Марокко - красная земля

ДЖЕМАА АЛЬ-ФНА

Бурлит гигантский человеческий муравейник — просторная и огромная площадь Джемаа аль-фна.

Сходство с большим плоским муравейником проступает резче, если посмотреть на площадь «сверху, с террасы кафе „де Франс“. Красочная, шумная и беспокойная толпа муравьев-человечков снует по ней во всех направлениях, как бы пытаясь скрыться от палящих лучей африканского солнца. В этой сутолоке, на первый взгляд такой бессмысленной и беспорядочной, участвуют горожане и провинциалы, прибывшие сюда отовсюду: из дворцов и мазанок, неприступных касб и горных тигремтов, палаток кочевников и пастушеских дуаров, портов и безбрежной песчаной Сахары, отелей для иностранных туристов и пещер современных пещерных жителей.

Если на мгновение закрыть глаза, начинает казаться, что поет песнь моря поднесенная к уху раковина. И только изредка какой-нибудь более резкий звук, вырывающийся из монотонного шума, — неприятный крик осла или звон колокольчика — напомнит, что это не шум моря.

На противоположной стороне площади высится в голубом безоблачном небе стройная каменная башня мечети, как маяк над волнами ревущего прибоя. Это знаменитая Кутубия, один из великолепнейших архитектурных памятников страны, построенная из розового камня. Мечеть — была воздвигнута руками христианских невольников в XII в. по воле султана Абд аль-Мумина.

Площадь Джемаа аль-фна — живое пульсирующее сердце одной из четырех столиц Марокко — Маракеша. Название площади, столь экзотическое для европейского уха, на языке жителей этой страны звучит зловеще. Джемаа — это народное вече, религиозное сборище, а также — площадь. Аль-фна — „казненные“, т. е. те, кого повесили, расстреляли, четвертовали. Не так давно на стенах, окружающих площадь, еще висели головы казненных — врагов, изменников, повстанцев или преступников. Таким образом, Джемаа аль-фна — „площадь казненных“, „лобное место“. Мрачное название. Но сейчас это, к счастью, уже только название. Как поля битв порастают буйной травой, так и здесь цветет, кипит, неумолчно шумит жизнь, всепобеждающая и торжествующая. Площадь эта концентрирует все многообразие страны, так же как линза собирает в фокусе лучи. Недаром мы именно отсюда начинаем свое путешествие по этой прекрасной и удивительной стране.

Вдоволь налюбовавшись простором площади и красочной шумной толпой, сойдем вниз и смешаемся с человеческим муравейником. Попробуем разложить собранный линзой свет на отдельные однотонные лучи. Посмотрим, получится ли это у нас.

Камни Кутубии розовые. Глина, из которой вылеплены, да, именно вылеплены, а не сложены окружающие площадь здания, стены города, ворота, — красная. Земля самой площади и пыль, вздымаемая проходящими людьми и животными, также имеют красный оттенок. Маракеш называют „красным городом“.

Итак, мы среди толпы. Наши чувства в смятении. Волна чуждых и раздражающих цветовых тонов и звуков накатывается на нас.

Странные, неприятные для новичка запахи пота перегретых человеческих тел, мулов, ослов, верблюдов и лошадей, навоза, текстиля, выделанной кожи, ремней, красителей узорчатых тканей, ковров и пищи, аромат благовоний, южных плодов, табака и еще какие-то другие, неуловимые и таинственные, ошеломляют и поражают, а струящийся с неба жар подавляет и обессиливает. В городе от них не скрыться. Только ветер пустыни или свежий воздух гор избавят тебя от них.

Ты щуришься, ибо яркий свет, отражаемый белыми одеждами, слепит глаза. Но в бесконечном лабиринте выбеленных домов будет еще хуже.

Там, на террасе кафе „де Франс“, в твои уши вливался однообразный, монотонный шум, похожий на отголосок морского прибоя. Вблизи ты уже различаешь отдельные звуки. Чуждые, хриплые, гортанные и все одинаково непонятные. Вот эти более певучие — завывания торговцев и перекупщиков, которые, как и всюду под солнцем, расхваливают свой товар или свои услуги. Те, другие, клокочущие в гортани, гневные и отрывистые, — попросту проклятия. Там спорят или торгуются. Здесь недовольный клиент ругает брадобрея, еще дальше — перекликаются друзья, нищие атакуют пришельцев, а эта шумная давка — погоня за вором.

Уступим дорогу — это кричат нам. Сквозь толпу пробирается с тяжелой поклажей ослик. В этой стране даже почтеннейший человек уступает дорогу животному, ведь оно несет груз.

Но понаблюдаем за людьми! Как они интересны! Мужчины, особенно те, кто постарше, в своих просторных одеждах походят на патриархов или пророков. Они носят джеллаба — длинное платье, поверх которого надевают бурнус — шерстяную пелерину с капюшоном. На голове — повязка в виде тюрбана, называемая здесь рсзза, красная феска — тарбуш — встречается реже и преимущественно у купцов в городах. Несмотря на палящее солнце, многие ходят с непокрытыми головами. Буйные, нередко курчавые, густые волосы, как шапка, защищают голову от жарких солнечных лучей. Сам же я предпочитаю заурядный баскский берет, так как пробковый шлем, по моему мнению, несколько шутовской убор. Его очень любят английские и американские туристы. На предприимчивых гидов и мальчишек-проводников он действует как магнит. Отвязаться от них трудно.

Вместо неудобных европейских брюк я ношу сирвалъ, легкие, широкие, стянутые на щиколотках арабские штаны, особенно практичные, когда сидишь, как мы это называем, „по-турецки“. Во всей Африке и доброй половине Азии сидят именно таким образом, следовательно, это не только турецкое изобретение.

Ты улыбаешься тому, что я отпустил бороду. Нет, это не для фасона и не затем, чтобы уподобиться местным жителям. Просто я не могу возить драгоценную воду еще и ради бритья.

Женщин на улицах встретишь редко. Их место в доме. И они почти не покидают его, а если и выходят, то укутанные чадрой. Покрывало, закрывающее лицо, называется чаршаф или леуж. Коран запрещает женщине показывать свое лицо чужим мужчинам.

Одежда женщины чаще всего состоит из большого куска белой ткани — хаик, в который она тщательно заворачивается. Даже голову и лицо закрывают тем же куском полотна. Молодые франтихи носят чаршаф из разноцветной прозрачной материи: в таких случаях можно разглядеть очертания лица. Однако не приглядывайся слишком настойчиво. Это неприлично, а иногда и небезопасно. Мужчины здесь ревнивы. А кумия, разновидность кинжала, у каждого всегда под рукой.

Если тебе встретится женщина неевропейка с открытым лицом, то знай — это негритянка или берберка. Они исповедуют ислам, но лица не закрывают.

Я упомянул, что женщины редко выходят на улицу. Это не совсем точно. У них есть „свои“ улицы. Это не означает, что им выделен какой-то специальный район города. Нет, их улицы — это плоские кровли домов, превращенные в своеобразные террасы. Дома стоят близко друг к другу, и можно путешествовать с террасы на террасу. Террасы соединены приставными лесенками и ступеньками. Мужчины и животные ходят внизу, женщины — наверху. Там — их царство, там они гуляют и отдают дань сплетням.

На мужчинах и женщинах — туфли без задников, а вернее — с притоптанным задником; называются они белъха. Туфли эти, часто очень дорогие, расшиты золотыми и серебряными нитями, украшены драгоценными камнями. У многих мужчин, особенно прибывших из бледа, через плечо перекинута на красных шнурках сумка, называемая шукара, у пояса обоюдоострая кумия. Острие кинжала загнуто вперед, а не назад, и этим кумия отличается от других кинжалов, ятаганов и сабель. Если мужчина — воин, он носит кумию (огнестрельное оружие и ружья, называемые мкухла, французы запретили), купец должен иметь сумку.

Мальчик становится мужчиной на седьмом-восьмом году жизни; вот тогда-то он и получает от отца шукару и кумию. Однако здесь можно встретить много ребятишек, у которых их нет. Они для этого слишком бедны, ходят в лохмотьях, попрошайничают. Некоторые из них работают: продают воду (стаканами), иногда даже содержат уличные „чайные“ или „кофейни“ (но это уже целое предприятие, требующее капиталовложений), а чаще всего предлагают свои услуги в качестве гидов.

За один франк они сводят любого чужеземца в приют наслаждений, сомнительных и опасных (я имею в виду очень широкое распространение венерических болезней). Случается им и воровать.

Единственная одежда детей — чаще всего рубаха чамир, Я все рассказываю о бедняках, значит ли это, что страна бедна? Нет. Нищета и богатство уживаются здесь рядом. Где свет, там и тень. Где пышность, там и убожество и смерть, которая, как бы там ни было, является неотлучной тенью жизни.

Кстати, о смерти — знаешь ли ты, читатель, что резза играет двоякую роль? Она защищает голову от солнца, а когда владелец тюрбана умирает, его заворачивают в эту длинную и тонкую материю и хоронят в ней. Таким образом, резза — постоянно носимый на голове memento mori — напоминание о смерти. Любопытный обычай!

Но довольно об одежде. Приглядимся к лицам тех, кто идет сейчас нам навстречу. Гордые, часто настороженные с умными, внимательными глазами, черными и блестящими. Это — арабы.

Погоди, погоди. Берегись поспешных обобщений! Арабы в этой стране — народ пришлый. Появились они здесь в VII в. н. э., а более многочисленные группы их прибыли сюда только в последующие столетия. Коренные жители этих мест — берберы, относящиеся к хамитским народам, тогда как арабы — семиты. Ученые до сих пор не могут сказать что-либо определенное о берберах. Известно только, что они подразделяются на несколько этнических групп.

Над страной дуют различные ветры: сирокко, поднимающий тучи песка из Сахары, влажные ветры с океана и Средиземного моря и южные — из глубин африканского материка. Так же как ветры, прокатывались по — стране волны завоевателей, несшие различные языки, верования, культуры.

В XII в. до н. э. здесь были финикийцы. Затем страну покорил Карфаген. После изгнания пунийцев на земле этой раздавалась победная поступь римских легионов, установивших на многие века господство Рима. Но эти легионы были римскими в основном только по названию. Они состояли из галлов, далматов, сирийцев. После падения Рима тут возникло государство готов, пришедших сюда через Испанию во время великого переселения народов. Было время, когда на эти районы распространялась даже власть давкой Византии.

После того как Римская империя распалась под ударами германских варваров, на Марокко под зеленым знаменем пророка двинулись первые волны семитских народов — арабских бедуинов. Со времени их нашествия страна все больше арабизируется.

Не как завоеватели, а как изгнанники в поисках новой родины пришли сюда евреи.

В XV и XVI вв. атлантическим побережьем завладели испанцы, их сменили португальцы. Все эти временные властители оставляли не только следы своей цивилизации, руины храмов и укреплений, обычаи, но и примесь своей крови. На протяжении всех веков для властителей этой страны резервуаром невольничьей силы были заселенные негроидными народами страны Тропической Африки — Сенегал, Судан и другие. Следовательно, и кровь африканцев смешивалась с кровью жителей Марокко. Немало здесь капель и славянской крови — крови высоко ценимых рабынь-славянок, которых султаны покупали за большие деньги на невольничьих рынках Стамбула.

А сколько невольниц и невольников с захваченных европейских, а позднее и американских судов жило на этой земле!

Толпа на площади Джемаа аль-фна — это потомки всех этих народов. Среди них есть берберы, говорящие по-арабски. Есть арабы, говорящие на многочисленных берберских диалектах. Арабский язык жителей города также отличается от диалектов, распространенных — в деревнях. Литературный арабский — это язык Корана, на нем пишут, но никто им не пользуется, даже сам султан.

На разных языках говорят евреи и мусульмане. Да и сами евреи неоднородны: часть их пришла сюда из Палестины после разрушения Храма [3] и распада Израиля, другие вместе с маврами прибыли из Испании в начале XIII в. Есть здесь и принявшие ислам евреи, которые теперь считаются берберами или арабами. И вот перед нами — пестрейшая мозаика, чересполосица, разобраться в которой нет никакой возможности.

У одного бербера курчавые волосы негра и очень темная кожа, другой — блондин с голубыми глазами. Много — рыжих. Цвет кожи колеблется от почти черного до очень светлого. Форма черепов так разнообразна, что может привести в замешательство и незаурядного антрополога.

Итак, не думай, что толпа эта состоит только из арабов. Марокко — тигель, в котором пестрая разноплеменная мешанина переплавилась в новый народ — марокканский.

Последними завоевателями здесь были испанцы и французы, у которых в настоящее время — власть уже вырвана из рук. И это вообще последние завоеватели. Время завоеваний и колониальных захватов истекло. Наступила новая эра.

Вместе с французами ворвалась сюда Европа. Конечно, архитектура, техника и образ жизни, но прежде всего — люди. Кроме французов и испанцев здесь встретишь итальянцев, немцев, скандинавов, англичан, американцев, много русских, швейцарцев, чехов, а также и поляков. Это не только те, которые служили в Иностранном легионе[4], как в древности галлы или далматы служили в римских когортах. Чаще всего это штатские, торговцы, они ищут тут заработка или надеются на быстрое обогащение. Есть, конечно, и множество туристов со всех концов земли, их привлекает своеобразная экзотика этой прекрасной страны.

Джемаа аль-фна днем представляет собой рынок. По всей площади беспорядочно расставлены стойки и прилавки с различными товарами. Стойки эти довольно своеобразны: на треножник натянута соломенная циновка, которую по мере движения солнца передвигают так, чтобы продавец все время находился в тени. Ведь даже местному жителю трудно было бы выстоять целый день на солнце.

Что можно купить в этих переносных лавчонках? Прежде всего фрукты, овощи, различную снедь, хлеб, муку, но также и обувь, ткани, украшения и т. п.

Здесь в Маракеше имеются и целые районы, так называемые суки, со складами, магазинами, лавками и лавчонками, мастерскими, крупными и крохотными, где можно приобрести все, чего только душа пожелает.

На площади же раскладывают свой товар пришельцы из бледа либо те из местных жителей, которые не в состоянии открыть постоянную лавочку. За гроши ты можешь купить тут виноград, финики, арбузы, маслины, апельсины или лимоны, но только не пытайся искать наш картофель, капусту или салат — тут их не найдешь.

У тебя износились сандалии. Вот — сапожник. Поставь ногу на старую автомобильную покрышку, мастер острым ножом вырежет кусок резины по форме твоей ступни, в пять минут пришьет ремешки, и новая прочная обувь готова. На суке ты можешь купить себе другую, более элегантную, кожаную. Она будет во много раз дороже и во столько же раз непрактичнее для путешествий по скалистому бледу. В европейском „районе есть французская обувь и даже прекрасная чешская.

Дожидаясь сандалий, можно тут же рядом, стоя, съесть шашлык из верблюжатины с бараньим жиром (у верблюда напрасно было бы искать жир!). У сидящего в тени соломенной циновки продавца есть деревянное корытце, наполненное землей (красной!). В этой земле — ямка, в ней — древесный уголь. Рядом в горшке — мясо и жир. Когда подходит покупатель, продавец, чаще всего молодой парень, ручными мехами из дерева и кожи раздувает пламя, насаживает на проволочки нашпигованную жиром верблюжатину и, разложив на бортах корытца, жарит ее.

Да, но к этому лакомству необходим хлеб. Его можно купить у других торговцев, благо они здесь же рядом. Хлеб — это плоские лепешки, похожие на наши деревенские коржики. Мясо по кусочку снимают с проволоки и отправляют в рот вместе с хлебом.

Верблюжатину хорошо запить холодной простоквашей. Но она — опять у нового продавца.

Рекомендую испробовать еще одно лакомство — плоды кактуса — самую дешевую на свете пищу. Ловким ударом продавец рассекает оболочку плода и достает сердцевину. Она довольно приятна на вкус, но удовольствие портят косточки: они слишком малы и многочисленны, чтобы их выплевывать, но слишком велики, чтобы не обращать на них внимания. Поэтому едят этот „хлеб“ только бедняки.

Если тебе нужно утолить жажду и ты не очень опасаешься, достаточно кивнуть одному из многочисленных продавцов воды — обыкновенной, простой воды, не содовой и без сиропа. За одно су он нальет тебе небольшой стаканчик из кожаного бурдюка, который не успел еще утратить форму козла или барана и котором даже сохранилась шерсть; в шею вставлена маленькая дощечка, сквозь нее продета трубка с краном. За спиной продавца сверкает разукрашенная металлическая стойка со звоночками и колокольчиками. Это красиво и оригинально, и продавцу не приходится орать во все горло, чтобы привлечь внимание покупателей. Зато стаканчик его не отличается чистотой. Из него пьют все. А поскольку в этой стране встречается даже проказа, не говоря уже о множестве других болезней, я никогда не пью воду из этого „источника“.

В Маракеше с водой не так уж плохо: ведь расположен он у подножия гор и притом между Атласом и Атлантическим океаном. В других местах дела обстоят хуже.

Когда жара становится невыносимой, лучше всего напиться горячего чаю и обязательно с мятой, зеленой и свежей, которую содержатель чайной как раз заваривает кипятком. Под любым забором, была бы только тень, расстилает он циновку из соломы или рогожи, в корытце с землей раздувает угли, ставит горшок с водой — и через минуту напиток готов. Платить нужно вперед, так как он должен еще купить у соседа сахар. Продавец слишком беден, чтобы иметь собственный, и вообще это уже другая отрасль торговли. Усаживаемся на земле и, болтая, выпиваем пять, семь, восемь стаканчиков кипятку, по традиции причмокивая. Действие магическое: становится прохладней, жажда исчезает. А то, что на лбу выступает пот, — мелочь. Ведь и в тени более 40 градусов по Цельсию!

Мне не случалось встречать английского туриста, пьющего таким образом чай, который англичане так любят. Они считают это неприличным. К счастью, я не англичанин, к тому же готовлюсь к далеким путешествиям и жизни, которая ждет меня в бледе, в горах, в пустыне… Медленно, но верно уподобляюсь местным жителям. И справляюсь с этим неплохо.

В полдень толпа на площади понемногу редеет. Те, кто может, идут спать. Полдень — время сна. Жара стоит невыносимая, а сон приносит облегчение. Здесь даже солдаты спят в два приема: немного ночью и два часа днем.

После полудня площадь оживает. Усиливается гомон, из бледа, из Сахары тянутся многочисленные караваны верблюдов, с гор спускаются мулы и ослики, нагруженные различным добром, предназначенным на продажу. Им необходимо поспеть в город до вечера. Ночь они проведут в караван-сарае, а утром их владельцы, отдохнув, начнут свои торговые дела: им предстоит продать зерно, фрукты, ковры и купить соль, полотно, инструменты.

К вечеру обширная площадь вновь пустеет. Но ненадолго! Торговцы складывают свои передвижные лавки, расставляют их посреди площади по кругу циновками наружу и ночуют в этой неприступной крепости. Да, прямо на земле. Дождь и холод им не грозят, а жесткая земля не страшна этим сынам каменистых гор и пустынь.

Теперь на площади творятся необычайные и удивительные вещи. Днем столь похожая на все другие рыночные площади, вечером она превращается в огромный театр с сотней сцен, сотнями актеров и тысячами зрителей.

Еще несколько минут назад здесь продавали похожие на финикийские амфоры, новехонькие, только что вылепленные и прекрасно обожженные, да и к тому же практичные: когда в горах на крутых тропках их несут на голове или на плече, вода из них не расплескивается и не испаряется так быстро, как из европейского жестяного широкого ведра. Сейчас на этом месте какой-то человек с диким, почти безумным взглядом и всклокоченными волосами усаживается на землю, открывает корзинку и вытаскивает из нее змею. Это марабут. Его кольцом обступают первые зрители. По-видимому, тут готовится нечто странное и необычное… А чудесное так влечет людей Востока…

В руке марабута сверкнул нож. Молниеносным ударом отсекает он змее голову и режет змею на куски. А круг зрителей все растет. Останавливаются дети, женщины, солдаты. Посмотрим и мы. В европейских странах таких чудес и в цирке не увидишь.

Подрагивающие, кровоточащие куски змеи марабут прикладывает к лицу, груди, рукам, потом глотает их один за другим. В горле его слышится какой-то хрип, булькание, он конвульсивно подергивается и вытаскивает из горла целую и невредимую змею. По толпе пробегает ропот удивления и восхищения.

В плоский бубен, с которым „ассистент“ марабута обходит толпу, сыплются кирши. Бросим же и мы кирш и пойдем дальше.

На том месте, где днем мы ели шашлык из верблюжатины, группа музыкантов из племени шлех показывает свое искусство. Высокая протяжная мелодия, исполняемая на пищалях, совсем не походит на европейские. Здесь музыка всегда находит внимательных слушателей. Молодые миловидные музыканты хорошо одеты, они, по-видимому, неплохо зарабатывают.

А рядом происходит нечто еще более интересное. Величественный старец, уставившись в какую-то ему одному известную точку, ведет монотонным голосом рассказ. О чем? Отгадать трудно. Наверное, рассказывает сказку. Какую-нибудь великолепную, полную чудес сказку Востока. О любви, ревности, мести, путешествиях, сокровищах и чудесах. Сказка, видимо, хороша, толпа слушает как зачарованная, многие уже расселись на земле, значит рассказ надолго. Фигура сказочника необычайно живописна. Черты лица не негроидные, но кожа почти абсолютно черная, седая борода еще больше подчеркивает ее черноту. Можно сказать, что это какой-то пустынный, сахарский Вернигора [5].

Остановись, безумный! Ты хочешь запечатлеть его на фотографии? Прежде чем ты успеешь сделать свой моментальный снимок, тебя настигнет еще более молниеносный удар ножа. А если ты, защищаясь, причинишь марабуту хоть малейший вред, толпа разорвет тебя в клочья за то, что ты, гяур, осмелился поднять на него оуку. Ибо марабут — это не только одержимый или чародей, но также и святой.

Смотри и слушай — это тебе дозволено. Он и рассказывает затем, чтобы слушали. А потом — заплати. Фотографировать же нельзя, ибо марабут верит, что если его сфотографируют (а он уже знаком и с аппаратом и со снимками), душа его воплотится в этой картинке, а он сам, правовернейший последователь пророка, останется без души. Может ли быть более страшное несчастье для мусульманина?!

Ты не веришь мне и сомневаешься, так как и у меня есть фотоаппарат и я тоже фотографирую.

Да, конечно. Но я уже знаю Марокко. Видишь ли, даже марабут не одними чудесами сыт бывает. Есть и ему нужно. Поэтому будь щедр, когда он кончит, дай ему не кирш, а целый франк, потом постучи пальцем по закрытому еще аппарату, и если он кивнет в знак согласия, тогда снимай.

Ты говоришь, что это предрассудок — верить, что душа воплощается в фотографии. Конечно, предрассудок. И лишь один из тысячи. Здесь, видишь ли, что ни шаг, то предрассудок или суеверие, через каждую тысячу метров — пальма, в конце каждого дня пути — источник. Такова уж эта страна.

Однако будь осторожен, применяя европейские мерки и европейские оценки ко всему, что увидишь тут. Вот заклинатель змей расстелил свой коврик и, усевшись на землю, раскрыл корзинку с кобрами и голыми руками перебирает их, как картофель. Потом вытаскивает змей так спокойно, будто это безвредные кролики, и раскладывает их перед собой на земле. Затем он принимается играть на пищали. Не проходит и минуты, как кобры поднимают головки, выпрямляются и, раздув шеи, начинают раскачиваться в такт мелодии. Обыденное, казалось бы, в этой стране явление. И тем не менее всегда найдется толпа благодарных зрителей. Здесь знают, что представляет собой кобра и знакомы с ее ядом.

Европеец же склонен думать, что кобры эти — прирученные, раз они не причиняют вреда своему укротителю, или что у них вырваны ядовитые зубы. Ничего подобного. Я видел, как солдат Иностранного легиона, который тоже так думал, схватил танцующую кобру, и она тут же его укусила, причем он почувствовал только укол вроде булавочного. Полчаса спустя рука его распухла и посинела, а на следующий день, несмотря на вмешательство врача, состоялись похороны легионера. Яд кобры — не предрассудок, и уважающий себя заклинатель змей не станет вырывать у них зубы. Дело в том, что ремесло заклинателей змей (как и почти все ремесла тут) наследственно. Когда мальчику исполняется два-три года, отец начинает вводить ему в кровь микроскопические дозы змеиного яда. Постепенно дозы увеличиваются. В конце концов организм ребенка становится невосприимчивым к яду кобры.

Чудес нет. Есть видимость чуда. А, как известно, всякая видимость обманчива.

Прежде чем высказывать суждение о чем-либо, нужно долго исследовать это явление, наблюдать и… учиться. Иногда за науку приходится дорого расплачиваться.

„Глаза приносят мало пользы, если разум слеп“, — гласит арабская пословица. Чтобы познакомиться с этой страной и понять этих людей, мало иметь широко открытые глаза.

Сидели мы как-то с моим проводником на разостланной циновке на улице одного из берберских селений, попивая то ли кофе, то ли горячий зеленый чай с мятой.

Мы не спешили. За нашими плечами была дорога, впереди тоже предстояла дорога. А сейчас — отдых, стоянка. Мы болтали. Невдалеке сидело человек восемь-десять.

Сидели на корточках на улице под забором. Только не пили ни кофе, ни чаю. За исключением двух, все казались статуями. Спокойные, неподвижные, хотя солнце и палило немилосердно. Двое же явно ссорились. Они садились, вставали, размахивали руками, делали при этом театральные драматические жесты.

Был там и махазни — стражник паши, марокканский полицейский. Этот попросту дремал. Видно было, что он даже и не пытается прислушиваться к спору.

Эта группа привлекла, наконец, мое внимание.

— М’хмед. что там происходит? Что это за люди? — спросил я.

— Суд, м’сье, — коротко ответил М’хмед.

— Ага, — проговорил я.

И — по местному обычаю — оба мы погрузились в молчаливые размышления.

Спустя добрый час дремавший махазни очнулся. Он поглядел на солнце, на сидящих рядом, встал, потянулся, не спеша подошел к ссорящимся и сказал им что-то. В ответ послышалось бормотанье.

Тогда махазни одного огрел палкой, другому дал хорошего тумака, вернулся на свое место и опять погрузился в сонные размышления.

В ответ на мой вопросительный взгляд М’хмед объяснил:

— Он дал им еще полчаса.

— Угу.

Когда две спорящие стороны обращаются за разрешением спора к паше, тот не торопится рассудить их. Сначала он посылает стражника, который приходит на условленное место — там, кроме спорящих, присутствуют арбитры, свидетели, а бывает, что и просто зеваки (собираются обычно где попало: на улице, на площади, под стеной или забором) — и решительно заявляет: „Помиритесь. Даю вам два часа времени“. Когда проходит назначенное время (его определяют по солнцу, потому что часов здесь никто не носит), махазни спрашивает, пришли ли они к соглашению. Риторический вопрос! Палкой или кулаком убеждает он их идти на мировую и дает им еще час времени, потом — полчаса. Потом — несколько минут.

В спор он не вмешивается. Это не его дело. Не станет же он заниматься каким-то дурацким мешком овса, мелкой ссудой или же одолженным либо нанятым осликом, который, перегруженный через меру (он ведь чужой!), сыграл злую шутку — сдох.

Наконец, махазни в последний раз встает и спрашивает:

— Не договорились?

Обычно тогда, именно только тогда, спорящие приходят к соглашению. И махазни получает причитающийся ему — от обеих сторон — подарок. Ни за что. За то, что бил их. Правда, беззлобно, просто так — по долгу службы, по традиции.

Но если они — все-таки не помирятся, он опять колотит их (со зла, что ничего не заработал) и ведет к паше. Правда, чаще — сначала под замок, потому что паша не очень-то их ждет.

Паша решает спор окончательно и бесповоротно. Но, как правило, это не оплачивается.

Беспокойство паши ведь не оплатишь несколькими грошами, горстью маслин или арбузом. Паша — это не кто-нибудь. Стоять перед его достойным судейским лицом является честью, это… стоит дорого. Ему нужен подарок. Подарок за мудрый, справедливый и окончательный приговор.

Большинство дел решается все-таки полюбовно, на улице, под присмотром стражника. Палка и тумак — это мелочь. Это относится к ритуалу. А пашу лучше не беспокоить.

Но пойдем дальше. Я покажу тебе еще много диковинного: глотателей ножей, танцоров, обвивающихся четырехметровой змеей, как шалью, людей со странным голубоватым, но, ручаюсь тебе, естественным оттенком кожи, музыкантов, фокусников, рассказчиков сказок из „Тысячи и одной ночи“ и одержимых… А чтобы ты не думал, что все они — мошенники, я дам тебе дома две дюжины булавок, ты воткнешь их в меня, как в подушку, по самые головки, а потом сам же вытащишь. Мне это не принесет никакого вреда. Потому что и я в этой стране сделался немножко марабутом. Европейская медицина не все знает о человеческом организме. Раны и ссадины я лечу не йодом, как наши санитары, а стародавним методом — солнцем, как берберские воины. И воду в пустыне не ищу, как прежде, по карте. Для этого существуют более верные способы.

Ты скептически улыбаешься… На твою улыбку я пока что отвечу еще одной пословицей этой страны: „Иди всегда на голос собаки, а не шакала, первый выведет тебя к людям, второй заведет в пустыню“.

Площадь Джемаа аль-фна постепенно пустеет.

Полные впечатлений пришельцы из пустыни и с гор направляются на постоялые дворы, где им обеспечен ночлег. Те. кто победнее, уплатив один кирш, устраиваются на террасах арабских кофеен и ресторанов. Многие ложатся прямо на голую землю, где придется — на площади, в переулке. Звезды сторожат их, ничего злого с ними не приключится.

Приближается девятый час, пойдем и мы к стене, вздымающейся по одну сторону площади стене, которую некогда „украшали“ головы казненных. Вот идет стража паши. Паша — это как бы воевода, правящий в городе именем султана. Стражники с длинными кремневыми ружьями выстраиваются в шеренгу у стены. Они заряжают ружья и подсыпают порох на полки.

Залп (если это можно назвать залпом, так как мкухла стреляют не одновременно, но зато громко) оповещает город и пришельцев, что пробили девять часов вечера. Пора запирать ворота. Чужеземцу, которого встретят в городе после этого часа, отсекут голову; Прямо здесь, на этой площади.

Но не пугайся, друг мой. Слышишь: из кафе доносится оживленный говор. Толпа, хотя и поредевшая, долго еще будет заполнять площади и улочки. Казни, запертые ворота — все это было раньше. Каждый город представлял собой крепость, а в крепости, как известно, военные законы. В середине XX в. — это только традиция, как наш сигнал с Мариацкой башни [6], полезный для тех, у кого нет часов.

Часы — смешное изобретение… Может быть, они и нужны там, под хмурым северным небом. Но здесь, где тучи бывают реже, чем тень печали на лице султанской избранницы…

Взгляни на небо! Великолепный, безмолвный круговорот светил миллионы веков безошибочно отмеряет время. Днем о времени правоверных оповещает длина собственной тени и жара, которая вначале возрастает, а потом спадает.

Когда ты топчешь ногами свою тень, знай, что сейчас полдень. А когда она выползает у тебя из-под ног, удлиняется и растет, благодари Аллаха за то, что прожил еще один день.

Часы — забавная и никчемная машинка. Торопятся они, неустанно напевая свое „тик-так, тик-так“, как и эти пришельцы, которые всегда за чем-то и куда-то спешат, как будто не знают, что в конце любого пути — тишина и покой собственной могилы. Так зачем торопиться? Ничто его не отдалит и не приблизит.

В огромной и великолепной мечети Сиди Ахмет Шауи есть множество часов. Все они исполняют „тик-так, тик-так“, но показывают разное время. Мусульманам надоедают такие игрушки и их монотонное тикание. Они приносят их сюда в дар мечети. Но разве кому придет в голову определять по ним время, да притом здесь, в прибежище Вечного? В пустыне этот инструмент абсолютно непригоден. Нет таких герметически закрывающихся часов, которые не остановились бы, если несколько дней подряд свирепствует сирокко или самум. А ведь именно тогда они могли бы пригодиться, так как солнце закрыто желто-бурым чаршафом пыли, поднятой в безмерной, безграничной пустыне.

Уже поздно. Пойдем и мы домой. Нужно заснуть, пока еще относительно прохладно.

Мы бредем узкими извилистыми улочками. Стараемся не сбиться с пути и не попасть в тупик. Улочки часто перегорожены мечетью или стоящим поперек домом. Тогда — стоп, придется идти порядочный кусок пути обратно, другого выхода нет.

Дома низкие, одно- или двухэтажные. Тебя удивляет, что в них нет окон. Как и мусульманские женщины, дома закрыты чадрой. Даже самое незначительное событие жизни дома или семьи не должно стать достоянием улицы. Окна есть (маленькие — потому что жарко!), но выходят они во внутренний дворик, зачастую очень красивый и зеленый; в богатых домах, в тени пальм, тамарисков, сикомор или агав журчит вода фонтана. Снаружи — только внушительные тщательно окованные ворота. Долго и настойчиво нужно стучаться в них, прежде чем тебе откроют.

Каждый дом в городе и деревне — это маленькая обособленная крепость. Поэтому так трудно было завоевывать эти города: после успешного штурма ворот и стен города приходилось брать приступом каждый дом в отдельности. В Марокко часто бушевало пламя войн, что наложило отпечаток и на архитектуру страны.

Тебя не удивит, что каждые ворота снабжены кольцом, — электрических звонков здесь нет. Но что означает рука, нарисованная на многих воротах, женская рука с опущенными вниз пальцами?

Это рука Фатьмы, мусульманской святой. Она оберегает дом от злых чар, воров, пожара и напасти, от зла, которое со всех сторон угрожает человеку.

Рука Фатьмы — украшение из серебра и золота, которое мусульманские женщины носят на шее, как и у нас верующие носят крестик.

Ты можешь возразить, что Коран не признает святых, да что там святых — у мусульман нет даже священнослужителей, откуда же взялась какая-то Фатьма? Видишь ли, Коран действительно не признает святых, зато у его почитателей есть свои живые святые — марабуты. Коран сам по себе, а жизнь — сама по себе.

Когда после утомительного дня пути ты заснешь, несмотря на жару, а среди ночи тебя разбудит страшный вопль, как будто летящий над городом, не пугайся. Выйди на террасу, послушай, подумай. Это пробило час ночи. В эту пору с десятков минаретов муэдзины прославляют имя Аллаха. Все, кто жив и бодрствует, пусть покорно склоняются перед лицом господа. „Аллах, Аллах акбар! Аллах акбар бисмил-лах!“

Чтобы понять и как следует рассмотреть эту мозаику народов, общественных укладов, архитектурных стилей, верований, предубеждений и суеверий, враждебности и необычайного гостеприимства, черной гвардии султана и реактивных самолетов новейших моделей, нужно обратиться к истории. История поможет понять все. Древние справедливо называли ее госпожой жизни. Путешествуя по этой прекрасной стране, мы будем совершать также и экскурсии в глубь веков. История как река — чтобы познать ее, нужно дойти до ее истоков.

Кстати, и реки здесь тоже особенные. Мы, европейцы, говорим: все реки впадают в море. Здесь же реки иногда теряются в песках пустыни. Но не будем усложнять дела. Выйдем на дороги, по которым бредут караваны, на дороги, по которым ступала История. Постучимся в ворота Марокко.