Маэстро и другие

Глава первая

Это был один из тех редких случаев, когда Маэстро явился в театр в свободный от репетиций день. В такие моменты он, как обычно, сидя за девственно чистым письменным столом, с нарастающим раздражением выслушивал доклады обо всем, что произошло в Театре за время его отсутствия. Сотрудники, выстроившиеся перед столом полукругом, с преданностью и затаенным страхом в глазах вываливали на него свои проблемы. Много же их накопилось, пока он находился в Марокко, где в суперпродвинутой арабско-американской клинике проходил курс лечения по специальной технологии, возвращающей натуральный блеск волосам.

Времени у него было в обрез: уже вечером его ждал рейс в Рим, где предстояло важное голосование в Сенате, а следующим утром еще один перелет — в Париж. Нуволари, в прошлом знаменитый чемпион «Формулы 1», а нынче — шофер Театра, который в полдень забирал Маэстро в Малпенса[3], уже был на пути во Францию, везя в багажнике машины два чемодана с книгами и одеждой (главным образом, свитера с высоким горлом). В Париже он прямиком из аэропорта доставит Маэстро в министерство культуры, где у него назначена встреча с министром, а оттуда — сразу же в Киберон, в знаменитую клинику Луизона Бобе, где, накануне нового театрального сезона, он собирался пройти курс очистки организма с помощью каких-то чудодейственных водорослей.

Иными словами, дорога была каждая минута. С самого утра Маэстро находился в том лихорадочном возбуждении, которое охватывало его всякий раз, когда предстояло сделать кучу дел в кратчайшее время. Он примчался в Театр ровно в час дня, что, естественно, означало для всех отмену обеденного перерыва. Распахнув дверь решительным движением вечно спешащего человека, он понесся по коридору в свой кабинет, где исполнил обычный ритуал: бросил тренч на диван, аккуратно выровнял складки оконной шторы, выстроил по размеру шариковые ручки и карандаши на письменном столе и, усевшись наконец в любимое кресло из стали и кожи и заранее обессилев оттого, что ему предстояло, откинулся на спинку. После чего, обведя глазами сотрудников, которые тем временем уже заполнили кабинет, принялся сообщать им новости о своем пребывании в Марокко: врачи — хамы, еда — дерьмо, спать совершенно невозможно.

Тем не менее было очевидно, что он пребывает в хорошем настроении, которое не испортила даже бестактная оговорка Тины Нинки, почтительно именуемой сотрудниками Старой Синьорой, многолетней, бессменной и неувядаемой руководительницы его секретариата, которая, запутавшись в пройденных им курсах лечения, принялась расхваливать… блеск его кожи.

В целом совещание проходило спокойно. Руководители отделов дирекции и служб Театра по очереди докладывали Маэстро о положении дел и формулировали свои срочные потребности. Он выдавал моментальную реакцию, изрекая сентенции, приглушая страсти, поторапливая, ставя в тупик, делая пометки в блокноте. Все это производило впечатление максимальной эффективности процесса: «Да!», «Нет!», «Завтра!», «Этим займусь я лично!», «Я ему позвоню!», «С этим ничего не поделать», «Пусть идет в задницу!», «Вот увидишь, согласится, никуда он не денется!». Подумать только, в одно мгновение решалось то, что так долго, напрягаясь, не мог решить каждый из них самостоятельно! Ну и кто они после этого, если не кучка ни на что не годных бестолочей? Покончив подобным образом еще с парой щекотливых вопросов, он поднялся и, разведя руки жестом Христа на кресте, воскликнул:

— Друзья мои! Я только что прилетел из Рабата, сегодня вечером я должен быть в Риме, завтра — в Париже, послезавтра, если не умру от усталости, в Кибероне! Любой другой из живущих на этой земле после столь тяжелого перелета и ужасной ночи остался бы дома и спал, а я здесь, с вами! К тому же сейчас уже половина второго, в это время все нормальные люди обедают, расслабившись, вытянув ноги под столом, я же сижу в своем кабинете, где вы морочите мне голову софитами, которые кто-то не привез, деньгами, которых не хватает, пожарными, которые неизвестно чего хотят! Если вы желаете моей смерти, так мне прямо и скажите, я хотя бы подумаю, как мне вести себя в этой ситуации! И побойтесь Бога, не можете же вы претендовать на то, чтобы я все за вас делал, иначе это действительно означало бы, что вы хотите моей смерти!

И, поселив тем самым в душах присутствующих комплекс вины, он взмахом руки заставил умолкнуть хор протестующих голосов и продолжил:

— Братцы мои, вы большие молодцы, только вам осталось научиться самой малости — решать все проблемы самостоятельно! Трения со спонсорами, перенос сроков строительства — это все материя, в которой вы прекрасно разбираетесь, не хочу сказать, лучше меня, но, по меньшей мере, не хуже. И посему, поимейте совесть, делайте все са-ми! Собирайтесь, обсуждайте и предлагайте мне решения. Так мы с вами должны работать! А сейчас, простите, мне надо к портному, затем к парикмахеру, а ровно в восемь у меня самолет. Согласитесь, разве ж это жизнь?

И т. д. и т. п.

Но на этом все не кончилось. Голос подала Старая Синьора, которой в этот день выпала участь служить источником мелких неприятностей. Как это было демократично заведено Маэстро, вместе с другими сотрудниками она стояла перед его письменным столом, невзирая на свои восемьдесят лет (точнее, Маэстро не принимал во внимание ее восемьдесят лет), и трясущейся от старости рукой протягивала ему свернутый вчетверо лист бумаги:

— Это письмо от профкома технических сотрудников, они требуют встречи с тобой…

Маэстро с изумлением уставился на нее: профком технических сотрудников?! У него что, мало дел, чтобы еще встречаться и с его членами?! С этими болванами, которые только и умеют что требовать прибавки жалования и просить пристроить на работу их родственников!

— Но почему именно со мной! — начал заводиться Маэстро.

— Потому что ты директор, Джорджо, — приторным тоном напомнила ему Нинки.

Это уточнение примирило Маэстро с обстоятельствами.

— Да-да, конечно… я директор… понятное дело, — буркнул он, с довольным видом поправляя ворот свитера. — Но все-таки надо иметь хоть чуточку уважения к несчастному старику. Хотя бы один из вас, кто доставал меня своими проблемами, подумал, что я сегодня, вероятно, даже не успею поесть?

С удовлетворением отметив выражение сочувствия, проявившееся на физиономиях присутствующих, Маэстро смилостивился: как-никак, профком технических сотрудников представлял рабочий класс, и пусть его руководители были теми еще засранцами, как, впрочем, и те, кого они представляли, встретиться с ними было политически целесообразно.

— Ладно, — сказал Маэстро, снова широко разводя руками. — Скажите им, что, как только я вернусь… во время одной из репетиций… или как только выпустим спектакль… в общем, скажите, что хотите… я их приму.

Но вместо привычного гула одобрения сошедшей благодати, в кабинете стояла удивившая Маэстро тишина. Он посмотрел на Нинки.

— Это срочно… — проговорила дребезжащим голосом Старая Синьора. — И к тому же это предусмотрено соответствующим пунктом внутреннего регламента Театра…

— А не пошли бы вы все в жопу вместе с вашим внутренним регламентом! — взорвался Маэстро, красный от вспышки внезапного гнева.

И скрылся в туалете.