Мальвина (СИ)

Глава двадцать вторая: Маша

Я помню этого парня. Он был в ресторане, точно. Сын Донского. Весь такой прилизанный, напомаженный, и пахнет словно только что из парфюмерного салона. Причем женского. Даже хочется нос прикрыть и отвернуться, что я и пытаюсь сделать. На самом деле хочется сказать ему, чтобы просто ушел, избавил меня от своего «амбре», но я не знаю, как это потом отразится на Владе. Он вроде пообещал взять этого парня стажером? Может быть у них с Донским своя договоренность?

— Ты красивая, — наклоняется ко мне Донский. Как его зовут? Не помню. — Я бы такую одну не отпустил. Лошок твой муж.

Вам знакомо ощущение, когда в груди все словно сжимается, подбирается, а потом — выстреливает? Причем вы никогда заранее не знаете, куда и чем оно выстрелит, но почти гарантировано произведет «неожиданный и очень болезненный эффект». Вот со мной именно это и происходит.

Влад — мой муж, и конечно же, он бы никогда не отпустил меня одну! И вообще…

Что «вообще» — додумать не судьба, потому что высоченная фигура Влада нависает на Донским, и он запросто кладет всю пятерню мальчишке на голову, прижимая так низко, что тот невольно крепко прогибается в коленях.

— Кто тут у нас? — Донский отчаянно пытается вылезти из-под пятерни, но где там.

Пятерня Влада напоминает распахнутую пасть удава: еще немного и он просто проглотит этого яйцеголового. И вот того, который справа, таращится на мои голые колени, тоже прибьет. И вообще любого, кто на меня не так посмотрит.

Потому что я — мужняя жена, вот так.

— Ты же вроде весь в соплях утонул? — интересуется Влад, сдавливая пальцы на черепе Донского. Тот чуть не скулит от боли, даже не пытаясь сохранить лицо.

«Врежь ему!» — поддакивает моя боевая лисица и достает разноцветные пушистые помпоны, готовая подбадривать мужа спортивной кричалкой.

— Мне лучше стало, — хнычет Донский.

— Точно? — Влад перехватывает его за шиворот, разворачивает лицом к себе — и в этот момент Донский наотмашь, по-женски, бьет его по лицу.

Нет, Влад снова успевает убрать голову, но видимо все же не ожидает от мужика такого женского «приема», поэтому пара ногтей Донского оцарапывает ему уголок губ.

Видели когда-нибудь, как заходит гроза? Не та, где дождик на полчаса и гром за тридевять земель, а настоящая, которая деревья валит, срывает крыши уносит домик Эли из Техаса в черте куда? Вот точно так же затягивает тучами моего Влада. Аж молнии из глаз!

— А ну пошли, студент, — рычит он, одним ударом сбивая Донского с ног, и к выходу буквально тянет волоком. — Буду из тебя аспирантку делать.

Я растерянно перебираю волосы, на миг совершенно сбитая с толку тем, что вообще со мной происходит. В голове туман, сердце словно подключили к радиоволнам, и оно со скоростью света гоняет в моем мозгу то «мне кажется, мы крепко влипли»[1], то «очарована, околдована…»

— Это адреналин, — выплывает из моего личного плюшевого тумана Ени. — Какая ты розовая очароваха!

И чуть не пинками толкает меня вслед за Владом и несчастным Донским.

А потом, когда меня и так разбирает стыд, на весь клуб громко и выразительно кричит:

— На лифчике застежка впереди! И это я не тебе сейчас, Машка!

Влад вытаскивает Донского наружу, прямо в дождь, в грозу, в грохот. Небрежно бросает к стене, чуть не впечатывая в кирпич до состояния раскатанного катком таракана. И запросто, легко, бьет его в нос. Совершенно прямым ударом, от плеча. Донский верещит и хватается за нос.

— Значит вот, что мы сделаем, сопливая долина, — говорит Влад, отступая, чтобы не попасть под сползающего на задницу пораженного врага. — Завтра ты — у меня в офисе. Будешь самым младшим при «младшем, куда пошлют». Не придешь к семи утра — скажу папе, что застукал тебя с мужиком в сортире. И поэтому сегодня помял тебе морду.

Донский, зажимая нос двумя руками, отползает в сторону, глядя на Влада шакальим взглядом. Вот точно — Табаки из мультфильма про Маугли, а Влад мой — Шерхан, только честный, смелый и…

— Ты у меня офигенный, — с придыханием говорю я.

Нет, не я, конечно же не я, это все лисица. И хвостом снова мельтешит, подсказывая укусить мужа за что-нибудь.

— Машка, тебе выговор! — строго говорит Влад, за плечи толкая меня к машине, которая припаркована всего в двух шагах. — У меня яйца скоро лопнут, ясно?

Я даже икаю от такой откровенности. И в голове что-то такое вертится о том, что если в тазик положить много льда и сесть, то…

— В парандже будешь ходить, — обещает Влад с совершенно серьезным лицом.

— Ревности какие, — зачем-то поддеваю я.

— Да, ревности! — рычит он, сдавливая мои плечи. Губа, которой досталось от Донского, немного распухла, и Влад остервенело ее покусывает. — Распирает, блин, какой злой. Я бы его убил на хрен!

Он так тяжело дышит, что ноздри с шумом расходятся и сходятся.

— Жаба, чем ты недовольна… — передразниваю я, но закончить не получается.

В первый раз он целовал меня горячо, во второй — нежно, в третий — мягко, соблазнительно.

А сейчас целует так, что моя внутренняя лиса укоризненно прикрывает хвостом глаза, машет лапой и говорит: «Ну, в общем, дальше уже как-то без меня, главное не забывай, где лифчик расстегивается…»

Еще бы я забыла, где он расстегивается!

Хочется найти проклятую застежку прямо сейчас, потому что в легких перестает хватать воздуха, потому что вся душа наизнанку, когда Влад целует вот так, будто хочет поджечь меня изнутри. И его язык жадно скользит по моим губам, зубам, вдыхает в меня свое желание.

И смеяться вдруг больше совершенно не хочется, и звуки, которые вырываются из моего горла, будто и не мои вовсе, и как будто я тоже совсем не я, а яркая вспышка, пульсация, которую Влад перекатывает пальцами, лаская, кажется, сразу везде.

— Мааааш, — слышу хриплый шепот в раскаленный добела поцелуй, — Маааша, хочу…

Я глотаю неуверенность и непроизнесенное: «Ну а как же наш уговор?» И сейчас уже ничего не имеет значения, ведь в свете тусклого фонаря мой муж кажется таким восхитительно-диким с этой его припухшей губой, что руки тянутся сами собой, пальцы поглаживают отек.

— Надо холодное приложить, — говорю так тихо, что едва слышу саму себя. Куда подевалась вся моя смелость — кто бы сказал?

Влад улыбается одними глазами, ведет головой вперед, вслед за моим пальцем, чтобы настигнуть, будто желанную добычу, и аккуратно, не пересекая грань боль, прикусить подушечку. Зубы скользят по линии фаланги, и следом, прямо из его горла — в мою кожу: низкий стон.

«Поехали домой», — требуют его глаза, пока я судорожно сглатываю непонятный комок в горле. И от этого взгляда так ноги свело, что едва ли смогу сделать хоть шаг, и тело будто не мое вовсе, потому что даже руки не слушаются.

Тянусь к его волосам, кажется, впервые за эти два дня позволяя себе вольность попробовать, такие ли они мягкие, как кажутся. Нет, совсем не мягкие, но до чего же приятно перебирать их пальцами, царапать ладони о короткие волоски на затылке. И видеть, как этот потрясающий красавчик жмурится, чуть откидывает голову назад, требуя еще больше ласки.

Так ведь в жизни не бывает, чтобы раз — и сразу звезды из глаз? Но если не бывает, то что тогда со мной? Почему хочется, так сильно хочется попросить его обнять крепче, вжать в себя, чтобы воздух из легких?

— Машка, я правда лопну, — злится Влад. Кладет ладони мне на бедра и жестко впечатывает пальцы, пока не выгибаюсь ему навстречу вся сразу, как намагниченная. — К черту все, моя же все равно. Ни к кому и никуда ты не уйдешь. Забыли, погуляла — и хватит. Моя.

И это «моя» — такое твердое, собственническое, мужское, что хочется тут же к нему сразу всем телом и душой, и сердцем. «Бери меня такую, бесприданницу бестолковую, только держи крепче, только не сломай, я боюсь очень-очень. Потому что ты у меня вон какой: красивый, умный, улыбкой девушек в штабеля укатываешь. А у меня сердце всего одно, и я не знаю, как без него жить, если сожжешь все без остатка».

— Маша, ты чего?

Поздно соображаю, что реву в три ручья, словно белуга. И улыбаюсь, и еще больше реву.

— Просто… в общем… — Надо набраться смелости и сказать ему про мою девственность. Потому что, чтобы знал — я вообще неумеха, и меня до него даже не раздевал никто, и не целовал вот так, до звезд в глазах.

— Прости, я тороплю. Черт, блин!

Он лохматит волосы пятерней, делает шаг назад, но я тянусь следом, обнимаю его крепкую ладонь своими двумя. Вот сейчас, главное, смотреть ему в глаза и ничего не бояться. Я взрослая, я смогу.

— Влад, у меня пещера… — И спотыкаюсь, наткнувшись на его до смешного непонимающий взгляд.

— Пещера? — вкрадчиво переспрашивает Влад.

Господи, что ж ты у меня непонятливый-то такой!

— Я никогда… Ох… В общем…

— Ты девственница? — подсказывает мой прекрасный принц — и я мгновенно густо краснею, пряча лицо в ладонях. — Машка, ну хоть кивни.

Вот в жизни не любила, когда меня Машкой зовут как кошку с печки, но с Владом все вообще с ног на голову. И как имя мое по буквам растягивает, словно карамель из «сникерса», так, что хоть с поцелуями на него набрасывайся.

И все-таки набираюсь смелости, чтобы кивнуть.

Ну вот, я это сделала. Говорят, мужчины не любят с невинными возиться, потому что мы неумехи и вообще бревна. Откуда я это знаю? У меня много старших братьев, и иногда они любят выпить пива на кухне, болтая о своих подвигах. Поэтому вот сейчас Влад меня погладит по голове, скажет напутственное слово, вроде: «ну, в следующий раз повезет» — и больше даже не взглянет в мою сторону. В девятнадцать лет быть невинной, не тронутой даже пальцем нигде и почти не целованной — да кто с такой прокаженной свяжется?

— Машка, ты моя безупречная, — говорит Влад, ласково, но настойчиво отодвигая мои ладони от полыхающих щек.

И глаза у него такие сейчас… Видели бы вы эти глаза: в дымке, в какой-то сумасшедшей лихорадке. И ресницы дрожат, словно и ему до чертиков неловко от всего этого.

— Я тебя всю жизнь ждал, Мальвина, — шепчет прямо в мои поджатые губы. Я же реветь собралась и держусь из последних сил, а тут такое. — Ну, скажи что-нибудь?

— Что сказать? — совсем не соображаю я.

Влад делано сокрушенно вздыхает, одной рукой обнимает меня за талию, а другой нащупывает в кармане брюк ключи. И я невпопад прижимаюсь к нему, цепляюсь пятерней в рубашку на животе, а рука скользит ниже, до ремня, через небольшой холмик пряжки.

— Стой! — судорожно сглатывает Влад, когда я тянусь ниже. — Машка, нет. Стоп, притормози.

Ну вот, что я снова не так сделала? Вздыхаю и сама себя ненавижу за эту слабость, потому что она сочится в каждом звуке.

— Я просто сейчас разорвусь на тысячу мелких придурков, — нервно посмеивается Влад, отводя мою руку за запястье себе на шею. — Ты на меня очень положительно влияешь, блин!

Он открывает дверцу и несильно толкает меня внутрь салона. Сам тут же садится за руль, заводит мотор и трясет головой. Видимо, не у меня одной в башке туман. А потом поворачивается, облизывает губы — и сладко сжимает мое колено твердой ладонью. Непроизвольно свожу ноги, но от этого только еще хуже. Как будто там, где начинается молния на шортах, растекается сливочная помадка из «Рафаэлло».

— Домой. — Он не спрашивает, он утверждает.

— А Ени и Рэм? — спрашиваю я, хоть, честно говоря, мне вообще не до них.

— Им и без нас весело, — говорит Влад — и его рука бежит выше по моему бедру, пальцы замирают на внутренней части бедра, он с силой втягивает воздух через ноздри — и решительно кладет обе ладони на руль.

[1] Земфира «П.М.М.Л.»