Маленький стрелок из лука

5

- Дядя Кирюша, а в Ленинграде летают большие воздушные шары? - спрашивала Глаша, не отставая от него ни на шаг.

- С какой стати они должны там летать? - удивился Кирилл.

- Это так красиво: большой-большой город и над ним летают разноцветные воздушные шары... - мечтательно говорила Глаша.

Это действительно было бы красиво, но с чего она взяла, что в больших городах должны летать воздушные шары? Наверное, видела фильм о блокадном городе с заградительными аэростатами в небе...

Кирилл нервно мерил шагами узкую полоску берега. Глаша семенила сзади, стараясь точно попадать босыми ножонками в оставленные им следы на песке. Косички она расплела, и жидкие светлые волосы трепал ветер, дующий с озера. Небо над головой было низкое, затянутое пепельной мглой. Мгла эта как с утра обложила все кругом, так и не рассеивалась. Однако большого волнения на озере не было. Ровные, чуть заметные волны катились на берег, покачивая заякоренные на мелководье карбасы и плоскодонки. Не очень сильный ветер относил в сторону комаров.

- Ты точно помнишь, что они отплыли сразу после обеда? - уже который раз спрашивал Кирилл девочку.

- Сашка кино любит, - объясняла Глаша. - Наверное, уговорил тетю Женю пойти в клуб. А вы любите кино, дядя Кирилл?

- Сашка хоть умеет управлять карбасом?

- Санька-то? - удивилась она. - Санька все умеет. Весной в путину вместе с рыбаками сети ставил.

Может, мотор забарахлил? - рассуждал вслух Кирилл. - Что же могло случиться?

- С Санькой ничего не случится, он счастливый... - трещала сзади Глаша. - У него две макушки.

- Какие еще макушки? - буркнул Кирилл.

- Обыкновенные, на голове. У всех но одной макушке, а у Саньки - две! - с гордостью заявила Глаша.

- А у тебя два языка, - поддразнил Кирилл. - Когда один спит, другой болтает...

- Я на вас не обижаюсь, дяденька Кирилл, - сказала Глаша. - Вы очень расстроенный...

Кирилл записывал предсвадебные обряды в соседней деревне, там одну девушку выдавали замуж, соблюдая старые обычаи. Когда он вернулся, Евгении на месте не было, оказывается, она, не дождавшись его, с Сашкой уплыла в Трубачево, где находились почта, магазины и сберкасса, хотя Кирилл и просил подождать. Он сам хотел отвезти ее. Дело в том, что последние дни, после возвращения с острова Важенка, Евгения места не находила от волнения: ей хотелось во что бы то ни стало дозвониться до Ленинграда и узнать, как там ее Олька... Сон ей приснился нехороший! Кирилл и не подозревал, что она такая, суеверная.

Уплыли они на карбасе после обеда, а сейчас уже поздний вечер. Можно несколько раз обернуться туда и назад. До Трубачева напрямик полтора часа езды на моторке. А на Сашкином карбасе сильный мотор, не то что у деда Феоктиста. И хотя Кирилл понимал, дозвониться отсюда трудно и Евгения могла задержаться, он волновался, особенно после того, как узнал у местных, что почта закрывается в шесть вечера, а сейчас без пятнадцати девять.

- Вы не убивайтесь, дяденька Кирилл, - успокаивала Глаша. - Куды они денутся? Я ить не страдаю из-за мово Саньки? Ежели бы че с ними стряслось, я бы враз почувствовала. Я завсегда чувствую, когда что-нибудь случается. Вот в прошлом году...

- Бензин мог кончиться? - рассуждал Кирилл.

- У Саньки всегда в лодке стоит полная канистра, - откликнулась Глаша. - Сашок - ужас какой хозяйственный мужик. Как я. И в движках он морокует. Коли и сорвет шплинт с крыльчатки, он тот же секунд починит.

- Погоди! - прислушался Кирилл. - Кажется, мотор...

Глаша остановилась, ветер занес ее легкие волосы на лицо, она отвела их маленькой тонкой ручонкой и тоже прислушалась.

- Это рыбацкий катер, - уверенно сказала она. - Стороной пройдут... Санькин мотор я сразу бы узнала...

Неподалеку от них опустилась ворона и, поглядывая в их сторону блестящим разбойничьим глазом, принялась обследовать кромку берега. Ветер топорщил на ее гладкой спине черные перья. Вот ворона остановилась, степенно подняла корявую ногу и, нахохлившись, растопыренной лапой почистила клюв.

- Надо плыть в Трубачево! - решил Кирилл и, больше не раздумывая, направился к карбасу деда Феоктиста.

- Ой, я с вами! - встрепенулась Глаша, глазевшая на ворону.

- Холодно, а ты босиком, - засомневался Кирилл. -• Пожалуй, лучше иди домой и поставь самовар...

- Какой самовар, дядя Кирюша? - обиделась Глаша. - До самоваров ли тут, ежели мой Сашок... - она прикусила язычок, вспомнив, как только что расписывала, будто с ее Сашкой ничего не может приключиться, иначе бы она почувствовала.

- Что твой Сашок? У него же две макушки? - без улыбки спросил Кирилл. Он не на шутку стал волноваться, теперь его мучило нехорошее предчувствие.

- Мало ли че, - сказала Глаша. - Макушки-то две, а голова одна, и он ее не бережет... Вы заводите мотор, а я сбегаю за бинтами!

- За бинтами? - изумился Кирилл.

- А вдруг они ранены? - Глаша чуть не плакала. От ее былого оптимизма не осталось и следа.

- Захвати одеяло и оденься потеплее, - покачав головой, распорядился Кирилл. - И скажи деду, что мы на карбасе пойдем в Трубачево.

Глаша вернулась быстро, она запыхалась, к груди прижимала свернутое в рулон одеяло. На ней была теплая стеганая куртка, из кармана свисал коричневый шерстяной платок.

- Я взяла бинты и пузырек с йодом, - сообщила она, забираясь в карбас.

Глупостями занимаешься, а на ноги ничего не надела, - рассердился Кирилл. - На кой черт им твой йод, если... Но, заметив, как испуганно расширились ее глаза, он умолк... Тоже хорош! Нервы распустил. Он чуть было не брякнул: уж если что им понадобится на воде, так это спасательный круг...

От этой мысли у него засосало под ложечкой, и он почувствовал слабость, даже вынужден был отпустить стартер. Уже не предчувствия, а дикая тревога стала терзать его: не случилась ли с ними какая беда! Уже сумерки, где они могут быть? Сомнительно, что мог отказать мотор на берегу, а если в пути, на озере?.. Разве их сыщешь теперь? Но волна идет к берегу, если бы отказал мотор, их бы все равно прибило к суше...

Кирилл заторопился, руки его дрожали, и, как обычно бывает в таких случаях, мотор не заводился, фыркал, чихал... Он понял, что залил горючкой свечу. Пришлось ее ключом выворачивать, протирать и снова ставить на место. Глаша широко открытыми глазами смотрела на него. Она съежилась на носу в своей толстой куртке. Босые ноги, как птица, поджала под себя. Платок по-прежнему торчал из кармана. Это почему-то стало раздражать Кирилла.

- Платок потеряешь, - заметил он, нажимая на стартер.

- Я не переживу, коли с ними что-нибудь случилось, - совсем как взрослая произнесла Глаша.

Мотор взревел, и Кирилл круто развернул нос карбаса. Теперь резкий ветер не давал возможности переговариваться. Он держал вдоль берега, но нигде карбаса не было видно.

В Трубачеве им сказали, что Сашка - его тут все знали - и молодая городская женщина отчалили от берега в начале седьмого, как только почту закрыли. Ему даже сообщили, что Евгения дозвонилась до Ленинграда, дома у нее все благополучно... В маленьком поселке всегда все всё знают!

- Господи, неужто они утопли? - плачущим голосом воскликнула Глаша, когда они снова подошли к карбасу.

- Ты еще нюни распусти тут мне! - грубо оборвал Кирилл, у него у самого сердце переворачивалось от ужасного предчувствия.

Они молча отплыли от берега, Кирилл развернул карбас и направил его туда, где низкое лохматое небо сливалось с колышущимся неприветливым озером. Глаша перебралась на корму. Устроилась рядом, сейчас она напоминала сгорбившуюся старушку с маленьким скорбным лицом, спрятавшимся в платке, который она накинула на голову.

Лицо Кирилла окаменело. Он сейчас не думал, куда держит путь, он думал о том, что не может жизнь быть столь жестокой к нему: только что он с таким трудом после горя и разочарований нашел свое счастье, а в этом Кирилл теперь не сомневался, как оно, возможно, обернулось ужасной трагедией... Кирилл не считал нормальными тех людей, которые были способны из-за неудачной любви или из-за крушения несбывшихся надежд покончить с собой. Он был убежден, что ему в голову даже никогда такая мысль не придет. А сейчас он впервые совершенно отчетливо представил себе, что если не стало Евгении, то а его жизнь утратила весь свой смысл... Пусть это прекрасное и вместе с тем коварное ненасытное озеро примет в себя и его... Он с открытыми глазами камнем пойдет на дно и не сделает малейшей попытки всплыть наверх. Пусть грудь разрывается от удушья, лопаются барабанные перепонки в ушах, а могучий инстинкт жизни прилагает все усилия, чтобы вытолкнуть тело наверх, он не всплывет. У него хватит силы воли не всплыть...

Ветер обдал его лицо мелкими брызгами и вмиг развеял недостойные капитулянтские мысли... Он еще не знает, что с Евгенией, а уже хоронит себя! Не только паникер, но еще, оказывается, и слабак! Кто сказал, что она утонула? Наверняка они плыли вдоль берега, даже если карбас затонул, они смогли бы добраться до суши. Кирилл знал, что Евгения хорошо плавает, а о Саньке нечего и говорить: он родился на озере! Они живы, и их надо искать... Мысль его заработала четко и ясно. Он вспомнил, что Евгения хотела перед отъездом обязательно наведаться на маленький остров, Кирилл забыл, как он называется... Кажется, у него и названия-то нет.

- Далеко отсюда до острова? - громко спросил он нахохлившуюся Глашу, страдальческими глазами смотревшую прямо перед собой. Обороты мотора он убавил до минимума.

Тут островов много, - бесцветным голосом ответила она.

Наверно, Глашу посетили те же самые мысли, что и Кирилла, очень уж у нее испуганное лицо.

- Маленький такой... - волнуясь, кричал Кирилл, - Он где-то должен быть близко... Помнишь, она говорила, что хорошо бы туда съездить? Ну, когда мы смотрели на чаек, помнишь?

- Не помню, - вяло произнесла она. - На каких чаек?

Кирилл решил подойти с другой стороны.

- Евгения была в синей юбке, и ее еще комары в воду загнали.

- Вчерась-то? - на этот раз вспомнила Глаша, - Так она хотела плыть на Федюнин бакен, это близко.

- Говори, как туда держать? - приказал Кирилл.

Наверное, в его голосе прозвучала надежда, потому что Глаша завозилась на скамье, затем стащила с головы платок, и светлые волосы залепили ей лицо. Она отдела их за ухо, взглянула в глаза Кириллу.

- Чего им торчать-то до ночи на бакене? - спросила она.

- Ты давай показывай!

Глаша посмотрела на озеро и велела взять влево. Платок она так и не надела, хотя волосы мешали ей.

- Если мы их найдем, я боженьке и пречистой деве Марин свечку в церковке поставлю, - заявила Глаша.

- Так ты же говорила - в бога не веришь?

- Когда все хорошо, не верю, а когда беда постучится в окошко, я про боженьку вспоминаю.

- С кем же ты в церковь ходишь? - спросил Кирилл. - И даже свечки ставишь...

-- Я только в пасху и в троицу, - ответила Глаша, - С дедушкой, с кем же еще?

В красном углу в избе деда Феоктиста висело несколько потемневших икон, одна даже в окладе. Евгения сказала, что иконы конца восемнадцатого века и не представляют интереса, так как выполнены примитивным богомазом.

- Чему же тебя в школе-то учат, Глашенька? - сказал Кирилл, вглядываясь в даль. Кажется, в сгущающихся сумерках показалась темная масса. Это может быть только остров.

- Еще я верю, когда сильная гроза, - пояснила Глаша. - Перекрестишься на иконку - и пронесет... И еще ночью, когда в доме одна, я тоже верю. А днем не верю.

- Ну, моли своего боженьку, Глаша... - пробормотал Кирилл, направляя карбас к смутно темнеющему впереди маленькому островку. Хотя он был и маленький, все берега в буреломе, виднеются деревья, но пока не разобрать, сосны это или березы.

- Что это? - воскликнула Глаша, показывая рукой в темную воду. Кирилл тоже рассмотрел продолговатый предмет, напоминающий спинку стула с задними ногами. Чувствуя, как стало трудно дышать, Кирилл сбавил обороты, потянул на себя кривую железяку, и карбас медленно развернулся. Он уже догадался, что это в воде: мольберт Евгении. Сначала попыталась достать его Глаша, но ей было не дотянуться, тогда Кирилл придвинул веслом мольберт поближе к борту и достал.

- На этой штуке тетя Женя рисовала... - всхлипнув, произнесла Глаша.

И тут они услышали слабый крик, мотор лопотал на малых оборотах, а ветер дул в их сторону. Крик доносился с острова. Кирилл дал газ, и карбас, чуть не опрокинувшись, ринулся к острову. На расчищенном от бурелома берегу стояли две темные фигурки и размахивали руками. Кирилл, не отпуская румпеля, обхватил свободной рукой худенькие плечи девчонки и чмокнул ее в холодную мокрую щеку.

- Да здравствует пречистая дева... как ее? Мария... И все святые угодники господа бога-а!

...Они молча стояли на берегу, тесно прижавшись друг к другу. Евгения, вся мокрая и дрожащая, засунула свои ладони ему под мышку. Он видел ее черные растрепавшиеся волосы, почти до пояса спускающиеся на облепившую ее рубашку. Брюки тоже были мокрые. Кирилл гладил ее спину, ощущая пальцами вздрагивающие от озноба лопатки. Иногда он нагибался и целовал ее в холодный лоб, щеки, нос. Она крепко обхватила его вокруг талии и не размыкала рук, будто боялась потерять. А неподалеку Глаша сурово отчитывала Сашку:

- Ладно, она городская тетенька, а ты-то, лопоухий, куда глядел?

- Откудова он, проклятущий, вывернулся и ра-аз в днище! Вода как хлынет... Хорошо еще не потонул карбас, батя бы мне всю шкуру спустил...

- И так еще спустит! - посулила Глаша.

- Ладно, что близко остров, а то кормили бы мы раков, - бубнил Санька. - Карбас-то хоть и залило, а держался на плаву. Мы ухватились за него и гребли ногами к берегу. Легкое смыло, а тяжелое осталось на днище. Даже канистра с горючкой цела. А ножик мой тю-тю! И когда булькнул, я даже не заметил...

- Моли бога, что жив остался, а он, бедолага, ножик жалеет! - фыркнула Глаша. - Ладно, как вырасту, заработаю много денег, куплю тебе сто ножиков.

- Чудачка ты, Глашка! - рассмеялся Санька. - На кой хрен мне сто? Одного хватит... И потом, когда еще ты вырастешь, а мне теперича надоть...

- Вырасту, не сумлевайся, - заявила Глаша. - За тобой, Сашок, нужен глаз да глаз!

- Когда мы очутились в воде, - заговорила Евгения, - я знаешь о чем подумала?

- Знаю, - сказал Кирилл. - Ты подумала об Ольке...

- О тебе, дурачок, - прошептала она. - А потом об Ольке... И держалась за тяжелую, как колода, лодку ч думала, что я не имею права умирать, у меня ведь ты и Олька!

- А я подумал, что если тебя нет, то незачем и мне жить, - сказал Кирилл. - Раньше мне никогда такие мысли в голову не приходили.

- Утоп бы ты... - продолжала выговаривать Глаша. - А я бы одна осталась. И надо мне было бы подыскивать другого жениха...

- Это что ж, я твой жених? - изумился Санька. - Ну и дурища! От горшка два вершка, а эвон о чем думает! Не ляпни кому-нибудь в поселке - засмеют! И тебя и меня.

- Надень мою куртку, Сашок, - озабоченно сказала Глаша. - Гляди, как трясет тебя, родимого...

- А я чего ж! - спохватился Кирилл и, освободившись из объятий Евгении, кинулся к карбасу, где лежало одеяло. Принес и укутал ее, как кокон. Теперь она не могла даже руками пошевелить. Легко поднял ее на руки и понес к карбасу, что покачивался у берега, привязанный веревкой к поваленному в воду стволу.

- Надо ехать, - сказал он ребятам.

- Я только канистру переброшу в вашу лодку и карбас к дереву привяжу, - вспомнил Санька и вместе с Глашей побежал на другую сторону острова, куда прибило почти до краев наполненный водой карбас. Просто удивительно было, что он не затонул. Но опытные плотники и делали именно такие нетонущие ладьи: наберется вода до борта, а лодка не тонет, медленно дрейфует, почти вся скрытая под водой, пока ее не прибьет к ближайшему берегу. Не растеряется рыбак, не бросит карбас - значит, есть у него шанс остаться живым, если, конечно, на озере не разгулялся шторм; тогда ничто уже не спасет.

Когда они отчалили от острова, который почему-то назвали Федюнин бакен, хотя Кирилл тут никакого бакена не обнаружил, уже было совсем темно. В прорывах облаков неясно посверкивали звезды. Санька и Глаша устроились на носу, а Кирилл и Евгения на корме. Мотор добродушно тарахтел, плескалась под сиденьем вода, погромыхивала Санькина канистра.

- Я люблю тебя, Кирилл! - горячо прошептала ему в ухо Евгения.

- Люблю... - эхом откликнулся он, крепче прижимая ее к себе, и подумал: то, что он сегодня пережил, пожалуй, еще ни разу не переживал в своей жизни.

- Люблю-лю-лю... - тарахтел движок, расположившийся посередине лодки.

- Люблю-ю-ю! - свистел ветер.

- Люблю-ю! - напевали волны, разбегаясь по обе стороны карбаса.

Вынужденное купание в холодных водах Оленя не прошло даром для Евгении. На следующий день она встала вялая, с головной болью, а когда измерила температуру, то окончательно убедилась, что заболела. Через два дня она поправилась, дед Феоктист вылечил ее своими собственными средствами, без порошков и микстур, но настроение молодой женщины упало, и она заговорила об отъезде в Ленинград. Кирилл не стал ее задерживать: и так Евгения провела с ним более полумесяца, а у нее дома все-таки малолетняя дочь.

До райцентра Умбы они добрались на попутных лесовозах, а оттуда до Кировска на самолете Ан-24. В аэропорту Кириллу пришлось побегать, прежде чем он сумел достать билет на ленинградский самолет. Заканчивался отпускной сезон, и северяне осаждали кассу.

Глаша и Санька проводили их до леса, через который пролегала дорога лесовозов. У ребятишек лица невеселые, они привыкли к гостям, и жаль было расставаться. Санька - рослый, русоволосый мальчишка с веснушчатым носом и светлыми дерзкими глазами. Он не такой разговорчивый, как Глаша. Молча сунул им крепкую, в ссадинах ладошку, которую он сложил лодочкой, и сказал:

- Погодили бы ехать-то, скоро ход сига, глядишь, навялили бы по кошелке... Наш сиг на всю губернию славится. В городе такого не сыщете.

Глаша переводила покрасневшие глаза с Кирилла на Евгению, она уже успела потихоньку всплакнуть, привязалась она и к Кириллу, и к Евгении. Сюда, в глушь, редко кто приезжает. Тоненькие косички с веревочками подрагивали за ее худой спиной, в живых смышленых глазенках грусть.

- Дяденька Кирюша, вы уж там не забижайте тетю Женю, - отведя его в сторону, наставляла она. - Тетя Женя ой какая хорошая... - И, достав из кармана курточки бисером вышитый кошелек, с гордостью показала: - Гляди, что подарила мне на память! Там еще пудреница с зеркалом...

Кирилл достал из кармана складной нож и протянул ей.

- Это мне? - радостно загорелись глаза у девочки.

- Можешь подарить Саньке, - улыбнулся Кирилл. Ножик хороший и ему, конечно, нужен, но больше у него ничего подходящего нет. В Кировске купит другой...

- Еще чего! Саньке! - возмутилась Глаша. - Он, растяпа, потеряет... Мне и самой пригодится. Рыбу чистить и все такое.

Санька краем уха прислушивался к их разговору. На его обветренных губах появилась улыбка. И Кирилл, и Санька знают, что у девочки сердце доброе и нож, не успеют они отъехать от поселка, перекочует в Санькин карман...

Подошла громадная "Колхида" с длиннущим прицепом, на котором лежали хлысты, как лесорубы называют спиленные и очищенные от сучьев стволы деревьев. Увидев на лесной дороге людей, шофер сам остановился.

- Далече? - спросил он.

- Дяденька Петя, ты их подкинь до Умбы, - первой подскочила к нему Глаша. - Только не растряси на большаке... - И, не удержавшись, похвасталась своими подарками, которые держала в руках.

Пока лесовоз не скрылся в лесу, Глаша и Санька стояли на изрытой глубокими колеями дороге и смотрели ему вслед: две тоненькие фигурки на фоне зеленого густого леса, над которым низко висели рыхлые белые облака. Они не махали руками, просто стояли и смотрели вслед удаляющемуся лесовозу.

Пока Кирилл бегал в аэропорту, регистрировал билет, потом ждали в тесном зале, когда объявят посадку, он не думал о том, что совсем скоро останется один, а когда могучий лайнер, сотрясая воздух, круто взмыл вверх, вытягивая из себя, как паук паутину, белесую полосу выхлопа, он остро, до боли в сердце почувствовал свое одиночество. Стоя на летном поле и не видя снующих поблизости машин, он вспоминал, о чем они говорили, сидя на жесткой скамье, и не мог вспомнить. Кажется, Евгения просила звонить ей при первой возможности, а когда закончится командировка, дать ей телеграмму, она встретит его в Ленинграде...

Ленинград... Он казался далеким, как Антарктида. Пока не дали посадки, Кирилл несколько раз ловил себя на мысли, что он готов наплевать на командировку, на далекое село Морошкино, куда ему предстояло из Кировска добираться, сесть, пусть даже без билета, в самолет рядом с Евгенией и лететь в Ленинград...

У него сейчас такое ощущение, будто он налетел на каменную стену и остановился: в глазах темно, а в голове ни одной мысли. Хлопоты с билетом, ожидание самолета, который мог и опоздать, движение, беготня - все разом кончилось, и Кирилл остался один на один с самим собой. Это было что-то новое: до сегодняшнего дня Кирилл никогда еще таким одиноким себя не чувствовал. Казалось, и время остановилось. Он бесцельно слонялся по аэропорту, подолгу смотрел, как прилетают и улетают огромные, пышущие мощью и огнем серебристые сигары, как по красивым алюминиевым трапам с надписью "Аэрофлот" спускаются и поднимаются пассажиры, как электрокары подгоняют под брюхо самолетов вагонетки с чемоданами и коробками, а напоминающие гигантских членистых жуков бензовозы перекачивают в бездонные баки горючее.

Он мысленно разговаривал с Евгенией, запоздало произносил все те хорошие слова, которые никогда не говорятся, когда надо. После простуды щеки ее побледнели, глаза немного запали и оттого казались еще больше и глубже, но так поразившие его мелькающие искорки не появлялись. Молодая женщина была молчалива и печальна. Смотрела на него своими глубокими глазами, вздыхала, брала за руку и нервно сжимала его пальцы. И там, на трапе самолета, когда она обернулась в последний раз, его поразили ее глаза: они одни резко выделялись на побледневшем лице. Кирилл так и не мог понять, что ее больше волнует: возвращение в Ленинград или разлука с ним?..

Сейчас, когда ее не было рядом, у него осталось такое ощущение, будто самого главного он ей не сказал, а она ждала... Но и без слов должно быть все ясно: они любят друг друга и никогда больше не расстанутся. Пусть это будет последняя их разлука... Кирилл говорил ей, что они осенью поженятся и она переедет к нему. Он даже совал ей ключи от квартиры, чтобы она потихоньку перебиралась, но Евгения не взяла. Она никогда еще не была у него дома и вдруг одна заявится? А что подумают соседи? Он часами сидел у ее постели в Клевниках, строил планы на будущее, фантазировал, шутил, а она лишь улыбалась в ответ и молчала. И молчание ее можно было понимать двояко: она полностью с ним согласна или, наоборот, весь его лепет о женитьбе для нее - пустой звук.

Он до мелочей восстановил в памяти свои разговоры с ней и пришел к выводу, что Евгения ни разу не дала ему определенного ответа. Она или переводила разговор на другое, или просто молчала, с улыбкой слушая его. Почему она не ответила? Что ее сдерживало? В том, что она его любит, Кирилл не сомневался. Такие вещи всегда чувствуешь. И то, что ей было тяжело расставаться с ним, он тоже почувствовал... Так зачем он себя сейчас растравляет, мучает? Через месяц-полтора они встретятся и будут всегда вместе. Иначе Кирилл и не мыслил.