Масоны. Том 2 [ Большая энциклопедия]

Масонское общество розенкрейцеров, кроме вышеупомянутых влиятельных лиц, таких как Шварц, Н.И. Новиков и Ив. Вл. Лопухин, — состояло еще из целого ряда второстепенных деятелей, а именно: И.П. Тургенев, А.М. Кутузов, братья Н. и Ю. Трубецкие, братья А. и П. Ладыженские, В.В. Чулков, Г.М. Походяшин, Ф.П. Ключарев, Д.И. Дмитриевский, кн. Энгалычев, П.А. Татищев, П.В. Лопухин и некоторые другие. Характеристике этих людей и посвящена настоящая статья.

I

Почувствовав жажду познания истины, особенно истины сокровенной, масонской, эти простые, иногда наивные люди всем сердцем прикипели к Дружескому ученому обществу и Типографской компании. Их деятельность не была столь громкой и столь блестящей, как деятельность Новикова, Шварца и Лопухина; они не стояли во главе дела и, может быть, не были людьми инициативы, но нельзя представить себе, чтобы без них дело могло так широко развиться и достигнуть таких успехов. Даже более: мы уверены, что двое из них, Тургенев и Кутузов, до сих пор недостаточно оценены, что роль их в масонско-просветительном движении XVIII в. была более значительной, чем принято считать.

Среди упомянутой толпы второстепенных деятелей некоторые не могли создать ничего важного и значительного, так как не имели ни талантов, ни умственной подготовки. Но заслуга их в том, что они глубоко почувствовали и восприняли идею о познании себя и о совершенствовании человеческой природы, а почувствовав — старались служить этой идее, сколько могли, своими материальными средствами. «Складочный» (объединенный) капитал Типографской компании образовался именно за счет пожертвований этих людей. Так, братья Н. и Ю. Трубецкие пожертвовали десять тысяч рублей, князь Черкасский — около пяти или шести тысяч, В.В. Чулков — пять тысяч, А. Ладыженский — пять тысяч и т. д. По-видимому, пожертвования братьев Трубецких и князя Черкасского этим не ограничивались. Они помогали нуждающимся братьям-масонам в России и особенно за границей, содержали на свои средства (вместе с И.В. Лопухиным) командированного за границу по масонским делам А.М. Кутузова и т. д. Всем этим они занимались так усердно, что совершенно растратили свои состояния. Но оказать какую-нибудь другую, не масонского характера услугу общему делу эти люди едва ли могли. Насколько мы знаем, например, Василий Васильевич Чулков был совсем простодушным и довольно болтливым человеком, а про одного из Трубецких, притом наиболее способного — Николая Никитича — князь Прозоровский говорил, что он «человек не мудрый», действующий главным образом под влиянием жены своей, Варвары Александровны, урожденной княгини Черкасской.

Замок(собрание Д.Г. Бурылина)

Точно так же значительную сумму пожертвовал Дружескому ученому обществу богач Петр Алексеевич Татищев, и на эти деньги оно устроило Педагогическую семинарию[2]. Но было бы ошибкой думать, что этот человек имел какое-то другое значение. Наконец, на те же просветительские цели и на дела благотворительности пожертвовал, как увидим ниже, огромную сумму Григорий Максимович Походя-шин. Но и этот человек ничем другим не проявил себя, и даже в Ордене Розенкрейцеров не занимал какого-либо почетного поста. Биографических сведений обо всех упомянутых персонах сохранилось очень мало, и это малое собрано в классической книге Лонгинова[3]. Когда Орден Розенкрейцеров был разгромлен, то не все пострадали одинаково, а иных кара и совсем миновала. Князь Н.Н. Трубецкой был сослан в свою слободу (Ливен. уезд). Как его состояние, так и состояние его брата Юрия Никитича и зятя (брата жены), князя Черкасского, были серьезно растрачены и обременены долгами. Хотя с восшествием на престол императора Павла князь Николай Никитич и был произведен в московские сенаторы, но дальнейшая судьба его и супруги, княгини Варвары Александровны, была самая печальная: под конец жизни они едва сводили концы с концами и проводили одинокую старость в Костроме, угнетаемые нуждой[4].

После Новикова сильнее всех пострадал и совершенно разорился богач Григорий Максимович Походяшин. Сын сибирского богача и золотопромышленника, он родился в 1760 г., служил в Преображенском полку и в 1786 г. вышел в отставку в чине премьер-майора. Еще будучи молодым офицером, он принял масонство и в 1785 г. в Москве через Ключарева познакомился с Новиковым, который и обратил его на путь благотворительности. Сделавшись мартинистом, Походяшин пожертвовал на дела благотворительности значительные суммы, приблизительно до полумиллиона рублей[5], что в то время составляло громадный капитал. Это было в 1787 г., когда в России свирепствовал голод, и мартинисты, с живым сочувствием относившиеся к народному бедствию, искали средства для помощи голодающим. Потрясенный речью Новикова, Походяшин немедленно вручил ему триста тысяч рублей, которые и были истрачены на покупку хлеба и бесплатную раздачу его голодающим. Оставшаяся часть пожертвованной Походяшиным суммы была вложена в предприятие Новикова, то есть в Типографскую компанию. С крушением последней разорился и Походяшин. Несколько лет подряд хлопотал он о возвращении ему хотя бы части имущества, секвестированного при аресте Новикова, причем для уплаты по векселям истратил еще сто тридцать тысяч рублей. В конце всех мытарств Походяшину достались только книги Типографской компании на номинальную сумму в семьсот тысяч рублей. В царствование императора Павла Тургенев, имевший векселя от него, требовал по ним уплаты. На это Григорий Максимович ответил таким письмом (13 сентября 1797 г.): «С начала моего знакомства с вами привык я вас почитать и любить. Сие почтение было искренним, чему доказательством может служить то, что я не верю, что вы будете первым, кто повлечет меня в тюрьму; а при выполнении того, что вы намерены сделать, иного следствия быть не может. Поверьте, что мои обстоятельства гораздо хуже, нежели я их изобразить могу». Далее он говорит, что единственное средство выплатить долг — это продажа его калужской вотчины, на которую, однако, покупателя не находится. «Имение, или компания Типографская, в которую я вложил все свое имущество, через разорение которой и я теперь разоряюсь, не может удовлетворить не только меня, а разве что воспитательный дом… Неужели один я должен ожидать вышнего благоволения и терпеть все неприятности, когда не я являюсь причиной столь необыкновенного приключения». Общий их приятель Ленивцев также писал Тургеневу о «тесном положении» Походяшина.

Масонские печати И.П. Тургенева

В 1801 г., уже в царствование императора Александра I, собрание кредиторов Новикова постановило отдать когда-то секвестированное имущество в распоряжение Походяшина как самого значительного кредитора (четыреста шестьдесят две тысячи сто сорок девять рублей из общей суммы долга в семьсот пятьдесят три тысячи пятьсот тридцать четыре рубля). Ему было поручено продать имущество и вернуть долг как себе, так и другим кредиторам. В товарищи Походя-шину кредиторами был избран А.О. Ладыженский. Результатом этой операции, по-видимому, явилось то, что у Походяшина оказался на руках огромный книжный магазин, который, однако, распродавался плохо, и он в 1803 г. получил разрешение разыграть его в лотерею. Розыгрыш прошел только в 1805 г., но какую выгоду получил от этого сам Походяшин, нам неизвестно. Мы знаем только[6], что он умер в ноябре 1820 г., в нищете, и, однако, невзирая на это, сохранил какое-то благоволение к Новикову до самой смерти: даже умирая, он с умилением глядел на портрет своего друга, висевший над его смертным одром. Нравственный облик этого масона-благотворителя производил сильное впечатление на неиспорченные души, и вот как говорит о нем молодой Жихарев в своем дневнике: «Это человек тихий, скромный и молчаливый; живет более жизнью созерцательной, однако же не забывает исполнять и некоторые светские обязанности в своем кружке. Ростом не мал, худощав, и лицо имеет бесстрастное». Походяшин никогда не говорил в обществе, состоящем более чем из трех человек; при лишних людях он был молчалив и мог казаться человеком очень ограниченным. «Был некогда очень богат, но призревал нища и убога и отдал все в заем Богови. Теперь сам немного разве что богаче Максима Ив. (Невзорова)». Таким казался Походяшин С.П. Жихареву в 1806 г.[7]

Более замечательными фигурами среди второстепенных мартинистов были, как сказано выше, И.П. Тургенев и А.М. Кутузов.

II

Иван Петрович Тургенев происходил из дворян Симбирской губернии, но родился в Сибири (21 июня 1752 г.), на линии, где временно, по делам службы, проживали его родители Петр Андреевич и Анна Петровна Тургеневы. Рос и воспитывался Иван Петрович в Симбирской губернии, в родовом имении Тургеневых и в самом Симбирске. Из первоначального, домашнего обучения, о котором до нас не дошло известий, он вынес отличное знание немецкого языка. Для того времени это факт обычный: провинциальные дворяне изучали именно немецкий язык. В 1767 г. молодой Тургенев был привезен в Москву и записан (24 августа) в Санкт-Петербургский пехотный полк сержантом, а на самом деле поступил в Московский университет и оставался в нем до конца 1770 г. По окончании университета Тургенев был определен на военную службу сержантом в Санкт-Петербургский пехотный полк, из которого затем был переведен в Московский легион. Многолетняя и трудная военная служба закончилась 21 апреля 1789 г., когда Тургенев вышел в отставку, получивши при этом последний военный чин — чин бригадира. Так не блестяще завершилась его военная карьера и вообще государственная служба; она возобновилась уже на гражданском поприще только через семь лет, при императоре Павле.

Гораздо важнее и плодотворнее была не служебная, а частная, общественная деятельность Тургенева, а именно: масонская, литературно-просветительская. Тургенев, по собственному признанию, принят был в масонский орден в октябре 1776 г., то есть еще тогда, когда находился в Крымском корпусе на юге. Вслед за этим он, перебравшись в Петербург, сблизился с кружком Новикова и вошел в число тех девяти братьев, которые из двух лож, «Урания» и «Астрея», составили новую ложу — «Гармонию». Среди этого ядра будущих мартинистов были А.М. Кутузов и В.В. Чулков, с которыми Тургенев подружился на всю жизнь, точно так же, как с самим Новиковым.

Год рождения Алексея Михайловича Кутузова нам неизвестен, но как товарищ и друг Радищева (родился в 1749 г.) и Тургенева (родился в 1752 г.), он мог быть их сверстником, и тогда время его рождения приходится на 1749–1752 гг. Достоверно не установлено, учился ли он в Московском университете и был ли уже тогда знаком с Тургеневым. Нам хорошо известно одно, что до 1766 г. Кутузов несколько лет состоял пажом при императрице Екатерине II[8]. По собственным словам Кутузова, он был пажом при Екатерине II вместе с Радищевым, с которым прожил неразлучно в одной комнате 14 лет, то есть до самой женитьбы последнего. Пробыв при императрице пажами около четырех лет, они были в 1766 г. отправлены в Лейпцигский университет для изучения юридических дисциплин и оставались там до 1771 г.[9]

В конце 1771 г. Кутузов и Радищев возвратились в Петербург и поступили на службу в Сенат — протоколистами, причем жили вместе, в одной квартире и в одной комнате. Они так основательно забыли русский язык, что им пришлось изучать его снова. В Сенате Кутузов оставался до 1775 г., то есть до женитьбы Радищева, или даже до 1776 г., после чего уехал в армию. Очевидно, в эту эпоху он сблизился с Новиковым и его друзьями: В.В. Чулковым, И.П. Тургеневым и др. Потом, служа в армии, он считался членом их масонской ложи «Гармония», а когда они переселились в Москву, имея намерения заняться масонскопросветительской деятельностью, то Кутузов и там не порывал с ними связи и, кажется, не один раз навещал их, как это можно предположить по письмам, хранящимся в Тургеневском архиве Академии наук. Также скоро возобновились у него связи с Радищевым: через несколько лет они вступили в переписку, и дружба их стала еще теснее, невзирая на то, что во время разлуки образ их мыслей сделался «весьма различен»; но они хотя и спорили, а любили друг друга, «ибо видели ясно, что разность находилась в их головах, а не в сердце»[10].

В какой полк армии уехал Кутузов в 1775–1776 гг., мы не знаем, но приблизительно с 1780 г. он находился в Луганском полку М.Ил. Голенищева-Кутузова, знаменитого впоследствии князя Смоленского; следовательно, принимал участие в подавлении восстания крымских татар (1782–1783). От этого периода имеются интересные письма, находящиеся в Академии наук (архив Тургеневых). Но в январе 1783 г. Кутузов выходит в отставку, поселяется в Москве, в переводческой семинарии новиковского кружка и делается членом «Дружеского ученого общества» и участником всех предприятий Типографской компании, внеся в складочный капитал 3000 рублей.

III

Вот некоторые сведения из биографии Тургенева и Кутузова до их совместной жизни в Москве (1783–1787). Мы переходим к ней. Это была блестящая эпоха деятельности Новиков-ского кружка, и на долю обоих друзей выпала значительная, даже крупная, но мало оцененная роль. Как мы знаем, оба они внесли в общее предприятие значительные суммы. Но, помимо денег, они внесли еще свои знания, дарования и огромный труд, которые, несомненно, должны цениться выше. По нашему мнению, среди новиковского кружка Тургенев в этом отношении занимает первое место. Зная отлично немецкий язык и имея решительное призвание к литературной деятельности, он особенно много потрудился для Дружеского общества и Типографской компании в качестве переводчика и сочинителя. К сожалению, его литературная деятельность, за недостатком сведений, мало доступна исследованию; но все-таки кое-что известно о переводах и сочинениях, принадлежащих перу Тургенева. Нам известно семь переводов, сделанных им, и два оригинальных сочинения, одно из которых написано им по поручению Лопухина. Вот список этих трудов:

1) Иоанн Арндт. О истинном христианстве. 5 частей (М., 1784, тип. Лопухина).

2) Иоанн Пордедж (Pordedge). Первый трактат о вечном мире, в двух книгах. (М., 1782).

3) Иоанн Масон. О познании самого себя. (М., 1783; 2-е изд., 1786; 3-е изд., 1880).

4) Апология или Защищение вольных каменщиков. Перев. с нем. (М., 1784).

5) Избранные сочинения блаженного Августина (М., 1786).

6) Таинство креста, огорчевающего и утешающего. торжествующего Иисуса Христова и членов его.

7) 24 первые главы из Deutsche Theologia, сохранившиеся в рукописи и нигде не напечатанные.

Из оригинальных трудов Тургенева нам известны только два:

8) «Кто может быть добрым гражданином и подданным верным?»

9) Переложение некоторых псалмов Давидовых (М., 1796).

Нам, конечно, важнее всего познакомиться с оригинальными трудами Тургенева. «Кто может быть добрым гражданином и подданным верным» — сочинение, написанное по поручению И.Вл. Лопухина, который вот как говорит об этом в своих записках: «Для того же предмета, для которого издал я свой нравоучительный катехизис, заставил я написать известную книжку “Кто может быть добрым гражданином и подданным верным?”, которая также переведена на французский и пущена была в продажу Сочинил ее по моему плану самый ближний друг мой Иван Петрович Тургенев, сей честнейший человек, коего память всегда любезна будет всем его знавшим и любящим добродетель»[11].

Эта маленькая книжечка Тургенева была потом два раза издана по-русски (под тем же заглавием), в 1796 и в 1798 гг. Первое издание имеет такую пометку: «С французского на Российский перевел Серп. Протоп. Василий Протопопов (Москва в универ-сит. Типографии у Ридигера и Клаудия. 1796)». При чем есть и посвящение переводчика преосвящ. Афанасию, епископу Коломенскому и Тульскому. Во втором издании (1798 г.) ничего этого нет, а помечено только: «Российское сочинение», и еще эпиграф на обороте: «Братство возлюбите, Бога бойтеся, Царя чтите».

В первом издании из примечания к стр. 8 ясно видно, что сочинение напечатано еще при жизни императрицы Екатерины II, поскольку про нее сказано так: «Великая Екатерина, Исполнительница Петровых начинаний, уже в сей жизни начала свое бессмертие. Законы пишущая и сама им прежде верноподданных своих покоряющаяся, мудрые законы для благоденствия отечества из Божеских почерпающая, может ли изглажена быть из сердец чувствительных? Благо Ее чад есть боль, лежащая на душе Ее. Проклято да будет то перо, которое вдохновенный адом писатель, омочивши в желчи, употребит в очернение Великой Екатерины! В.» Любопытно отметить, что во втором издании(1798) это хвалебное примечание выкинуто — по какой причине, об этом скажем ниже.

Из розенкрейцерских рукописей

Когда это сочинение написано Тургеневым, мы не знаем, но что Василий Протопопов перевел его и напечатал в 1796 г., очевидно, как несомненно и то, что переводчику принадлежит вышеприведенное примечание. Получив амнистию в 1797 г., Тургенев в следующем, 1798-м, напечатал свое сочинение уже по собственному русскому подлиннику, причем, конечно, выкинул это примечание как ему не принадлежащее, тем более что, во-первых, в нем восхвалялась его гонительница и, во-вторых, в царствование Павла, пожалуй, и неудобно было восхвалять Екатерину II. Такова судьба этой книги.

В ней Иван Петрович стремится разрешить следующий вопрос: «Какие суть сильнейшие побуждения, чтобы учиниться добрым гражданином и верным подданным?» И находит, что таким побуждением не могут служить ни богатство, ни похвала и награды, ни жажда бессмертия в потомстве, ни соблазн известности. «Сии побуждения должны быть внутренними, а не внешними, Божественными, а не человеческими, кои сами собою не довольны обязать человека к порядочному прохождению должности его». Во главе всех побуждений должен быть «страх наказания Божия и стыд перед человеками». Вот как это выражено в резюме в конце книги (стр. 32): «Кто же может быть добрым гражданином и верным подданным? Тот, кто, боясь Бога, почитает Государя, повинуется Властям; который не только не убивает, но и в гнев не приводит, который любит врагов своих, благотворит тем, кои его ненавидят, благословляет тех, кои его злословят и ввергают в бедствие; дает требующему, не отвращается от того, кто в заем просит», и т. д. и т. п., в духе христианской проповеди. «Кто все сие может сделать? — Истинный Христианин». Таково содержание и главная мысль сочинения Тургенева. Конечно, он, как и Лопухин и Кутузов, говорил о необходимости повиновения властям, ссылаясь на послания ап. Павла к Титу. Точно так же, как Лопухин, он делает выпад против французской революции: «О! Когда бы во Франции больше господствовало истинное христианство, не представила бы она оного плачевного позорища, которое скорбь и ужас приносить должно всем человеколюбивым и богобоязненным сердцам! О Боже! Неужели и ныне не видят, что корень зол, губящих Францию, должно искать в пренебрежении фундаментальными законами святой религии Иисусовой? По крайней мере, нет другого источника несчастия ее. Ибо все другое есть только следствие». Как известно, Лопухин в своих записках высказывал те же мысли о французской революции. Подобно ему Тургенев проповедует необходимость повиновения всякому, даже дурному, господину, по принципу «Несть власти, аще не от Бога».

«Подражание песням Давидовым» написано, очевидно, около 1795 г., во время ссылки в Симбирской губернии, и посвящено «любезнейшему другу», может быть, И.В. Лопухину, к которому автор в посвящении обращается так: «Во дни уныния, печали, в грусти, в скуке, во время горести, с любезными в разлуке, ищу я иногда мученье прекратить и чувства горькие в отрадны превратить».

Из переводных работ Тургенева особенно важно обратить внимание на Иоанна Масона «Опознании самого себя». Уже тот факт, что книга эта разошлась в трех изданиях, показывает, как она была нужна публике. С другой стороны, нельзя не заметить, что на самого переводчика это сочинение оказало громадное и прочное влияние. На эту книгу указал Тургеневу, очевидно, Шварц, и свой перевод Тургенев посвящает друзьям своим, членам Дружеского общества. «Входя в намерения ваши распространить охоту к подобным книгам, решился и я, — говорит он в посвящении, — споспешествовать видам вашим, клонящимся к пользе и благу сограждан наших». По мнению Тургенева, книга, переведенная им, содержит в себе «нужнейшее учение о Познании Самого Себя, о преимуществах сего познания перед прочими и о способах достижения оного; а вы находитесь уже при Источнике, из которого желающие утолять жажду к познанию могут почерпнуть обильно учение сие. Книга сия научает человека познавать обязанности свои и его отношения, в каковых он находится к Богу, Творцу своему, к природе, яко творению, и к самому себе». Работая над переводом этой книги, Тургенев в письмах к своему другу А.М. Кутузову советовал «проницать» в изгибы человеческого сердца и искать там, «как наши слабости от глаз наших укрываются». Такие советы действовали на Кутузова очень сильно и, судя по его письмам из Луганского полка (в конце 1782 г.)[12], наводили на него «ипохондрию». На самого Тургенева книжка Масона также оказала громадное влияние; без ошибки можно сказать, что он на всю жизнь усвоил основные выводы этого автора. По крайней мере, позже, в 1800 г., в письме к своим детям, рекомендуя им новое издание своего перевода Масона, Тургенев говорит так: «Я уверен, что она может вам принести истинную пользу. Я нравственностью своею много должен этой книге»[13]. Следующие мысли особенно врезались в душу Ивана Петровича: «Всякий, кто себя знает, гораздо ведает, сколь сильно в нем господствует желание похвалы» (глава 12). Или: «Теплая и твердая молитва есть сильнейшее средство к достижению истинного о самом себе познания» (10 глава второй части). Тургенев запомнил также и советы Масона: 1) беречься всех родов невоздержания в удовлетворении похотей и страстей своих; 2) употреблять записную книжку, в которой «все вкратце изображено быть должно, и прочитывать ее каждый год». Сохранился листок, начало дневника, писанный рукой Тургенева в 1788 г., то есть шесть лет спустя после его работы над переводом Масона, и, несмотря на это, мы в листке находим те же мысли, что и у Иоанна Масона. Тургенев даже начал было делать заметки вроде дневника, рекомендованного его любимым писателем, но, к сожалению, скоро оставил это намерение, или же заметки не дошли до нас.

Столбы на масонском ковре(Румянц. музей)

Если книжка Масона «О познании самого себя» оказала на Тургенева огромное влияние, то перевод «Таинства креста» оказал, несомненно, большее влияние на главу московских «мартинистов» Николая Ив. Новикова. «Таинство креста, огорчевающего и утешающего, умерщвляющего и животворящего, уничиженного и торжествующего Иисуса Христова и членов его» — старая книжка, написанная в 1732 г. Дузетаном, изображает таинство страданий, которые очищают человека и приводят его к спасению. Здесь встречаются обычные нападки на разум: «Мудрые мира не признают в человеке иного света, иного вождя к познанию истины, кроме разума». Но есть и такие любопытные мысли: «Доколь христианство было под крестом гонений при имп. Нероне, Домицианне, Траяне и т. д., дотоле оно пребывало славным и плодородным в чадах и воспитало бесчисленное множество мучеников, коих кровь служила семенем к порождению новых христиан. Но как только христианство успокоилось во плоти, стало наслаждаться довольством, благами и честями мирскими при Константине, — то скоро переродилось в Антихристианство, каково оно и ныне». Ниже этих слов идет самая резкая критика духовенства, которое стало думать «только о брюхе, о весельях, о пирах и пустых беседах… Честолюбие духовенства так возросло, что вошло даже в пословицу, равно как и корыстолюбие его». Именно эта книжка оказала заметное влияние на Новикова, отразившееся в его письмах к Лабазину, написанных в 1797–1802 гг.[14], и, конечно, в переводе Тургенева, так как Новиков не знал немецкого языка, а новый перевод Лабазина напечатан только в 1814 г. Точно так же Новиков любил Пордеджа[15] и восторженно отзывался об этом комментаторе Я. Бема; но с ним он мог познакомиться только в переводе Тургенева. Отсюда прямой вывод, что глава московских масонов Н.И. Новиков мог знакомиться с главнейшими западноевропейскими мистиками по переводам Тургенева да Кутузова.

Огромное трудолюбие Ивана Петровича в качестве переводчика подтверждается его переводом Иоанна Арндта «О истинном христианстве». Это очень большое сочинение в шести томах (книгах), из которых каждый содержит по 500–600 страниц, переведено, по-видимому, одним Тургеневым и отпечатано в типографии Лопухина в 1784 г. Последний перевод его — двадцать четыре главы из «Deutsche Theologia» — нигде не был напечатан и сохранился в рукописи среди бумаг Тургеневского архива.

Яков Беме

Как переводчик Тургенев избегал, по возможности, иностранных слов и терминов, стараясь переводить их по-русски, например, вместо слова «эгоизм» стоит у него ячество, самственность, собственнолюбие, собственночестие и т. д. «Deutsche Theologia» по своему духу напоминает сочинения Масона и Арндта; например, там есть следующие фразы и выражения: «Вхождение в свое собственное сердце и в нем пребывание, изучение и познание самого себя и испытание себя, чего еще недостает — гораздо лучше, нежели взирание на других людей и на их примеры». Или: «К просвещению ведут три пути: очищение, просвещение, соединение». Или: «Понеже жизнь Христова есть всего горше для натуры и собственные любви, потому натура и воспринять оную не хочет, а живет злочестиво, ложно, беспечно, понеже сие для нее всего приятнее и веселее» и т. д. Таковы главнейшие мысли этого неизданного перевода.

Тургенев не только сам переводил, но также проверял и исправлял переводы, сделанные другими, молодыми сотрудниками Переводческой семинарии, в числе которых были Ал. Андр. Петров, Д.И. Дмитриевский, отчасти Карамзин и др. Редакторские обязанности Тургенев разделял со своим другом, Ал. М. Кутузовым, и из писем последнего к нему[16] видно, что переводы эти и их редактирование иногда приводили двух друзей к страстным спорам, за которыми следовали небольшие размолвки.

Присматриваясь ближе к переводам Тургенева, мы можем заметить, что литературная деятельность его носила чисто масонский, мистически-религиозный характер. Будучи одною из христианских сект, масонство стремилось к чистому, неискаженному христианству первых веков нашей эры, — христианству, стоявшему выше национальных и сословных предрассудков. Масонство отрицало церковную иерархию и обрядовую сторону религии; оно призывало к широкой и неустанной благотворительности. Но относительно Тургенева мы с уверенностью можем сказать, что он всегда оставался истинно православным человеком, любил духовенство и дружил с ним, так что масонство не внушало ему реформаторских идей или отчуждения от церкви, и в масонстве скорее всего его привлекали тайна, искание истины и проповедь о совершенствовании самого себя. Тем не менее, он был деятельный масон. Его масонское имя было: «eques ab aurora boreale», и он был членом директории, управлявшей 8-й (русской) провинцией. В этой директории членами были также: Чулков, Шнейдер, Ключарев и Крупенников. Тургенев вместе со своим братом Петром Петр. Тургеневым деятельно насаждал масонство и у себя на родине, в Симбирской губернии, что подтверждается многими фактами (см.: Бартенев. XVIII век, т. II, стр. 369–370).

В Орден Розенкрейцеров Тургенев был принят в четвертую степень и, по-видимому, имел большое влияние на братьев. Есть основания предполагать, что он часто говорил речи на масонских собраниях. По крайней мере в неизданных бумагах Ивана Петровича сохранилось несколько черновых набросков проповедей, несомненно, сочиненных им и произнесенных на масонских собраниях (одна от 1785 и одна от 1789 гг., а на некоторых даты не обозначены). Речи Тургенева похожи на обыкновенные проповеди: с выдержками из Священного Писания, с молитвенными обращениями к Спасителю и т. д. Они хорошо отображают его мировоззрение, а также дают представление о его характере, темпераменте и склонностях. В начале одной речи Тургенев говорит, что он «должен представить развитие свое в святом Ордене и показать», какие он приобрел познания, «до Натуры ли то, до сердца ли человеческого или до теософии касающиеся». Некоторые речи носят характер исповеди перед братьями, и мы можем видеть, что читал и что думал Тургенев. Братьям-масонам, членам Ордена, были рекомендованы некоторые книги для прочтения; и вот Тургенев делится с ними своими впечатлениями по поводу прочитанных книг. Среди его масонских бумаг нашелся также список книг, вероятно, рекомендованных Орденом; из них девять книг о животном магнетизме, много сочинений о масонстве и несколько книг разного содержания, например: 1) Зенд-Авеста; 2) Книга Сивилла; 3) Magia Adamica; 4) Die Geheime Naturlehre и т. д. Иван Петрович, как и другие члены, упражнялся в познании самого себя, творения и Творца — по правилам той науки, о которой говорит Соломон в «Книге Премудрости», — науки, «открывающей начала всех вещей, без познания коих никогда натура вещей истинно известна быть не может»[17]. Одна проповедь Тургенева дает особенно ясное понятие как о нем самом, его наклонностях и интересах, так и об Ордене Розенкрейцеров. Проповедник говорит о таинстве, которое хранится в Ордене и дошло до него от самых древних веков. Таинство, или тайна эта известна только главным начальниках Ордена, и она весьма ценна, потому что от нее зависит, «может быть, судьба человечества». «Из степени Шотландской видно, что таинство сие есть таинство натуры». Таинству этому был научен Адам по изгнании из Рая; его научил ангел, «и он узнал таинство сие в естественном деле искусства, в деле, подобном творению мира. Какого искусства? — Очищать все тела от прилипшей к ним клятвы и соблюдать наши человеческие тела от всех болезней, даже до естественного их разрушения»[18]. Цель масона, по мнению Тургенева, и состоит в познании этого таинства. Розенкрейцер имеет право надеяться, что Орден, «принявший и сохраняющий великое таинство таинств», даст каждому своему сочлену «в надлежащее время предохранительное средство от скудости и болезней» и «от несносной бедности».

Граф Калиостро(из издания, излаг. процесс в Риме в 1790 г. Рим, 1791).

Мы убеждены, что розенкрейцеры стремились открыть тайну — средство исцелять болезни, то есть искали жизненный эликсир, а также средство, избавляющее от «скудости», бедности, иными словами, они искали чуть ли не философский камень, создающий золото. Так розенкрейцеры незаметно увлеклись алхимией. Что Тургенев увлекался алхимическими тайнами, доказывается тем списком книг, о котором было упомянуто выше, и его черновыми рукописями. Одна из них, носящая заглавие «Нужное показание», посвящена каким-то странным размышлениям о числах. Числа являлись предметом обсуждения также в его переписке с Кутузовым, из одного из писем которого можно сделать вывод, что числа иногда заменяли у них какие-то термины. Например, советуя Тургеневу во всем держаться середины, Кутузов пишет: «Кто преступит 9, тот ниспадет глубочее, нежели где был он прежде» (август 1788 г.). Впоследствии, в показаниях на допросе, Тургенев говорил о масонстве так: «Учение сие состоит в снискании великого таинства, или magisterium, кое только тот получит, кто удостоится через исправление нравственного характера сделаться столь совершенным, сколь человеку возможно быть. А посему и тайны Ордена сей один только в существе ее знать может». Этой-то тайны Иван Петрович, по-видимому, и доискивался в упомянутых книгах и в масонских работах.

По тем же (пока не обнародованным) масонским бумагам Тургенева можно составить довольно ясное понятие как о его характере, так и о темпераменте. Под влиянием книги Масона «О познании самого себя» он пытался вести заметки, в которых, беседуя сам с собой, он как бы исповедуется и кается в содеянных грехах. В одной из исповедей, написанной никак не ранее 1784 г.[19], читаем следующее: «Столь мало старался я изыскать слабую мою сторону, что о сию пору не знаю ее точно. Кажется, гордости есть во мне больше, нежели любострастия. Ибо шаги, в жизни моей деланные, имеют начало свое все гордость под разными масками: то приобретение хвалы, то снискание познания, коим бы мог отличиться о других. Ежели и делал какие добрые поступки, то всем была основанием гордость. Я не тверд, но могу сделать геройство из гордости». В другой исповеди Тургенев со всей откровенностью и чрезвычайно метко указывает на свои недостатки. «Главный грех мой есть, в рассуждении тела, — невоздержание, и любимая страсть моя есть сластолюбие или, лучше сказать, обжорство, ибо тонкого вкуса и в пище я не имею.

Жена Калиостро (Адарюков. Доб. к слов. Ров.).

От сей склонности к обжорству происходит и склонность моя к блудодеянию, и так сильна во мне, что я каждый день борюсь с нею. Не могу до такого ощущения дойти, чтобы воображение мое чисто было от сего скверного порока. Сию склонность причисляю я к скотской моей душе; от обжорства же, отягощающего желудок мой и посылающего пары в голову, усиливается порок сложения моего [и] леность. Что касается до духовных моих страстей, то, кажется мне, главная в них есть гордость, являющая себя в приятности слушать похвалу людскую, а паче тех людей, коих я высоко почитаю. В виде заслужения хвалы сей не знаю, чего б не предпринял и не исполнил я? В гордости духа моего усматривается малодушие. Сим именем называю я и потачку к жене и моим домашним, а паче к жене. Признаюсь в сем пороке и в знак откровенности моей не постыдился бы описать здесь в подробности потачки мои, ей сделанные, кои сочтены мною и кои я, к стыду моему, все знаю…

Третья исповедь носит совершенно интимный характер и, очевидно, нигде в масонском собрании не читалась. Это — беседа с самим собою. Вот конец этой исповеди, относящейся к январю 1788 г.: «Каков я встретил новый год? Таков, каков был в старом. Еще стыжусь вспомнить 9-е число сего месяца в Тургеневе[20], — 3-х суточная лихорадка, произведенная напряжением силы воображения, была следствием моего во блуде падения. Ах! Какой плачевный опыт имел я над собою!» Далее Тургенев говорит, что он «ленивее стал отправлять обыкновенную молитву». Одну из причин этого он усматривает в том, что читал одну книгу, в которой рекомендуется внутренняя молитва, а не внешняя. И вот он начал отходить от последней, но еще не усвоил первую.

В приведенной беседе с самим собою и вышеупомянутых исповедях перед нами предстает человек второй половины XVIII в., со всеми достоинствами и недостатками, свойственными той эпохе. Желание познать свои недостатки, стремление совершенствоваться и очищать себя от замеченных грехов — все это, несомненно, есть влияние масонства. Это входило в круг «работ» Вольных Каменщиков.

Но в то же время у наших масонов это стремление через познание очистить себя от грехов весьма напоминает обыкновенное очищение себя молитвой и сокрушением о грехах, предписываемое нам религией. И что наши масоны оставались христианами и глубоко православными, в этом нет никакого сомнения. Вот, например, что говорит Иван Петрович Тургенев в конце вышеупомянутой беседы с собой: «На сих днях, прощаясь со мной, мой начальник, и сбираясь меня снабдить своими наставлениями, советовал читать молитвы: Царю небесный, Отче наш, псал. 91 — ежедневно и непременно, доказывая опытами пользу сея молитвы и произношением молитвенного псалма сего». Конечно, это советовал масон такому же масону.

IV

Обратимся теперь к другу и соратнику Тургенева Алексею Михайловичу Кутузову[21]. Поселившись в Москве, как мы видели, с 1783 г., он четыре года (1783–1787) разделял все труды членов «Типографской компании» и был, можно сказать, одним из самых полезных сотрудников Новикова, а после смерти Шварца (1784) и наиболее образованным из товарищей, знавшим не только французский и немецкий, но еще и английский языки. Вместе с Тургеневым он был главным переводчиком и редактором Переводческой семинарии. Эти годы он жил вместе с Карамзиным и его другом, преждевременно угасшим, А.А. Петровым. Влияние Кутузова на этих молодых соратников, несомненно, было значительным. По крайней мере, по «Письмам русского путешественника» мы можем сделать вывод о сильной привязанности Карамзина к Кутузову.

О литературной и масонской деятельности Кутузова в это время нам мало известно. Он занимался исключительно переводами и, еще будучи в полку, перевел «Плач, или Ночные мысли» Юнга. За время жизни в Москве им переведены: 1) Пара-цельс — «Химическая псалтирь, или философские правила о камне мудрых»; 2) «Страшный суд и торжество веры», сочинение Юнга, и 3) «Мессиада» Клопштока, прозаический перевод. Все эти переводы были изданы в 1785 г. И это все, что осталось нам от Кутузова. Литературная его заслуга состоит в переводе им сочинения Юнга «Ночные думы» (The complaint or night thoughts), которое содействовало распространению сентиментализма в русской литературе. Как старший современник и друг Карамзина, Кутузов оказал на него и его произведения неоспоримое влияние. Такое же влияние он, несомненно, оказывал и на других, особенно на братьев Трубецких, Лопухина и Тургенева. Это заметно по их переписке.

Кутузов оставался в Москве до 1787 г. В начале этого года он по делам Ордена Розенкрейцеров был послан в Берлин, где и оставался до конца своей жизни. Он вложил в Типографскую компанию все свое состояние: в 1783 г. он внес в объединенный капитал три тысячи рублей, а в 1786 г. стал поручителем за Новикова с залогом своего имения. Естественно, что у него почти ничего не было, и он получал содержание от своих товарищей по Ордену, главным образом от Лопухина и братьев Трубецких, и иногда — от своего брата, небогатого помещика. Кутузов и его московские друзья часто писали друг другу; часть этой переписки сохранилась вследствие тайной перлюстрации со стороны московской полиции и напечатана в «Русской старине»[22]. Кроме того, среди бумаг И.П. Тургенева[23] найдено около десяти писем Кутузова, присланных из Берлина. Любопытно отметить, что биографических данных эти письма содержат весьма мало, так как Кутузов, в силу своего характера, почти никогда не упоминает о том, кто и что его окружает, что он делает и т. д. Почти единственным содержанием его писем являются философские, иногда нравоучительные размышления.

Виньетка ложи Урания 1788 г. Т. С.

Однако по письмам его корреспондентов из Москвы можно сделать вывод, что Алексей Михайлович сохранил симпатии к себе в сердцах друзей, что им интересуются, о нем беспокоятся. Видно также, что первое время за границей, приблизительно 1787–1791 гг., ему жилось недурно, и он даже немного путешествовал. Например, он был во Франкфурте и в Париже. Эти-то путешествия и послужили причиной того, что Карамзин в 1789–1790 гг., во время своей поездки за границу, никак не мог встретиться с Кутузовым, что и отмечает с сожалением в своих «Письмах русского путешественника». Живя в Берлине, Кутузов вместе с бароном Шредером попались в сети темной компании розенкрейцеров, руководимой Вёльнером. Они выманивали у Кутузова деньги и давали ему обещания посвятить его в такие высокие тайны, которые и не снились московским масонам. К концу 1790 г. Кутузов задумал было возвратиться в Россию вместе со Шредером и еще каким-то «братом», поселиться в деревне у брата и жить в полном удалении от мира. Но, кажется, ссылка его друга Радищева напугала его, а известие о том, что его подозревают в связях с Радищевым, привело Кутузова к решению не возвращаться в Россию. В конце 1791 г. он, не подозревая о предстоящем крушении Типографской компании, решает остаться в Берлине еще на три года. «По благости Всевышнего» он вступил в контакт с какими-то двумя братьями «высоких знаний. Они получили ко мне совершенную доверенность. Они открыли мне то, о чем я писать не смею», но с условием, чтобы Кутузов остался с ними, по крайней мере, на три года, «дабы привести общими трудами в совершенство наше намерение», то есть достижение высших масонских знаний. Вследствие этого Кутузов просит своих московских друзей принять на себя затраты по содержанию его, Кутузова, и двух его товарищей, «дабы не иметь со стороны сей никаких беспокойств, ибо мирские заботы суть все и главнейшее препятствие». Если бы друзья не согласились оказать ему поддержку, Кутузов намерен был продать последнее свое имение[24]. Но он и не догадывался, что приблизительно с 1791 г. беды обрушились на его московских друзей, и они не могли уже поддерживать его материально. Положение его сделалось незавидным. Тогда только он понял угрожавшую ему опасность в виде разорения «Типографской компании», в письме к князю Н.Н. Трубецкому он пишет о своем затруднительном положении и, сообщая о том, что барон Шредер, уехавший вместе с ним в Берлин, был поражен московскими вестями (разгром типографии Новикова), «якобы громовою стрелою», — прибавляет: «не менее и я почувствовал мороз, льющийся во всем моем теле, узнав все сие обстоятельно; и вот истинная причина моей меланхолии» (письмо 4/15 июля 1791 г.). Не зная трех последних писем И.П. Тургеневу, написанных после 1791 г., мы сделали в вышеупомянутой статье[25] предположение, что едва ли Кутузов пережил 1792 г. Недавно найденные письма не подтвердили это предположение: Кутузов пережил гонительницу масонов императрицу Екатерину и дожил до воцарения императора Павла, но почему-то не успел вернуться в Россию и умер, по-видимому, вскоре после 1797 г. Из одного письма Ал. Ив. Тургенева отцу из-за границы (в 1803 г.) видно, что после смерти Кутузова в Берлине остался долг в восемьдесят талеров. Это доказывает, что несчастный Алексей Михайлович умер в очень стесненных обстоятельствах.

Мысли Кутузова всегда имели серьезное и даже философское направление. Он, в силу своего характера, был молчалив, а настроение его нередко бывало мрачным. Вот почему в письмах его нет ни шуток, ни веселого тона. Он — человек вдумчивый, он — мыслитель, устремленный к мистическому созерцанию самого себя, своего внутреннего мира. Он вечно роется в своих мыслях, ища в них сорные травы и плевелы. Совершенствование себя, своего духа путем самопознания — вот цель его стремлений, вот постоянный предмет его забот: что бы он ни делал, ни говорил, он всегда возвращается к этому предмету. Такая односторонность свойственна ему более, чем другим, и, например, Лопухин, Тургенев, Новиков не были такими односторонними людьми.

Так, узнав, что Карамзин собирается издавать журнал, Кутузов писал Плещееву: «Ежели в нашем отечестве будет издаваться тысяча журналов, подобных берлинскому и Виляндову, то ни один россиянин не сделается от них лучшим. Напротив, боюсь, чтобы тысяча таковых журналов не положили миллионов новых препятствий к достижению добродетели и к познанию самих себя и Бога».

Кутузов был способен весь отдаваться служению какой-либо идее, это видно из того факта, что он пожертвовал всем своим состоянием и карьерой, может быть, даже семейным счастьем ради масонских предприятий. Для того времени это явление редкое. Притом служение идее он связывал непременно со служением обществу; это ясно из того, что всяких пустынников и анахоретов, удаляющихся от мира и не служащих обществу, он считал тунеядцами.

Однако большой вред наносили Кутузову его слабохарактерность и неуравновешенность, часто заставлявшие его колебаться из-за неуверенности в своих силах. К ним надо добавить также его непрактичность, плохое знание людей. Так, например, его легко перехитрил и до конца пользовался его расположением такой подозрительный человек, как барон Шредер, личность, несомненно, темная, втершаяся в круг мартинистов по рекомендации из-за границы. Новиков быстро раскусил его и относился к нему холодно, а Кутузов принимает его под свою защиту и абсолютно доверяет этому проходимцу. Он клянется живым Богом, что Шредер «преисполнен богобоязненности», что сам он, Кутузов, не может сравниться с ним ни в каком отношении, будучи по сравнению с ним «мерзок и гнусен». Такое нежное отношение к человеку недостойному может быть объяснено отчасти его добротой и сердечностью, которые были отличительными чертами Кутузова. Он любил говорить друзьям голую правду, не умел «ласкательствовать» и был врагом всякой политики в дружеских отношениях. И потому он пользовался любовью многих из тех, кто сталкивался с ним в жизни; это видно и по письмам его друзей ему в Берлин. Особенно трогательна привязанность и дружеские чувства к Кутузову его товарища по учебе, знаменитого А.Н. Радищева — чувства, сохранившиеся до конца их жизни, несмотря на разлуку и даже расхождения во взглядах. Радищев посвятил Кутузову оба своих сочинения: «Житие О.В. Ушакова» и «Путешествие из Петербурга в Москву». «Любезнейшего друга» своего сердца, Кутузова, хочет он оставить после своей кончины «в вожди» своим детям; дружба с Кутузовым является для него утешением в дни скорби и «надеяние, для успокоения». Несмотря, однако, на дружбу, взгляды Радищева и Кутузова резко расходились. Сам Кутузов в одном из писем говорит, что большую часть положений Радищева относительно религии и государственного управления он нашел противоположной своей системе. Особенно не нравилось ему то, что Радищев коснулся «некоторых пунктов, которые не подлежат к литературе», ибо критика нынешнего правления есть дело непозволительное. «Смело можно сказать, — пишет Кутузов в этом письме, — что из среды нас не выйдет никогда Мирабо и ему подобные чудовища. Христианин и возмутитель против власти, от Бога установленной, есть совершенное противоречие».

V

При разгроме московских мартинистов пострадал и Тургенев. В 1792 г. его спокойная жизнь была неожиданно нарушена: 11 августа за ним в Симбирск был послан подпоручик Иевлев с приказом доставить его в Москву для допроса по делу Новикова и Типографской компании. Для последней наступил роковой час, и почти все ее участники так или иначе пострадали за свою просветительскую и филантропическую деятельность, став жертвами подозрений правительства, напуганного французской революцией и книгой Радищева.

В Москве Тургеневу был предложен вопросник из восемнадцати пунктов, в которых он должен был объяснить свою масонскую деятельность и просить прощения, если в чем-то поступал против закона. Его допрашивал князь Прозоровский, бывший когда-то его командиром в первой Турецкой войне. Он называет Тургенева «лукавым» в сравнении с простодушным князем Н. Трубецким; но в сравнении с Новиковым Тургенев, по мнению Прозоровского, «не так тверд», хотя «напоен совершенно роду мыслей Новикова».

А.П. Мельгунов, основатель масонской ложи в Ярославле

После допроса Тургенев, в конце того же месяца, был сослан, в качестве наказания, в свое имение на безвыездное житье и оставался там до смерти императрицы Екатерины II, то есть четыре года (1792–1796).

С вступлением на престол императора Павла (6 ноября 1796 г.) судьба Тургенева резко меняется: 11 ноября 1796 г. ему разрешен въезд в столицы. 15-го числа того же месяца он получил чин д. статского советника и назначение директором Московского университета (1797–1803). 25 декабря 1796 г. Иван Петрович со всей семьей приехал в Москву (см.: Истрин. Архив Тургеневых, вып. 2, введ., стр. 21). Теперь наступил лучший и блестящий период в жизни Тургенева. Из бригадиров он переведен в статские советники и поселен в университете. Под его началом была канцелярия (пять человек), которая управляла всей хозяйственной частью университета. По отзывам Третьякова, чиновника этой канцелярии, Тургенев был «начальник добрый, честный и справедливый». Ему же была подчинена, естественно, и учебная часть: выбор преподавателей и профессоров, общее направление преподавания. Есть все основания полагать, что Тургенев старался придать университету тот «мартинистский» дух, который был характерен для деятельности новиковского кружка и Дружеского ученого общества. Так, в университетском благородном пансионе воспитанники каждое утро, после молитвы, обязательно читали духовные песни и благочестивые размышления Штурма.

Тургенев способствовал также обновлению преподавательского состава, пригласив нескольких профессоров из Германии, например Шлецера-сына, Буле, Грельмана и других. В его доме профессора находили самый радушный прием. Он также посылал многих молодых людей за границу для завершения образования. В 1802 г. это были, например, Воинов, Двигубский, А.С. Кайсаров, Успенский и, немного раньше, М.И. Мудров. М.И. Невзоров, близко знавший Тургенева, называет его «добрым другом юношества» и говорит, что он многим молодым людям оказал благодеяния, открывая доступ к учебе, ободряя, награждая и даже, после выпуска из училищ, подыскивая должности и пути к благоустроенной жизни. Не без основания Тихонравов называет Тургенева «добрым и самым благонамеренным пестуном Московского университета». Узнав из слухов о предстоящей отставке Тургенева, молодой профессор Мерзляков почти с отчаянием сообщает об этом своим друзьям в Геттингене.

Как директор Тургенев был подчинен трем кураторам, с которыми нередко ссорился, особенно с Голенищевым-Кутузовым, видимо, из-за того, что тот хотел сделать университет военным, а университетский благородный пансион превратить в кадетский корпус. Кажется, кураторы и оклеветали Тургенева перед высшей властью, так что когда было образовано Министерство народного просвещения, то министр, граф Завадовский, относился к Тургеневу недоброжелательно. Он был недоволен им из-за какого-то «кабинета польской» и медленной установки шкафов, вследствие которой пострадали препараты. Потом (с 1802 г.) пошли слухи о коренном преобразовании университета, и положение Тургенева сильно пошатнулось. Почувствовав это, он пишет в Петербург Лопухину, просит его ходатайствовать за него перед министром Завадовским и перед Державиным. Когда же преобразование университета началось и вместо кураторов попечителем был назначен Муравьев, друг и товарищ Тургенева по университету, а должность директора была заменена должностью избираемого ректора, — Тургенев стал хлопотать или о назначении его сенатором, или о сохранении за ним получаемого жалованья (1875 руб. в год) в виде пенсии. Он пишет об этом и Лопухину, и Н.Н. Новосильцеву, и Державину. В конце концов за ним сохранили его жалованье и, кроме того, дали ему чин тайного советника, но целый год (1803) ему пришлось провести в неопределенном положении и быть свидетелем коренной ломки университетских порядков. В отставку он вышел 21 ноября 1803 г. К служебным неприятностям добавилось большое горе, постигшее его 8 июля 1803 г. — смерть его старшего сына Андрея, его любимца, друга и почти что товарища. Так что когда он расстался с университетом и переехал в собственный дом на Маросейке, то здоровье его уже было подорвано. Отсюда начинается последний период его жизни, так сказать, постепенное увядание. Ему был 51 год, но здоровье его оказалось настолько непрочным, что в 1804 г. он опасно заболел. По-видимому, вследствие тучности он был склонен к апоплексии, и хотя и выздоравливал, но в 1805 и 1806 гг., по совету врачей, ему пришлось лечиться в Липецке минеральными водами. Ему стало легче, он мог ходить, но органы речи у него были настолько поражены, что трудно было вести с ним беседу (см. письма Дмитриева и Жуковского к А.И. Тургеневу 1805–1806 гг.) В конце же этого (1806) года он, по свидетельству Жуковского, был очень слаб и собирался ехать в Петербург лечиться к тамошним медикам. Действительно, 25 января 1807 г. он выехал из Москвы со всей семьей и, приехав в Петербург, лечился у лейб-медика Франка. Впрочем, лечился безуспешно и 28 февраля скончался, очевидно, внезапно, от последнего удара апоплексии. Он похоронен в Александро-Невской лавре, на Лазаревском кладбище, рядом с любимым сыном.

Табакерка(Музей Костр. Арх. комиссии)

Литературе и искусству Тургенев был предан так же горячо, как и мистическо-масонской философии, если не более. По крайней мере, давая показания князю Прозоровскому о том, что заставляло его участвовать в масонских собраниях, он говорит, что его влекло туда единственное желание иметь общество образованных друзей и узнавать там все, «до учености касающееся». Переводчик «Таинств креста», Тургенев был в то же время центром, вокруг которого группировались, в пору его директорства и ранее, тогдашние московские литературные знаменитости во главе со «старостою» и «десятником российской литературы», то есть Херасковым и Карамзиным. У него первого встречали ласку и одобрение все начинающие писатели. Известно, что он вывез Карамзина из Симбирска и пристроил его в Переводческой семинарии новиковского кружка. Он же заметил и обласкал казанского купца Каменева, одного из первых представителей романтизма в России, предшественника Жуковского; а этот последний чуть ли не более всех обязан старику Тургеневу; недаром же он называет его своим отцом: «Он был живой юноша в кругу молодых людей, из которых каждый готов был сказать ему все, что имел на сердце, будучи привлечен его прямодушием, отеческим участием, веселостью, простотой». Судьба окружила юность Жуковского людьми самыми чистыми и праведными; кружок Андрея Тургенева лелеял молодость поэта-романтика, направляемый дружескою рукой старика Тургенева. В этом кружке, и особенно в семье Тургеневых, формировались черты нравственного облика Жуковского; отсюда он заимствовал умственные и нравственные черты; именно старик Тургенев указал ему главнейшую цель жизни: нравственное самосовершенствование.

Масонский запон из собр. Д.Г. Бурылина

Таким образом, имя масона-Тургенева навсегда сохранится в истории русской поэзии; его семья была гнездом, их которого вылетели первые русские романтики — Андрей Тургенев и Жуковский. Друг юности и школьный товарищ Тургенева, М.Н. Муравьев, изображает его как идеал истинно свободного человека, который скуку жизни украшает учением, дух которого исполнен любовью к истине, любовью к красоте и который «без гордости велик и важен без чинов, на пользу общую всегда, везде готов». Как человек, Тургенев производил на всех прекрасное впечатление, и даже желчный Вигель говорит о нем с похвалой, называя его «честнейшим человеком», а Лопухин называет Тургенева «самым ближним другом… коего память всегда пребудет любезна всем его знавшим и любящим добродетель»[26].

Масонская грамота