Масонская касса

Глава 17

Остановив машину, майор Якушев поднял голову и без труда вычислил окна нужной ему квартиры. В одном, как в луже, отражался свет уличного фонаря, раздробленный на куски выпуклостями и впадинами некачественного, волнистого стекла, другое было просто черным, как сырая нефть, и ничего не отражало. Машина наружного наблюдения убралась отсюда минут тридцать пять — сорок назад. За это время Слепой мог сто раз покинуть квартиру, просто собрать манатки и уйти — на час, на сутки, а может быть, и навсегда. Но интуиция подсказывала майору, что это не так: обитатель однокомнатной берлоги мирно спал, а если и отлучился, то совсем ненадолго. За водкой небось побежал, алкоголик чертов…

Оглядевшись, Якушев заметил знакомую по фотографиям машину. Старенький «форд» устало дремал, приткнувшись к огромному, почерневшему, расписанному желтыми струйками собачьей мочи, ноздреватому сугробу, который за долгую снежную зиму воздвигли на газоне дворники. Глядя на эту смерзшуюся гору снега, Якушев гадал, простоит она здесь до мая или не простоит. Пока что было похоже, что простоит; а впрочем, черт его знает! Когда становится по-настоящему тепло, сугробы тают с прямо-таки волшебной скоростью, и совершенно непонятно, куда девается вся эта огромная масса талой воды. Ясно, что в реки; но вот как она туда попадает? Сугробы тают, вода течет в реку, а асфальт при этом сухой… Загадка природы!

Майор вдавил кнопку прикуривателя, дождался щелчка и закурил. Проще было бы прикурить от зажигалки, но он не хотел пользоваться открытым огнем, сидя в машине прямо под окнами квартиры Слепого. А вдруг он не спит и не отсутствует, а подглядывает из-за занавески?

Эта мысль заставила его снова запустить только что выключенный двигатель и перегнать машину за угол. Береженого Бог бережет! Хотя Слепой, судя по всему, расслабился и потерял бдительность. Он даже ухитрился не заметить за собой хвоста, хотя эти провинциальные валенки ходили за ним по пятам весь день, с самого утра, и даже нащелкали целую пачку фотографий. Как этот наемник умеет избавляться от слежки, Якушев знал не понаслышке, и воспоминание о том позорище на перекрестке заставило его злобно скрипнуть зубами. Ничего, ничего! Отольются кошке мышкины слезки, будет и на нашей улице праздник…

Решив, что ждать больше нечего, он проверил за пазухой пистолет и выбрался из машины. Сырой оттепельный воздух остудил разгоряченное лицо. Якушев бросил окурок в блестевшую у бровки тротуара лужу и, старательно избегая освещенных мест, торопливо зашагал к подъезду. Ему не терпелось поскорее покончить с этим делом — покончить со Слепым.

Сейчас майор чувствовал себя как изголодавшийся, целый год просидевший на одной вареной брюкве человек, неожиданно получивший приглашение на шикарный банкет. Убийство белокурого агента было чем-то вроде легкой закуски, пробудившей волчий аппетит. Настоящий пир поджидал его впереди: сначала Слепой, потом Зяма, потом этот недотыкомка, начальник милиции Журавлев, потом… Да мало ли кто еще подвернется под руку!

Разбитая, держащаяся на честном слове дверь подъезда — это было приятным сюрпризом. Отсутствие домофона существенно облегчало его задачу. Внутри подъезда остро разило аммиаком, в углу под лестницей поблескивали пивные бутылки и темнела лужа — прямое следствие выпитого кем-то пива, которое, в свою очередь, явилось следствием незапертой двери подъезда. Нет худа без добра, и нет добра без худа.

Стараясь ступать по возможности бесшумно, он поднялся по лестнице и бегло осмотрел дверь — железную, черную, с нацарапанным прямо под глазком похабным ругательством. Якушев нашел это украшение вполне уместным: в мыслях он не раз поминал Слепого именно этим коротким, энергичным словечком. Замок в двери стоял чепуховый, а глазок был старинный, плохонький, подслеповатый, позволявший видеть только то, что находилось прямо перед ним.

Поскольку дверь была стальная и застрелить Слепого прямо сквозь нее не представлялось возможным, майор приставил дуло пистолета к глазку и только после этого придавил пальцем свободной руки вихляющуюся кнопку звонка. За дверью раздалось противное электрическое дребезжанье. Отпустив кнопку, майор прислушался. Из-за двери не доносилось ни звука. Не скрипели половицы, не шуршала одежда — квартира не подавала никаких признаков жизни, хотя жестянка, из которой была сработана дверь, отличалась превосходной звукопроводимостью.

Якушев позвонил еще раз, потом еще, и все с тем же результатом. Тогда он быстро огляделся по сторонам, переложил пистолет в левую руку и достал из кармана отмычки, крепко зажав их в кулаке, чтобы не звякали. С замком пришлось повозиться. Да, он был примитивный, простой, как кремневое ружье, но майор уже много лет не взламывал замков и, как выяснилось, утратил квалификацию. Тем не менее он справился, хотя по ходу дела с него успело сойти семь потов. Бросив быстрый взгляд на часы, Якушев изумился: оказывается, он возился с замком всего-навсего минуту! А казалось, что прошла чуть ли не половина ночи… Да, старик Эйнштейн был прав: все на свете относительно, в том числе и время. Головастые все-таки ребята эти евреи! Не зря их веками гоняли с места на место. В таких условиях сообразительность сама собой разовьется…

Якушев положил в карман отмычки, покрепче стиснул в руке пистолет и осторожно повернул дверную ручку. Дверь приоткрылась, косой луч света с лестничной площадки упал в темную прихожую, осветив голый, до половины замазанный грязно-зеленой масляной краской простенок и бугристый, потрескавшийся косяк открытой двери туалета. Майор замер, напряженно вслушиваясь в тишину и прикрываясь стальной дверью, как щитом, а потом резко ее распахнул и шагнул вперед.

Под ногами что-то зашуршало, но Якушев этого даже не заметил, потому что навстречу ему из расположенного прямо напротив двери внезапно осветившегося проема неожиданно и страшно шагнула темная человеческая фигура. Майор стремительно вскинул пистолет, человек в освещенном дверном проеме ответил тем же. Якушев спустил курок, услышал характерный свистящий хлопок, ощутил резкий удар отдачи и успел порадоваться тому, что сумел выстрелить первым. Он выстрелил еще дважды, а потом раздался звон сыплющегося на пол стекла. Косые угловатые лужицы света поблескивали на застеленном полиэтиленовой пленкой полу, и майор Якушев только теперь осознал, что расстрелял собственное отражение в зеркале.

Пауза длилась всего мгновение — ровно столько, сколько потребовалось майору, чтобы осознать свою роковую ошибку. Затем в темноте за открытой дверью ванной раздался еще один негромкий хлопок, отдаленно напоминающий удар резиновым молотком по донышку кастрюли, зазвенела, ударившись о кафель, выброшенная затвором стреляная гильза, и наступила звенящая, обморочная тишина. В этой тишине майор Якушев выронил из внезапно онемевших пальцев сделавшийся чересчур тяжелым пистолет и мягко повалился на застеленный шуршащей полиэтиленовой пленкой пол.

В самый последний миг Глеб снова переменил решение, подумав при этом, что капризничает, как беременная женщина, и что такое поведение может скверно кончиться. Он собирался убить Якушева кухонным ножом — сначала прикончить точно нацеленным ударом, а потом понаделать в трупе дополнительных, ненужных дырок, которые создадут впечатление, будто майора прикончил дилетант, охотившийся за его кошельком и часами. Это было надежно и просто, но вместе с тем противно — противнее даже, чем общаться с генералом Прохоровым, изображая наемника, которого не интересует ничего, кроме денег.

Поэтому Глеб колебался до самого последнего мгновения, а когда это мгновение настало, поднял не правую руку, в которой был нож, а левую, сжимавшую пистолет. Пуля ударила Якушева в висок, и тот умер мгновенно, буднично и грязно, как муха, прихлопнутая свернутым в трубочку журналом. Глеб вышел в прихожую, перешагнул через тело, под которым уже расплывалась темная лужа, и первым делом запер дверь, мимоходом порадовавшись тому обстоятельству, что горе-взломщик не повредил замок. Он и так наделал слишком много шума во время своей дуэли с зеркалом. Впрочем, в подъезде было тихо. Из какой-то квартиры доносилось приглушенное бормотание работающего телевизора, в другой брякали посудой — кто-то прибирался после позднего ужина, а может быть, наоборот, готовился сесть за стол. Глеб в точности не знал, как оно там, в Америке или Европе; здесь же, на бескрайних просторах матушки-Руси, для звонка в милицию требуется куда более веская причина, чем донесшийся из соседней квартиры звон разбитого стекла. Да и милиция по такому вызову никуда не поедет. Сосед стекло разбил? И что дальше? Буянит? Дебоширит? В дверь к тебе с топором ломится? Нет? Так чего ж вы, гражданин, в милицию звоните, людей от работы отрываете? Сами, что ли, никогда в жизни стекол не били? У нас каждый вечер по два убийства и полтора десятка пьяных драк с поножовщиной, а вы тут ерундой занимаетесь…

Тем не менее исправность замка его порадовала, поскольку избавляла от необходимости все время держать дверь под наблюдением. Он присел на корточки над телом майора и первым делом обследовал его карманы. В карманах было полным-полно всякой всячины: увесистая пачка денег, документы, ключи от машины (судя по брелоку, «ауди»), складной нож, бумажник, тоже не пустой, а также стопка фотографий, на которых Глеб с чувством глубокого удовлетворения узнал себя. Эта фотосессия его слегка беспокоила, а теперь о ней можно было забыть. Он, конечно, видел, как его фотографировали, и делалось это, насколько он успел заметить, современной цифровой камерой. Цифровая технология фотографирования хороша тем, что не оставляет после себя пленок с негативами, на уничтожение которых, как ни крути, требуется время. Цифровой снимок удаляется из памяти аппарата одним нажатием кнопки, и Глеб очень надеялся на то, что это уже давным-давно сделано. Несомненно, Якушев во имя сохранения секретности распорядился поступить именно так, а у местных оперативников, которые на него работали, не было причин нарушить этот приказ. Они не знали, за кем следят, и фотографии Глеба были нужны им как прошлогодний снег. В конце концов, даже если эти файлы не были уничтожены, Сиверова это уже не волновало. Главное, что этих снимков у покойного майора уже не найдут…

Документы и бумажник с небольшой суммой внутри Глеб снова затолкал в карман убитого, а остальное изъял. Забирать документы не имело смысла, коль скоро местная милиция знала Якушева в лицо и была осведомлена о том, кто он такой. С документами или без, он оставался майором ФСБ, прибывшим из Москвы с какой-то секретной миссией и здесь убитым — надо понимать, в ходе выполнения упомянутой миссии. Плотно упаковывая неповоротливое тело в хрустящий полиэтилен, Глеб похвалил себя за предусмотрительность, которую поначалу ошибочно принял за брезгливость. Если бы он зарезал Якушева, как свинью, кухонным ножом, тот в лучшем случае сошел бы за жертву неумелого ограбления. А теперь, с простреленным виском, завернутый в пленку, с документами и бумажником в кармане, он выглядел жертвой заказного убийства. Вот пускай подполковник Журавлев теперь ломает голову, гадая, кто из здешней теплой компании провернул это дельце…

Потолки здесь были низкие — стандартные, два пятьдесят и ни сантиметром больше, — так что дотянуться до антресоли было легко. Глеб с опаской открыл недовольно скрипнувшие дверцы, которые сразу же косо повисли на разболтанных петлях, и взял из хранившейся в антресоли пыльной пачки пожелтевшую газету. Разложив газету на полу, он собрал в нее осколки зеркала и отправился выносить мусор, поскольку ощущал настоятельную потребность хорошенько оглядеться, прежде чем выходить из квартиры с упакованным в полиэтилен трупом на плече.

По дороге к контейнерной площадке он никого не встретил. Окна домов вокруг были темны, лишь тускло сияли вертикальные ряды окон на лестничных маршах да светились в темноте редкие цветные прямоугольники, означавшие, что кого-то одолевает бессонница. Глеб аккуратно опустил в контейнер сверток с битым стеклом и отправился искать машину, на которой приехал Якушев.

Незнакомая ему «ауди-80» обнаружилась за углом дома, припаркованная в тени, куда не доставал свет ближайшего уличного фонаря. На стальном кольце, которое лежало у Глеба в кармане, были только ключ и брелок с фирменным значком «ауди». Пульт автомобильной сигнализации отсутствовал; Глеб на пробу хлопнул машину по крылу, и она промолчала. Тогда он вставил ключ в замочную скважину и повернул. Замок открылся с мягким щелчком. Глеб укоризненно покачал головой. Документов на машину в карманах Якушева не было, а это означало, что покойный майор незадолго до смерти записался в угонщики. Что ж, так, пожалуй, еще лучше. Чтобы потом не возиться, Сиверов отпер багажник и вернулся в дом.

Якушев, хоть и не выглядел богатырем, оказался чертовски тяжелым. Глеб взвалил его на плечо и вышел из квартиры, надеясь, что за время его отсутствия во дворе ничего не переменилось. Спускаясь по лестнице, он думал, как это хорошо, что погода пока стоит недостаточно теплая. В противном случае молодежь бродила бы по дворам до самого утра, звеня пивными бутылками и нарушая сон старшего поколения гоготом и удалыми выкриками. Свидетели ему были ни к чему, а стрелять в зевак — последнее дело. В России и так достаточно сложная демографическая ситуация…

Втиснув свою страшную ношу в багажник чужой машины, Сиверов напоследок огляделся и сел за руль. «Ауди» выглядела как конфетка, но движок нехорошо постукивал и норовил заглохнуть всякий раз, когда Глеб притормаживал и сбрасывал газ. Вдобавок, когда он выехал из двора на широкую пустую улицу и набрал скорость, обнаружилось, что машина неохотно слушается руля. В салоне крепко пахло табачным дымом; в нарушение им же самим придуманного правила Глеб изловчился и закурил на ходу. Первая за несколько часов сигарета неплохо прочистила мозги. Табак — отличный стимулятор, если не злоупотреблять. В противном случае он, как и кофе, уже не бодрит, а отупляет.

Справа проплыли глухие железные ворота с красными звездами, за которыми располагался военный госпиталь. Окошко в караулке светилось теплым оранжевым огоньком. Слева промелькнула конечная остановка, где дремал, сложив длинные рога, потрепанный бело-голубой троллейбус, на бугристом боку которого реклама магазина бытовой электроники смотрелась не вполне уместно. На выезде из города лучи фар отразились рубиновыми огнями в задних фонарях стоявшей на обочине машины и выхватили из темноты светящиеся желто-зеленые нашивки на бушлате и брюках инспектора ГИБДД. Глеб шепотом чертыхнулся, сбавил скорость и потянулся за пистолетом, однако гаишник повел себя странно: уже приподняв жезл с явным намерением остановить запоздалого путника и проверить у него документы, он вдруг передумал, отступил к своей машине и даже козырнул — не так, как козыряют начальству, а небрежно, как приветствуют знакомого — фактически не столько козырнул, сколько помахал рукой. Это наводило на размышления о том, где Якушев все-таки взял эту машину; подумав, Глеб пришел к выводу, что данное обстоятельство лишь еще сильнее запутает тех, кто станет расследовать обстоятельства смерти московского майора.

Перед переездом, после которого дорога вела прямиком на «Десятую площадку» и дальше, к поселку Солнечный, населенному, по слухам, исключительно прапорщиками и членами их семей, Глеб повернул направо. Далеко уезжать он не собирался, потому что хотел вернуться в город к утру. Это означало, что проехать ему следует не больше двадцати километров. До рассвета он мог бы отмахать на своих двоих и все сорок, но к чему попусту бить ноги? Что в двадцати километрах от городской черты, что в ста двадцати труп остается трупом.

Подходящее местечко нашлось даже раньше, чем он рассчитывал. Впереди показался покрытый световозвращающей краской щит с надписью «р. Большая Кокшага». Выехав на мост, Глеб остановил машину, включил аварийную сигнализацию и вышел.

По обеим сторонам дороги черными стенами возвышался сосновый лес, лишь кое-где слегка разбавленный едва заметными белыми вертикальными мазками — стволами берез. Ветра не было, и сосны молчали. Было тихо, только под мостом журчала, омывая сваи, темная вода да шуршали и постукивали плывущие вниз по течению серые ноздреватые льдины. Немного полюбовавшись их медленным, неуклюжим кружением, отдаленно напоминавшим исполняемый медведями вальс, Глеб вернулся к машине и открыл багажник.

Тусклые лампочки озарили перетянутый бельевой веревкой полиэтиленовый кокон, сквозь который, как сквозь запотевшее стекло, смутно угадывались черты мертвого, перепачканного кровью лица.

— Пора, Сан Саныч, — сказал убитому Слепой. — Извини, что не пригласил оркестр, но, сам понимаешь, обстоятельства…

Тяжелый сверток неуклюже перевалился через бетонные перила, камнем пролетел отделявшие его от воды метры и с тяжелым всплеском упал на проплывавшую под мостом крупную льдину. Льдина с негромким, но отчетливым треском раскололась пополам; под тяжестью трупа края половинок приподнялись, обломки неторопливо, со странным достоинством разошлись в стороны, как створки люка в крематории, и черная вода приняла тело. Отправившийся следом пистолет Якушева утонул безо всякого драматизма — просто коротко булькнул, взметнув едва заметный в темноте фонтанчик, и пропал.

Глеб задержался еще ненадолго, чтобы развести на пешеходной дорожке моста небольшой костерок из своих фотографий. Присев на корточки, он грел ладони над оранжевым, обведенным радужным ободком, пугливо шарахающимся из стороны в сторону от каждого дуновения, пламенем и думал о том, что теперь настало самое время браться за дело.

Старательно вводя в заблуждение оставшегося в Москве в своем похожем на допросную камеру кабинете генерала Прохорова, он и сам основательно запутался в происходящем. Поймав себя на этом, Слепой невесело усмехнулся: да, недаром чья-то умная голова в свое время придумала параграф устава, гласящий, что приказы не обсуждаются. Приказы для того и существуют, чтобы подчиненный не забивал себе голову разными обстоятельствами и не путался в собственных рассуждениях, а действовал, не зная страха и сомнений, до тех самых пор, пока кто-то более ловкий или просто исполняющий более разумный приказ не поставит точку в его послужном списке: баста, «двухсотый», отвоевался солдатик…

Он еще размышлял, скармливая угасающему пламени последние клочки глянцевой бумаги, когда за поворотом возник и начал набирать силу звук мощных моторов. Потом сверкнули яркие фары, и мимо, обдав его тугим мокрым ветром, на опасной скорости пронеслись два черных «мерседеса» — вместительный микроавтобус с тонированными стеклами и похожий на глыбу полированного антрацита джип. Огибая по встречной полосе брошенную на проезжей части с включенной аварийной сигнализацией «ауди», микроавтобус раздраженно просигналил.

Машины пронеслись как пули, буравя холодный оттепельный воздух, рассекая ночь надвое рыщущими лучами фар, и в мгновение ока скрылись за поворотом.

— Вот это да, — сказал Глеб, поднимаясь с корточек и рассеянно вытирая со щек поднятую колесами водяную пыль.

«Мерседесы» мчались, как ветер, но он успел разглядеть номера и даже прийти к выводу, что сегодня ночь чудес, потому что номера эти были ему очень хорошо знакомы.