Масонская касса

Глава 15

Сине-белая милицейская «Волга» с мигалкой на крыше стояла на обочине. Издалека завидев ее, водители предусмотрительно сбрасывали скорость, а проехав мимо, моргали фарами встречным машинам, предупреждая о милицейской засаде. То обстоятельство, что сотрудника ГИБДД с радаром нигде не было видно, ничего не значило: сейчас нет, а через минуту выскочит, как чертик из табакерки, и начнется… Короче, береженого Бог бережет.

Из-за поворота показался идущий на большой скорости «мерседес» — широкий, длинный, приземистый, с включенными, несмотря на хорошую видимость, фарами. Плавно снизив скорость, он свернул к обочине и остановился в метре от милицейской машины. Водитель, в силу укоренившейся в давние времена привычки продолжавший щеголять в кожаной куртке, выскочил наружу, быстро, профессионально огляделся по сторонам и только после этого распахнул заднюю дверь. Подполковник Журавлев, который сидел за рулем «Волги» и наблюдал за этой процедурой в зеркало заднего вида, подождал, пока Зимин выберется наружу, и только после этого тоже открыл дверь. Раскраска раскраской, погоны погонами, а Зяму по-прежнему окружают закаленные в стычках с конкурентами, совершенно отмороженные быки, у которых вместо мозгов одни рефлексы. Покажется ему, что хозяину угрожает опасность, он и пальнет. Как стреляет охрана Зимина, Журавлев знал не понаслышке; вероятность того, что водитель «мерседеса» выстрелит в него, начальника городской милиции, была ничтожно мала, но она сохранялась, и подполковник не собирался давать этим бандитам шанс даже случайно попортить ему эпителий. Поэтому, прежде чем высунуться наружу, он сделал небольшую паузу, держа дверь открытой. Водитель, сволочь такая, смотрел на отрытую дверь без всякого выражения, держа правую руку за лацканом куртки, пока Зимин не положил ему ладонь на плечо и не подтолкнул в сторону машины. Но и тогда этот пес не сел, как ему было велено, за руль, а лишь сделал вид, что собирается сесть — взялся одной рукой за верхний край дверцы, а другой за крышу, слегка пригнулся да так и остался стоять, благо хозяин уже прошел мимо и не видел, что творится у него за спиной.

Журавлев выбрался из машины, кивнул Зимину, а водителю крикнул:

— Цел будет твой шеф! Спрячься ты от греха, пока я тебя не упрятал!

Он махнул Зяме рукой, приглашая того в свою машину. Зимин, к счастью, не стал артачиться и спокойно уселся на переднее сиденье.

— Чем у тебя тут воняет? — недовольно вертя носом, вопросил он, когда подполковник втиснулся за руль и захлопнул дверь. — Навоз вы курите, что ли?

— Хрен, завернутый в газету, заменяет сигарету, — рассеянно сообщил ему Журавлев, вынимая из кармана пачку «Тройки».

Покосившись на эту пачку, Зимин поспешно выдернул откуда-то из-под пальто длинную тонкую сигару, прикурил от бензиновой зажигалки и только после этого дал огня подполковнику. Журавлев на палец опустил стекло, чтобы вытягивало дым, и глубоко, нервно затянулся. В зеркале заднего вида маячил водитель Зимина, который так и не сел за руль, а, поставив торчком воротник куртки, растопырив руки и ежась на пронизывающем насквозь ветру, прохаживался взад-вперед вдоль забрызганного слякотью борта «мерседеса».

Пролетающие мимо машины теперь не снижали скорость: обитающий в придорожных кустах сине-белый хищник уже поймал жирную добычу, и, пока он ее потрошил, остальная дичь могла его не опасаться. Так, по крайней мере, это выглядело со стороны, и проезжающие водители наверняка сочувственно и вместе с тем злорадно улыбались при виде этой картины: огромный черный «мерин», сиротливо приткнувшийся позади милицейской «Волги». Сочувствие относилось к собрату-водителю, угодившему в лапы дорожного патруля, а злорадство — к ворюге, разбогатевшему за чужой счет и свысока плюющему на все законы, в том числе и на правила дорожного движения. Вот и пойми ее, загадочную русскую душу! Ведь и сочувствие их, и злорадство адресованы одному и тому же человеку…

— Ты что, не мог нормальную машину взять? — вторя его мыслям, проворчал Зимин. — Замучили уже фарами мигать, не дорога, а какая-то дискотека с цветомузыкой…

— Не о том волнуешься, — сказал ему Журавлев.

— Вот как? — Зимин тяжело завозился на сиденье, садясь вполоборота к подполковнику. — Узнал что-нибудь?

— Да тут и узнавать нечего, — сказал начальник милиции. — Проверили у одного из них документы, а он — майор ФСБ…

— Ну?! — поразился Зимин. — А второй?

— Второй, надо думать, тоже.

— Что значит «надо думать»?

— А то и значит! Свалил он, ясно? Как и не было… И в номере все отпечатки пальцев стерты — везде, даже в сортире. Намочил носовой платок водкой, чтоб наверняка, и стер. Вот и кумекай, зачем он к тебе приходил, этот твой лесопромышленник. Учти, если что, я с тобой незнаком.

— Угу, — рассеянно отозвался Зимин, морща простиравшийся до самого затылка лоб. — Естественно, а то как же… Только учти, мент, этот номер у тебя не пройдет. Не знаю, чем я им не угодил, не знаю, что им тут надо, а вот зачем он ко мне в кабинет вперся — таки да, знаю. Вот, гляди.

Он полез в карман и протянул Журавлеву на открытой ладони крошечный металлический предмет, похожий на батарейку от наручных часов. Журавлев испуганно отпрянул, с первого взгляда узнав передающий микрофон.

— Не шарахайся, — успокоил его Зимин. — Раньше надо было шарахаться, а теперь чего уж…

Приглядевшись, подполковник слегка расслабился. Микрофон выглядел так, словно по нему сильно ударили молотком. Заметив, что ему полегчало, Зимин усмехнулся. Он никак не мог взять в толк, как такое чучело дослужилось до подполковника и, более того, стало начальником милиции. Неужто во всей республике не нашлось мента, способного сложить два и два так, чтоб в итоге получилось четыре, а не семь с четвертью?!

— Полез это я вчера в карман зажигалку искать, — продолжал он с той самой смесью сочувствия и злорадства, которую испытывали водители проезжавших мимо машин при виде его будто бы плененного «мерседеса», — а там вот эта хреновина. А под столом — еще одна. Ту он присобачил, пока мы разговаривали, а эту подбросил, когда карту смотрели. Смекаешь, к чему я клоню? Наш с тобой вчерашний разговор у тебя в кабинете он до последнего словечка слышал, так что объяснять, с кем знаком, а кого впервые видишь, ты, мент, будешь прокурору.

Последнюю фразу можно было не произносить: Журавлев уже и так все понял, о чем свидетельствовала его позеленевшая, вытянувшаяся физиономия с вытаращенными от ужаса глазами.

— Что, начальник, несладко? — подлил масла в огонь жестокосердный Зяма. — Думал ли ты когда-нибудь, кто конец твоей карьеры будет таким бесславным, а главное, скорым? Вот они… как его… злонравия достойные плоды! А ты говоришь — давай по телефону, давай по телефону… Откуда ты знаешь, что твой телефон не слушают?

— Что же делать? — по-бабьи всплеснув руками, пролепетал совершенно деморализованный подполковник. — Делать-то что теперь?

— Снять штаны и бегать, — предложил Зимин. — Думать надо, начальник! Больше думать и меньше пить, а то распустил язык…

Он посмотрел на Журавлева и понял, что думать тот не будет — по крайней мере, сейчас, когда его мыслительные способности парализованы ужасом. Зимину и самому было несладко, но первый шок он уже пережил, головы не потерял и мог размышлять. Этим он и занялся — вслух, потому что так было легче выстраивать логические цепочки без повторов, не зацикливаясь на какой-нибудь ерунде.

— По линии ФСБ за мной ничего не числится, — сообщил он Журавлеву. — Да за мной давно уже вообще ничего такого не числится. Кому об этом знать, как не тебе…

— Ну?

Реплика была бессмысленная, но Зимина порадовало уже то, что подполковник следит за ходом его размышлений.

— Если бы они копали под тебя, — продолжал Зяма, — то вряд ли стали бы это делать через меня. Как в песне поется: ты мне не друг и не родственник, ты мне заклятый враг… И что это за прикрытие такое — лесоразработки? Нет, начальник, мы с тобой их не интересуем. А интересует их, если хочешь знать мое мнение, квадрат Б-7…

Он сделал многозначительную паузу, но Журавлев лишь поморгал глазами и тупо повторил:

— Ну?

— Что-то там есть, в этом квадрате, — приняв окончательное решение объединиться перед лицом общей угрозы, напрямик заявил Зяма. — Что именно, они и сами не знают, иначе не стали бы затевать эту бодягу с лесоповалом. Может, даже твои пришельцы, в конце-то концов…

На этот раз упоминание о пришельцах вызвало у Журавлева не вспышку раздражения, а всего-навсего бледное подобие болезненной улыбки.

— Это вряд ли, — больным голосом произнес он, с сомнением качая головой.

— Да почему же?! Ты телевизор смотришь? Там прямо говорят: да, были аварийные посадки НЛО. И у нас были, и у американцев, и черт его знает где еще. Даже кинохронику показывали: советские ученые исследуют место аварии инопланетного космического корабля. Правда, грош цена такой кинохронике: лес видно, снег видно, солдат с автоматами видно, ученых тоже видно, а что они там на самом деле исследуют — ни хрена не видать… Так, может, и у нас тут прямо под боком тарелочка в болоте завязла?

— Хрень собачья, — без особой уверенности объявил слегка оклемавшийся подполковник. — Дался вам всем этот квадрат! Ну, вот ты, к примеру. Чего, скажи на милость, тебе не хватает? Чего тебе спокойно не живется? Тарелочка… На кой ляд она тебе сдалась, тарелочка твоя?!

— Ну, ты валенок, — сказал Зимин. — Тарелочка — это ж миллиарды баксов! Новые технологии, сплавы… Одни эксклюзивные интервью чего стоят!

— Размечтался, — заметил Журавлев.

— Ну ясно, мы не в Америке. Но неужто Родина за такую находку мне «спасибо» не скажет?

— Знаешь, сколько это «спасибо» весит? Девять граммов!

— Тоже правильно, — вздохнул Зимин. — Да нет, насчет тарелочки я, конечно, пошутил. Ты всем уже который год мозги керосинишь своими пришельцами, вот я от Тебя эту заразу и подхватил. Но что-то там есть, зуб даю!

— Откуда ты знаешь?

Некоторое время Зимин разглядывал его, по-птичьи склонив голову набок, явно взвешивая «за» и «против». Откровенничать с кем бы то ни было, особенно с ментами, он не привык, но случай был особый.

— От Губы, — признался он. — Он однажды по пьяни проболтался: Сенатор, мол, сильно интересуется квадратом Б-7, что-то там есть, в этом квадрате, что у него прямо дым из ноздрей… Мы тогда здорово набрались, — доверительно сообщил он, — прямо-таки до поросячьего визга. Губа, тот вообще был в отключке, наутро ничего не помнил, а потом все удивлялся, откуда мы с Костылем про этот квадрат узнали… Ну, теперь ты, — сказал он, немного помолчав.

— Что — я? — агрессивно переспросил подполковник.

— Откровенность за откровенность, — объяснил Зимин. — Колись, что тебе про этот квадрат известно. Учти, — добавил он, видя, что Журавлев не торопится открывать карты, — мы с тобой теперь в одной лодке. Мало ли что эти москвичи сюда не за нами приехали! Ты хоть помнишь, что вчера у себя в кабинете плел? А? То-то! Знаешь, как это называется? Сокрытие преступления. Да какого! Мэра укокошили, а начальник милиции хоронит прямые улики и делает удивленные глаза: несчастный, мол, случай… А в соучастники теракта не хочешь? Им-то что? Им, сам знаешь, лишняя палка в отчетности не помешает. Срубят мимоходом, да не одну, а сразу две: и нечистого на руку бизнесмена к ногтю взяли, и оборотня в погонах вычислили. Им — премия, а нам — пишите письма, сушите сухари. Так что свое умение глазки строить ты для следователя побереги. Мы с тобой сейчас на развилке: одна дорога — к дальнейшему процветанию, другая — в волчью яму… Тебе куда больше хочется — к процветанию или в яму?

Сигара у него догорела до самых пальцев. Зяма по привычке зашарил рукой по подлокотнику, отыскивая, надо полагать, кнопку электрического стеклоподъемника, не нашел, вспомнил, где находится, и с недовольной миной завертел архаичную никелированную ручку. Выбросив в окошко окурок, он поднял стекло, повернулся к Журавлеву и, в свою очередь, спросил:

— Ну?..

— Ну что «ну»? — вздохнув, сказал подполковник. — На самом-то деле ничего я про этот гребаный квадрат не знаю. Ей-богу, ничего! — истово повторил он, увидев появившееся на лице Зимина недоверчивое, скептическое выражение. — Знаю только, что соваться туда нельзя. Никому нельзя — ни тебе, ни мне, ни Губе, ни командующему Приволжским военным округом, ни Сенатору, никому.

— И откуда ж ты это знаешь?

— Года три — три с половиной назад, — морщась, явно через силу заговорил Журавлев, — приехала к нам в отдел проверка из Москвы, из министерства. Я тогда еще в капитанах ходил, если ты помнишь…

Зимин почесал лысое темечко. Действительно, еще три-четыре года назад Журавлев служил оперуполномоченным в чине капитана и даже не помышлял о карьерном росте — взашей из органов не гонят, и на том спасибо. Теперь об этом все как-то забыли, но тогда, если б кто-то сказал Василию Николаевичу, что сильно пьющий опер Журавлик вскоре возглавит городскую милицию, Зяма хохотал бы до упаду. Интересная все-таки штука человеческая натура! Ко всему человек привыкает, все терпит. А к чему привык, то и хорошо…

— И вот сижу я как-то в кабинете, — продолжал Журавлев, — протоколы в пожарном порядке подшиваю, и заходит ко мне проверяющий…

— Фамилию помнишь?

— А то он мне представлялся… Полковник и полковник. Станет он перед капитанишкой отчитываться, как его фамилия.

— Так, может, это пришелец был? Мало ли кто полковничий китель надеть может!

— Да пошел ты… Ты слушать хотел? Вот и слушай, покуда я не передумал с тобой откровенничать… Короче, он мне и говорит: говно, говорит, твое дело, капитан, никогда ты не станешь майором, а по итогам проверки с тебя и капитанские погоны содрать полагалось бы. Но выход, говорит, имеется. Надо, говорит, заняться распространением кое-каких слухов. Неважно, говорит, каких, сам придумаешь, но слухи эти должны касаться квадрата Б-7 — дескать, ходить туда нельзя, не то леший с кикиморой заберут. Дело, говорит, нехитрое, зато цена вопроса тебе понравится. Станешь, говорит, как я, полковником, и все здешние менты тебе честь отдавать будут.

— И ты поверил? — изумился Зимин, в который раз усомнившись в существовании пределов человеческой глупости.

— Не то чтобы поверил, — вздохнул подполковник, — но увольнение из органов мне тогда действительно светило. Тут за соломинку схватишься! И потом, это ведь не так просто было, как я тебе тут пересказываю…

— Можешь не объяснять, — понимающе кивнул Зимин, — знаю я ваши ментовские замашки. Ни слова в простоте, все с подходцем. Что ни слово — червячок, а в червячке крючок…

— Ну вот. Поверил я там или не поверил, а только по итогам проверки мне вместо увольнения — бац! — очередное звание и повышение по службе. И — звоночек по телефону: ну, мол, как, майор, не передумал? Ну, я и говорю; никак нет, говорю, не передумал!

— То-то же я смотрю, — задумчиво произнес Зимин, — что ты в собственные байки про пришельцев не очень-то веришь… А поумнее ты ничего не мог придумать?

Вопрос был пустячный, а ответ — очевидный: нет, не мог: нечем было, вот и не придумал.

Журавлев, тем не менее, ответил.

— А что я мог придумать? — сказал он с тоской. — Про склады оружия да про золото партии безнаказанно могут только старухи на рынке болтать. А если такое говорит начальник милиции, это уже не сплетня, а информация, поступившая от официального лица. Улавливаешь разницу? Скажу я, к примеру, что в лесу под городом тонна героина спрятана, тут меня и спросят: так чего ж ты сидишь? В лес иди, находи тайник, устанавливай наблюдение, отлавливай наркомафию…

— Тоже верно, — согласился Зимин. — Только я все равно не понимаю, при чем тут какой-то милицейский полковник из Москвы. Выходит, то, что там, в лесу, спрятано, — ментовское хозяйство?

— Тут тоже все не так просто, — сказал Журавлев. — Со мной говорил полковник милиции, потому что я сам — мент. Проверяющий из министерства зашел в кабинет к оперуполномоченному — что тут такого? Нормальное явление, никому и в голову не придет что-то такое заподозрить. А кто ему это поручил — вопрос. Думаю, он и сам не знал, что это за квадрат Б-7, и даже на карте его в глаза не видел. Просто кто-то позвонил его начальнику и попросил уладить один вопрос, а начальник вызвал его и дал поручение. А позвонить могли откуда угодно — хоть из ФСБ, хоть из Росаэрокосмоса, хоть из Кремля. Поэтому я вам, дуракам, все время и толкую: ну не лезьте вы в этот квадрат!

— Давно бы так и сказал. Пожалуй, ты прав: соваться туда — сильно себя не любить, — изрядно покривив душой, сказал Зимин. Он уже прикидывал, как бы извлечь выгоду из полученной от Журавлева информации. — Ладно, с этим разобрались. С москвичами-то что делать? Надо что-то решать, пока они за нас не решили.

— Надо подумать, — ответил Журавлев.

Прозвучало это как отговорка; с таким же успехом подполковник мог просто попросить, чтобы от него отстали. Уловив эту интонацию, Зимин тяжело усмехнулся.

— Думай, начальник, думай, — веско сказал он. — Только думай быстро, а то, пока соберешься подумать, думать уже будет не о чем. И нечем.

Сказав так, он распахнул дверцу и полез из машины. Водитель помог ему усесться на заднее сиденье «мерседеса», и вскоре подполковник остался на дороге один. Некоторое время он честно старался последовать совету Зямы и обдумать ситуацию, а потом выругался сквозь зубы, запустил капризный движок и на опасной скорости погнал машину в сторону города.

Конспиративная квартира местного УФСБ, предоставленная в распоряжение майора Якушева здешним резидентом генерала Прохорова, оказалась небольшой, чистенькой и неплохо обставленной. Правда, единственная комната напоминала не кабинет и не гостиную — пусть даже такую, в которой, не имея других комнат, хозяева спят по ночам, — а вот именно спальню. Большую ее часть занимала просторная двуспальная кровать, на которой при желании можно было заночевать и впятером, с мягчайшим, упруго пружинящим матрасом, накрытая розовым шелковым покрывалом. Обои здесь были красного цвета, бар ломился от выпивки, повсюду торчали оплывшие витые свечки; в уголке одного из стоявших по бокам низкого столика со стеклянной крышкой мягких кресел майор нашел забытую кем-то рюмку со следами губной помады, а в пустом ящике прикроватной тумбочки обнаружился вскрытый пакетик из глянцевого картона с изображением обнаженной грудастой красотки, внутри которого скучал, дожидаясь своего часа, одинокий презерватив. Словом, квартирка здорово напоминала притон, да и пахло тут, как в борделе; осмотревшись, Якушев сразу понял, почему агент мялся и розовел ушами, отдавая ему ключ от этого уютного местечка. Что ж, все мы не без греха; в конце концов, Якушеву была нужна только надежная крыша над головой, и привередничать ему не приходилось. А что до слабостей личного состава, так пускай об этом болит голова у здешнего начальства. И потом, бабы — это слабость простительная, происходящая прямиком из естественных, природных свойств человеческой натуры. Уж лучше бабы, чем какой-нибудь героин…

На кухне из продуктов удалось обнаружить только кофе двух сортов и вскрытую, частично съеденную шоколадку, уже покрывшуюся характерным беловатым налетом. Шоколадку Якушев съел, а кофе трогать не стал, поскольку не жаловал этот напиток. Есть хотелось по-прежнему; вспомнив, что по дороге сюда видел на углу гастроном, майор натянул куртку, проверил, на месте ли бумажник, и вышел из квартиры. Прогулка заняла двадцать минут; по истечении этого срока Якушев вернулся, навьюченный двумя полиэтиленовыми пакетами, которые едва не лопались от свертков с продуктами. Майор запасся едой впрок: он, грешным делом, любил поесть, да и провести в этом любовном гнездышке ему предстояло не одну ночь. Разложив пакеты по местам, он занялся приготовлением ужина, а потом съел его в гордом одиночестве, запив примерно стаканом хорошей водки, которая, как и положено водке, обнаружилась не в баре, а в холодильнике.

Так прошел первый вечер. За ним последовали другие, числом десять, похожие друг на друга, как единоутробные близнецы: майор возвращался в квартиру, съедал собственноручно приготовленный обильный ужин, немного выпивал, коротал часок-другой перед телевизором и ложился в благоухающую смесью множества разных духов постель, помнящую страстное мычание распаленных чекистов, гортанные вскрики старательно имитирующих бурный оргазм шлюх, а может быть, и слезы шантажом завлеченных сюда примерных жен и клюнувших на предложение прокатиться школьниц.

Исторический телефонный разговор с генералом Прохоровым не шел у него из головы даже по ночам, во сне, превращая сновидения бравого майора в запутанные кошмары. В этих кошмарах он гонялся за Слепым по каким-то сырым, мрачным катакомбам — гонялся лишь затем, чтобы обнаружить, что на самом деле это не он гонится за Слепым, а, наоборот, Слепой преследует его, держа наперевес многоствольный авиационный пулемет Фирсы «Дженерал Электрик», вроде того, с которым так ловко управлялся губернатор штата Калифорния в фильме про Терминатора. И всякий раз, когда майор во сне принимал вполне понятное решение отстреливаться до последнего патрона, в руке у него вместо пистолета оказывалась какая-нибудь пакость — то пластмассовый детский пугач, то сарделька (которая, помнится, немедленно преобразовалась в вялый мужской член впечатляющих размеров), то пивная кружка, которую Якушев держал, как пистолет, продев указательный палец в ручку, как в предохранительную скобу… Он просыпался в холодном поту, со сведенными судорогой ступнями и долго массировал их, понемногу приходя в себя от пережитого только что страха смерти.

Во время телефонного разговора майор получил недвусмысленный приказ наплевать на все и в самую первую очередь ликвидировать Слепого. Генерал Прохоров не слушал возражений: он почему-то был уверен, что наемник по-прежнему где-то здесь, в городе, и забрал себе в голову в одиночку взять штурмом объект «Барсучья нора», чтобы завладеть его содержимым. Якушев никак не мог с этим согласиться: даже не зная наверняка, как охраняется «Барсучья нора», об этом можно было догадаться. Попытка проникнуть на объект была равносильна самоубийству; кроме того, чтобы так рисковать, наемник должен был очень хорошо представлять себе, за чем охотится. А откуда ему было это знать? Но даже если покойный Потапчук поделился с ним полученной от Скорикова информацией, нужно совсем не иметь инстинкта самосохранения, чтобы решиться на такое дело. Нет, его наверняка давно уже и след простыл. Синица в руках лучше журавля в небе; имея на руках, гонорар за ликвидацию Потапчука и щедрый аванс за предстоящую работу, ускользнув из-под бдительного надзора Якушева и получив таким образом полную свободу передвижений, Слепой наверняка рванул когти и где-то залег на дно. Якушев был в этом уверен, и результаты предпринятых им поисков только укрепляли его в этой уверенности, поскольку до сих пор оставались нулевыми.

Но приказ оставался в силе: сначала убрать Слепого, а уже потом — всех остальных. Якушев следовал этому приказу, хотя и считал его бессмысленным. Похоже, Павел Петрович сильно переоценивал профессионализм наемника. Слово «маразм», то и дело приходившее Якушеву на ум, когда он размышлял на эти темы, майор старательно гнал от себя и, конечно же, даже оставаясь наедине с собой, никогда не произносил его вслух: он не сомневался, что квартира буквально напичкана следящей и записывающей аппаратурой. Кроме того, он допускал, что этот пресловутый приказ продиктован вовсе не глупостью или маразмом, а вошедшей в поговорки и легенды интуицией генерал-лейтенанта Прохорова, благодаря которой тот, несомненно, и стал генералом, а не кончил, как многие его коллеги, начальником службы безопасности какого-нибудь занюханного банка.

Продолжая поиски Слепого, майор между делом готовился к тому моменту, когда генералу надоест валять дурака и он, отменив предыдущий приказ, распорядится приступить к запланированным ранее ликвидациям. Расписание Зимина и Журавлева Якушев знал по минутам и не уставал вносить в него все новые уточнения. Прослушивание телефонов начальника милиции больше ничего не давало: подполковник, судя по всему, опомнился и сообразил, что обсуждать важные дела по телефону не следует. Майор изучил все подходы к потенциальным жертвам и полагал, что может убрать их в любой момент. Но Прохоров все медлил, и поторопить его не было никакой возможности: помимо всего прочего, генерал запретил Якушеву звонить ему без крайней нужды.

Сегодня, около часа назад, майору позвонил резидент и договорился о встрече. Тон у него был многозначительный; слушая его, можно было подумать, что он действительно располагает важной информацией. Склонный к мизантропии Якушев недолюбливал этого скользкого типа, но встретиться согласился: со всей этой бодягой надо было поскорее кончать, если он не хотел провести здесь остаток жизни, охотясь за призраком.

Чтобы не терять даром время, Якушев решил не отступать от правил и приготовить ужин. Он вскипятил воду в эмалированной кастрюле, подсолил, высыпал туда содержимое пачки с магазинными пельменями, помешал, чтоб не слиплись, и приступил к приготовлению фирменного салата, носившего у него красноречивое кодовое название «Мизантроп». Рецепт приготовления данного блюда был прост, как все гениальное: накрошив в миску репчатого лука, майор заливал его уксусом, подсолнечным маслом и соевым соусом, который можно было при желании заменить обыкновенной солью. Получалось быстро и вкусно — для тех, разумеется, кому по нраву маринованный лук. А что окружающие потом воротят от тебя нос, так это их проблема. Недаром ведь салат носит такое название!

Агент где-то застрял. Якушев успел без спешки употребить пельмени с луковым салатом и даже помыть посуду, а его все не было. Майор вышел в комнату и опустился в кресло перед телевизором. Показывали, как обычно, всякую чепуху; взгляд Якушева периодически отрывался от экрана, останавливаясь то на полке с DVD-дисками, по преимуществу заполненными порнографическими записями, то на баре, сквозь стеклянную дверцу которого соблазнительно поблескивали многочисленные бутылки. Да, тут можно было со вкусом провести время, и Якушев уже не в первый раз дал себе слово сразу же по окончании работы попросить агента, с которым сотрудничал, организовать для него приятный вечерок. Наверняка к этой уютной квартирке прилагается штат длинноногих телок, умеющих становиться в разные позиции…

Наконец из прихожей донеслось мелодичное побрякивание дверного звонка. Якушев встал, достал из висевшей на спинке кресла кобуры пистолет, снял его с предохранителя, взвел курок и пошел открывать. На вопрос «Кто?» из-за двери послышался голос агента; Якушев осторожно выглянул в глазок, отпер дверь и отступил в сторону, держа пистолет наготове. Нервы у него в последнее время что-то совсем расходились; умом понимая, что Слепой, вероятнее всего, находится уже в тысячах километров от этого места, майор тем не менее все время ждал меткой пули из-за угла. Виноваты в этом, наверное, были мучившие его ночные кошмары; впрочем, и они, и одолевавшее майора в периоды бодрствования беспокойство могли быть вызваны проблесками интуиции, которой он тоже не был лишен. Словом, береженого Бог бережет; лучше показаться кому-то смешным и странным, отперев дверь с пистолетом в руке, чем сдохнуть в этой норе, пахнущей, как вагина…

Агент вошел, с полным пониманием посмотрел на пистолет и даже слегка приподнял руки, показывая, что они пусты. Якушев протолкнул его в глубь тесной прихожей и все так же, с пистолетом наготове, выглянул наружу. Убедившись, что на лестничной площадке больше никого нет, он закрыл и запер дверь и только после этого снял пистолет с боевого взвода и поставил на предохранитель.

Агент тем временем успел снять и повесить на вешалку пальто, на плечах которого темнели круглые следы упавших сверху капель: в последние дни заметно потеплело, и с крыш текло даже после захода солнца. Сегодня, где-то около полудня, Якушев едва успел увернуться от рухнувшей с высоты четвертого этажа глыбы рыхлого, подтаявшего снега, которая долго сползала по скату крыши, а потом еще дольше висела на самом краю, дожидаясь его.

— Весна, — заметив, куда он смотрит, сказал агент. — Благодать! На улице теплынь, на реке лед тронулся… Скоро лето, майор!

— До лета еще дожить надо, — засовывая громоздкую «беретту» в карман брюк и вслед за гостем проходя в комнату, проворчал Якушев. — Садись, закуривай. Выпьешь?

— Не откажусь, — падая в кресло, заявил агент. — Тем более что повод имеется.

— Вот как? — открывая бар, с сомнением произнес Якушев.

Агент был почти двухметровым блондином с мужественными чертами лица, широченными плечами и узкими бедрами. Бабы по нему наверняка сохли — недаром ведь он превратил конспиративную квартиру в дом свиданий, — а для Якушева его неотразимая внешность служила дополнительным поводом для неприязни. Сам не отличаясь внешней привлекательностью, майор терпеть не мог всех этих красавчиков, провинциальных мачо, полагающих, что мужская доблесть измеряется исключительно количеством баб, которых им удалось раздеть.

— Что будешь пить? — скрывая волнение, вызванное словами агента и полным едва сдерживаемого торжества выражением его физиономии, нарочито скучным голосом поинтересовался Якушев.

— Где-то там была текила, — заявил этот тип.

Якушев поставил перед ним квадратную бутылку с желтоватым содержимым и сходил на кухню за лимоном и солью.

— О! — сказал агент, увидев, за чем он ходил. — Чувствуется столичный стиль. А по тебе не скажешь…

— Чего? — вклинился в паузу Якушев. — Что я знаю, как надо пить эти мексиканские помои? Знаю, не сомневайся. Я вообще много чего знаю. Например, что судить о людях по одежке — самое распоследнее дело…

— Ну, ты чего? — в точности как Слепой, неискренне запротестовал агент. — Я же совсем не это имел в виду…

— А мне начхать, что ты имел в виду, — сообщил ему Якушев. — Помнится, ты хотел мне что-то сообщить.

Рожа у этого красавчика поскучнела, и пить ему явно расхотелось.

— Зря ты так, майор, — сказал он. — Я, считай, в лепешку для тебя расшибся, а ты…

— А я лепешек не ем, — немного мягче заявил Якушев. — Ну, что там у тебя, говори.

— Приятель твой нашелся, — сообщил агент.

Якушев осторожно опустился в свободное кресло, на спинке которого висел его пиджак, а поверх пиджака — рыжая кожаная сбруя пустой наплечной кобуры. Ствол пистолета при этом уперся ему в бедро, ненавязчиво напомнив о себе. Якушев вынул «беретту» из кармана и положил на стол. Пистолет негромко лязгнул, коснувшись стеклянной поверхности. Вместе с бутылкой текилы, одинокой рюмкой, блюдечком с нарезанным лимоном и солонкой эта штуковина смотрелась довольно занятно, придавая импровизированному застолью зловещий вид последней трапезы приговоренного к расстрелу.

— Какой приятель? — на всякий случай осторожно осведомился майор.

— А у тебя их много? — усмехнулся агент и, поняв, наверное, что это прозвучало двусмысленно, тут же поправился: — Я имею в виду, здесь.

— Здесь тоже хватает, — буркнул Якушев. — Больше, чем ты можешь себе представить. И намного больше, чем мне хотелось бы иметь. Так который?..

Агент полез во внутренний карман пиджака и, вынув оттуда, положил на стол перед майором фотографию, которую тот передал ему на следующее утро после исчезновения Слепого и разговора с генералом Прохоровым.

— Вот этот самый, — сказал агент, постучав по фотографии согнутым указательным пальцем.

Якушев незаметно перевел дыхание. Из чувств, владевших им в данный момент, самым сильным и наиболее ярко выраженным было, пожалуй, удивление. Ай да Павел Петрович! Ай да товарищ генерал! Как же он догадался?..

— А ты не ошибся? — спросил он, небрежно придвигая фотографию Слепого поближе к себе.

Агент ухмыльнулся, снова полез во внутренний карман пиджака и выбросил на стол перед майором целый веер глянцевых снимков — штук десять, не меньше. На всех фотографиях был запечатлен Слепой. Тут был Слепой, садящийся в машину, и Слепой, из машины вылезающий; на одном снимке он покупал сигареты, на другом — выходил из какого-то подъезда, на третьем, сидя за рулем, разглядывал карту. Машина на всех фотографиях была одна и та же, из чего следовало, что наемник ее то ли купил, то ли угнал у кого-то, кто ее до сих пор не хватился, то ли заполучил в свое распоряжение еще каким-то, известным ему одному способом.

Последнюю мысль Якушев постарался поскорее прогнать, поскольку она сразу же потянула за собой цепочку очень неприятных ассоциаций. Что это еще за секретный способ? Наличие такового означало, что Слепой куда более тщательно подготовился к этой поездке, чем предполагали майор Якушев и его шеф. Хотя как раз генерал-лейтенант Прохоров, похоже, что-то такое все-таки подозревал. Не зря ведь он так всполошился, узнав, что Слепой сбежал!..

— Так, — сказал Якушев, убедившись, что на фотографиях изображен именно Слепой, а не просто похожий на него абориген. — Хорошая работа, коллега.

Он встал, достал из шкафа свою дорожную сумку, порылся внутри, заслоняя сумку плечами, как будто в ней лежало какое-то сверхсекретное оружие, и повернулся к агенту, держа в одной руке пачку денег, а в другой — вороненый цилиндр глушителя. Деньги с увесистым шлепком упали поверх разбросанных фотографий, и агент подхватил их с очень характерной блудливой улыбочкой. Якушев хорошо знал улыбки такого сорта, поскольку за годы службы в органах насмотрелся их предостаточно. Так улыбаются склонные к двурушничеству сексоты, получая свои тридцать сребреников; Якушеву самому не раз доводилось вот так же улыбаться, но себе майор готов был простить что угодно. Себе — да, а вот этому блондинчику с голливудской вывеской — нет. Ни за что.

— Что-нибудь еще? — спросил он, сверху вниз наблюдая, как агент, шевеля губами, пересчитывает деньги. Он вел себя точь-в-точь как Слепой в кабинете генерала Прохорова, только Слепой считал быстрее — несомненно, благодаря более богатому опыту.

— Так, по мелочи, — закончив считать, ответил агент. Он постучал пачкой по столу, подравнивая края, и спрятал ее во внутренний карман пиджака. — Наш человек в ментовке сообщил, что Журавлев консультировался по поводу тебя с начальством.

— Знаю, — перебил его Якушев. Он взял со стола пистолет и стал с рассеянным видом навинчивать на него глушитель. — Знаю даже, что ему сказали.

Это была правда: телефонный разговор Журавлева с кем-то, кто говорил тоном человека, не привыкшего дважды повторять приказы, майор слышал собственными ушами, сидя в старом пункте прослушивания. Журавлеву было вполне категорично приказано забыть о существовании московского майора и впредь не соваться в чужие дела, ставя под угрозу срыва операции, спланированные и проводимые Центром. Журавлев, таким образом, оказался даже не между двух, а между трех огней: с одной стороны его теребил Зимин, с другой угрожал загадочный майор Якушев, проводивший, оказывается, на его территории какую-то шибко секретную операцию, а с третьей одолевало вполне естественное стремление любой ценой сохранить собственную драгоценную шкуру. Эти три фактора пребывали в явном и непримиримом противоречии друг с другом; на то, чтобы благополучно выбраться из этого тройного капкана, у подполковника явно не хватало ни ума, ни решимости, ни сноровки. Песенка Журавлева была спета, но Якушева это не трогало: каждому надлежит решать свои собственные проблемы, вот пускай подполковник сам о себе и позаботится, пока есть время…

Местный агент с любопытством наблюдал за манипуляциями Якушева с пистолетом.

— Надо же, до чего у вас, столичных людей, все по-взрослому, — сказал он, бросив еще один черный камешек на весы своей судьбы, которые и без того уже склонялись не в его пользу. — Видно, за этим твоим приятелем много чего тянется… Только зачем самому-то мараться? Давай я скажу своим ребятам…

— Костей не соберут твои ребята, — хмуро возразил Якушев. — Нет уж, лучше я сам как-нибудь. Да оно и спокойнее. Знаешь, как говорят? Если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам. Так где у него нора?

Агент назвал адрес. Якушев сунул пистолет под мышку, как градусник, принес туристическую схему города и расстелил на столе. Схема была плохонькая, недостаточно подробная; агент очертил дымящимся кончиком сигареты кружок, в котором могло уместиться не меньше двух десятков многоэтажных жилых домов, и сказал:

— Вот тут приблизительно.

— Угу, — произнес Якушев. — Твои люди все еще там?

— Глаз не спускают, — ответил агент.

— Убери их оттуда, — скомандовал Якушев. — Быстренько. Прямо сейчас.

Агент достал мобильник, набрал номер и приказал какому-то Сидякову сниматься.

— Чтоб через минуту духу вашего там не было! — резко закончил он.

По телефону этот тип разговаривал отрывисто и сухо, совсем не так, как с Якушевым. Пока агент выпендривался перед столичным гостем, демонстрируя степень своей крутизны, Якушев в последний раз взвесил все «за» и «против». Блондин сделал свое дело, и проку от него больше не было никакого. Майор был готов в один, от силы в два дня завершить работу и отряхнуть прах этого поганого местечка со своей обуви. Помеха в лице чересчур сообразительного и любопытного агента, явно возомнившего, что совместная работа с московским майором есть не что иное, как его, белокурого стукача, звездный час, и строящего на основании данной заведомо ложной предпосылки далеко идущие планы, была нужна ему, как прыщ на носу. Куда важнее было обеспечить секретность; лежавшая у агента за пазухой увесистая пачка купюр, хоть и не являлась определяющим фактором, тоже не шла у Якушева из головы и играла немаловажную роль. Да и вообще, этот типчик ему не нравился с самого начала. Следовательно…

— Кстати, есть новости о Зяме, — сказал агент, наливая себе текилы.

Якушев, который уже успел зайти ему за спину, остановился.

— Ну?

— Зяма получил откуда-то из Центра партию стрелкового оружия, — сказал агент. — Серьезную. Автоматы с глушителями, патроны, пара снайперских винтовок, ночная оптика…

— Так, — сказал Якушев.

— Я пока придержал эту информацию. — Агент сделал паузу, высыпал на запястье щепотку соли, лизнул, залпом выпил текилу и сунул в рот ломтик лимона. — Знаю, что ты интересуешься Зиминым, — продолжал он слегка перехваченным голосом, энергично жуя, — вот и придержал. Вдруг, думаю, майору пригодится? Цени!

— Ценю, — сказал Якушев. Он не кривил душой: информация действительно была ценная.

Агент закурил новую сигарету и подлил себе из бутылки. На Якушева он не смотрел.

— Засиделся я в этой дыре, майор. Тебе, столичному человеку, меня не понять. Это ж такая тоска!.. Ни тебе оперативного простора, ни перспективы роста… Не знаешь, как моему горю помочь? Может, замолвишь за меня словечко?..

— Сиди тихо, — сказал Якушев, приставляя к поросшему аккуратно подстриженными и тщательно причесанными волосами затылку холодное вороненое дуло.

Агент замер, не донеся рюмку до рта.

— Ты чего, майор? — спросил он напряженным голосом.

— Тихо! — вполголоса прикрикнул Якушев, сильнее прижимая ствол к затылку агента и взводя большим пальцем курок.

Характерный металлический щелчок был красноречивее любых угроз: агент застыл в полной неподвижности, держа на весу рюмку и, кажется, даже не дыша.

— Только дернись — вышибу мозги, — пообещал Якушев.

Продолжая прижимать пистолет к затылку блондина, он свободной рукой ловко залез к нему за пазуху и вытащил из наплечной кобуры пистолет — табельный «Макаров» с протертым до сизого металла стволом и коричневой пластмассовой рукояткой. Эту операцию майор постарался провернуть как можно скорее, пока агент не оправился от шока и не отколол какой-нибудь номер. Провинциал или нет, он был намного крупнее, тяжелее и сильнее Якушева. Все это, будучи помноженным на специальную подготовку офицера госбезопасности, давало ему шанс, потому-то Якушев и торопился.

Он снял «Макаров» с предохранителя и упер ствол в правый висок агента.

— Пей, — сказал он.

Агент послушно выпил и осторожно поставил рюмку на стол.

— За что? — спросил он.

На этот вопрос Якушев мог бы ответить довольно пространной речью; честно говоря, очень хотелось выложить этому уроду все, что о нем думает. Но произносить речь он, конечно же, не стал: любые переговоры всегда дают тому, кто на мушке, шанс вывернуться. Если собрался стрелять — стреляй, а речи побереги для профсоюзного собрания…

Поэтому майор Якушев ограничился одной короткой репликой.

— Ты мне сразу не понравился, козел, — сказал он и поставил точку в прениях, спустив курок «Макарова».

Странно, но череп у этого двухметрового викинга оказался хрупким, как яичная скорлупа. Пуля прошла навылет, окатив его левое плечо, спинку кресла и даже ковер тем, что агент при жизни считал своими мозгами. Негромко звякнуло стекло; повернув голову, Якушев увидел круглое отверстие в стеклянной дверце бара, а спустя секунду из щели под ней медленно потекла густая темно-красная жидкость, как будто там, в баре, тоже кого-то прикончили. Впрочем, распространившийся по комнате запах свидетельствовал, что это не кровь, а всего лишь вишневый ликер, припасенный, надо понимать, для баб.

Якушев немного постоял, прислушиваясь, а потом занялся делом: выгреб из карманов убитого деньги и ключи от машины, стер с пистолета отпечатки своих пальцев, приложил рукоятку к мертвой ладони, проследив за тем, чтобы указательный палец оставил след на спусковом крючке, и бросил оружие на ковер рядом со свисающей почти до пола рукой блондина. Теперь все выглядело как подобает: офицер ФСБ застрелился на конспиративной квартире. Выпил напоследок своей любимой текилы, покурил всласть и пустил себе пулю в висок… Почему? Ну, если поискать, причина обязательно найдется. У такого урода этих причин должен быть вагон и маленькая тележка. И вообще, среди людей этой профессии самоубийства — не такая редкость, как принято считать. Не выдерживают парни нагрузки, ломаются…

Собрав разбросанные по столу фотографии, еще раз внимательно осмотревшись и убедившись, что все в полном порядке, Якушев оделся, прихватил свою дорожную сумку и покинул квартиру, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.