Маска лжи. Часть 1

Глава 1

Сама по себе заучка Цтислав вызывала во мне категорическое отторжение.

Бесцветная какая-то, даже, я бы сказал, белесая, вечно со стопкой книжек в руках и равнодушно-каменным выражением худощавого лица. Кажется, именно от нее кисли лимоны.

А вот секс с ней оказался просто феерическим. Стоило мне прижать ее в каком-нибудь укромном уголке, как из замкнутой, робкой и тихой девочки-цветочка она превращалась в изобретательную ведьму. Временами мне казалось, что вместе с одеждой она сбрасывает и оковы общественного мнения, обнажая самую свою суть. А там, под многочисленными слоями, скрывалась страстная, до невозможности хитрая, но одновременно ждущая властную руку сучка. Одним словом — лиса.

Оборотни преимущественно были именно такими. По большей части в них не было ни алчности, ни властолюбия, ни зависти. За редким исключением, они не привыкли скрывать эмоции, отчего все их чувства проявлялись слишком яростно и безудержно. И любили, и ненавидели двуликие одинаково — открыто и от всего сердца. Так же, как и вычеркивали ненужное из своей жизни. Раз и навсегда, без исключений.

Именно поэтому я всегда читал свою противницу как открытую книгу. Впрочем, стоит заметить, что эмоции ее безошибочно улавливал и распознавал лишь я. Остальные ученики поражались ледяной выдержке и в любой ситуации неестественному спокойствию. Я же удивлялся: о каком равнодушии идет речь? Я-то видел ее насквозь. Ярость за сжатыми в нитку губами, смех за почти незаметным подрагиванием ресниц, удовольствие за пятнами румянца на молочно-белой коже скул, презрение за чуть прищуренными раскосыми глазами.

Ее контроль над собственным темпераментом бесил меня неимоверно. Я сам себя не узнавал. Цеплялся к ней при любой возможности, используя для нападения каждый подходящий предлог. Она же в борьбе со мной совершенно теряла голову, становилась яркой и живой. Одним словом, такой, какой ее сроду не видел никто из окружающих. Отдаваясь мне, открывалась полностью, показывая такие глубины чувственной натуры, каких я от нее не мог и ждать, выжимала из себя все возможные эмоции.

После резкой смены курса наших отношений я и опомнился-то не сразу. Даже осознал, насколько запал, не после первого и даже не после второго горяче-страстного столкновения. А когда чуток отрезвел, оказалось поздно что-либо предпринимать.

Возвращаясь в реальность собственной спальни, я перевел тяжелый взгляд на ту, другую, которую и позвал к себе прошлым вечером, чтобы избавиться от влечения к чокнутой ведьме. Как выяснилось, все мои потуги не принесли ожидаемого результата. С Уряной без сомнения мне было горячо, но наша страсть ни в чем не дотягивала до чувственного взрыва, который каждый раз случался в объятиях провинциалочки. А ведь все казалось предельно физиологичным, осечек ни разу не было. Секс виделся мне четкой последовательностью выверенных действий, которые изредка можно разбавлять острыми словечками или приятными прикосновениями, но механика которых всегда приводила к одному и тому же результату. Уж если встал, то либо кончишь, либо нет. Иных вариантов не предусмотрено… А вот поди ж ты! Какая-то большеглазая пигалица с мещанской фамилией[6] не иначе приворожила меня к своему телу!

Ее нереально восхитительный образ засел в моей памяти занозой, въелся в мозг, как кислотный ожог. Даже сейчас, лежа рядом с теплым и на все готовым телом случайной знакомой, я метался от внезапно возникшего возбуждения к девчонке, которая вне постели все еще бесила меня до дрожи. Просто вспоминая наше последнее столкновение, я готов был кончить от четкого осознания, что мне в ее объятиях позволено все. Любое извращение, которое только взбредет в мою голову. Эта девка, эта безумная не собиралась отказывать мне ни в чем лишь потому, что, кажется, получала от моих фантазий не меньшее удовольствие, чем я сам.

Последнее наше свидание оставило у меня двойственное ощущение некой недоговоренности, а значит, после каникул стоило ждать расплаты. Я расплылся в предвкушающей улыбке — платить по счетам боевичка умела, более того, делала это настолько виртуозно и с такой отдачей, что я бы и не заподозрил ее в недавней невинности, если бы не стал у нее первым.

Наши внезапно начавшиеся и регулярно повторяющиеся тесные контакты скрывали мы оба, ни о чем не сговариваясь. Я — потому что никак не мог разобраться, как относиться к этой занозе. Да и подставлять ледышку перед своими бывшими почему-то не хотелось. Цтислав, думаю, исходя из каких-то своих резонов. Может, берегла репутацию правильной домашней девочки со строгим воспитанием. А может не хотела выглядеть доступной и разглашать подробности интимной связи с первым ловеласом школы.

Пытаясь избавиться от развратных воспоминаний, я уже пару часов лежал с закрытыми глазами, все еще надеясь заснуть. Время, кажется, давно перевалило за полночь, а сон не шел. В комнате повисла неестественная тишина. Даже ветер сегодня не завывал снаружи, запутавшись в ветвях деревьев. Только репетир настенных часов бездушно отмерял конец каждого часа. В безмолвии его щелкающие звуки раздражали и нервировали.

Рядом едва слышно сопела Уряна. Еще вечером, пребывая от своей оригинальной идеи в гораздо более благодушном настроении, я не стал противиться ее желанию остаться, чего по обыкновению старался избегать. Теперь же меня раздражал звук ее дыхания. Я всерьез недоумевал — с чего вдруг изменил собственным привычкам ради не самых выдающихся прелестей, злился, что не могу встать и уйти, раз уж жаркое свидание случилось на моей территории. Стоило только гостье пошевелиться во сне, как я с трудом усмирял желание разбудить ее и выпроводить восвояси. Еще сильнее это не слишком достойное мужчины желание становилось, когда нахалка складывала на меня руки-ноги.

После пары часов мучений — позор да и только! — пришлось соорудить между нами баррикаду из подушек, а самому и вовсе откатиться к краю кровати. В постели оборотница оказалась далеко не новичком, да и, как все двуликие, могла похвастаться завидным темпераментом. Однако я очень хорошо понимал, что наше горячее свидание так и останется единственным, чего бы там себе девчонка не намечтала.

Как выяснилось, мои мысли занимала только одна особа, страсть к которой чаще всего сменяло неимоверное раздражение. Ей и расхлебывать то, что в моих ушибленных мозгах так необратимо сдвинулось. Я с трудом сдержал едкий смешок при этих мыслях. Они лишь сильнее распаляли и подогревали мой сексуальный аппетит к конкретной одаренной.

Картинки жаркой встречи сразу после переводного экзамена боевого отделения никак не желали забываться, слишком уж соблазнительными были. Яра выскочила из класса кипя и пыхтя, а я не стал интересоваться причинами состояния этой злючки, хоть и сумел воспользоваться им сполна. В первые же секунды девчонка зло прищурилась при виде меня, идущего по коридору по своим делам, шагнула навстречу, по всем признакам намереваясь выпустить пар. Что ж — я отказываться не собирался. Раздражение столь явно бурлило в ней, что даже на лице появились лисьи черты — звериная половина рвалась на свободу.

Именно поэтому в следующее мгновение я ухватил ее за плечи и уверенно втолкнул в пустующий класс, со звонким щелчком закрывая нас в просторном помещении. Яра развернулась, рыча что-то почти по-звериному. В тембре ее шипения мне послышался горловой лающий рык росомахи. Но я не дал себе времени задуматься над этой странностью и не начал выяснять, кто же ее зверь. Я попросту придавил ее к запертой двери и заставил замолчать самым действенным в данной ситуации способом. Одной рукой сжал подбородок, другой ухватил за длинную пепельную косу, всем телом вжал ее в себя, не давая ускользнуть. Кажется, она рвалась из моей хватки. Кажется, пыталась достать меня извечным женским отпором — коленом в пах. Кажется, она молотила мои плечи своими кулачками. Все это потеряло значение, отошло на задний план. Я целовал ее, почти жестко впиваясь губами в приоткрытый для рассерженной отповеди рот. Мой язык хозяйничал у нее во рту, пока я пил ее дыхание, не давая ни единому звуку (кроме сдавленных стонов) вырваться из ее горла. Трепыхалась и ужом выворачивалась из моих рук, царапая плечи, она не долго. После обмякла, уже по собственной воле прижимаясь ко мне, и только тогда я позволил себе оторваться от сумасшедшей в своей страсти магички, подхватил ее под ягодицы, развернулся и усадил на ближайшую к выходу парту.

Пальцы ее в это время рванули узкую тесемку на моем затылке и растрепали собранные в низкий хвост волосы. Пряди рассыпались по плечам, занавешивая наши лица. Горячий язычок скользнул по моим губам, лаская и завлекая… Трохидова мать, Цтислав! Ощущая, что еще немного, и я не вспомню о конспирации и порву на ней и длинную поневу, и верхнюю рубаху, приподнял ее еще раз, свободной рукой выпростал длинную вельветовую юбку и почувствовал, как тонкие пальцы зашарили по моему поясу, пытаясь справиться с ремнем и форменными брюками.

Распахивая черно-алый жилет с двуцветной нашивкой на груди и голубую удлиненную рубаху, я в очередной раз задавался вопросом — как? Как мы оба дошли до этой страсти? Плевать на тех, кто считал нас соперниками и врагами. Плевать на парней, чье внимание она привлекала своей экзотической для оборотней внешностью. Я нутром чувствовал — никому из них даже дырки от бублика не перепало бы из ее рук. Каждый раз сталкиваясь с боевичкой в коридорах школы или за пределами ее корпусов, я был твердо уверен — такая открытая и страстная она только для меня. Ничьи руки, кроме моих, не касались этого прозрачно-белого худощавого тела с кожей, как самый нежный шелк. А если бы посмели только коснуться, я бы их не то что сломал, наживую вырвал бы… Дергая оборотницу на себя, соединяя наши тела воедино и начиная двигаться — размеренно и неспешно, — я никак не мог избавиться от назойливой мысли, и все еще хотел разобраться.

Как? Ну как твоя неприязнь, Цтислав, могла переродиться вот в это? Какие мысли в твоей голове позволяли тебе в одну минуту так сладко стонать подо мной, горячо отзываться на каждую ласку, самой порочно прикасаться в ответ, а в другую — обжигать ледяным ненавидящим взглядом?

Почти приблизившись к краю, за которым уже ощущал острое удовольствие и пьянящую негу, я рывком дернул любовницу на себя, стиснул пальцами обнаженные бедра, прихватил губами шею, еще ускорил собственные толчки. Ведьма! Где же твоя известная на всю школу магии ледяная ярость? Где поджатые губы, где прищуренные глаза? Где колкие остроты, на которые столь умел твой острый язычок? Чокнутая заучка! Где же это все? Почему твой лед тает, стоит мне только прикоснуться?

Я так и спустил в нижнее белье, погрузившись в воспоминания слишком глубоко. Зажмурился и позволил себе потереть головку вставшего колом члена, с шипением кончил — всего пары секунд и прикосновений оказалось достаточно. Со сдавленным ругательством замер, пережидая самый пик, затем с тихим свистом втянул воздух — не хватало еще разбудить спящую гостью и предстать перед ней в таком провокационном виде.

В голову пришла бредовая мысль предложить любовнице контракт чемар[7], но я отбросил ее. Эта еще и оскорбиться может моим неуклюжим попыткам поправить ее финансовое положение. Под сплошь нецензурные мысли о своем темпераментном секрете я и лежал, то открывая глаза и слепо пялясь в темноту спальни на белеющий над головой потолок, то закрывая их в попытке уснуть.

Да даже утренний разговор с отцом перестал казаться таким важным. Пригласил — значит, поеду, о чем тут думать? Спать хотелось неимоверно, усталость сжимала виски, кипевшая в крови смесь возбуждения и раздражения лишь сильнее распаляли бессонницу. Я ничего не мог поделать со своим упрямым организмом. Чем больше я хотел заснуть, тем явственнее понимал — не получится, несмотря на бесчисленные «проверенные» предками способы.

Крутиться с боку на бок с девицей, заползшей на меня через горку из подушек и спящей теперь на моем плече, не было никакой возможности. Отталкивать неосознанно пересекшую кроватно-пограничный кордон и вовсе казалось верхом идиотизма. Сам же позвал со вполне понятными планами, чем теперь недоволен?

К середине ночи я перестал, наконец, изображать галантного кавалера, ужом выскользнул из не особо желанных теперь объятий и встал с кровати. Раму поднимать все же не стал, не хотелось впускать в комнату прохладу тропической ночи, однако у окна простоял долго, разглядывая сквозь него звездное небо. Глубоко внутри свербело желание выйти наружу, побродить по тихим ночным улочкам ученического городка, глотнуть свежего воздуха перед дневной жарой. Все же потворствовать себе я не стал, догадывался, что даже это не поможет. Прошел от окна к мягкому креслу и замер в его недрах, погрузился в странное дремотное состояние — еще не сон, но уже и не явь. Спальня, полуосвещенная уличным фонарем, наполнилась какой-то таинственной дымкой, и выглядела теперь совсем не так привычно, как при дневном свете. Желтовато-мягкий блеск той осветительной руны, ненавязчивое, даже милое, сонное сопение приглашенной на ночь гостьи, ее голова, пристроившаяся на моей подушке, растрепавшиеся во сне кудряшки: все вокруг меня внезапно перестало вызывать негативный отклик. Я даже расслабился, когда испытанное мной прежде крайнее раздражение на странную привязанность, растерянность и внутренний протест медленно скукоживались под влиянием приятной усталости, придавившей мое тело к ворсистой обивке любимого кресла. Отяжелевшие веки сами собой опустились на утомленные попыткам уснуть глаза. Уже засыпая, я подумал, что стоит что-то менять в отношении к девушке, которую мое тело и мое сознание до кучи считают такой привлекательной.

Чернильная пустота, обступающая со всех сторон, медленно светлела, открывая поросшие мхом влажные от испарений базальтовые стены. Эта пещера (одна из многих в череде таких же в замкнутом лабиринте подземных катакомб) располагалась под заброшенным, разрушенным и разграбленным драконьим городом. Тело сковывал холод. Пронзительный, живой, а, может, и не живой, а мертвенный — могильный холод. Словно в щель между явью и сном тянуло сквозняком потустороннего.

Я шел вперед, с каждым вдохом ощущая мельчайшие крупинки спрессованной пыли. Она накопилась в здешних давно заваленных переходах за тысячи лет. Пыль раздражала и без того пересохшее от волнения горло. Легкие наполнялись колючей субстанцией, мало походящей на воздух, а изо рта вырывались облачка пара. Воздух здесь был затхлый и малопригодный для дыхания, а потому горло разрывало от кашля.

В поисках опоры руки то и дело натыкались на щербатые каменные стены, на шероховатую базальтовую поверхность, на разверстые разломы и трещины. Низкий, нависающий над головой, оплетенный паутиной и местами покрытый потеками черной плесени потолок не внушал мне доверия.

Тягучий сумрак медленно расступался, где-то далеко в рукотворной анфиладе переходов и залов пещер, заканчивающихся тупиками или ведущих еще глубже вниз, дрожало от сквозняка живое пламя. Оно отбрасывало неверные отблески на стены, порождая вокруг мечущиеся тени. Спиной я чувствовал чье-то присутствие, будто кто-то двигался сзади на самой границе света и тени. Та массивная высокая фигура, что в разы превышала обитателей подобных катакомб, выскользнула из тьмы, обретая плотность. Я выдохнул облегченно — моя цель была близка.

Выступивший из тьмы мужчина выглядел именно таким, каким я его запомнил. Даже вырасти я в ширину вчетверо, и то не сравнялся бы с этим великаном. К тому же, вблизи он возвышался надо мной, как гора, хотя и в реальности его рост составлял почти три аршина. Каменный пол трещал под ним от натуги. Тело его, однако, не производило впечатления горы сала или перекачанных сверх всякой меры мышц. Гигант не был жирен. Телесная мощь распирала его изнутри, не давая никакого шанса заподозрить в слабости. Изрядно седые его волосы, собранные в низкий хвост, обрамляли вытянутое вперед лицо, и напоминали металлическую проволоку. На фоне покатого лба, скошенных скул и глубоко посаженных маленьких глаз выделялся огромный широкий нос над выпяченной вперед массивной челюстью.

Я никак не ожидал увидеть отцова знакомого лесоруба Мщуца, однако быстро справился со своей оторопью. Стража этого места вряд ли можно было втиснуть в рамки обыденности, и не стоило мне удивляться тому, в чьем образе он предстал передо мной.

На кожаном поясе оставшегося в прошлом соплеменника, под левой рукой, на боку, в специальной петле висел боевой топор с оттянутым книзу лезвием, под правой — небольшой кистень с шипами на окованной деревянной ручке.

Меряться силой с заступившим дорогу стражем мне не хотелось, но спрашивать меня никто не собирался. Каверзных вопросов здесь не задавали и загадок никому не загадывали: вперед могли пройти лишь те, кто победит на поле боя. Спорить с этим правилом было бессмысленно. Сказано — дерись, значит, нужно было драться.

— И не стыдно тебе с недорослем умением мериться? — воскликнул я, не зная, как еще остановить стража.

— Твоя правда, малец, — спокойно согласился гулким мертвенным голосом хранитель прохода к купели. — Один ты мне не противник, да и делить нам нечего. Однако же, ты собираешься пройти, а я не могу тебя пропустить. Дилемма. Может, повернешь?

Отказаться я хотел. Но не мог. Никогда не мог. Вот и теперь только упрямо качнул головой, видя, как поджимает губы Страж под личиной Мшуца.

— Что же — это твое решение. Тебе за него и ответ нести.

Мужчина неспешно освободил топор из ременной петли, подбросил оружие и поймал за древко двойным хватом, при котором одна рука оказалась защищена сами лезвием. Затем приглашающе качнул оружием в мою сторону, словно интересуясь, не струсил ли я, крепко ли мое желание идти вперед, не считаясь с потерями.

Я так же потянул из ножен на боку спату[8], стер с лица пот, одновременно решая, в какую сторону лучше двигаться. В попытке сбить меня с толку, лесоруб яростно рыкнул, качнулся влево, и тут же лезвие топора блеснуло, летя сверху вниз к моей глупой голове. Рефлексы, вбитые в мое тело долгими тренировками, не подвели. Меч уверенно отвел удар, скрежетнув о стальную окантовку деревянной рукояти топора. Не успел еще лязг от столкновения стихнуть, как я предпринял еще одну попытку проскочить мимо своего противника, пригнувшись под его рукой. Этот обманный маневр помог мне вывести клинок из-под топора, но ни на пядь не приблизил меня к цели. От ярого огорчения я не сразу понял, что сумел-таки подловить своего противника. Оставил на рукаве великана длинную, заметно закровившую прореху. Останавливаться на достигнутом я, конечно, не собирался: едва лишь гигант отпрянул назад, уходя от острия моего клинка, я прыгнул вслед и несколькими ударами рукоятью меча плашмя по раненой руке заставил соплеменника разжать пальцы и выпустить топор. А затем не позволил противнику опомниться, скользнул вбок, навязал опытному воину ближний бой, в котором он никак не мог воспользоваться кистенем. Маневр мой почти удался, однако прижать Стража к стене, загоняя в ловушку ограниченного пространства и лишая маневра, не удалось.

Мои усилия оказались напрасными. Почти. Мужчина все же оказался у стены, как я и хотел, но затем, попирая все законы природы, словно погрузился в камень, чтобы уже мгновение спустя вышагнуть мне навстречу из другой стены. Там, где я уже не имел преимуществ. Если бы я бился с простым разумным, то имел достаточно шансов на победу, но, к сожалению, это существо никак нельзя было даже назвать живым. И уж тем более он не являлся тем, кем казался. И биться собирался до победного конца. Своего.

Наблюдая за растерянностью на моем лице, страж купели криво ухмыльнулся, провел здоровой рукой по раненой. Когда же пальцы скользнули ниже, от пореза не осталось ни следа, даже рубаха вновь стала целой.

— А ты умеешь-таки держать меч, сопля! — ухнул хранитель спокойствия этого места, после чего отлепился от камня и резко шагнул ко мне все с тем же топором в руках.

Я снова атаковал, не желая терять преимущества, добытого с таким трудом. Ударил резко, однако все-таки не успел, хоть на обратном ходу сумел подцепить топор, заблокировав ожидаемый наскок. Узкое загнутое лезвие замерло напротив моих глаз. Примерять различные атаки и защиту приходилось почти на ходу, стараясь еще в замахе прочувствовать, как действовать. Что ни говори, а многие давно и прочно изученные движения не годились в бою с противником, вооруженным настоящим боевым топором. Блокировать удары становилось все сложнее, руки ныли. Я начал уставать, но изо всех сил старался не показать слабости. Впрочем, все мои потуги и выеденного яйца не стоили. Такому опытному бойцу все и так было предельно ясно. Мужчина потянул топор на себя и чуточку вниз, крепко удерживая его лезвием меч. Меня повело вбок, руки рвануло вниз так, что от резкого сильного тычка в плечо я кубарем откатился от места боя. Оружие обиженно звякнуло, оставшись сиротливо лежать на том месте, где еще пару мгновений назад я остановился. Боль огненной волной обожгла тело. Тогда-то я в очередной раз осознал, что мне не победить. Не этого противника. Не в этот раз, а может, и никогда. На мгновение тоска охватила мой разум, но стоило только вспомнить, что на кону, как мысли о поражении схлынули. Да, я твердо знал, что долго не проживу, что время, отпущенное мне, истекает. Однако это уже не имело никакого значения.

— Страж, — едва слышно позвал я осипшим от пыли горлом. — Она еще дышит?

Существо, охранявшее единственный проход к купели, опустило руки из защитной стойки, долго молчало и отозвалось не сразу. Может, решало, какую информацию я имею право знать, а может, просто испрашивало разрешение на ответ у своего хозяина. И все-таки ответ я получил. Тот, что притворялся моим соплеменником, сложив руки на груди, басисто пророкотал:

— Пока да. У тебя еще есть в запасе пара минут.

— Ну вот и хорошо. Пусть будет так. Я готов.

Я закрыл глаза, расслабленно опустил руки, не вспоминая про потерянный меч, спокойно шагнул к стражу почти вплотную, вынуждая его реагировать на мое внезапное вторжение.

А после умер.

Проснулся я, как обычно после этого сна, в поту.

Не то чтобы смерть брата снилась мне часто, но быть безмолвным участником тех событий ничуть не казалось мне приятным. Да и привыкнуть к этим снам я так и не смог, несмотря на то, что со дня гибели Межамира прошло тридцать лет и еще четыре года сверху.

Точно зная, что больше не усну, я не торопился открывать глаза. Спящим не притворялся, но и активничать пока особого желания не имел, тем более, что сон в кресле вызвал определенные неудобства. Взбодриться, однако, пришлось. Отсутствие всяких признаков наличия в квартирке спящей гостьи все-таки вынудило меня пересилить собственное нежелание общаться с Уряной поутру. Оборотница, которую я закадрил прошлым вечером на вечеринке в честь завершения второго года обучения, обрадовала меня несказанно своим уходом. Возможно, с утра пораньше у нее нашлись неотложные дела. Возможно, за симпатичным личиком скрывалось достаточное количество мозгов, чтобы сообразить, что хозяин апартаментов не просто так среди ночи покинул ее теплые объятия ради обнимашек с креслом. В любом случае, двуликая сбежала незаметно для меня. Не стала тревожить случайного любовника, за что я был ей чрезмерно благодарен.