Мадам Хаят

XIV

Лето закончилось, уступив место прозрачной прохладе осени. Прошло три месяца с тех пор, как Сыла уехала. Я не смог поехать, отказался в последний момент. Решил, что должен искать счастье там, где потерял. Наверное, я чувствовал, что, засунув все прожитое в чемодан и швырнув его в прошлое, я что-то отнимаю у своего будущего, чего-то лишаюсь навсегда и это нанесет мне непоправимый вред. Я понял, что не выдержу этой потери и не смогу жить полноценной жизнью.

Время идет. Я проживаю то, что остается от времени, — мою собственную историю, которую я ношу внутри. В этой истории накопилось много всего, о существовании чего я еще год назад и не догадывался. У всего собранного в этой короткой истории есть цена, и я плачу эту цену.

Мне трудно было сказать Сыле, что я не поеду с ней, я откладывал почти до самого конца, тысячу раз мысленно говорил с ней, но… В действительности же разговор получился очень неожиданным, шокирующим, обидным, какого я даже не предполагал.

Я сообщил ей резко и внезапно, что не поеду в Канаду, что верну свой билет. Наверное, она сначала не поняла, о чем я говорю, потом уставилась перед собой. Я увидел, как она сцепила руки и как побелели костяшки ее пальцев.

— Это из-за той женщины? — произнесла она.

Помню, я вцепился в край стола, словно вот-вот упаду, и подумал, что во всех женщинах живет ведьма, они знали то, чего не видели, разгадывали тайны и держали их при себе.

— Какая женщина? — сказал я.

— Сам знаешь, твоя старушка.

Потом она сказала нечто неожиданное:

— Думаешь, она не сможет жить без тебя?

В том, как она это сказала, проступила израненная сторона, которую, я думал, никогда не увижу. Я верил, что красота защищает женщину и делает ее неуязвимой. Но Сылу зацепило за живое. Я никогда не думал, что в моей власти причинить боль такой прекрасной женщине, как она, и чувствовал странный, невыразимый стыд, будто я тайно украл что-то, замаскировавшись под кого-то, кем я не являюсь.

На мгновение мне захотелось быть с ней честным, все рассказать, но я вспомнил, что «честность не всегда справедлива, нужно подумать, когда следует быть честным»; что честность может ранить ее больнее и что я должен дать ей возможность укрыться во лжи.

— При чем тут она, я с ней даже не вижусь…

Хоть что-то из того, что я сказал, было правдой.

Сыла посмотрела на меня, такая красивая, красивее всех, кого я когда-либо встречал. Если бы мы встретились с ней раньше, когда мой папа был жив и мы оба были богаты, все, вероятно, сложилось бы иначе. Она была женщиной, о которой я мечтал с юности. Может, мы поженились бы. Если бы кто-то и отказался от этих отношений, то, скорее всего, она. Но по непонятным мне причинам все пошло не так. Человек не всегда понимает себя и то, что он делает.

— Ладно, — сказала она, поднимая сумку и вставая. Сделав несколько шагов, она обернулась: — Не грусти.

Последний удар был нанесен с присущим ей изяществом.

Она быстро ушла. Что-то в ее походке напомнило тот день, когда она стояла, раскинув руки на пронизывающем ветру. Я вдруг почувствовал такую глубокую любовь и тоску, что хотел передумать и бежать за ней. Прежде чем я успел пошевелиться, она села в такси. Я смотрел, как уезжает автомобиль. День стоял прекрасный, по ясному небу плыли маленькие облачка, чайки летали кругами, дразня друг друга, по улицам разносился насыщенный аромат пшатового цвета. Все, что я видел и слышал, каждый запах, который я чувствовал, вся эта светлая радость вокруг меня усиливали грусть разлуки и чувство одиночества.

Как последний толчок после великого землетрясения, уход Сылы разрушил все, что уцелело, и я был погребен под тяжестью обломков. Как всегда, я нашел прибежище в литературе и учебе. После письма мадам Хаят я не мог пойти на телестудию, а через некоторое время и студию закрыли. Я устроился на работу в университетскую библиотеку. Сейчас я провожу большую часть времени в стенах учебного заведения, а на обеденных перерывах сижу под деревьями с одноклассниками и ем свой бутерброд. Обычно что-то объясняю, помогаю с домашними заданиями. Это мне подходит.

Когда я смотрю на свое лицо по утрам, я больше не вижу в своих морщинах той страшной печали, которая толкает людей на путь безумия. В выражении моего лица есть спокойствие и зрелость, что не редкость для людей моего возраста. Я немного похож на старика. Странное несоответствие моей внешности и моей молодости почему-то привлекает женщин, как будто они хотят заглянуть дальше моего лица, как за обложку книги, чтобы узнать мою историю. «В моей жизни нет ничего интересного», — говорю я им, улыбаясь.

Мадам Нермин и Каан-бей все еще в тюрьме. Неизвестно, когда их выпустят. Мы часто говорим о них. После всего, через что мне довелось пройти, полагаю, я нашел ответ на вопрос Каан-бея о закономерности и случайности: рождение — клише, смерть — клише. Любовь — клише, разлука — клише, тоска — клише, измена — клише, отрицание чувств — клише, слабости — клише, страх — клише, бедность — клише, бег времени — клише, несправедливость — клише… И все эти клише содержат истины, которые разрушают людей. Люди живут в стереотипах, страдают от стереотипов и с ними умирают.

А вот когда ты родишься, когда умрешь, в кого влюбишься, с кем расстанешься, по кому будешь скучать, когда будешь бояться, станешь ты беден или богат — это случайность. Когда кто-то из близких болел, умирал, уходил от нас или когда на нас обрушивалась эта ужасная случайность, закономерность переставала работать. Наша судьба, нарисованная случайностями, мешает нам увидеть, что произошедшее с нами было набором клише. Мы восстали против случайностей, потому что бунтовать против закономерности бессмысленно и разумнее сказать: «почему я», «почему он», «почему сейчас».

Мы не должны пытаться выходить за пределы обыденных фактов, созданных случаем, напротив, мы должны попытаться проникнуть внутрь, все глубже, глубже. Именно там могут сосуществовать жизнь и литература.

Мумтаз со своими единомышленниками издают новый журнал. Я редактирую статьи, пишу свои, не подписывая. Мне нравится писать, все больше и больше. Кажется, я обнаружил лестницу, которая опирается о землю одним концом, а другим тянется в небо. Я пытаюсь разгадать секреты этой лестницы. Писательство дает ощущение, что у меня есть сила и неограниченная свобода изменять время и пространство. Впервые в жизни я вижу существование вселенной, законы которой определяю сам.

Когда я пишу, я осознаю, что, открывая дверь к большой свободе внутри себя, я также открываю дверь опасностям, которые могут прийти извне. Каждое утро я просыпаюсь в поту и смотрю в окно — нет ли внизу полицейских машин. Страх дрожит внутри меня, как натянутая струна. Я считаю, что этот страх — часть моего долга перед Поэтом, которого я не смог спасти.

Я привык к страху, одиночеству, тоске, я не жалуюсь, я научился молча глотать отравленный мед. Мадам Хаят научила меня этому и многим другим вещам.

Две строчки из сонета Шекспира, которые мы читали в классе, постоянно звучат в моей голове:

Я скучаю по ней. Я вижу ее во снах. Проснувшись в первую ночь, я сначала не мог понять, где нахожусь, лампа в гостиной осталась включенной, свет в коридоре, ведущем из гостиной в спальню, рассеивался, разбиваясь о дверные косяки, напольную плитку, небольшие коврики, и попадал в комнаты в виде крохотных брызг. Брызги света кружили в темноте. Густые золотисто-рыжие волосы, по которым скользили частички света, падали с висков на плечи, оставляя открытой часть лица. Правая рука лежала на подушке, голова покоилась на этой руке, а левая рука была вытянута, круглое плечо торчало из-под одеяла, собирающегося волнистыми складками. Я слегка приподнял одеяло и посмотрел на ее обнаженное тело, брызги света сгустились вокруг ее талии, упругой спины, пухлых и больших бедер и сильных ног, одна из которых была полусогнута. В полумраке комнаты ее тело мерцало собственным светом, я видел ее чем-то блестящим, цвета слоновой кости, сияющей лунным блеском и серебром, сверкающей на летнем солнце стволами тополей и розовым кораллом южных морей. Я занимался с ней любовью. Заниматься с ней любовью было не простым и обыденным занятием, каким я его знал. Это был волшебный плащ, словно сотканный из тонкого китайского шелка, украшенный изображениями куртизанок, драконов, воинов, фениксов, пламени, цветов, облаков, скал и пиков, надев который можно было увидеть, что скрыто по ту сторону неба. Ее черты, проступающие сквозь вуаль волос, и руки светились ясным и невинным спокойствием, не похожим ни на ее саркастическую и равнодушную манеру речи, ни на страсть любовных утех. Оно вызывало сострадание и желание защитить. Эти чувства у меня и возникли. У нее было столько разных лиц, она поворачивалась к жизни столь разными сторонами, что я не мог понять, какая она сейчас, ее непохожие образы летали в моем сознании, не соприкасаясь друг с другом. Трудно понять, как человек может занимать такое большое пространство в сознании.

Каждый вечер, несмотря ни на что, я обязательно иду на ее улицу и смотрю в ее окна. Занавески потихоньку выцветают. Но и новых штор не повесили, значит, никто туда не въехал.

Это дает мне надежду.

Я мечтаю однажды вечером увидеть там янтарный свет. Однажды я увижу эти занавески освещенными изнутри.

Я жду.

Я здесь.