Мальвина (СИ)

Глава двадцать шестая: Влад

В моей Мальвине точно сидит дюжина чертей. Потому что пока я тут чуть не лопаюсь от желания, она продолжает преспокойно вертеть своей хорошенькой задницей и буквально напрашиваться на неприятности. И все это с такой улыбочкой, что это нужно хотя бы один раз увидеть. Ни одна женщина в моей постели не вела себя, как маленькая лиса, а именно так она и выглядит в этот момент: хитрый восторг в глазах, полуулыбка, которая становится шире, стоит мне отозваться стоном на почти любое ее движение. Осознанно или нет, но она дразнит и доводит до белого каления и вряд ли собирается останавливаться на достигнутом.

Я в общем не против устроить секс-марафон, но есть самое главное «но», которое делает его невозможным: ее девственность. У меня не было невинных девушек, но не такой уж я дремучий, чтобы: первое — не знать, что чисто физиологически она вряд ли испытает от этого оргазм, и второе — после первого раза ей потребуется несколько дней перерыва. И если вы думаете о том же, о чем и я — о минете, конечно же, о нем, родимом — то у меня как-то даже язык не повернется предложить Маше такой «выход из положения».

— «Кельвин Кляйн»? Серьезно? — фыркает моя лиса, пробегая пальцами по надписи на трусах. — Ты так предсказуем и банален.

— Если Кельвин тебя не впечатляет, у меня еще есть «Дизель» и «Армани», — сглатываю смешок.

— Да ладно, просто во всех книгах красавчики — миллионеры носят трусы от «КК».

— Я так и знал, что нужно было вообще без трусов, поразил бы тебя в самое сердце своей оригинальностью.

— Ну, мы исправим положение, — уже не так уверенно говорит Маша и тянет вниз джины вместе с трусами.

Приподнимаю бедра, мысленно молясь о том, чтобы не испугать ее. До девятнадцати лет не видеть мужской член — это офигеть, как тешит мое мужское самолюбие. Но, знаете, не хочется быть тем, кто нанесет ей тяжелую душевную травму. Можете смеяться сколько душе угодно, но это я чувствую себя девственником, чье достоинство будут пристально изучать.

— Ох, бля, — вырывает непроизвольно, когда Маша обхватывает меня сразу двумя ладошками. Они у нее такие теплые и несмелые, что если бы я не был в полной боевой готовности, то мне бы хватило для этого буквально секунды.

— Все хорошо? — с волнением спрашивает Маша, и я остервенело катаю головой по подушке, как только Мальвина пытается убрать руки.

— Все идеально, солнышко. — Сглатываю, но все-таки слишком громко выдыхаю, когда тонкие пальцы поднимаются вверх, прижимая самое чувствительное место под головкой. — Машка, что бы дальше не случилось, в свое оправдание могу сказать: ты меня просто охренеть, как заводишь, хоть обычно я просто сама выдержка.

— Это значит, что я особенная?

Я смотрю на нее: совершено голую, сидящую на мне с широко расставленными ножками, румяную, как колобок, и совершенно довольную. Идеальное зрелище.

— Ты единственная такая, — говорю, ни капли не лукавя. — И я категорически хочу с тобой домашнее видео для взрослых.

Думаете, она негодует? Напугана и краснеет? Ничего подобного: она сжимает пальцы сильнее, поглаживая меня убийственно медленно, и с хитрой лисьей улыбкой говорит:

— Я даже сценарий напишу.

Безупречная. Тысячу раз настоящая. Моя. Блин, ведь правда же моя!

Ладно, официально расписываюсь в том, что я нетерпеливая свинья, но мне правда уже почти больно сдерживаться, а Маша, судя по влаге на моей коже, более, чем готова уступить. Может показаться глупым и неромантичным, что ни одному из нас не хочется долгую прелюдию, но мы как-то синхронно, словно договорись об этом в нирване, меняемся местами — и я машинально подтягиваю подушку под ее бедра. Маша даже не пытается прикрыться: лежит передо мной растрепанная, жадная, с алыми щеками и шальными глазами. И тянется, чтобы оставить на моих плечах след от ногтей.

Я подвигаю ее еще выше, пробегаю пальцами по внутренней части бедер. У нее полная депиляция и я думаю, что завтра, когда мы доберемся до постели, попробую ее языком, даже если на землю высадится НЛО.

— Я знаю, что будет больно, — с серьезным лицом говорит моя Мальвина, и я наклоняюсь, чтобы поцеловать хмурые морщинки у нее на лбу. — Но ты же будешь…

Я просто краду глупый вопрос поцелуем, в котором тонем мы оба. Конечно, я буду. И конечно, мне пипец, как страшно, что она с визгом выскочит из постели и пополнит ряды лесбиянок.

Мы сплетаемся руками, Маша так волшебно подставляет под поцелуи то губы, то шею, что едва ли замечает, как я перекладываю ее ноги себе на талию. И я больше вообще не хочу ни шутить, ни подначивать. Я просто хочу быть ее мужем в самом полном смысле этого слова.

Она такая влажная, что мои пальцы без труда ныряют в ее тугое тепло. Моя Мальвина выгибается, когда я поглаживаю большим пальцем горошину между складками, сцепляет ступни в замок у меня над задницей и тянется ближе, так жадно постанывая от удовольствия. Я немного растягиваю ее, хоть прекрасно понимаю, что пальцы — это и близко не то же самое.

— Еще… — стонет Маша, откидывая голову назад.

Вид сверху просто невероятный: кожа блестит, соски потемнели до цвета шоколада. И вид моих исчезающих в ней пальцев, сумасшедше влажных и скользких, выносит терпение вместе с мозгом.

Я просто сдохну, если не окажусь в ней прямо сейчас.

Маша немного напрягается, когда я медленно ныряю в нее членом, стараясь не делать резких движений, хоть это все равно, что держать на ручнике спортивную тачку и выжимать из нее все триста «лошадей». Маленькие ногти до боли царапают спину, когда я делаю толчок, одновременно с силой надавливая на ее клитор. Тело выгибается тугой тетивой лука, и я, отчаянно матерясь, вхожу до конца.

Восхитительный сладко-непонимающий «Ах!» слетает с Машиных губ. И я срываю его, как спелый плод, слизываю языком каждый стон, каждую попытку что-то сказать, как-то обозначить свои чувства. Мы замираем, словно от малейшего движения мир может просто развалиться на части. Мы создаем нашу собственную Вселенную, в которой нет ничего, кроме наших попыток стать настоящими друг для друга.

Маша смотрит на меня невыносимо-невинными глазами, прижимается щекой к моей щеке, потираясь об щетину, как настоящая собственница, и нежно шепчет на ухо:

— Ты не-ве-ро-ят-ный…

И подбадривающе толкает пятками ягодицы. Грубо говоря, немилосердно, «с мясом», вырывает мой «ручник».

Мы двигаемся как-то совершенно бесконтрольно, то быстро, то медленно, делаем секундные паузы, чтобы найти губы друг друга, сплестись языками, проникнуть в мысли и намертво соединиться душами. Это не механический секс, это что-то настолько нереальное, что я даже перед Всевышним могу поклясться, что такого у меня еще никогда не было. Это прозвучит грубо и недостойно романтического момента, но зато именно так звучит моя мужская правда: это не я ее трахаю, это она меня трахает, причем прямо в сердце, в мозги, в душу.

И в тот момент, когда мой палец растирает клитор до ее сумасшедшего оргазма, я просто взрываюсь. Так сильно и мощно, что это продолжается, кажется, больше, чем Вечность. Мы дрожим друг в друге, обнимаемся, стонем, кусаемся, целуемся и даже смеемся, оглушенные одним на двоих чудом.

Я знаю, что нужно спросить, все ли хорошо, но вопрос такой банальный, что язык не поворачивается. И, знаете, ее расслабленная улыбка в этот момент лучше всяких скучных слов. Хоть кое-что моя Маша все же говорит, и это так в ее духе, что я невольно снова трясусь от хохота.

— Я передумала и согласна дать Кельвину второй шанс. И может быть, даже третий.

Видите эту маленькую женщину, которую я немилосердно сжимаю в объятиях? Она лучшее, что есть в моей жизни.

Маша скручивается калачиком у меня под подмышкой, заплетающимся сонным языком дает строгий наряд: разбудить ее через два часа и ни минутой позже, и вызвать такси. Мальвина еще не понимает, что теперь она накрепко во мне увязла, и при живом мне — а жить мы будем долго и счастливо — ездить на работу будет минимум со мной и водителем, а максимум… Ну, на красивой желтенькой машинке, например?

Она засыпает почти сразу и как-то совершенно по-собственнически все время подтягивает на себя мои руки, заставляя обнимать сильнее и крепче, хоть куда уж больше? Я и так чувствую себя Щелкунчиком с вкусным орехом во рту: аж челюсти сводит, так хочется ее «укусить» еще разочек, а лучшее два разочка. Ну а что? Представьте, что вас подразнили вкусным тортом: сунули под нос произведение кулинарного искусства, дали макнуть палец в крем, а потом щелкнули по носу? Вот, а мне вдесятеро хуже, потому что мой тортик соблазнительно голый лежит у меня под боком и издает самые неприлично-сексуальные звуки в мире. И один раз, как вы понимаете, никак не сбрасывает градус моих основополагающих потребностей. Черт, это же слово Ени, когда успела им заразить?

Я выбираюсь из постели ровно на пару минут: чтоб выпустить наших чокнутых лисов. Знаете, что они делают: выпотрошили коробку с обувью, забрались в нее и, свернувшись в шарик меха, дрыхнут без лап и хвоста. Только ушами пошевелили почти синхронно, мол, уйди человек, не звали тебя. Хорошо, что не шумят, а то бы пришлось начать репетировать роль строгого папаши.

Осторожно, чтобы не разбудить Машу, вытаскиваю из постели ту самую подушку и как баран пару минут смотрю на подсохшие пятнышки — свидетельство ее невинности. В дремучем средневековье была традиция: после первой брачной ночи вывешивать «в свет» белую простыню со свидетельством невинности новобрачной. И в груди закручивает, щиплет совершенно идиотская радость и гордость, и вообще: хочется раздобыть где-то волшебный скотч с надписью: «Собственность Влада Даля, не прикасаться — убьет!» и обмотать ее всю с головы до ног.

Я снимаю наволочку, аккуратно складываю ее квадратом и прячу в дальний ящик со своим бельем. И мне совсем не хочется анализировать этот поступок, потому что тут и дураку понятно, что сработали чистые импульсы и собственничество, которое, как оказалось, прет у меня из всех щелей.

Возвращаюсь в постель — и Маша тут же подвигается ко мне, недовольно ворчит и — та-дам! — пускает слюни мне на плечо. Я потихоньку тянусь за телефоном и без зазрения совести фотографирую ее вот такой — безумно хорошенькой в своем несовершенстве.