эпилог

Виктор

Внешность моего собеседника идеально подходит для его работы. На таком не останавливается взгляд, его голос такой же невзрачный, как и его внешность. Серые волосы, серый костюм, серые глаза… Вот только глаза, пожалуй, и выдают его. В них лучше не смотреть прямо. Впечатление, что встретился взглядом с акулой. Или крокодилом. Что плачет не от жалости, а исключительно для промывания слезных протоков.

— Откуда у вас информация об этом человеке, Виктор Анатольевич?

— Птичка одна напела, — отстраненно-вежливо произношу я.

— А как бы нам побеседовать с этим пернатым? — задирает бровь незаметный человечек, от одного слова которого может полететь к чертям собачьим карьера почти любого. Но не меня. Я ему не по зубам. Но лучше соблюдать вежливый нейтралитет.

— Простите, но я бы очень хотел уберечь ее от разговора с вами. Видите ли… это, если можно так сказать, дела семейные. Просто именно меня попросили кое-что узнать о нем. Вот я и решил воспользоваться некоторыми связями. В первую очередь для того, чтобы уберечь любимого… родственника от возможных проблем. Похоже, чутье меня не подвело?

Человек в штатском с военной выправкой, которую невозможно скрыть ни мешковатой простой одеждой, ни нарочито сутулой позой, с пониманием улыбается самым краешком губ. Явно оценил мою осторожность.

— Виктор Анатольевич, давайте так. Если я, практически нарушая сейчас интересы своей структуры, скажу вам, что этот гражданин в данный момент находится в разработке, а за ним и его действиями уже некоторое время ведется самое пристальное наблюдение, вас удовлетворит такой ответ? Вы поймите меня правильно. Я прекрасно представляю квалификацию и профессионализм сотрудников вашей службы безопасности. Именно поэтому не хотелось бы, знаете ли, конфликта интересов. Да и, боюсь, вдруг спугнут ваши бравые ребятки этого о-о-очень интересного персонажа. С другой стороны, если нам вдруг понадобится определенная помощь и содействие, мы можем рассчитывать на вас?

— В полной мере, — киваю я.

Ему нет нужды врать мне. Точно так же, как мне нет нужды вмешиваться в дела этого человека. К тому же один не по годам юный гений-айтишник раздобыл для меня не самыми легальными способами некоторую конфиденциальную информацию, ознакомившись с которой, я понял, что такой гуру понадобится скорее живым и здравствующим, а также весьма преуспевающим в своих исследованиях. Только направлены они теперь будут исключительно на благо и в интересах государства. Так что лично я господину, как там его, Мартову, Мыртову, ой как не позавидую. Уж лучше бы его действительно в тюрьму посадили. Там хоть люди нормальные есть.

А племяннику, рвущемуся в бой… Надеюсь, хотя бы в этот раз он прислушается к старику, более опытному во всех этих закулисьях. Слишком сложные они. Слишком опасные. Игры, в которых надо напрочь отключать эмоции. А такие молодые, как он, даже с его хладнокровием, просто не справятся. Да и не надо. Пусть лучше занимается своими красавицами — женой и дочкой — и продолжает строить свою новую карьеру.

Нет, ну каков засранец, а? Талантливый сукин сын, этот мой племяш. Взял и начал все с нуля. И снова все сам. И даже не надо ему знать, что и в новом для него бизнесе у меня есть подвязки, которые я подключу, если понадобится. Хотя, похоже, он и без моей помощи прекрасно справляется.

* * *

Стив

— Слу-у-ушай, Стив, а как там поживает наша Джин? Сто лет ее не видел. Говорят, второго родила? И как она? Все такая же звонкая красотка или раскабанела? Ну, знаешь, как это с бабами частенько случается — типа, вышла замуж, можно за собой не следить, халаты, бигуди, все дела, — спрашивает меня Хиппи.

— Джин и остальные женщины — несопоставимые вещи, — усмехаюсь я. — Это как сравнивать, ну, не знаю, нашего «Пигги», который уже полвека исправно бегает, и ваши «Дщигули». И даже лучше. Я про Джин. Ты бы сейчас, посмотрев на нее, на слюну изошел.

— Да я и тогда исходил, — трагично заламывает брови вечный балагур Хиппи. — Только она меня и не воспринимала никогда как мужика. Я вечно был для нее кем-то вроде младшего непутевого братишки.

— Да все мы были для нее максимум братьями, — пожимаю я плечами.

— А как у них с Дэном складывается. Норм? Разбегаться не собираются? — с надеждой спрашивает этот пи*дун-задушевник.

— Пф, мечтай, неудачник. Этот питонище там бдит неусыпно, почище персонажа Киплинга.

И у него, сука, хорошо поставлен удар левой.

Было дело несколько лет назад. Получил от него. За дело. Даже не спорю.

Не хрен было лезть туда, куда не просили.

— Стив, на пару слов можно? Разговор есть.

— А, Дэн, привет. Не вопрос. Ты что хотел? — Я успеваю сделать пару затяжек, как мне прилетает с левой.

Херакс!

— Ты о*уел? — реву я, тряся головой в попытке прогнать мельтешащие перед глазами мушки.

— Нет, не я. Это сделал ты, когда с какого-то хера решил сделать доброе дело и поспособствовал «счастью» своего земляка, — Данил невозмутимо вытирает о белоснежный платок левую руку, одновременно протягивая правую. — Можешь пожать, и на этом вопрос будем считать закрытым, а можем продолжить в удобное для тебя время.

— Да пошел ты! — огрызаюсь я, потирая скулу. Бл*дь, завтра фингалом буду светить.

Вопрос не в том, чтобы вдуть ответку, а в том, что ему получать от меня не за что.

— Тогда с меня пиво, — кивает он на дверь паба, из которого мы только что вышли «на пару, сука, слов».

А через час, после трех или четырех Фуллерсов (марка английского эля — прим. Автора), я ловлю себя на том, что этот чертов муда… хитровыделанный чудак вовсю слушает немного спутанную от легкого, но обильного эля историю, которая просто льется из меня, как из гребаного бочонка с выбитым дном.

— Он просто разбил ей сердце и бросил, понимаешь? Ты это понимаешь? Мою кукляху! А она, дура малолетняя, таблеток наглоталась. А теперь в инвалидной коляске! В коляске, сука! А ему хоть бы хер! Ничего, понимаешь? Ни-че-го!

— А шанс есть? Что восстановится?

— А ты думаешь, с каких херов я столько лет пашу как проклятый? Ради невъе*нного удовольствия? Да чтобы продолжать ее лечение! Чтобы не бросить ее. Опять. Чтобы она еще и в меня — своего старшего брата — веру не потеряла. Как потеряла веру в остальных. И он был вылитый ты на тех фотках, что она сожгла, когда домой из клиники вернулась. Такой же… самоуверенный и амбициозный пижон. А Джин… Джин чем-то похожа на нее.

— Хочешь сказать, ты мою жену всегда воспринимал как свою младшую сестру?

Я в недоумении смотрю на него. Прикалывается?

Ла-а-адно. Лезу в портмоне и достаю фотку.

— Хм, действительно, очень похожи, — качает головой Данил, рассматривая мою Барбару. — Бывает же.

— Ну! Я ж и грю. Меня аж оторопь взяла. Дважды. Сперва, когда тебя впервые увидел. Я ж тогда поэтому и взял тебя на работу. Думал, хоть на этом отыграюсь. А ты, сучонок, крепким орешком оказался. А потом еще и рыжая приперлась. Я аж попутал, клянусь. Думаю, ну, сука, карма. Видать, я эту должен успеть защитить. Чтобы и с ней не случилось… того, что с моей Барби произошло. Так все и вышло. А Шон…

Шон — вообще отдельная песня. И как же нам всем — и мне в том числе — повезло, что он быстро слинял от нас.

И вот как, на х*й, понять, как эту карму отрабатывать, а?

— Я не хочу ничего про него слышать. Мне главное знать, что ты сделал то, что обещал, и передал всю информацию по нему нужным людям с вашей стороны.

— А ты и не услышишь. Никто не услышит. Много-много лет.

— Аминь, — поднимает бокал Дэн.

И я солидарен с ним. Пусть тот придурок остается там, куда его упекли. Прочно и надолго. И о своем реальном участии в окончании этой истории я тоже умолчу. Не нужны русским наши внутренние разборки. Целее будут.

* * *

Егор

— Взрослые такие странные, да, Егор Данилович? — рыжеволосая кудрявая малышка старательно набирает в детскую ложечку кашицу и сует ее мне прямо в рот. И ни фига ведь не отвернешься, в этом плотном приспособлении, которые взрослые называют детским стульчиком.

— Ага. — Деваться некуда. Приходится открывать рот.

— Вот и я говорю. Почему-то думают, что мы ничего не понимаем в этой жизни. А мы ее лучше их понимаем, да? — она улыбается и подмигивает мне.

— Да-да. — Ответная улыбка невольно расцветает на моем лице.

— Вот солнышко есть, и это хорошо. И дождик тоже хорошо. А вкусная кашка — совсем отлично. Да?

— Неть! — Может, хватит? Уже три ложки проглочено.

— Ты тут не прав, братик. Я бы такую кашку сама ела бы. А ты вредничаешь. А мама — это хорошо?

— Ама! — Какой странный вопрос! Мама — это самое хорошее, что есть в этой жизни.

— Вот и молодец. И папа — это тоже хорошо, да?

— Апа! — А с таким папой ничего не страшно. И очень-очень весело всегда.

— Они у нас добрые очень. Даже ругаются по-доброму, не так, как родители других детей из садика. Слышала вон давеча, папа поздно пришел, а ему мама такая: «Господин мой Гро-о-о-мов, и где это вы так устали, друг мой разлюбезный, что аж лыка, бедный, не вяжете?» А он ей в ответ так неразборчиво, но я все равно поняла: «Люлечка, только не на диван. Что угодно завтра со мной делай, но спать я буду только рядом. Мне больше нигде не спится, только с моей тепленькой лусаркой. А на диване мне без тебя холодно». Тоже мне придумал, лусарка. А мама не лусарка никакая, а спать с ней и нам нравится, она такие песенки поет здоровские, правда?

— Аха. — Только не лусарка, а русалка. Такая красивая морская принцесса с огненно-рыжими волосами и чарующим голосом, под который так здорово засыпать и просыпаться.

— Вот и молодец, ты глотай давай, не выплевывай, а то мне убирать за тобой потом, а я еще порисовать хочу.

— Аму?

— И маму, и папу, и нас с тобой. И домик, где живут дедушка и бабушка. И другие дедушка и бабушка в гости приезжают — всех нарисую. И даже дедушку Витю, который бывает редко, но я его тоже люблю, он такие истории рассказывает интересные, про папу особенно, когда тот маленький был, как мы с тобой. Хорошие истории. Добрые. И это тоже хорошо. Ой! Мама проснулась, а мы с тобой молодцы, уже и кашу поели.

— Доча, ты что тут делаешь? — самая красивая в мире женщина заходит в кухню и с недоумением оглядывает царящий тут разгром.

— Мам, а я братика накормила, смотри, он все съел!

Да тут попробуй не съесть. Еще расстроится. А женщин расстраивать нельзя. Так папа все время говорит. И он прав. Наших женщин расстраивать запрещается. Всем.

— Господи божечки, хозяюшка ты моя золотая! Ты чем его накормила?

— А я ему кашку сварила, как меня бабушка Валя научила, на козкином молочке. А то он проснулся, а ты спишь, вот я и решила, что тебе отдыхать надо, а мы сами управились. Ой, там что, папа приехал? Ур-р-ра! Папа приехал!

Дарья Даниловна с радостным визгом кидается в объятия высокого, по-спортивному подтянутого мужчины с сильными руками и глазами цвета штормового неба. А он, широко распахнув объятия, подхватывает ее на бегу и высоко кружит.

— Любимые, как вы тут?

— Соскучились, папуля. И еще я хотела у тебя кроватку попросить новую. — Хитрюга так умильно улыбается папе, что сразу ясно — новой кроватке быть. И очень скоро.

— Так мы же тебе совсем недавно купили. Белую, как у сказочной принцессы, — удивляется папа и вопросительно смотрит на маму, а та лишь беспомощно разводит руками.

— Мне купили, братику купили, а сами на старенькой спите. А вам уже новую надо, а то эта ну такая скрипучая. Как вы бедные на ней спите, если она ночами так скрипит?

— Эм-м-м… — А мама вдруг такая розовая становится. Такие щечки румяные, аж укусить хочется. Но не больно, а нежно, как папа ее кусает. Только он в губы, а мне хочется в щечку.

— Кхе-кхе… — И папа что-то кашляет. Простыл на своей работе, что ли?

— Я бы вот нисколечки спать не могла бы, если бы лежала, а кровать подо мной скрип да скрип, скрип да скрип.

— Ага.

Хорошая у меня сестренка. Заботливая. И красивая, прямо как мама. Только глупенькая совсем. Наверное, потому что уже подросла и забыла, что когда кроватка у родителей каждую ночь так скрипит, значит, скоро у нас может еще один кто-то появиться — братик или еще сестричка. А я всем буду рад. Люблю хорошие, большие семьи. В них весело расти, и играть всегда есть с кем. Да, сестренка?

Конец!

Загрузка...