Мама

XXVI

Косте предложили две комнаты в другом конце города, недалеко от места его службы.

— Как ты думаешь, Светлана? Комнаты чудесные, солнечные, квартира небольшая, соседи, кажется, очень приятные.

— Тебе, Костя, вставать можно будет не так рано!

— Да, конечно, мне-то очень удобно. Только вот… От школы Светланиной это, конечно, было очень далеко. Но ведь есть и другие школы.

А уж для Димки безусловно будет гораздо лучше. Дом на окраине, сад около дома, летом никакой дачи не нужно.

Посмотрели. Понравилось. Переехали. Дом был двухэтажный, стоял в глубине двора, а сад — за домом. Нравы патриархальные, черный ход всегда нараспашку, парадную дверь, если кто забывал свой ключ, можно было открыть английской булавкой.

Все жильцы давно знали друг друга, звали по именам и на «ты».

Квартира все-таки оказалась довольно большая, и жильцов было много.

Первое время Константин путал имена соседей.

— Егор Иваныч? Это тот, который в халате котлеты жарит?

Когда жена Егора Ивановича работала в дневную смену, а он — вечером, ему приходилось самому стряпать. Свои поварские обязанности он выполнял с увлечением и даже с блеском. Иногда при этом надевал женин байковый халат.

С правильными чертами полнеющего лица и небольшой плешью, в длинном, до щиколоток, халате, Егор Иванович походил на древнего римлянина времен упадка.

Сразу понравилась Светлане Варвара Андреевна, веселая и приветливая.

Муж ее зарабатывал немного, и она, кроме домашних своих дел, брала на дом стирку и ходила помогать убираться.

— Почему вы на производство не идете? — спросила как-то Светлана. — Вы бы стахановкой были.

Она всегда любовалась, как легко, без усилия выполняла та самую тяжелую работу. Начнет мыть полы, два-три движения могучих ловких рук — и кухня уже вымыта. Займется стиркой — тяжелое корыто в ее руках точно теряет свой вес. И кажется, не стирает она, а просто играючи взбивает мыльную пену.

— Нет, на работу я сейчас не хочу идти. Нужно за Федюшкой приглядеть.

Федюшка — ее сын. Славный парень, утром, вечером обязательно скажет «здравствуйте» или «спокойной ночи». Иногда говорит «здравствуйте», даже исчезая за узенькой дверью небольшого места общего пользования, и это звучит особенно трогательно.

Феде плохо даются арифметика и английский язык. Иногда на кухонном столе раскрывается задачник или учебник английского языка, и Феде начинают помогать всей квартирой.

— Светлана, вот ты, наверно, знаешь, ты скажи, — лицо Варвары Андреевны серьезной озабоченно, — вот здесь на странице английское слово «чип» и нарисован корабль. И на той же странице нарисована овца, и она тоже «чип». Как же так? Для корабля и овцы — одно у них слово?

Федя как-то попросил:

— Светлана, вы мне не поможете решить задачу? У мамы не выходит, у папы не выходит, у Егора Иваныча тоже не вышла.

Светлана помогла, вернее, сделала так, что Федя, просияв, вдруг сказал:

— А ведь она не трудная! Подождите, я сейчас сам сделаю… Как Светлана здорово задачи объясняет! — восторженно сообщил он соседям.

— На том стоим. Ведь я учительница.

— Мама! — Федя помчался к матери по коридору и громким, почтительным шепотом сообщил: — Мама, она учительница!

С этого дня он стал называть Светлану по имени и отчеству.

— Если что нужно, приходи ко мне, позанимаемся.

Дело было как раз перед экзаменами. Федя приходил, приносил тетради и учебники. Когда Светлана занималась с Федей, Варвара Андреевна забирала Димку к себе в комнату. Димка полюбил ее и часто не хотел возвращаться домой.

— А ты, Светлана, почему не работаешь?

— Да вот — Димка. С кем же его оставить?

— А хотела бы?

— Конечно, хотела бы.

— Так давай его мне. Я маленьких очень люблю.

— А ваше хозяйство?

— Какое мое хозяйство? Мое хозяйство нетрудное. Твой парень днем спит. Да и вечер на что?

Так Светлана совсем неожиданно для себя нашла клад.

В гороно обещали с осени дать первый класс. Школа недалеко. А пока решили, что Варвара Андреевна будет помогать вполсилы. Таким образом Димка приобрел половину няни, а Светлана в свободное от Димки время могла заниматься.

В конце августа, вернувшись со службы домой, Константин увидел Светлану сидящей у окна с очень серьезным лицом. Она высчитывала что-то, загибая пальцы на обеих руках.

— Светик, ты что?

— Постой, не сбивай!.. Костя, знаешь, кажется, не имеет смысла мне сейчас поступать в школу на работу!

— Почему?

— Потому что все равно я не доведу класс до конца учебного года, а уже в третьей четверти будет трудно.

— Почему трудно именно в третьей четверти?

Светлана подошла к нему и положила обе руки ему на плечи.

— Светланка! — сказал он. — Я, кажется, догадался… Какое будем одеяло покупать: голубое или розовое?

Друзья и знакомые реагировали по-разному. Маша — встретилась с ней в книжном магазине — сказала ободряюще:

— Ну и очень хорошо! Один ребенок — это трудный ребенок.

Шестилетняя внучка Егора Ивановича, сидя в кухне на табуретке и болтая ногами, пока дедушка котлеты жарил, серьезно заметила:

— Не понимаю, что Светлана будет делать с двумя детьми! Один убежит в коридор, а другой будет плакать!

Димке пошел третий год. Хорошо стал говорить. Настоящими словами. Коверкает их, конечно.

Самое удивительное, что он — малышка такая! — думает, соображает, накопил себе запас наблюдений, активно вмешивается в жизнь.

Вышли как-то вечером погулять. В небе месяц молодой узеньким серпом ярко так блестит. Димка посмотрел на него и сказал озабоченно и деловито:

— Месяц сломан. Надо чинить!

За домами, на самой окраине, — небольшой пруд и высокие деревья кругом. Березы роняют желтые листья, у берега на дне будто золотые монеты лежат.

Димка любит бросать ветки в воду, щепочки какие-нибудь и смотрит, как они плывут, как по воде разбегаются круги. От одной брошенной шишки по всему пруду волнение.

Поздней осенью пришли к пруду, земля твердая, под ногами хрустят жесткие травинки. На воде — тонкий слой льда.

Димка бросил палочку — не ныряет, не плывет, поверху скользит. Вода не шелохнулась. Димка, пораженный, приложил палец к губам, шепотом сказал:

— Вода спит!

Как-то в выходной день Светлана ходила за покупками, попеняла на погоду, на ветер:

— Ужасно холодно сегодня! Хуже, чем зимой! Только что проснувшийся Димка, сидя на подушке в одной рубашонке, залопотал настойчиво и озабоченно:

— Маме холодно! Маме надо шубу купить!

О шубе разговор был, но давно уже; тогда решили, что именно этой зимой покупать не стоит, — придется отложить до будущего года.

Костя даже расстроился. Выхватил Димку из кровати, посадил себе на колени, стал утешать:

— Купим маме шубу, сынок, обязательно купим! Тогда за маму заступился сын, а в другой раз — за папу.

Светлана готовила ужин, а за Димкой приглядывать должен был Костя. Вошла в комнату, а они оба — и отец и сын — лежат на диване в совершенно одинаковых позах, каждый на правом боку, у каждого маленькая ладушонка под щекой. Вот-вот заснут оба каменным сном, без всякого ужина.

— Костя, неужели не мог поиграть с ним полчаса, занять чем-нибудь?

Костя сел, зевнул.

— Так мы же играем, Светланка!

Димок поддержал:

— Мы играем в спальный вагон!

И совестно стало, что рассердилась на Костю. Встает рано, не высыпается, вот и придумал хитрую игру — в спальный вагон! А уж при Димке-то сердиться никак нельзя. Может, он слов и не поймет — почувствует, каким тоном сказано.

Вообще взрослые люди иногда ведут себя так, будто маленькие дети — глухие и слепые, заняты своими игрушками и ничего кругом не видят и не слышат.

Боря Бобров как-то заявил Димке:

— Мама от папы уйдет.

Оба мальчика сидели на полу и строили из кубиков однобокую башню.

— Гулять? — предположил Димка.

— Уйдет, — с твердостью повторил Боря. — От идиота, от пьяницы такого.

— Иди-ота! — с удовольствием повторил Димка незнакомое слово.

— Не надо, Димочка, так говорить.

Борькин отец сидел тут же и хохотал, откинувшись на спинку дивана. Тоня — рядом с ним.

— А ну пойди сюда, Борис! — Он взял Борю на руки. — А ну-ка, скажи: «Мама, ты дура!»

Борис, переползая к матери на колени, сияющий, произнес:

— Мама, ты дуя!

Дорога, по которой идешь в первый раз, всегда кажется более длинной и трудной. Второй раз идти легче. И даже как будто быстрее идешь.

Все как-то быстрее и проще. И даже меньше хлопот, меньше приготовлений. Почти все Димкины вещи сохранились.

Кое-что все-таки приходится прикупать.

Костя беспокоится:

— Слишком резво бегаешь, Светлана! Если что нужно, ты скажи, я куплю.

— Бегать не бегаю, а ходить мне полезно.

— Не по магазинам же! Сегодня уж, во всяком случае, никуда не выходи, скользко ужасно.

Кончается зима, мороз и солнце работают в две смены: солнышко — днем, мороз — ночью. Длинные сосульки заглядывают в окно, истекают веселыми слезами. Димка сидит в кресле, посапывая от усердия, напяливает вязаную шапочку на плюшевого медвежонка. И кажется, что он ничего не видит и не слышит.

Светлана подошла, присела на ручку кресла.

Димка обернулся тревожно:

— Мама, можно упасть!

Встал, показал на свое место:

— Сядь сюда, мама!

Не успокоился, пока Светлана не села. Тогда взобрался к ней на колени.

— Спасибо, сынок! Костя, ты видел? Костя, он мне место уступил! Ты видел?

Костя произнес длинную фразу по-немецки, вернее, несколько коротких, наспех собранных фраз. От неожиданности даже не все поняла. Мол, не порти мне сына, не восхищайся при нем самыми естественными его действиями.

Вспомнил, кстати, как читал в детской газете или журнале, в отделе «Письма читателей» или что-то в этом роде. Писали две пионерки или два пионера, как они, идя в школу, перевели через улицу слепого. Когда об этом узнала вожатая, она пионеров похвалила и рассказала всему классу об их благородном поступке.

— Костя, да ведь ему два с половиной года только! Слушай, ты хоть по-немецки вырази свое восхищение!

— О, ja! — сказал Костя. — Wunderschön! Wunderkind!