Любовь и секс в Средние века

Мартин Лютер и «животная потребность»

Но вот она, в конце концов, наступает, Реформация, и, казалось бы, теперь можно уповать на то, что будет покончено не только с непорядками в церкви, но и со злосчастным объединением грехов и сексуальности. Казалось бы, главный реформатор Мартин Лютер женат, а также одарен изрядным красноречием и способен называть вещи своими именами. Однако происходит обратное: протестантская религия новейшего толка оказывается не терпимее к эротике, чем католическая доктрина. Протестантизм хочет быть во всем святее папы Римского.

Бурная жизнь Мартина Лютера обросла многочисленными легендами, которые рассказывали еще при его жизни. Они сделали великого реформатора фигурой из школьных учебников, причем выставляли его скорее как тип, чем как личность: красноречивый, связанный с народом, высоконравственный — неоспоримый образец для каждого немца. Тем не менее за этой завесой из вымысла и правды угадываются и реальные черты инициатора Реформации.

Откуда взялось скептическое отношение Лютера к эротике и сексуальности? Мы располагаем многочисленными документами, которые позволяют судить о мыслях и чувствах богослова. В детстве Лютер натерпелся страха перед своим отцом, будучи жертвой того, что сегодня называется авторитарным воспитанием. Его школьный наставник тоже обращался с ним жестоко. И даже от матери он не мог ожидать понимания и снисхождения — однажды она побила сына до крови за то, что тот съел орех, лежавший на столе. Лютер остро ощущал потребность в защите со стороны какой-нибудь власти. Не без основания он жаждал вступить в строгий и аскетический орден августинцев.

Причины присоединения Лютера к реформаторскому движению во многом известны — безнравственность духовенства, жизнь папского двора, полная роскоши и распущенности, покупка должностей, семейственность и процветающая торговля индульгенциями, а также склонность священников посещать дома радости, разрешенные папой и обложенные церковным налогом. Все это ведет к антицерковной позиции Лютера, в теологическом же плане реформатор выбирает реакционный путь.

Поиск власти, которая стояла бы выше папы и церкви, приводит его к представлению о личном Боге: лишь Он один своей милостью может дать человеку избавление и прощение за греховное существование. Как монах и священник католической церкви, Мартин Лютер поначалу верит, что должен оправдаться перед Богом за свою жизнь. Изощренная система актов покаяния, молитв и паломничеств дает понять, что спасения можно добиться лишь путем оправдания.

Бог представляется Лютеру незримым, и все усилия человека Он встречает резким «нет!». Протестантский принцип разоблачает грехи на каждой ступени человеческого общества. Даже святой несовершенен, ибо и он подлежит Божьему суду. Прежде всего, святой несовершенен тогда, когда считает себя совершенным. Притязание церкви на окончательную истину и абсолютный авторитет, утверждение, что монах и монахиня в большей степени угодны Богу, а также иллюзия, что безбрачие может преодолеть власть вожделения — все это Лютер ставит под сомнение и в конце концов порицает. Это сознание вездесущего греха оказывает влияние на интерпретацию сексуальности.

Психическое состояние Лютера многое объясняет, в том числе и его сексуальный пессимизм. Реформатора можно считать образцом пуританина. Одна из его отличительных черт — боязнь всякого рода грязи. Чистоплотность в системе ценностей протестантов занимает второе место после божественности, причем антипатия ко всякого рода запятнанности часто соотносится с большим интересом к нравственной грязи.

В отличие от высказываний Августина и Фомы Аквинского суждения Лютера о сексуальности и эротике основаны на личном опыте в браке. В римско-католических кругах — особенно во время контрреформации, — утверждают, что Лютер порвал с Римом во многом из-за желания жениться на монахине. Однако один-единственный взгляд на исторические факты опровергает это утверждение. Лютер встречает бывшую монахиню Катарину фон Бора лишь через семь лет после так называемого выдвижения тезисов. В 1525 году, когда он женится, ему уже сорок два года, у него плохое здоровье, и он очень занят работой. Катарина в свои двадцать семь лет послушная, но здравомыслящая женщина. От романтического волшебства или бурных чувств этот брак невероятно далек.

Лютера часто хвалят за сочный и близкий народу язык, но насколько же бессильным оказывается его красноречие перед лицом «непроизносимого» (любимое выражение Лютера), то есть тех невыразимых вещей, которые происходят между супругами! После десяти лет брака тот самый Лютер, который так любил уснащать свои проповеди и застольные речи крепкими словечками наподобие «пердеть», «ссать», «вонять», «свинячить», выказывает отвращение к «самым естественным в мире вещам». «Теперь я умалчиваю о мерзости, которая сокрыта во плоти, памятуя о животном вожделении и зуде. Все это отчетливые знаки первородного греха». Особенно отвратительны, полагает он, гениталии, каковые должны быть постоянно тщательно укрыты. Некогда Господь предусмотрел их для благородного акта зачатия, а теперь, в состоянии греха, они становятся омерзительнейшими органами. То, что в раю было актом, полным радости, теперь поражено проказой жгучей похоти. Срам сексуального возбуждения тела, боли родовых схваток — все это для Лютера симптомы греха, последствия внутренней испорченности, но не сама болезнь.

Реформатор и «супружеские радости»

Уверовав в опустошительную суть эротических радостей и мерзкий характер сексуальности, Лютер тем не менее не прославляет безбрачие. Он не склонен отдавать предпочтение девственности, отрицая супружество, и тем самым порывает с традицией. Богослов не только настаивает на праве священников заключать брак, но даже проповедует, что все — за исключением избранных — в брак вступать обязаны. Для этого он приводит два основания: брачный союз учрежден и даже «предписан» Богом, и, несмотря на грехи, все же необходим; кроме того, человек все равно не может в полной мере устоять перед соблазнами похоти, о чем не в последнюю очередь говорит безнравственное поведение якобы безбрачного и целомудренного духовенства.

Так, по убеждению Лютера, в пользу превосходства брака над целибатом говорит, наряду с божественным происхождением этого института, также неодолимая власть сексуального влечения. Каждый человек, полагает Лютер, должен давать выход своему плотскому вожделению, но по необходимости, а не ради ярких ощущений. Он вновь и вновь утверждает, что неженатый человек обречен на предосудительный, порочный образ жизни. Тело требует супружества, а Бог требует брака. Из Библии Лютер усваивает, что у женщины есть выбор, и ей придется выбирать между браком и проституцией. Его скепсис по отношению к идеалу девственности следует рассматривать на фоне борьбы реформатора против всей католической догматики, привязанной к целибату. Как в этом человеке совместились одобрение брака и сексуальный скептицизм, непредвзятому наблюдателю понять сложно, но их сочетание можно рассматривать как основной протестантский принцип, позже осуществленный в домах протестантских пасторов.

Как правило, Мартин Лютер колебался между экстремальной и умеренной позициями. Так, он придерживался мнения о ничтожности обетов безбрачия, поскольку они идут против божественного указания на то, что человеку негоже оставаться одному. С одной стороны, Лютер признает обет безбрачия, с другой — заявляет, что тот, кто в поиске блага дает такой обет, вызывает негодование, поскольку пытается использовать это «доброе дело» для торговли с Богом. Полагать, что сексуальный аскетизм вознаграждается особым статусом перед Богом, означает, согласно Лютеру, впасть в ересь. Обет целомудрия, утверждает он, есть обет безбожный, даже богохульный, поскольку противоречит Евангелию, и, следовательно, его надлежит отменить.

Из этой позиции отнюдь не следует, что Лютер считает сексуальность в браке чистой и святой. Напротив, брачные половые отношения для него — вид «лекарства», всего лишь меньшее зло, чем разврат. Мол, Бог направляет плотскую страсть по прямолинейному пути брака, семьи и деторождения, но как только аппетит утолен, подкрадывается отвращение. Частота супружеских измен, согласно Лютеру, также доказывает, что брак, по большому счету, не способен в достаточной степени умерить сексуальные притязания, однако он хотя бы частично укрощает похоть. «Супружеский долг» никогда не может исполняться без греха, но Бог в своем неисповедимом милосердии смотрит на это сквозь пальцы. Тем и исчерпывается великодушие протестантизма, к которому ведет упомянутое божественное снисхождение.

Из всего этого может следовать, что сексуальность для Лютера — злосчастная необходимость, так сказать, конструктивная ошибка априори грешного человека. Лютер не связывает с ней эротические радости — или не признается себе в этом. Правда, в его практических советах, касающихся образа жизни христианина, все-таки присутствует некоторый реализм. Хорошо известна и много раз подвергалась критике, например, его точка зрения: «Если женщина отказывается, позови девушку». К тому же Лютер оставался сторонником убеждения, что христианину позволено все, на что нет четких запретов Библии. Это касается и полигамии, пример которой подавали патриархи. Правда, Лютер не заходит так далеко, чтобы провозгласить полигамные радости доступными для всех, но подчеркивает относительность своей терпимости, напоминая христианскому миру, что не всякой свободой следует пользоваться. Этот ответ очень характерен для этической системы Лютера. Он отказывается быть законодателем и энергично защищает свободу христианина, но при этом взывает к совести верующих и проповедует всяческую умеренность. Такую же позицию он занимает по отношению к обузданию сексуальности. Желание — по Лютеру — инстинктивно, неукротимо, имеет животный характер и подобно бешеному зверю, которому время от времени нужно давать волю.

Хотя реформатор отвергает иерархию католической церкви и, в первую очередь, ее самовольно присвоенный авторитет, он сам занимает вполне авторитарную позицию в богословских, моральных и практических вопросах. Лютер защищает сословные различия, не возражает против применения силы и с наивным доверием готов передать абсолютную власть в светские руки. Твердо уверенный в том, что миром нельзя править без насилия, он негодует, когда крестьяне восстают против неволи. Протест угнетенных для него не что иное, как отсутствие должного послушания и покорности мирской власти. Точно так же реакционно лютеровское понимание политики, которое внесло решающий вклад в развитие протестантизма как конфессии, поддерживающей государство и зависимой от него. В случае сомнений передай решение на усмотрение властителя — так гласит его максима.

Покорность властям и подавление всякой эротической свободы идут в Реформации рука об руку. Многочисленные табу и истерические наставления пуританского протестантизма заставляют человека постоянно ощущать себя виноватым, и это чувство вины исключает спонтанное эротическое переживание. О жизни, полной желания и любви, можно забыть.

Все XVI столетие протестанты показывают себя расточительными только в одном отношении: они не жалеют энергии на богословские дебаты и доктринерские дискуссии о том, какую одежду следует носить духовным лицам, уместно ли заменять каменные алтари деревянными столами и где их нужно ставить — в центре церкви или на восточной стороне. Эти пространные споры и обсуждения показывают склонность евангелической церкви к регулированию банальнейших вопросов, что ведет также к отказу от эротики.

Протестантам не приходит в голову, что религия вполне может сосуществовать с радостью и жаждой жизни. Они сознательно отказываются от всякого желания и вместо этого лелеют мелочность и нередко враждебность по отношению к женщине. Не стоит удивляться, что реформаторские движения проклинают карнавалы, маскарады, танцы, игры и другие увеселения, изгоняют смех не только из святых зон, но и вообще из жизни. В этом они опять же проявляют рвение и основательность. Они ожесточенно выступают против пьянства, которое, как известно, ослабляет самоконтроль, и ненавидят театр, поскольку он обращается непосредственно к чувствам и бессознательному.

Еще при жизни Лютера отчетливо проявляется реформаторское предпочтение жесткого патриархального и патерналистского мышления. Всякого рода ограничения по отношению к сексуальности красной нитью проходят через всю Реформацию, особенно в ее экстремальных вариантах — кальвинизме и пуританизме.

Кальвин и церковные установления

Если протестантизм Лютера можно считать реакционным и чопорным, то кальвинизм просто невозможно перещеголять в фанатизме и дотошности, с которыми его сторонники докапываются до греха. Жан Кальвин, самый известный ученик Лютера, был изгнан из Франции за приверженность к протестантизму и стал духовным и светским главой города Женевы. После продолжительной и не всегда успешной борьбы с «безнравственным» буржуазным обществом в 1541 году ему наконец удается ввести так называемые церковные установления. Начиная с 1558 года его «Законы об одежде и роскоши» выступают в первую очередь против «свободной любви», азартных игр и «распутных танцев».

Церковные установления при Кальвине превращаются в главный инструмент управления. Церковь выполняет функции органа государственной безопасности, и городские власти передают ей многие из своих полномочий. Она с особым тщанием занимается надзором за нравственностью, не оставляя без внимания сферу интимной жизни каждого верующего, при этом совместная работа городских и духовных властей идет очень слаженно. Согласно церковным установлениям Кальвина грешник передается мирскому суду, который назначает наказание и принуждает осужденного к добрым делам. Известно распоряжение Кальвина о проведении официального расследования по поводу похищения человека чертом. Кальвин пребывает в уверенности, что чуму в Женеве в течение трех лет распространяли колдуны и ведьмы. Он полагает правдивыми признания, полученные под пытками, а отказ от них, по его мнению, служит свидетельством, что обвиняемый или обвиняемая снова находится во власти дьявола. Противников казней на костре Кальвин предлагает отлучать от церкви за пренебрежение божественным словом.

Господство Кальвина в Женеве составляет одну из самых мрачных глав в невеселой истории взаимоотношений религии и эротики. Его неукротимый гнев не знает меры. В Женеве даже пустяки влекут за собой напряженность и приводят к жестоким действиям власти. Ребенок обезглавлен за то, что поднял руку на своего отца. Возражение Кальвину считается более тяжким преступлением, чем несогласие с отцом. Недостаточно почтительный отзыв о его проповедях влечет трехдневную отсидку на хлебе и воде — мягкое наказание за грех протеста. Критик учения Кальвина, нацарапавший на полях одной из его книг слово «глупость», был обезглавлен за предательство и богохульство. Другого противника Кальвин без угрызений совести передает в руки французской инквизиции. Однако Мигелю Сервету удается бежать, и он возвращается в Женеву, чтобы объясниться с Кальвином. Реформатор велит схватить его, без законных оснований осудить и сжечь. Множество людей страдают от мизантропии Кальвина, которую с трудом удается прикрыть богословскими фразами; им приходится на своей шкуре узнать, что означает очищение мира от зла. За шестьдесят лет сто пятьдесят человек, выступавших против доктрины Кальвина, были отправлены на костер.

В то же время нельзя обойти молчанием и прогресс, который принес с собой кальвинизм. После долгих дискуссий в 1561 году церковные установления дополняются законами о браке, согласно которым женщина, по крайней мере теоретически, может претендовать на те же права, что и мужчина. Такое произошло впервые в истории христианства. Кальвин даже высказывается за то, что мы сегодня называем «партнерством»: ошибочно полагать, заявляет он, будто женщина создана лишь для того, чтобы рожать мужчине детей (последней точки зрения, кстати, придерживался Лютер в своем пренебрежении к индивидуальной любви и в заботе о достаточном потомстве). Супруга, считает Кальвин, должна быть для мужчины «неотъемлемой спутницей жизни», полноценным членом общины. Даже законы Кальвина о разводе значительно опережают свое время. Супружеская измена мужа считается достаточной причиной для развода с ним, и в Женеве разрешается вступать в брак с разведенными женщинами, что знаменует первый шаг к эмансипации.

Абсолютный контроль

Кальвинисты с особой энергией внушают человеку ощущение вины и проявляют редкую изобретательность, осуждая стремление к удовольствиям и радости жизни. Охота на «запретную распущенность», ожесточенная борьба против «необузданности плоти, которая переходит все границы, если ее не сдерживать со всей строгостью», защита от всякой эротики ведут к строгому регламентированию повседневной жизни.

Верховный реформатор беспощадно изгоняет со своих небес не только всех без исключения прелюбодеев, но также любого, кто каким-то образом проявил жизнерадостность. Подружки невесты подлежат заключению в тюрьму, если они слишком ярко украшают новобрачную. Люди подвергаются строгим наказаниям, если они пляшут или проводят чересчур много времени в пивной, едят рыбу в страстную пятницу или возражают пастору, который хочет крестить их ребенка не тем именем, какое выбрали для него родители.

Полиция в Божьем государстве Женевы не успевает справляться с работой: шпики постоянно доносят на граждан за их якобы проступки, а полицейские следят за улицами, лавками и домами, что бы в воскресенье и в среду никто из жителей не пренебрег обязанностью посетить богослужение. Так выглядит женевская утопия, которую Джон Нокс[80] с восхищением называет «самым совершенным христианством со времен апостолов».

В своей богословской доктрине Кальвин показывает себя не менее жестким. Он провозглашает, что человек за свои бесчисленные повседневные проступки заслуживает непрерывной Божьей кары: «Разве не справедливо подавлять нашу плоть, чтобы она привыкала к игу и не могла пуститься в беззаконную распущенность?» Для Кальвина это было достаточным основанием, чтобы представить себе Творца, который приговаривает к бесконечным адовым мукам всех созданных Им людей — почти без исключения. Он одержим страхом перед собственным инстинктом, более того, перед женщинами. В безумии своей больной души этот человек требует, чтобы женщина при малейшем подозрении на любовную связь на стороне была наказана — даже без жалобы обиженного супруга (к счастью, ему не удается провести этот закон в Совете города). Но если ее деяние получало огласку, женщину, совершившую супружескую измену, могли зашить в мешок и бросить в воду.

Установление жесткой дисциплины не только тела, но и души связано, пожалуй, с физическими особенностями самого Кальвина. Пуританскому реформатору досталось слабое и болезненное тело, и он подолгу мучился от невралгических болей. Отказывая себе в малейших радостях жизни, он лишает этих радостей и других, а взамен проповедует малоприятную обязанность испытывать ненависть к самому себе. И чем больше он себя ненавидит, чем немилосерднее становится его садизм с религиозной оторочкой, тем сильнее проявляется его стремление к власти, к политическому достижению религиозного господства.

Пуританская власть

Во время господства Реформации торжествует пуританская бесчувственность, расцветает пышным цветом мирская аскеза, омрачается и сужается тот мир, который в эпоху Возрождения начал было просветляться и наполняться радостью бытия. Карнавал приходит в упадок, народные обычаи языческого происхождения забываются, и воцерковленность становится обязанностью, за исполнением которой ведется неусыпный надзор. В Женеве осуждаются развлекательные игры, танцы, употребление алкоголя, новомодное курение, вообще развлечения всех видов, а по пятницам увеселения вовсе запрещены. Театральные репертуары подвергают чистке или вообще закрывают театры.

Когда пуритане приходят к власти в Англии, они тут же начинают борьбу против распространенной там «безнравственности». Теперь и в этой стране закрываются театры и развлекательные учреждения, праздники заменяются скучными «днями всеобщего смирения», когда замирает торговля и запрещено всякое предпринимательство. В конце концов «бессмысленное блуждание по полям, на бирже и в других местах» ненужно и даже вредно.

Под пуританским правлением эта принципиальная враждебность к жизни быстро развивается в садизм. Для острастки служат изощренные методы публичного унижения — позорный столб, плети, деревянные колодки, железный ошейник. Существует много возможностей направить ненависть — глубинную и подкрепленную богословским фундаментом — на жертв и дать волю садистским импульсам. Освобождая такого рода разрушительные силы, протестанты обнаруживают и свой собственный негативный характер.

Контрреформация, то есть попытка католической церкви исправить эти злоупотребления, — не просто движение сопротивления и реакция на Реформацию. В оправданном страхе перед дальнейшим уменьшением приверженцев католическая церковь вновь припоминает свои некогда строгие уставы и отрекается от широко практикуемой безнравственности. Она снова объявляет сексуальные проступки наихудшими из всех грехов, но вместе с тем не подвергает осуждению невинные удовольствия и радости. Вселенский церковный собор в Триенте, созванный папой, спешит подтвердить все средневековые предписания и заповеди. На несколько десятилетий католическая церковь снова сгибается под тяжестью нетерпимой морали.

Пока католики празднуют победу контрреформации в своих барочных соборах, исполненных великолепной чувственности, протестантский пуританин опускает голову в молельном доме, лишенном украшений, и слушает угрозы красноречивых проповедников. Реформаторская доктрина продолжает упражняться в фантазиях о том, что зло разлито повсюду, и не останавливается даже перед изобретением новых чертей. Табачный, карточный, игровой, плясовой, разнаряженный, пивной и театральный черти празднуют воскресение из мертвых и подвергаются гонениям повсюду, где их только заподозрят. Результат — надзор за нравственностью, поставленный на широкую ногу, и объявление всего мирского бесовским. Этот надзор — первоисточник чопорной двойной морали буржуазии; он и спустя века влечет за собой бесчисленные личные катастрофы.