За ним закрывается дверь, а я прикладываю все имеющиеся внутри силы, чтобы держать себя в руках. Мне хочется плакать, но я терплю и не разрешаю себе позволить эту слабость. Почему мне вообще хочется плакать?
Потому что я услышала слишком многое. Половину из этого я наверняка не должна была слышать, а вторую половину совершенно точно слышать и не хотела.
Трахались без резинок… Беременна… Эти слова стояк в горле противным комом, я пытаюсь отвлекать себя готовкой, переворачивая панкейки слишком агрессивно, но помогает, если честно, довольно плохо.
Мне ведь только стало казаться, что всё хорошо… Я очень быстро и довольно легко пережила предательство и расставание с Русланом благодаря Дамиру, я же, блин, и правда увидела в его глазах то, о чем говорили мне все поголовно. Я увидела в его глазах сумасшедшие чувства и очень быстро прониклась ими сама, потому что невозможно было иначе… Эта теплота и забота после холода и безразличия покорила за минимальный срок, и я… Боже, я влюбилась. Вот так быстро, едва ли порвав с парнем, влюбилась в другого. И ни капли не жалела об этом, потому что Дамир он другой. Я никогда таких людей не встречала. Он выглядит устрашающе, а порой ведет себя еще хуже. Сначала мне казалось, что он жестокий, а потом я увидела его совершенно другим. Таким, которым он мне и понравился.
Таким, в которого я и влюбилась.
Я почти отдалась ему, хотя до этого боялась близости как огня. Подпустила его так, как никого до этого, не сомневаясь и секунды в правильности своих действий.
Я разрешила себе ощущать все то, что есть внутри, и при этом не грызть себя, а потом… А потом случилась эта девица. И сказала все те слова.
Я слышала все, что она говорила, подслушивала, поступая некрасиво. Но она говорила такие вещи… Она сказала что он рос в детском доме в жутких условиях, что его мама умерла от наркотиков, а папа сразу же бросил. От этих слов у меня рухнуло что-то внутри, и до сих пор колет под ребрами. Это так больно. Осознавать, что это правда могло быть с ним. Я в секунду поняла его холодность, он наверняка никогда не чувствовал себя нужным. Его предали самые близкие люди, о какой вере в человечество может вообще идти речь?
Отсюда сразу страх: если она беременна, он ведь и правда наверное не бросит ребенка. Потому что его бросили, а он не такой, он совершенно точно не такой. С другой стороны… Не бросить ребенка ведь не означает жить с его матерью?
Боже, мне так плохо от всего этого, голова кругом и скручивает желудок. Я не понимаю, о чем мне думать и в какую сторону уводить мысли. Из каждого услышанного слово выливается страх того, что я больше никогда не смогу поцеловать Дамира, потому что по какой-то из причин он всё же решит остаться с ней. С ней и их, черт возьми, ребенком.
Не замечаю, как тесто заканчивается, убираюсь на кухне после готовки и невозможно сильно хочу уйти. Правда хочу. Я от слов этой дамы словно грязная, хотя по сравнению с тем, что она наговорила, слова в мой адрес — капля в море. Но даже тут она упомянула, что было между ними с Дамиром, и тупой, не имеющий на жизнь права, но всё-таки укол ревности, больно пырнул под сердце.
Я хочу уйти. Я очень хочу уйти и не участвовать больше в этом спектакле. Я боюсь, что он вернется с ней или… Или вообще не вернется. Мне страшно, что придется отпустить Дамира, а я ведь не смогу без него больше. Он за три дня показал мне, что такое любовь, а за все время нашего знакомства неосознанно научил столькому, что даже подумать страшно! А как без него теперь? Ну как?
Борюсь с собой, не разрешаю сдать позиции и снова стать слабой. Нельзя. Слабой я только рядом с ним быть могу, прячась за его сильной спиной, а сейчас нельзя. Нужно собрать всю волю в кулак.
Я дождусь его, боже, конечно. И не буду думать о том, что они вдвоем сейчас. Я буду только волноваться о состоянии Дамира, о его ребрах и уже заживших ранах. О его переломе и ноге, которая всё еще ноет.
А еще я пойду в душ, чтобы смыть с себя весь этот идиотский день и все те слова, что я не хотела бы слышать.
Конечно, я его дождусь. Как минимум — нам о многом нужно поговорить. Как максимум… да кого я обманываю? Я просто не хочу уходить.
Замыкаю входную дверь и захожу в душ, очень долго просто сижу на стиральной машине. Мне всё еще сложно переварить всё услышанное, а еще ожидание больно бьет по черепушке, где самые глупые мысли медленно отравляют организм.
Я не думаю, конечно, что Дамир с ней чем-то занимается или что он резко понял, что влюблен в нее, нет. Но просто если она и правда беременна… Это сильно усложнит всё.
Заставляю снять с себя одежду и залезть в душ, а потом слышу хлопок двери, так и не открыв воду. Молчу. Стою тихо и прислушиваюсь к каждому шороху, не специально, но делаю вид, что меня не существует.
Я словно пытаюсь понять, сколько человек только что вошло в квартиру, и путем недолгих подслушиваний понимаю, что Дамир один. Это облегчает жизнь немного и я выдыхаю, а потом замираю снова, когда слышу громкий рык, отборный мат, и глухой удар. Чёрт…
Он злится, потому что не нашел меня? Он думает, что я ушла?
Открываю воду, хотя логичнее было бы просто позвать Дамира по имени, чтобы он понял, что я не ушла. Но отчего-то логика покидает меня в этот момент, и я просто стою лицом к стене и смотрю на ровные швы плитки на стене, ожидая чего-то, чего я и сама знать не знаю.
Меня накрывает цунами из мурашек сразу, как только я слышу тихий щелчок дверной ручкой. Он услышал… И он здесь.
Не двигаюсь и не говорю ни слова. Мне страшно и хорошо одновременно, я не знаю, что мне делать, поэтому просто стою каменным изваянием.
Я чувствую, как Дамир приближается. Горячие струи стекают по телу, обжигая кожу, но мне настолько плевать, что я совсем не чувствую дискомфорта. Мне даже немного холодно. Он толпы мурашек и пронзительного взгляда.
Я не вижу, но чувствую, как он смотрит. Как всегда — пристально, не отводя взгляда ни на секунду.
Все еще не шевелюсь, словно боюсь спугнуть мгновение. Как будто если двину хоть рукой — всё рассыпется как песок.
Я слышу шуршание одежды. Меня накрывает необъяснимой волной жара от этих звуков. Слышу тихие шаги, открытие створки душевой кабины и легкий холод по спине. А потом горячее крепкое тело, прижимающееся ко мне со спины.
И так хорошо сразу становится… Я чувствую всё. Я слышу то, о чем он думает. Она не беременна и он точно не вернется к ней, я знаю это. Вот в эту секунду — точно знаю. Мне даже спрашивать не нужно, чтобы убедиться в этом. Он сам мне рассказывает, только не словами — прикосновениями.
Он наклоняет голову и упирается лбом в мой затылок, и в этом движении чувств и слов больше, чем в любом откровенном разговоре. А потом обнимает меня руками поперек живота, прижимая к себе близко-близко, и становится еще лучше…
До меня не сразу доходит, что на его руке нет гипса. Провожу кончиками пальцев по запястью и выше к локтю, словно спрашивая, где дел. По назначению врача носить надо было еще минимум пару недель.
— Снял, — отвечает на мой немой вопрос. — Мешал мне, рука не болит давно.
— Это может аукнуться, — наконец-то говорю, но так тихо, что за шумом воды сама едва слышу.
— Плевать.
— А мне нет, — разворачиваюсь в кольце его рук и поднимаю голову, заглядываю прямо в глаза. — Давай завтра сходим на рентген? И тебе скажут, можно ли уже снимать гипс. Хорошо?
— Вместе? — он спрашивает, а мне от надежды в его глазах выть от боли хочется. Сколько пережил этот мальчик внутри него, чтобы стать таким сильным мужчиной? Он правда боится, что я уйду. И предам, как все близкие люди.
Киваю. Просто осторожно киваю, отвечая на вопрос. Вместе, конечно. Я не готова жертвовать счастьем из-за какой-то наглой куклы. Пусть это будет слишком эгоистично. Я готова быть эгоисткой ради любви.
— Ты расскажешь мне? — он понимает, что я не о той девушке спрашиваю. Я о другой части его жизни, которая внезапно вскрылась при этом не самом приятном разговоре.
Он думает. Не привык открываться, не привык делиться болью. Скрытный, молчаливый, под маской холодности и безразличия, скрывающий в себе в сотни раз больше тепла и душевности, чем многие фальшивые люди.
А я целую. До губ не дотягиваюсь, потому что он стоит, задрав голову. Покрываю поцелуями ключицы и грудь. Крепкие мускулы давно манят попробовать их на вкус и я не отказываю себе в удовольствии распробовать кожу и горячие капли воды.
Дамир шумно выдыхает, а я не могу остановиться. Никогда не думала, что могу опьянеть от одного только вкуса кожи, но я и правда пьянею, потому что голова кружится и перед глазами плывет всё хлеще, чем от самого крепкого алкоголя.
— Ань… — слышу над головой, но не торможу. Во мне было столько эмоций и плохих мыслей, что сейчас срочно нужно их перекрыть чем-то хорошим. И поцелуи замечательно с этим справляются.
И они становятся только ниже, я не узнаю себя, и Дамир дышит только тяжелее. Я слышу надрывное: “Что ты делаешь?”, но ответить на вопрос не могу. Я сама не знаю, что. Делаю, что чувствую. И пусть сейчас эти чувства будут именно такими.
Даже в этом Дамир открывает меня! Даже в этом раскрывает другие грани привычной всем, и даже мне, Ани.
Руки опускаются вниз и я обхватываю ладошкой большой и твердый… черт. Я и правда не понимаю, что творю, но остановиться у меня уже не получается.
— Аня, Аня, стоп! — сильные руки обхватывают мою шею и щеки и поднимают наверх, и только тогда я понимаю, что практически стояла на коленях перед ним… — Остановись, что ты делаешь?
— То, что хочу…
— Хочешь? — он хмурится. Словно не верит, такой глупый…
— Очень. Я только, ну…Не особо умею, я никогда не…
— Бля, Ань, я сейчас только от этих слов кончу, — говорит Дамир надрывно и в шутку одновременно, и… Он улыбается. Улыбается! Это так сильно отзывается внутри меня, потому что я впервые вижу такую искреннюю и широкую улыбку от него. Это так ценно… Я очень хочу, чтобы он улыбался и дальше, правда, всегда.
Я не сдерживаюсь и целую его в губы, со всеми чувствами целую, со всеми эмоциями. Со всем, что внутри меня к этому человеку расцвело со скоростью света и продолжает цвести только ярче и ярче. Со всем отчаянием, что росло внутри меня, когда он уехал. Со всей болью, что я испытала, пока он лежал в больнице. Со всей радостью, что гремела в душе, когда он очнулся. Со всем ужасом, что я пережила, сидя на коленях возле его окровавленного тела.
Целую так, как никого никогда не целовала, потому что… Потому что целую с любовью. Настоящей и искренней, и понимаю, что внутри меня это чувство горит уже намного дольше, чем я даже могла себе представить.