Любовь в твоих глазах (СИ)

Глава 2. Дамир

Будильник в шесть утра жужжит на тумбе, взрывая и без того гудящую голову. Вчера я так убил себя, что уснул даже без душа и ужина.

Потираю глаза и с глухим стоном сажусь на кровати: болит каждый сантиметр тела. Мне бы горячую ванну с солью вчера принять после убийственной тренировки, чтобы мышцы расслабить, а не трахать безотказную Алёну, чтобы добить себя окончательно.

Встаю через силу, потягиваюсь, пару раз хрущу спиной и шеей, тяну руки, морщусь от боли, но продолжаю тянуть, потому что станет чуть легче.

Иду в душ, стою под кипятком, а потом переключаю на ледяную, чтобы точно взбодриться. Дух захватывает от резкой смены температур, лёгкие сжимаются и тяжело сделать вдох. В груди жжёт, кажется, что задохнусь и сдохну прямо на полу в ванной, как в идиотском триллере, где от несчастных случаев дохнет половина героев.

Поднимаю руки — легчает. Диафрагма разжимается и становится сильно проще. Дышу медленно, привыкая к холодной воде. Я постоянно так делаю, но после кипятка все ещё тяжело перестроиться. В детском доме, где я рос, другой воды и не было. Либо холодная, либо никакой. Никто не парился хотя бы нагреть нам сраный чайник, чтобы помыться. Короче, я всю жизнь в холодной. Закалённый, не болею поэтому. Хоть один плюс от моего детства.

После душа иду на кухню, обернувшись полотенцем. Спать уже не хочется, но голова все ещё гудит неприятно.

Чайник в полной тишине закипает слишком уж громко, а через минуту тишину разбавляет кипящая на плите овсянка. Мне пришлось научиться готовить хотя бы элементарные блюда, чтобы не сдохнуть от голода или заворота кишок. Мне приходилось питаться разным дерьмом, поэтому сейчас я жру только правильную пищу и придерживаюсь режима. Первое время хотелось все бросить и сорваться, но перебороть это желание оказалось не так сложно, как бросить курить траву каждый день. Поэтому справился. И с тем, и с другим.

Открываю окно и опираюсь руками на подоконник. Тепло сегодня. Напротив моего дома стоит точно такая же девятиэтажка, и расстояние между ними вообще ничтожное. Подготовленный паркурщик мог бы спокойно прыгнуть из моего окна на балкон из дома напротив. Тот балкон, где постоянно трахается молодая парочка. И если раньше их было только слышно — а орёт эта ненормальная так, как будто её розгами бьют, а не трахают, — то сегодня они ещё и продемонстрировать свои умения решили. А так как напротив только мои окна — зритель у них один.

Пару секунд смотрю на задницу и спину девчонки, сидящей на подоконнике открытого окна, которую самозабвенно трахает какой-то доходяга, и ухожу снова к своему завтраку, потому что картина, может, и интересная, но быть маньяком и наблюдать за ними желания никакого. Уж лучше включить порнушку.

Орёт она ещё пару минут, что разносится эхом по всему двору, и я старательно пытаюсь не слушать. Меня бесит. Во-первых, нахер так орать? Во-вторых, зачем показывать всему миру, что у вас есть секс? Он, блядь, у всех людей есть. У кого-то больше, у кого-то меньше, а у кого-то по случаю.

Вообще я терпеть не могу эти парочки, которые пытаются всему миру продемонстрировать как они счастливы вместе. Херня это всё. Не бывает любви, не настоящее это дерьмо. Мой отец гулял от матери как последняя тварь, от чего она забухала, а потом подсела на наркоту. Скололась и умерла, захлебнувшись собственной рвотой, когда мне было три года. Я двое суток сидел дома с мертвой матерью, а когда отец наконец-то пришел, то вызвал ментов, собрал вещи и свалил. Меня забрали в детский дом потому что ни бабушкам, ни еще каким-то родственникам я нахер был не нужен.

Поэтому я не верю в любовь и какие-то чувства между чужими людьми. Потому что если родным наплевать, то чужим тем более.

Овсянка сегодня какая-то дерьмовая, выбрасываю вместе с тарелкой и иду одеваться. У меня работа через полтора часа, но я иногда хожу до зала пешком, увеличивая недолгий путь всеми способами. Утренняя прогулка всегда помогает отключиться от ненужных мыслей и настроиться на работу.

Закидываю в сумку форму, бутылку с водой и до блевоты надоевшую уже гречку в контейнере. В баре нашего зала нихера кроме протеина не купишь, а жрать-то хочется. Поэтому приходится таскать с собой и в получасовой перерыв между клиентами раз в день обедать.

Хватаю сумку, наушники, запрыгиваю в кроссовки и выхожу из подъезда. На лавке сидит соседка — старушка баба Валя. Она одна живет, приходится помогать ей иногда то в магазин сходить, то починить что-то. Она, наверное, единственный в мире человек, кто относится ко мне с теплотой. И понимаю, что у нее выбора нет, иначе и без моей помощи останется, но немного все-таки приятно.

— Здрасьте, баб Валь, — киваю старушке. Она всегда улыбается. Иногда даже кажется, что жизнь не такая уж и дерьмовая, раз даже старики находят в себе силы на улыбку. А потом вспоминаю, что у нее вообще никого нет, и понимаю, что погорячился я с выводами. — Помощь нужна? Опять вы в такую рань не спите.

— Здравствуй, Дамирушка. Не спится мне. Дома одиноко, вот я и выхожу пораньше сюда, хоть на людей посмотрю, — говорит баба Валя. Я три года в этом доме живу и ни разу не видел, чтобы к ней хоть кто-то приезжал. Хотя дети у неё есть. Не спрашивал, почему так, просто потому что слушать истории стариков вообще не моя тема, но факт остаётся фактом: она совсем одна. Как я. И вот это ждёт меня лет через пятьдесят? Выходить рано утром на улицу, чтобы посмотреть на людей?

Клянусь, люди такие уроды, что я не буду выходить из дома в принципе.

Обещаю бабушке сходить вечером для неё в магазин и ухожу. Наушники в уши, музыку на максимум. Это отключает от всего, даёт какое-то ощущение, словно не нахожусь в серой массе.

Сворачиваю во дворы, чтобы пройтись подольше, прохожу по одной улице несколько раз, выворачиваю на главный бульвар и останавливаюсь, чуть не въебавшись носом в столб.

Потому что тут ресторан какой-то в метре от меня, а внутри, прямо около окна, сидит Алёна с каким-то мужиком, который что-то шепчет ей на ухо.

Я не собираюсь закатывать сцены ревности, мне все ещё реально насрать на Алёну. Мы не встречаемся и мне плевать, если трахаю ее не только я.

Но они выглядят как-то иначе… Как будто не просто трахаются. Здесь что-то другое.

Продолжаю смотреть в окно на них и набираю Алёну. Я понимаю что сейчас возможно будет скандал и этот мужик попытается ввязаться в драку. Пусть попробует.

Наблюдаю, как она дергается от звонка телефона, мельком смотрит на экран, что-то говорит мужику и встает, отвечая уже мне. Шепчет в динамик, чтобы я зашел за угол ресторана, и бросает трубку.

Меньше всего мне хочется делать то, что она просит, но вопреки всему я заворачиваю за этот угол, останавливаясь и дожидаясь Алёну.

Она появляется буквально через минуту. Дышит часто, волнуется, но лицом старается выразить полное безразличие и даже выдать ехидную ухмылку.

— Ты чуть не подставил меня, красавчик, — усмехается, доставая из сумочки сигарету. Прикуривает и выдыхает мне прямо в лицо, так бесит, что скулы сводит.

— Перед очередным трахарем? Они ревнивые у тебя?

— Это мой муж! — шипит Алёна, оборачиваясь, словно он стоит сзади. — Трахаюсь я только с тобой, ну и с ним иногда. А так мы счастливая семья, где царит взаимопонимание.

— Ты издеваешься надо мной сейчас? — мне кажется, что она шутит. Слишком нагло говорит это, да и поведение ее никак не похоже на поведение замужней женщины.

— Смысл? — она поднимает руку тыльной стороной ладони ко мне и демонстрирует обручальное кольцо на безымянном пальце. Раньше его точно не было. — Мы женаты уже десять лет. Кольцо правда редко ношу.

Мне становится тошно. Так сильно, что я с трудом подавляю рвотный позыв.

Все, что со мной происходит в жизни, только сильнее укрепляет веру в то, что нет любви и преданности в этом мире. Ее нет. Люди ведут себя как скот, бросая в помойку даже минимальные моральные ценности.

— Как тебе вообще живется, нормально? Ты ночами спокойно спишь? — спрашиваю, сжимая кулаки от злости. У меня в жилах кровь закипает, так мне хочется из нее всю дурь выбить сейчас.

— Я понимаю, на что ты намекаешь, — она бросает сигарету и тушит ее тонкой шпилькой, — но я не шлюха. Просто в сексе мы не сходимся, мне не хватает жести, вот и я нашла того, кто может дать мне всё, чего мне хочется. А с мужем у нас все в порядке.

— Я не хочу быть тем, с кем ты изменяешь ему, несмотря на то, что ты считаешь это абсолютно нормальным. Это грязь и полное дерьмо, Алён. Давай без меня дальше.

Ухожу, поправив сумку на плече, но Алёна цепляется за запястье, останавливая меня.

Но я не хочу. Слушать, что она права и ничего страшного в этом нет? Да нахер мне это не надо. Мне было бы плевать, если бы у нее было тридцать мужиков, чтобы каждый день месяца был разный, но быть десять лет замужем и сосать другому, где придется, это верх пиздеца.

Я не хочу даже пальцем касаться этой херни. Меня всю жизнь предают, я не верю ни одному человеку на этой планете, и становиться по другую сторону я не собираюсь.

Хочется врезать ее мужу за то, что слепой и не видит, что под его носом происходит, или видит, но принимает все это, что еще хуже.

Меня тошнит от людей, я уже сто раз пожалел, что вообще появился на свет, где нет ни черта хорошего.

На чистой злости дохожу до зала, быстро переодеваюсь и иду к груше. Мне очень надо поколотить хоть что-то, а на ринг нельзя сейчас — убью с лёгкостью. Меня бесит, что люди считают предательство нормальным. Меня бесит, что меня втянули в это дерьмо даже не предупредив. Меня, сука, всё бесит!

Первый удар без разминки отдается болью в плечо, но я не останавливаюсь. Бью еще, разбивая костяшки. Без перчаток и даже бинтов. Кожа лопается, мажу грушу кровью, но бью еще и еще, оставляя в этом квадратном метре всю свою злость. На Алёну, на жизнь, на весь ёбаный мир.

Останавливаюсь. Дышу. Руки саднят, а плечи ощутимо тянет от нагрузки на еще не прошедшую крепатуру. Встряхиваю кисти, пару раз подпрыгиваю на месте, чувствую, что отпускает. Иду в душ. Легчает.