Масонская касса

Глава 14

Машину Глеб оставил за углом. Выйдя из здания, в котором располагался офис Зимина и которое, насколько он понял, целиком принадлежало этому олигарху местного розлива, Глеб в своем черном пальто фланирующей походкой двинулся по скользкому тротуару. Пару раз он останавливался возле витрин, делая вид, что разглядывает глупо улыбающиеся, упакованные в такое же, как на нем, второсортное тряпье манекены или разложенную на черном бархате, сверкающую в свете мощных ламп фальшивым бриллиантовым блеском бижутерию. Слежки за ним не было, да он ее и не ждал: Зимин слишком долго жил спокойно, будучи в ладах со всеми, и успел изрядно обрасти мхом. Ему требовалось время, чтобы по достоинству оценить предпринятый Глебом маневр. Сейчас он, наверное, сидел, ковыряя в ухе, на прежнем месте и мучительно старался понять, что это было: чистая случайность или звоночек, предвещающий неведомые пока неприятности?

Забравшись в остывшую машину, Глеб запустил двигатель и переставил автомобиль таким образом, чтобы, никому не мозоля глаза, хорошо видеть парадное крыльцо только что покинутого здания. Дом был двухэтажный, аккуратно оштукатуренный, накрытый двускатной крышей из металлочерепицы веселенького травянисто-зеленого цвета и со стеклопакетами в окнах. Неширокий проезд между ним и соседним домом — точно таким же, но далеко не так свежо выглядящим — был перегорожен коваными чугунными воротами затейливого рисунка. Что-то подсказывало Глебу, что ворота эти должны вскоре открыться. Он порылся в сумке и задействовал изъятое из тайника подслушивающее устройство. Горошина микрофона привычно легла в ушную раковину; повернув переключатель, Глеб услышал аппетитное бульканье жидкости, льющейся из бутылки в стакан.

Некоторое время Зимин молчал, развлекая Сиверова лишь мелкими звуками чисто бытового характера: скрипом кресла, гулкими глотками, щелканьем зажигалки, протяжными вздохами, вызвавшими в воображении Глеба образ изнемогающего от страсти племенного быка, шелестом бумаг («Карту, наверное, разглядывает», — подумал Слепой) и прочей не имеющей отношения к делу ерундой. Потом щелкнула какая-то клавиша, и голос Зимина отрывисто бросил: «Машину».

— Вот это правильно, — вполголоса сказал Глеб. — А то Сан Саныч вернется, а партнера по лесозаготовкам нет…

Он отключил микрофон, укрепленный на обратной стороне крышки Зяминого стола, и задействовал тот, что лежал у Зимина в кармане. Слышимость ухудшилась, но ненамного. Когда в наушнике послышался деликатный стук дверцы и обращенное к водителю: «В горотдел, к Журавлику», Глеб снова запустил двигатель своей машины. Зимин действовал, как посредственный актер, восполняющий недостаток таланта усердием и старательно следующий каждой букве сценария. Решение, принятое им, было продиктовано ему Сиверовым, выступившим в роли сценариста. В самом деле, когда к тебе в офис является какой-то, как принято выражаться в определенных кругах, мутный фраер, одетый, как чучело, и пытающийся при этом выглядеть крутым московским бизнесменом, это еще полбеды. В конце концов, фраера для того и существуют, чтоб обувать их в лапти. Но когда этот мутный тип открыто и нагло, явно держа тебя за лоха, не знающего, что творится у него прямо под носом, проявляет интерес к месту, загадка которого давно беспокоит многих серьезных людей, в том числе и тебя самого, — тут поневоле потянет провентилировать этот вопрос с человеком, сведущим в подобных вещах. Кто быстрее и оперативнее всех может выяснить, с кем приходится иметь дело? Ясно, кто — начальник милиции. Особенно если ты давно с ним знаком, знаешь к нему подход и способен его заинтересовать…

Кованая решетка ворот плавно распахнулась, и на улицу выкатился, сверкая черным лаком, новенький «мерседес». Машина была хороша; честно говоря, Глеб сильно сомневался, что такая имеется хоть у кого-нибудь еще из обитателей автономии, включая президента. Старенький «форд», за рулем которого сидел Сиверов, конечно же, не был способен угнаться за этим немецким чудищем на прямой. Но Глеб и не собирался висеть у него на хвосте, поскольку и без того прекрасно знал, куда направляется господин лесопромышленник.

Джип с охраной, этот неизменный атрибут богатства и власти, отсутствовал. Да, Зимин действительно чувствовал себя здесь как дома и никого не боялся. Если бы Глеб и впрямь намеревался ограничиться лишь выполнением порученного генералом Прохоровым задания, сделать работу было бы проще простого. Он мог шлепнуть Зяму в любой момент — да вот хотя бы во время исторической встречи у него в кабинете, куда оказалось на удивление легко проникнуть, — и спокойно уйти, оказавшись вне пределов досягаемости раньше, чем секретарша обнаружила бы, что у ее шефа прорезался во лбу третий глаз. Глеб предполагал, что то же справедливо и в отношении остальных его клиентов. Да, если бы дело ограничивалось только тем, о чем они условились с Прохоровым, управиться можно было бы денька за три, максимум четыре…

Дав «мерседесу» скрыться за углом, он тронул машину с места и вскоре припарковал ее неподалеку от городского отдела милиции. Разговор, состоявшийся в кабинете подполковника Журавлева, оказался для Слепого весьма познавательным: в нем, помимо мутных москвичей, которых необходимо в кратчайшие сроки прояснить и вывести на чистую воду, упоминались также квадрат Б-7 и покойный мэр, Константин Захарович Губарев. Оказывается, подполковник Журавлев был почти на сто процентов уверен, что вертолет разбился не там, где его обнаружили, а где-то в другом месте — вероятнее всего, в пресловутом квадрате, который Губа намеревался осмотреть с воздуха. Подполковник говорил об этом с плохо скрытым раздражением; похоже, они с Зямой обсуждали этот вопрос уже не впервые, и выказываемый собеседником осторожный скепсис Журавлева просто бесил. Окончательно он взбеленился при упоминании о каких-то пришельцах, каковое упоминание здорово смахивало на дежурную хохму, имеющую хождение в узком, строго ограниченном кругу посвященных лиц. В любой достаточно тесной, существующей на протяжении десятилетий компании есть такая шутка, повторяемая буквально при каждой встрече. Касается она, как правило, чьей-нибудь забавной слабости или нелепого происшествия, о котором его герой был бы рад забыть и непременно забыл бы, если б не друзья. Так вот, когда Зимин явно не впервые помянул пришельцев, подполковник Журавлев буквально взорвался.

— Да пошел ты!.. — заревел он так, что Глебу пришлось поспешно выдернуть из уха микрофон во избежание разрыва барабанной перепонки. — Что вы привязались ко мне с этими пришельцами?! Пришельцы — это хорошая тема под водку. А Губу, чтоб ты знал, сбили не лазером и не каким-нибудь там пси-лучом, а выстрелом из гранатомета! Если ты кому-нибудь сболтнешь, я сначала от всего откажусь, а потом шлепну тебя своей собственной рукой, понял? Никто ничего не докажет, тот кусок обшивки, в котором дыра, мы уже захоронили, как ядерные отходы, — так захоронили, что ни одна сука не найдет… Вот тебе, блин, и пришельцы!

Пользуясь преимуществами односторонней радиосвязи, Глеб длинно присвистнул. Да, генерал Прохоров был абсолютно прав, полагая, что здесь давно пора навести порядок. Такая необходимость действительно назрела, раз уж охране «Барсучьей норы» пришлось пустить в ход гранатометы и завалить не кого-нибудь, а столичного мэра, летящего на вертолете «Скорой помощи»!

Он грустно покивал головой. Все-таки секретность имеет какие-то пределы, и, если этими пределами пренебречь, если переступить границу, отделяющую желаемое от действительного, тайна, которую ты пытаешься скрыть, начинает выпирать, как шило из мешка. Черт подери! Ну что вам стоило сложить эти краденые деньги в какой-нибудь бункер, заварить дверь и выставить самую обыкновенную охрану? Накрутили бы вокруг, как водится, колючей проволоки, поставили бы шлагбаум с табличкой «Проход и проезд запрещен», посадили бы в будку рядом со шлагбаумом автоматчика — и дело в шляпе! Никому и в голову не пришло бы задавать какие-то вопросы и тем более совать свой любопытный нос за периметр. Мало ли что охраняет солдатик срочной службы! Хозяйство у армии большое, и там, за шлагбаумом, может оказаться что угодно — от хранилища авиабомб до склада солдатских подштанников образца одна тысяча девятьсот тридцать шестого года.

Так нет же! Это ведь не подштанники и не бомбы, это — деньги! А раз так, раз кругом, как вы твердо убеждены, сплошное ворье, значит, надо сделать вид, что никакого секретного объекта нет — вообще нет, в принципе. На самом-то деле, конечно, все это наверняка существует — и бетонный бункер, и заваренная от греха подальше дверь, и часовой с автоматом, только это не солдатик срочной службы, а матерый волчище, краповый берет, профессионал без биографии и послужного списка, обученный только одному — без промаха стрелять на поражение во все, что движется.

А то как же! Ведь если не напустить тумана, если просто поставить железные ворота со звездой и срочника с автоматом, какой-нибудь дурак генерал, проезжая мимо, может захотеть проинспектировать данный объект. То-то он обрадуется, сунув нос в хранилище!

Вот вы и постарались все засекретить глубже, чем новейшую военно-техническую разработку. Тут-то шило и полезло из мешка. Сначала были просто слухи, а потом… Потом в поросшем густым лесом болотистом квадрате, где, по идее, ничего нет, начали пропадать люди, как случайные, так и те, кто пришел туда намеренно, желая проверить слухи. Потому что краповый берет, которому приказано охранять объект и ни в коем случае не обнаруживать себя, не станет кричать: «Стой, кто идет!» Он просто выстрелит из кустов или пустит в ход нож, а потом аккуратно приберет за собой. Был человек — нет человека, а нет человека — нет и проблемы… И вот, когда регулярные исчезновения людей на одном и том же участке леса стали заметными, интерес к квадрату Б-7 — тот самый интерес, возникновение которого вы, умники, так стремились предотвратить, — начал расти как снежный ком.

Некоторое время Зимин молчал, переваривая сообщение о том, что Губарева прикончили, сбив его вертушку из гранатомета. Потом он протяжно вздохнул, крякнул и спросил:

— У тебя водка есть, начальник?

— Нету, — угрюмо буркнул в ответ подполковник Журавлев.

— Ну что ты врешь? — усталым голосом сказал Зимин. — От тебя же разит, как из бочки, а туда же — нету…

— Потому и нету, — логично возразил начальник милиции.

— А, тогда ясно… — Зимин снова крякнул и, судя по звуку, побарабанил пальцами по столу. — Гонца, что ли, послать? Нет, к черту. Все это надо сначала обдумать. На трезвую, мать ее, голову…

— Вот именно, — проворчал Журавлев.

— Ты москвичей проверить не забудь, — напомнил Зяма. — Не нравится мне, что столичных фраеров сюда потянуло. Лес он будет валить… Похоже, уже и в Москве про наши дела пронюхали.

— Знать бы еще, что это за дела такие, — с тоской в голосе подхватил Журавлев.

— Боюсь, что лесопромышленников этих мутных Сенатор сюда намылил, — пропустив его реплику мимо ушей, продолжал Зимин. — Неймется ему, понимаешь…

— Разберемся, — безо всякого энтузиазма пообещал Журавлев.

— Ну, тогда я пошел. Только ты, начальник, больше не пей. Ну, хотя бы до вечера.

— Иди-иди. Он меня еще учить будет… Давно в обезьяннике не куковал?

— Ох, давно! — с ностальгической мечтательностью воскликнул Зимин. — А помнишь, как бывало?..

— Помню, — деловым тоном сообщил Журавлев. — Да мне и помнить не надо. Дела в архиве, а там все очень подробно записано.

— Но-но, потише, писатель! — шутливо воскликнул Зимин. Глеб усмехнулся, поскольку хорошо представлял цену этой шутливости. — Писать не один ты умеешь, не забудь!

— Помню, — все тем же будничным, деловым тоном сказал начальник милиции. — Потому дела и в архиве, а не… Ну, сам понимаешь. Не в суде.

Они немного посмеялись над этой шуткой, которая вовсе таковой не являлась. Зимин, несмотря на то что собрался уходить, провел в кабинете еще некоторое время — ровно столько, сколько понадобилось Журавлеву, чтобы отдать необходимые распоряжения. Глеб оценил деловую хватку Василия Николаевича: хорошо, по всей видимости, зная начальника милиции, он постарался убедиться, что его просьба будет выполнена раньше, чем подполковник напьется до потери сознания.

Когда в наушнике послышался стук закрывшейся двери и тяжелые шаги по гулкому милицейскому коридору, Глеб посмотрел на часы. Было, конечно, интересно, что еще предпримет Зяма, но время уже поджимало. Над городом стремительно сгущались ранние сумерки короткого пасмурного дня, а у Глеба еще оставались дела, которые следовало закончить до того, как Якушев вернется в гостиницу. Кроме того, Зимин почти наверняка воздержится от каких-либо решительных шагов, пока полностью не уяснит обстановку. Глеб вынул из уха микрофон, отключил аппаратуру, завел двигатель и покатил в Дубки, на свою новую конспиративную квартиру. Вскоре ему предстояло сюда переселиться; он мог бы сделать это прямо сейчас, но лучше было немного потерпеть и хорошенько запутать майора.

Переодеваясь из недавно купленного «бизнесменского» обмундирования в свои старые, привычные и удобные вещи, Глеб подумал, что генерал Потапчук наверняка счел бы его поведение мальчишеским. Впрочем, поворчав, Федор Филиппович рано или поздно согласился бы с тем, что прямая далеко не всегда является кратчайшим путем между двумя точками. Даже в геометрии данная аксиома верна далеко не всегда, а уж в отношениях между людьми… В отношениях с людьми и, в частности, в своей работе Федор Филиппович и сам очень редко действовал напрямик. Именно благодаря этому свойству генеральской натуры в распоряжении Глеба Сиверова в данный момент и находилась вот эта квартира со всем ее воистину неоценимым — не считая мебели, конечно, — содержимым.

На выезде из микрорайона Слепой остановил машину напротив коммерческой палатки и приобрел две бутылки водки. Качество данного продукта вызывало у него серьезные сомнения и даже опасения, однако капризничать он не стал, поскольку все равно не собирался употреблять этот продукт внутрь. Оставив «форд» за углом, он вошел в гостиницу, поинтересовался у приветливой регистраторши, не вернулся ли еще его сосед по номеру, узнал, что нет, не вернулся, и, получив ключ, поднялся наверх. В номере он первым делом вылил полторы бутылки водки в унитаз и спустил воду. Потом надел перчатки, пропитал водкой носовой платок и в течение четверти часа тщательно протирал им все, к чему прикасался или хотя бы теоретически мог прикоснуться, в том числе и обе водочные бутылки. По окончании этой работы в номере вообще не осталось отпечатков пальцев, не считая тех, что оставила в труднодоступных местах гостиничная обслуга, занимаясь уборкой или двигая мебель. Протертые водкой поверхности издавали соответствующий запах; Глеб прополоскал водкой рот, втер немного в волосы и кожу лица, забросил потемневший от грязи, влажный носовой платок в самый темный угол платяного шкафа, а потом сел за стол и, все еще не снимая перчаток, выкурил пару сигарет. Окурки он потушил прямо об стол, игнорируя стоявшую рядом пепельницу, и бросил на ковер. Затем разложил в художественном беспорядке бутылки — одну пустую, другую с остатками содержимого на дне — и наконец-то позволил себе снять перчатки.

Услышав, как поворачивается ручка входной двери, Глеб бросился лицом вниз на кровать и захрапел. Якушев вошел, постоял немного над тем, что казалось ему бесчувственным телом, а потом вслух обозвал Глеба свиньей (в его голосе наряду с вполне понятным отвращением звучали нотки превосходства, чуть ли не торжества), сплюнул и гордо удалился — надо полагать, в ресторан, наверстывать упущенное. Дверь он на этот раз запер снаружи, прихватив ключ с собой.

Услышав, как дважды щелкнул замок, Сиверов бесшумно вскочил с кровати и начал действовать — внешне неторопливо, а на самом деле с той продуманной быстротой, которая не допускает ни одного лишнего движения и неизменно оказывается намного эффективнее любой, даже самой лихорадочной, суеты. Он подобрал и спрятал в карман окурки, надел куртку, с отвращением натянул влажные, издающие резкий запах водки перчатки, выключил свет и подошел к окну. Окна в гостинице, к его огромному удовлетворению, уже успели заменить на пластиковые, что позволяло сэкономить массу времени, которое в противном случае пришлось бы потратить на возню с замазанными намертво присохшей краской шпингалетами и бумагой, которой на зиму заклеивают щели в рамах. Глеб открыл окно, выставил голову наружу и огляделся. Перед гостиницей, на его счастье, никого не оказалось; мимо проехала машина, разминулась со встречной и скрылась за углом. Глеб поднял с пола стоявшую наготове сумку со своими нехитрыми пожитками (не то чтобы они были ему чересчур дороги, но и оставлять их здешним ментам в качестве вещественных доказательств не хотелось), старательно прицелился и бросил ее в сугроб. Глеб подумал, не прыгнуть ли ему следом, но решил не рисковать. Третий этаж — пустяк, но под окном останутся слишком уж красноречивые следы, да и глаз вокруг предостаточно. Одно дело — упавшая откуда-то сверху сумка, и совсем другое — прыгающий из окна сорокалетний мужик…

Секунд тридцать он потратил на возню с замком: пятнадцать ушло на то, чтоб его открыть, и еще столько же — на то, чтобы закрыть. Никого не встретив, он прошел длинным коридором и спустился по лестнице на первый этаж. Приветливая регистраторша представляла собой серьезную проблему именно в силу своей приветливости и разговорчивости. Память у нее профессиональная, и она не прочь поболтать, ответить на вопросы — даже на вопросы постояльцев, не говоря уже о тех, которые задают хмурые; люди в милицейских мундирах…

Ему повезло: в фойе было полно народу, каких-то шумных, пестро одетых подростков. Было их человек двадцать. Задерганная дама средних лет, по виду учительница, держа в руках расползающуюся стопку каких-то перепутанных бумаг, пыталась одновременно общаться с регистраторшей и держать в узде это боевое подразделение гуннов. Гунны, надо понимать, приехали на экскурсию. Глеб не стал гадать, почему их не разместили в спортзале какой-нибудь школы, а просто, воспользовавшись ситуацией, незаметно проскользнул через холл и вышел на улицу.

Несмотря на близость весны, вместе с темнотой вернулся мороз. Ледяной воздух резал лицо, как скальпель хирурга, и Сиверов невольно вспомнил водителя «уазика», который подбросил их до города и жаловался, что из-за высокой влажности мороз в здешних краях переносится намного труднее, чем в других местах. Направляясь туда, где лежала в сугробе его сумка, Глеб озадаченно качал головой: они с Якушевым сошли с поезда сегодня утром, около восьми, а казалось, что с тех пор минула, самое меньшее, неделя.

Сумка была на месте. В принципе, Глеб не слишком расстроился бы, обнаружив, что ее уже кто-то успел приватизировать. Внутри не было ничего ценного, если, конечно, не считать бритвенного станка, подаренного ему Ириной. Мысленно произнеся это имя, Сиверов почувствовал прилив нежности и беспокойства и тут же, не задумываясь, автоматически возвел вокруг воспоминаний о жене непроницаемый барьер: время для грусти сейчас было, мягко говоря, не самое подходящее.

Он дошел до машины, сел в нее и, ничем не рискуя, перегнал «форд» поближе к гостинице. Здесь он затянул ручной тормоз, закурил и стал ждать. Двигатель он выключать не стал, чтобы не замерзнуть. Впрочем, долго ждать ему не пришлось: сигарета еще не успела догореть, когда перед гостиницей остановился автобус с закрытыми прочной металлической сеткой окнами и ветровым стеклом. Он понаблюдал, как из автобуса горохом сыплются вооруженные омоновцы, убедился, что их интересует именно гостиница, мысленно пожелал Сан Санычу всего наилучшего, отпустил ручник, включил передачу и покатил в сторону окраинного микрорайона Дубки — устраиваться на новом месте.

Ресторан, как и гостиничный номер, его приятно удивил. Он был чистенький, уютный, заново отделанный, с приветливой расторопной обслугой и, похоже, с неплохой кухней. Народу было немного; майор сделал заказ, закурил и откинулся в удобном кресле, благодушно озираясь по сторонам. Несмотря на безвременную кончину первого лица города, на эстраде распинался ансамбль — тоже, между прочим, вполне приличный, особенно для провинции, — и, ощупывая взглядом точеную фигурку молоденькой певички, Якушев пришел к выводу, что заправляет этим приятным местечком человек небедный и деловой, наподобие Зимина или кого-то еще из той же веселой компании.

Ему принесли коньяк. Официантка была молодая, маленькая, курносая и с чуть раскосыми глазами, явно из местных, на что указывал и ее смешной акцент, к которому Якушев никак не мог привыкнуть. Ее выкрашенные в платиновый цвет волосы пребывали в противоречии с темными густыми бровями, но улыбка у девчонки была премилая, а ножки, грудь и все прочее — выше всяких похвал. Якушев перебросился с ней парой-тройкой фраз; более длительной беседе мешали два обстоятельства: производимый ансамблем шум и голод, испытываемый майором и не позволяющий ему надолго задерживать человека, который должен принести еду. Впрочем, даже пары шутливых реплик Якушеву хватило, чтобы сделать вывод, что девчонка сговорчива и не откажется подняться в номер, чтобы заработать пару лишних сотен в дополнение к чаевым. Майор, как обычно, упустил из виду то обстоятельство, что к такому выводу он приходил всякий раз, побеседовав с незнакомой женщиной, и что в большинстве случаев вывод этот оказывался ошибочным. Разумеется, на свете полным-полно сговорчивых, жадных до денег девчонок, стремящихся подороже продать свое тело, пока оно не утратило остатки привлекательности. Но непрезентабельная внешность майора Якушева и его потасканный внешний вид могли вдохновить на такой подвиг разве что привокзальную проститутку, чего не склонный к самокритике Сан Саныч ни в какую не желал признавать.

Проводив официантку долгим взглядом, который даже не раздевал, а прямо-таки ввинчивался в самые аппетитные и интимные складки ее фигуры, Якушев крякнул и вплотную занялся коньяком. Пьяницей он не был, а тонким ценителем крепких напитков не являлся и подавно; с сибаритской медлительностью потягивая отдающее сивухой коричневое пойло, на бутылку с которым кто-то не постеснялся налепить пять звездочек, майор наслаждался заслуженным, как ему казалось, отдыхом.

На дне его бокала остался еще глоток той дряни, которую тут выдавали за коньяк, и он уже начал подумывать о том, чтобы заказать еще, когда в дверях обеденного зала появилась монументальная — что называется, ломом не убьешь — фигура. Человек почти двухметрового роста, одинаково широкий как в плечах, так и пониже спины, стоял, широко расставив ноги в высоких армейских башмаках и красноречиво положив правую ладонь на кобуру, которая была у него сдвинута на живот, как у эсэсовца. На человеке была темная униформа с нашивками, свидетельствующими о его принадлежности к славному российскому ОМОНу, и легкий черный бронежилет. Светлые волосы на массивном черепе были острижены коротким ежиком, на широком, изрытом оспинами лице с вдавленной переносицей не было ровным счетом никакого выражения, как не бывает его на дульном срезе пулемета или лобовой броне танка.

Из-за спины этого персонажа, профессиональная принадлежность которого была бы очевидна даже в том случае, если бы он ввалился в ресторан нагишом, без кобуры, нашивок и всего прочего, разбегались двумя быстрыми ручейками, беря зал в кольцо, вооруженные люди в черных масках. «А тут, оказывается, весело», — слегка напрягаясь, подумал Якушев. Паспорт на чужое имя у него был в полном порядке, но вот все остальное…

Клавишник ансамбля сфальшивил, певичка испуганно пискнула и замолчала, тарелки ударной установки лязгнули в последний раз.

— Всем оставаться на местах, — сказал в наступившей тишине стоявший в дверях художественный руководитель местного «маски-шоу». — Приготовить документы для проверки.

Голоса он не повышал, но слышно его было превосходно. Якушев наблюдал за ним с острым профессиональным интересом и невольным уважением: этот тип вполне внушительно смотрелся бы даже на пороге модного московского найт-клаба. Впрочем, уж в мордоворотах матушка-Русь сроду не испытывала недостатка. Эти славянские шкафы с куриными мозгами, по мнению майора Якушева, производились тысячелетиями, на протяжении которых мускульная сила была важнее ума; будучи, по сути, такой же тупиковой ветвью эволюции, как динозавры, они, как и древние ящеры, впечатляли своей мощью.

Еще майор думал о том, что здесь, в глубинке, ОМОН действует как-то уж очень деликатно. В Москве все посетители шалмана давным-давно лежали бы мордами в пол… Хотя, с другой стороны, это ведь не молодежная дискотека, где практически в открытую торгуют наркотиками, а гостиничный ресторан, куда спускаются поужинать командировочные. Других-то приезжих в эту дыру калачом не заманишь… Тогда какого дьявола вообще сюда вперся ОМОН? Ищут кого-нибудь? Вполне возможно. У них ведь мэр коньки отбросил, причем при обстоятельствах, вызывающих у начальника милиции Журавлева подозрения самого мрачного свойства…

Пока майор размышлял, рука его, действуя сама по себе, залезла во внутренний карман пиджака и выложила на скатерть паспорт. С ОМОНом шутить не следует, будь ты хоть генералом ФСБ. Чувства юмора у этих ребят нет вообще, по крайней мере на работе, а дерутся они хорошо. Причем, что характерно, сначала врежут, а уж потом начинают выяснять, что ты за птица…

Высокая фигура, пахнущая сукном, ременной кожей и оружейной смазкой, возникла рядом с его столиком, придерживая одной рукой висящий на боку автомат. Майор отставил недопитый бокал и подал паспорт, предупредительно открыв его на странице с фотографией. Поблескивающие в прорезях трикотажной маски глаза внимательно изучили документ, несколько раз переместившись с фотографии на лицо Якушева и обратно.

— Гражданин Вахрушев?..

— Александр Александрович, — сказал Якушев, подхватив красноречиво повисший в воздухе конец фразы.

— Придется пройти, — сказал омоновец, преспокойно пряча майорский паспорт куда-то под бронежилет.

— А в чем, собственно, дело? — спросил майор, хотя знал, что задавать омоновцам вопросы — занятие не только бесполезное, но и опасное для здоровья.

— Вам помочь? — как и следовало ожидать, вопросом на вопрос ответил человек в маске.

— Не стоит, — отказался майор. — Уж лучше я как-нибудь сам…

Несмотря на это заявление, когда Якушев встал из-за стола, омоновец крепко взял его за руку выше локтя и не отпускал, пока под взглядами всех присутствующих они не пересекли обеденный зал. В вестибюле майора весьма бесцеремонно обыскали — ноги шире плеч, поднятые руки упираются в стенку, корпус сильно наклонен вперед. Быстро, профессионально его ощупали с головы до пят. Висевшая под мышкой у майора «беретта» была встречена чьим-то одобрительным возгласом, который сопровождался несильным, но очень болезненным ударом по майорским почкам.

— Я майор ФСБ! — понимая, что все пропало, пискнул неравнодушный к состоянию своих внутренних органов Якушев.

— Разберемся, что ты за майор, — пообещали ему с оттенком недоверия и угрозы.

Несмотря на отчаяние, в котором он пребывал (ну надо же было так глупо вляпаться!), Якушев заметил, что, кроме него, в вестибюль никого не вывели. Пока длился обыск, омоновцы успели покинуть обеденный зал. По всему выходило, что догадка майора была верна: они искали какое-то конкретное лицо и, судя по всему, уже его нашли. Этим лицом был он, майор Якушев.

Тут было о чем подумать. В возможность утечки информации о характере его задания майор по-прежнему не верил. Тогда получалось, что местные менты просто искали на всякий случай козла отпущения, на которого можно повесить смерть Губарева, если выдвинутая ими липовая версия о столкновении с ЛЭП не пройдет. Шагая в наручниках к омоновскому автобусу, Якушев начал прямо на ходу анализировать ситуацию.

Все, конечно, погано, но исправимо. Да, ему придется засветиться в качестве офицера ФСБ, чтобы не угодить на нары. Но как только его выпустят — а произойдет это сразу же по установлении его личности, — он свяжется с Прохоровым и обо всем ему доложит. В восторг этот доклад Павла Петровича, конечно, не приведет, но деваться будет некуда, и он примет меры. Один-два звонка, и инцидент будет исчерпан: о майоре Якушеве просто забудут, как будто он вообще никогда не попадал в поле зрения правоохранительных органов этой игрушечной республики. Даже Журавлев забудет, потому что ему прикажут, хотя уж кому-кому, а ему о Якушеве забывать не следовало бы… Великая все-таки сила — «профсоюз»! Кто работает на него, тому нечего опасаться, а кто пытается ему противостоять — просто дурак, причем из тех, что долго не живут…

Воодушевленный этими мыслями (о судьбе генерала Скорикова, который как раз был активным участником «профсоюзного» движения и именно через это активное участие отдал богу душу, Якушев, конечно, вспомнил, но тут же постарался забыть), он коршуном налетел на командира омоновцев, как только тот вслед за ним вошел в автобус. Поскольку в числе изъятых у задержанного вещей обнаружилось удостоверение офицера ФСБ, заточение Якушева продлилось ровно столько времени, сколько потребовалось омоновцу на уяснение этого простого факта. После чего автобус был остановлен, а Якушев с подобающими извинениями освобожден от наручников и выпушен на волю. От предложения подбросить его обратно к гостинице он отказался, благо автобус успел проехать от силы полтора квартала. Прощаясь с командиром ОМОНа, майор с некоторым удивлением заметил, что тот выглядит вполне довольным, как будто это не от него только что ускользнула, напоследок обозвав его болваном, законная, казалось бы, добыча.

Это было так странно, что Якушев ломал голову над этим всю обратную дорогу. Дойдя до гостиничного крыльца, он решил, что это ему просто почудилось, и выкинул из головы. Он решил подняться в номер, посмотреть, как там его подопечный, и только после этого позвонить генералу Прохорову.

Наверху его поджидал очередной сюрприз — ясное дело, неприятный. В номере царил дикий разгром, оставляемый, как правило, только раздосадованными ментами, которые проводят обыск и никак не могут найти искомое. Все постели были перевернуты и сброшены на пол, содержимое дорожной сумки Якушева разбросано по всей комнате, на белой рубашке красовался серо-коричневый отпечаток подошвы примерно сорок шестого — сорок седьмого размера, привезенный из Москвы блок сигарет бесследно исчез, а очки для чтения, которые Якушев, по-детски стесняясь своей близорукости, надевал лишь тогда, когда его никто не мог в них увидеть, растоптанные в лепешку, лежали у самого входа.

Но хуже всего было другое: Слепой исчез тоже. Исчез он сам, исчезла его сумка, и даже оставленная им на полу тара из-под вылаканной водки исчезла без следа, как будто этот наемник майору Якушеву просто приснился.

Учитывая состояние, в котором майор оставил своего подопечного, уходя в ресторан, можно было не сомневаться, что в данный момент он пребывает в милицейском обезьяннике. На какое-то время майора одолели сомнения: если Слепой в ментовке, куда подевались бутылки? Их исчезновение имело бы смысл, если бы кто-то интересовался отпечатками пальцев человека, который из них пил. Но если обладатель упомянутых отпечатков сидит за решеткой и находится в полном твоем распоряжении вместе со всеми своими пальцами, какой смысл уносить из номера бутылки? Разве что в надежде обнаружить на них заодно и отпечатки пальцев соседа… Или кто-то из проводивших обыск ментов параллельно с выполнением служебных обязанностей промышляет сдачей стеклотары?

Но Якушеву в данный момент было не до решения логических задач. Грязно выругавшись, он отшвырнул ногой лежавший на боку посреди комнаты стул, присел на краешек разоренной кровати и, вынув из кармана мобильный телефон, стал звонить генералу Прохорову.