Любовь и секс в Средние века

Час еретиков

На рубеже тысячелетий в Западной Европе распространяется недовольство. Первое тысячелетие христианства подошло к концу, а ничего революционного так и не свершилось. Народ не дождался избавления и спасения. Слишком долго люди ждали, надеялись, терпели лишения и верили в пророчества. Все оказалось напрасным, в том числе и великий страх перед обещанным концом света. Мировая история идет себе дальше, как повелось с незапамятных времен, сильный господствует над слабым, а похоть искупается страданием. Нищета и смерть по-прежнему размахивают бичом над стонущим человечеством. Не видно даже намека на прекрасное будущее.

Жестокое разочарование сопровождается всеобщим сомнением в том, во что благодаря церкви до сих пор верили как в божественное откровение. Множество людей охвачены невероятным ужасом перед пустотой, мраком и бессмысленностью существования. Целое тысячелетие их угнетали, заставив отречься от языческой веры праотцев и последовать за христианским Богом, который обещал спасение и избавление — в частности, бедным и угнетенным. За Богом, что поведет людей в Царство небесное, ожидающее их в конце времен. Согласно бесчисленным расчетам ждать нужно было тысячу лет. И вот время истекло, а долгожданного конца света нет как нет.

Ничего не происходит. Пророки солгали или обманулись. Мир не погиб, небеса не разверзлись, а Бог не спас отверженных. Обманутые верующие припомнили и многое другое, чего давно уже не было в христианстве. Вспомнили речи бедного проповедника из Назарета, которые в свое время так сильно воспламеняли его последователей, — в них говорилось о братстве и справедливости, о добровольном отказе от богатства и власти в пользу бедных и отринутых. Стоило лишь задуматься о скромной жизни первых христианских общин, и на ум сразу приходили роскошь, жестокость и насилие якобы богоданных властей.

Наступило время еретических движений.

В XII веке начинают формироваться различные религиозные течения, отклонявшиеся от магистрального учения официальной церкви. Они называют себя манихеями, альбигойцами, вальденсами, однако церковь скоро закрепила за ними осуждающее обозначение «еретики», которое в нашем сознании неотделимо от ужасов инквизиции и связано с пылающими кострами.

Между отдельными группами существуют заметные различия, однако есть нечто общее для всех: они формулируют альтернативу христианству своего времени, морально и догматически закосневшему, в том числе и во взглядах на сексуальность.

Бытовая порочность и распутство вряд ли когда-нибудь были так распространены, как в христианское Средневековье. Аристократия и духовенство обладают неограниченной властью и огромными богатствами, они распоряжаются судьбами бедняков, крепостных крестьян и невежественных обывателей. Аристократический абсолютизм создает идеальные условия для разнузданности и порока, которые расцветают тем пышнее, чем больше разрыв между господами и подневольными. Подданные становятся жертвами и к тому же еще снабжают господ средствами для развратной жизни. Княжеские дворы, замки, дворцы и монастыри закрыты для всякого контроля со стороны внешнего мира и позволяют — посредством денег, хитрости и насилия — утолять любые, в том числе и запретные, порочные желания.

Хотя порок — особенно сладострастие — в догматическом смысле остается грехом, который должен вызывать отвращение, на практике его таковым не считают. Сексуальные действия можно расценивать не только как разрешенное, но едва ли не богоугодное дело. Кроме того, вина смывается раскаянием и исповедью в согласии с принципом, что раскаявшийся грешник угоднее Господу, чем тысяча праведников[27].

В виде реакции на это положение некоторые вероотступники вспоминают о старых, покинутых ради новой веры богах, власть которых, несмотря на все поношения и преследования, сохранилась. Впервые их сравнивают с христианским Богом, и старые божества неплохо выдерживают это сравнение. Ни фантастических посулов, ни сомнительных откровений о близком спасении люди от них не получали, однако эти божества давали то, чего человек из Назарета, судя по всему, дать не мог: глубокую сопричастность тайнам и желаниям тела, природе и инстинктам. Старые боги не проклинают тело, а наоборот — прославляют его, ибо видят в вакхическом культе истинное богослужение.

Языческие боги не обитают в полном бездействии в воображаемом потустороннем мире. Они не отравляют нравственными, враждебными телу запретами и без того убогое существование простых людей, а проявляют себя в земном мире как жизнерадостные существа, благословляя телесные наслаждения, даруя радости и желания и, кроме того, наделяя человека редкими и бесценными способностями. А еще они не проповедуют сомнительную любовь к ближнему — это сильные и могучие боги, ведущие человека в глубь действительности, а не проводящие мимо нее.

Некоторые люди, в свою очередь, пытаются оживить учение первых христианских общин и с невиданным радикализмом проповедуют Идеи, близкие нынешним анархистам и коммунистам, призывают к простоте и непритязательности в истинной бедности, не пускаясь при этом в изощренные теологические рассуждения. Христос видится им не пылким провозвестником грядущего Царства небесного, а скорее освободителем, который всех людей ставит на одну ступень.

Свет и тьма

Откуда они берутся, эти изменники, отступившие от официальной церкви? На какие учения они опираются? Евангелие от Иоанна проводит отчетливое различие между словом, то есть рациональным, и телесным, равно как и между светом и тенью: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. (…) В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков; и свет во тьме светит, и тьма не объяла его. (…) И Слово стало плотню, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как Единородного от Отца»[28].

Пролог первой главы звучит безобиднее, чем он есть на самом деле. Текст фиксирует религиозные представления, которые господствовали сто лет спустя после Рождества Христова в Палестине и не только там. Эти идеи дуалистичны и гностичны, хотя одно нельзя приравнивать к другому. В течение первых трех веков после Рождества Христова возникают различные гностические движения, которые на протяжении следующей тысячи лет представляют собой постоянную опасность для господства Римской церкви, против которой они временами ожесточенно борются.

Гностицизм проводит границу между Богом и миром, между светом и тьмой, между телом и душой, между добром и злом, между жизнью и смертью. Бог стоит настолько далеко от мира, что мы ничего не можем знать о нем. Поэтому гностик называет его «чужим» или «неведомым Богом» — «и мир его не знает». Он не участвует в сотворении мира; за это отвечает «демиург», создатель, которого идентифицируют с Яхве или сатаной. Бог есть свет, дух, жизнь, попросту благо. Мир, материя, тело — это, напротив, тьма и смерть. Однако искра божественного света проникла в каждое тело. Она тлеет здесь, в своей темнице, в жгучей тоске по воссоединению с божественным светом, чтобы быть у Бога, а то и стать Богом. Для того чтобы показать множеству божественных искр путь к Себе, Бог послал к нам на землю Своего единородного сына как часть Себя.

Свет и дух не могут быть поглощены тьмой, побеждены плотью — «и свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Тьма жизни не может погасить божественную искру духа, но она способна держать ее взаперти и препятствовать ее воссоединению с божественным светом. Если люди понимают учение Христа в интерпретации гностиков и следуют ему, то свет духа может преодолеть тьму и освободиться от тела и его оков. Таково учение. Однако реальность пока выглядит иначе.

Между аскезой и распутством

Гностические теории дают понять, что все связанное с размножением, — дурно. В первую очередь — сексуальность и желание, но и всякая другая чувственная радость тела. К избавлению следует стремиться двумя способами: через самопознание и путем освобождения от плоти.

Центральная группа гностиков следует этим принципам. Они называют себя «достойными», «чистыми», «совершенными», «избранными» и считают, что владеют истинным познанием.

Однако в этом они резко отличаются от общей массы гностиков. Низы так и подмывает делать все то, что запрещает Римская церковь. Результат подчас называют «гностической неумеренностью». Так что спектр гностиков поистине широк.

Группа, не проявляющая интереса к телу, придерживается точки зрения, что пропасть между Богом и божественной искрой в человеке, с одной стороны, и всем телесным, с другой стороны, настолько велика, что тело вообще не может иметь влияния на божественный свет духа. Что уж там делает тело, в конечном счете не имеет значения — за исключением размножения. Посему эти гностики ничего не имеют против сексуальных отношений, которые служат исключительно утолению желания, а также против гомосексуальности и других нетрадиционных форм половых сношений. Они, как и апостол Павел, скорее придерживаются точки зрения, что лучше утолить плотское желание, чем изнемогать от жгучей похоти.

«Радикальные» гностики считают всякое чувственное желание и действие даже полезным и придерживаются следующей теории: поскольку сокровенный Бог не имеет ничего общего с миром, Ему нет дела до законов и правил. Все земное — создание не Его, а творца мира, от чьих моральных законов следует освобождаться, преступая их. Если не сможешь достичь этого при жизни, значит, после смерти вернешься на землю в новом обличьи, чтобы наверстать упущенное.

Итак, кредо этой группы — давать волю страстям. Поэтому вскоре еретические тайные собрания, секты и мистические объединения попадут под подозрение как «рассадники похоти». И действительно, в IV веке секта сарабаитов завершала свои религиозные празднества безумными сексуальными оргиями, грубо и наглядно описанными Кассианом[29]. Гностик Карпократ[30] также требует неограниченного коллективизма как метода обретения Царства Божия. Он учит, что похоть — единственная цель человеческой жизни, и его сторонники применяют это учение на практике.

Некоторые группы и впрямь замечательно проводят этот принцип в жизнь. Возникшая в VII веке секта павлинистов следует гностической трации, согласно которой Христос есть существо в духе, а на земле он обладал телом лишь для видимости. Следовательно, его смерть ненастоящая, и крест — вовсе не знак избавления, а знак проклятия. Павлинисты пренебрегают крестом и оплевывают его. Они также не считают нужным отказываться от райского «запретного плода», а сексуальные забавы считаются у них актом освобождения от тиранического господства сатаны и, следовательно, действием, угодным Богу.

Эротическая свобода и поощрение «противоестественного» быстро перерастает в серьезную проблему для церкви. Многие прегрешения гностиков против библейского закона укрепляют церковников в убеждении, что ересь и безнравственность неразрывно связаны друг с другом. Это подозрение не так уж и ошибочно. С позиций римской духовной власти, гностики действительно придерживаются «еретической точки зрения». Однако самое существенное различие между церковью и гностиками состоит в строгом разделении тела и духа, которое проповедуют последние. Церковь же всегда была монистической и натуралистической, что отчетливо проявляется в вероучении о смерти и воскресении. Без тела воскресение для церкви немыслимо, ибо мертвые спят до той поры, пока не воскреснут во всей своей телесности на Страшном суде. В соответствии с этим в Средние века всякое привидение состоит из плоти и костей и никогда не бывает воздушным, бесплотным, полупрозрачным созданием.

Возмутители спокойствия

Раннехристианские секты проходят долгий путь. Они меняются, распадаются, исчезают, а затем оформляются заново — их легко узнать в обновленческих движениях рубежа тысячелетий, которые ставят под сомнение вероучение официальной церкви. С такой же смелостью заявляют о себе и борцы-одиночки.

Франциск Ассизский[31] выбирает мягкий путь, собственной жизнью подавая пример возврата к бедности и раскаянию. Арнольд Брешианский[32] с пламенным красноречием заявляет господствующей системе об общинной бедности. Сам он заканчивает путь в 1155 году на костре, но его идеи пробивают себе дорогу, их признают и пытаются осуществить на практике целые общины. На горизонте появляются первые признаки Реформации, правда, еще в окраске раннего Средневековья. Идет борьба против социального неравенства, разоблачаются привилегии, корыстолюбие и высокомерие аристократии и духовенства, раздаются голоса против культа святых, иконопочитания и, в конце концов, против римско-ортодоксального толкования христианской традиции. Это движение осознает себя как буржуазно-демократическая оппозиция деспотизму Римской церкви. Его главная цель — священники из мирян и мирская Библия, а также усиление нравственной и общественной независимости от церкви.

В то же время на обочинах церковной жизни процветают ересь и тайные союзы. Манихеи проникают в Западную Европу через Далмацию, Болгарию и Италию и оседают в Южной Франции. Это движение еще содержит элементы восточного язычества и даже сохраняет древние культовые ритуалы и колдовские практики. Во Франции оно вызывает особенный резонанс, поскольку здесь на пороге нового тысячелетия еще можно встретить живые воспоминания о языческом прошлом. В некоторых церквях стоят изображения идолов дохристианских времен, кое-где сохраняются мистерии древних друидов. Это возможно благодаря отдаленности от Рима, а также экономической и политической независимости этой страны.

Несмотря на многочисленные исследования, сегодня уже не представляется возможным в точности реконструировать учения еретиков. Их культы осуществлялись в основном тайно, и, кроме того, количество сект было очень велико, так что, несмотря на их кажущуюся сплоченность, вряд ли можно вести речь о едином учении.

Тем не менее все вместе они опровергают воззрения Римской церкви. Христианский Бог понимается как враждебная жизни власть, преграждающая доступ к истинному блаженству. Из-за узости церковной морали Бог видится скорее основателем ущербного мира, полного предрассудков и запретов. Поэтому «чистые» отрекаются от Него и ищут спасение души в новых путях. Неподатливая враждебность христианства по отношению к телу получает жесткий отпор: еретики хотят жить в соответствии с новыми идеалами и по-другому переживать инстинкты, которые до сих пор спали в душе. Возникла потребность в новых богах, которые, не откладывая осуществление надежд на потом, сразу исполняют все желания.

Антицерковь катаров

Особенно сильное влияние приобретают еретики в Южной Франции, где они называют себя альбигойцами — по имени города Альби, одного из их центров, — или катарами, то есть «чистыми». С XI по XIII век они властвуют почти по всей Южной Франции; за ними стоит не только простой люд, но и привилегированные горожане и, что еще важнее, почти вся аристократия. Они — политическая сила, выбирающая своих епископов и священников, создающая собственный обрядовый церемониал. Вскоре катары становятся мощной, независимой в общественно-экономическом и духовном плане, уверенной в себе и влиятельной организацией — «антицерковью».

Катары не верят ни в ад, ни в чистилище. Они не доверяют Ветхому Завету; для них самая священная часть Писания — Евангелие от Иоанна, особенно пролог. Их учение очень чувствительно к спорным вопросам. Как и гностики, они постулируют вышестоящего и нижестоящего богов. Смерть Христа для них — лишь иллюзия, крест — позорный столб. Они отрицают свободу воли и рассматривают земное существование как экзамен, после которого каждый человек — если он выдержал испытание на земле — возвращается в подлинный, более высокий мир. Даже их злейший противник Бернар Клервоский хвалит последовательно аскетическую жизнь элиты катаров — «избранных» и «совершенных».

Однако точно так же, как их раннехристианские предшественники, далеко не все катары убеждены в благословенности аскезы. Их зачастую обвиняют даже в вакхических практиках. Впрочем, справедливо ли такое обвинение — вопрос спорный или, скорее, выходящий за рамки нашей компетенции. Бесспорной же остается основа для сексуальной свободы и доступности, ибо катаризм стремится освободить подавленные инстинкты человека и заменить нетерпимое христианское вероучение с его ограничительной концепцией.

Старые боги из языческого прошлого, неутратившие связи с природой и сексуальностью, празднуют теперь свое возрождение. Как в архаические времена, люди перемещаются в глушь, чтобы в лесах и пещерах служить богам похоти, которых так долго презирали. Так называемые ведуньи, наследницы жречества друидов, снова применяют чудодейственные силы лесных и степных трав и варят зелья всех видов. Религиозный экстаз, сексуальное возбуждение и наркотический дурман сливаются воедино. Очнувшиеся демоны открывают доступ в бездонные пропасти души, к ночной стороне бытия. Они взбаламучивают темный, таинственный осадок сознания и влекут хмельное человечество в подземное царство, где бог и зверь, судя по всему, еще представляют собой единое целое.

Катарские общины славятся тем, что владеют колдовскими чарами, располагают тайными средствами для лечения болезней, умеют унимать боль, предвидеть будущее и читать по звездам. Возрожденное язычество празднует свое освобождение из теснины христианства, которому оно вскоре начнет составлять серьезную конкуренцию, — тем более что катары, в отличие от тамплиеров, не ограничиваются статусом тайной организации, занятой внутренней деятельностью, а стремятся к экспансии и разворачивают мощную пропаганду. Таким образом им удается завоевать обширные области, которые формально находятся под господством римской церкви.

Посвящение в сексуальные мистерии

То, что нам известно о тайных еретических союзах Средневековья, кое в чем сопоставимо с эротическими культами античного мира, поскольку еретики простодушно исходят из эротического предназначения божества. Аппарат церкви они отвергают прежде всего потому, что в нем эти идеи осуществить не удается. Три главных таинства — крещение, причастие и брак — подвергаются критике как лишенные смысла. Катары отвергают крещение водой. У них молодой человек проходит духовное и огненное крещение, под которым подразумевается догматически замаскированная сексуальная мистерия. Катарская элита настаивает на необходимости аскезы, но эта позиция не противоречит мистерии, поскольку воздержание в повседневной жизни и сексуальный избыток в культе вполне сочетаются.

Катары, еще не прошедшие крещения, называются верующими (credentes), а принявшие — совершенными, посвященными (perfecti). Но поскольку требования к посвященным настолько высоки, что многие не уверены, смогут ли их выполнить, некоторые принимают огненное крещение лишь на смертном одре, заключая еще при вступлении в тайный союз соглашение, гарантирующее им «добрый конец». Это ведет к тому, что многие верующие совершенно бесконтрольно утоляют вожделение, сохраняя при этом уверенность, что в конце жизни смогут в один день искупить свои грехи. Из-за распущенных собратьев по вере посвященные тоже попадают под подозрение, что в своей сексуальной распущенности служат дьяволу и приносят ему жертву.

Причастие хлебом, водой и вином катары полагают пустой аллегорией. Их форма причастия существенно сильнее и конкретней. Таинство брака также подвергается пересмотру. Все три обряда становятся сексуальными мистериями. Если крещение — это «посвящение в мистерию порока», то причастие — «обряд соития», а брак соответствует мистическому сексуальному акту.

Вскоре известия о кровавой сексуальной магии религиозных движений Южной Франции дошли до Рима. Вначале церковь довольствуется проклятиями в адрес новых учений. Но поскольку ей самой не удается творчески освоить актуальные тенденции времени и противопоставить языческой конкуренции что-то свое, иерархи в конце концов решают жестоко расправиться с «рассадником ереси».

Папа Иннокентий III призывает к крестовому походу против альбигойских сект. Он обещает высшие духовные и материальные блага наемному войску, которое в 1209 году вторгается в Южную Францию и с беспримерной жестокостью сеет смерть. Каждый, кто попадается в руки кровожадных орд, будь то еретик или христианин, может быть изувечен, опозорен, забит до смерти или сожжен. Мужчины, женщины и дети, всего свыше ста тысяч человек, пали жертвами этого осененного крестом похода. Цветущие города и богатые селения в течение двадцати лет подвергались разграблению и опустошались. Когда грабить стало нечего, а убивать — некого, войско разбрелось кто куда.

Следствием этой войны стал инквизиционный суд в Тулузе, который мечом, пытками и костром грозил каждому, кто навлекал на себя подозрение в ереси. С 1229 года ересь официально считается самым страшным преступлением. Борьбой с ней можно оправдать самые свирепые насильственные действия. Костры инквизиции горят по всей стране, однако «великая ересь» оказывается неискоренимой. Она вырастает из господствующего духа времени, воплощает инакость, посягательство на власть церкви и остается вечным бельмом на глазу у этой власти.

Тамплиеры и Грааль

Тайные союзы и рыцарские ордены, по своим основным воззрениям не так уж сильно отличавшиеся от еретиков, тоже становятся предметом самых причудливых слухов. Несмотря на осторожное отношение к источникам и сообщениям того времени, из них все-таки следует, что и в этом случае речь идет о культе с эротическими чертами.

Центральную роль играет знаменитое сказание о Граале, ибо и его можно посчитать окутанным тайной повествованием о некоем христианском эротическом ритуале. Смесь архаичных жертвенных церемоний, магической фантастики и сексуальной экзальтации — мистерия чудодейственного Грааля одновременно и действительность, и легенда. «Грааль» буквально означает «сосуд», так называлась жертвенная чаша друидов. В христианском контексте Грааль становится сосудом для крови принесенного в жертву Христа.

Сказание о Граале привлекает наше внимание к печально известному ордену тамплиеров, который французские рыцари учредили в начале XII века для защиты паломников в Палестину. Однако вскоре орден все-таки связывают с окутанным тайной Граалем, что, в конечном счете, дает повод для его разгрома. Поначалу числящий своим прибежищем Храмовую гору в Иерусалиме, орден переносит резиденцию в Париж, где тамплиеры входят в контакт с катарами.

Близость тамплиеров к гностическому образу мыслей бросается в глаза. Они рассматривают мир, его законы, заповеди, учения, воззрения, а особенно христианскую догматику и мораль как творение низшего демиурга, противовес идеальному миру. Следовательно, то, что запрещено христианством или условностями, не только разрешено тамплиеру, но становится его непременным долгом.

Все дошедшие до нас ритуалы и символы тамплиеров имеют недвусмысленное эротическое значение. Во время церемонии приема в орден важную роль играли, по некоторым сведениям, поцелуи в интимные части тела магистра или его заместителя. Есть также сообщения об идоле, Бафомете, изображение которого почиталось на богослужении. Этот образ двуполый. Сопряженные с ним символы — змеи и буква «Т» — фаллические символы.

Мы не знаем, достоверны ли дошедшие до нас сведения, ясно одно: тамплиеры послужили образцом для бесчисленных орденов «посвященных Богу рыцарей», без которых немыслима общая картина Средневековья. Они — синтез всех средневековых еретических движений и одновременно — большое исключение. Тамплиеры выделяются своим аристократическим происхождением и неистощимостью финансовых средств.

Однако влиятельному ордену приходит ужасный конец. В 1307 году французский король Филипп IV велит арестовать всех французских тамплиеров и учинить над ними судебный процесс. Большинство гибнет на костре[33]. В качестве причины судебного преследования называлось подозрение в ереси и сомнительных ритуалах. Впрочем, по всей вероятности, король просто хотел разделаться с могущественным орденом и присвоить его несметные богатства.