Масоны. Том 2 [ Большая энциклопедия]

Михаил Матвеевич Херасков

Среди русских писателей XVIII в. Михаил Матвеевич Херасков занимает особое положение: это единственный поэт-масон, который в то время считался — справедливо или нет, это другой вопрос — крупной поэтической величиной в литературе вообще, а не только в масонской. Люди, не имевшие никакого отношения к масонам, превозносили его как знаменитого, а иногда и как «первейшего» поэта своего времени. Вполне понятно, что при изучении масонства нельзя обойти молчанием этого забытого теперь писателя.

В истории масонства Херасков имеет значение как человек, как должностное лицо, облеченное довольно значительной властью, и, наконец, как писатель.

Кроткий по характеру, гуманный по взглядам, он представлял собой личность, как нельзя более подходящую для восприятия нравственных идей масонства.

И до глубокой старости сохранил он отзывчивость сердца, пытливость ума и удивительную трудоспособность. Он любил повторять характерную для него фразу: «Человек может состариться, но сердце его состариться не может». Современники изумлялись тому, что его творческие способности с годами не исчезали, не слабели. «Быв уже украшен сединами, с юношеской пылкостью играл на златострунной лире своей»[29]. «Он и в самую глубокую старость, едва ли не восьмидесяти лет, — рассказывает про него И.И. Дмитриев, — всякое утро посвящал музам, в остальные же часы, кроме вечеров, любил читать… Я заставал его почти всегда за книгою». Под влиянием одной прочитанной им книги он радикально изменил свои взгляды на сущность драматического творчества и с горечью говорил Дмитриеву, что сорок лет шел в этом отношении по ложному пути. «Надобно было видеть, — замечает, рассказывая это, Дмитриев, — разрушение во всех чертах лица и во всем составе, слышать дрожащий голос его, чтобы понять, как в эту минуту он меня тронул».

Что-то наивное, детское было в его «странностях»: «Кого он любил, тех, когда бывал с ними вместе, трогал пальцем, — например: встанет, подойдет к кому-нибудь и вдруг тронет пальцем, или, проходя мимо, то же делал»[30].

Некоторые его «странности» были связаны с определенными числами, которым Херасков, очень возможно, придавал какой-то мистический смысл.

Херасков очень мало тратил на себя лично, охотно помогал нуждающимся и, по словам одного биографа, не сказал «ни одного ядовитого слова насчет ближнего».

Его служебная деятельность почти целиком была посвящена Московскому университету. Двадцатидвухлетним юношей при основании университета в 1755 г. он был назначен асессором конференции университета. (Родился он в 1733 г. Сам получил образование в сухопутном кадетском корпусе.) С 1763 по 1770 г. был директором университета, затем лет пять служил в Петербурге. В 1775 г. вышел в отставку и возвратился в Москву. В июне 1778 г. был назначен четвертым куратором при университете. Первыми тремя были: Шувалов, Ададуров и Мелиссино, которые жили в то время не в Москве, и фактически Херасков принял на себя полное руководство университетом и состоящими при нем учреждениями: двумя гимназиями (дворянской и разночинской), типографией, книжной лавкой и т. д. Должность куратора он занимал до 1802 г. Умер он в 1807 г., через пять лет после выхода в отставку. Таким образом, в Московском университете он пробыл на службе тридцать лет. В 1775 г., а может быть и раньше, Херасков вступил в масонское общество. Вместе с князем Николаем Никитичем Трубецким, с которым он был близок, он принадлежал к рейхелевским масонам. Он же вел переговоры по поводу объединения рейхелевских лож с елагинскими. В Петербурге он познакомился и сблизился с Н.И. Новиковым. Получив 28 июня 1778 г. звание куратора Московского университета, он предложил Новикову арендовать университетскую типографию, и в начале 1778 г., в связи с этим, Новиков переехал в Москву, где и развернулась его общественная и просветительская деятельность. В августе 1779 г., по ходатайству Хераскова, Шварц получил место профессора в Московском университете. Пока Херасков был фактически единственным куратором, принимавшим активное участие в делах университета, Шварц пользовался там полной свободой действий и постоянно получал поддержку и сочувствие от Хераскова. Гонения на Шварца в университете начались с возвращением в Москву другого куратора, Мелиссино, который относился к Шварцу враждебно и в конце 1782 г. вынудил его уйти в отставку. Почти все просветительские мероприятия Новикова и Шварца осуществлялись при содействии Хераскова. Так, именно по его ходатайству при университете была учреждена «Переводческая семинария», проект которой был составлен Шварцем.

Тесно сотрудничал Херасков с Новиковым и Шварцем и в их работе по организации масонских лож. В конце 1780 г. он вместе с ними создал новую ложу «Гармония», в которую и вошел одним из первых членов. Когда в 1783 г. в России образовался и был утвержден «Златорозовый крест», Херасков вошел в небольшое число русских розенкрейцеров (девятнадцать человек).

В списке высших должностных лиц масонства за 1789 г. Херасков значился ритором при «Провинциальной ложе», то есть занимал такую же должность, как и Н.И. Новиков в «Управлении теоретическим градусом». Кроме того, они оба входили в состав «Капитула провинции». Лонгинов считает Хераскова «одним из ревностнейших мартинистов». Тем не менее, когда над московскими масонами разразилась гроза, Новиков был заточен в Шлиссельбургскую крепость на пятнадцать лет (просидел четыре года), а Лопухин и Тургенев сосланы в свои деревни, Херасков не подвергся абсолютно никаким карам. Спас его Державин, который ходатайствовал за него перед фаворитом государыни, Платоном Зубовым. До нас дошло благодарственное письмо по этому поводу от Хераскова Державину (8 декабря 1791 г.). В этом письме Херасков прикидывается простачком, никогда и не слышавшим о масонстве; злые люди все на него наговорили: «Чудно мне, что некто враг мой вздумал оклеветать меня какою-то Мартинизмою, о чем я, по совести, ни малого сведения не имею. — Когда мне думать о мартинистах и подобных тому вздорах? Когда? — будучи вседневно заняту моей должностью — моими музами — чтением стихотворцев, моих руководителей. — Взведена на меня убийственная ложь, лишающая меня чести».

Но и после этого некоторое время за Херасковым продолжали следить. 7 июня 1792 г. князь Прозоровский докладывал государыне, что Херасков поехал в подмосковную, что там он разбирал свои бумаги.

Переходим к его литературной деятельности. Печать масонства лежит на очень многих произведениях Хераскова. Возьмем, например, такой отрывок из оды:

Все, чтущие добродетель, без различия возраста, — и старцы, и юноши, — приглашаются вступить «во храм, отверстый Благодатью».

Из рукописи ЛУШ в. (собр. С.П. Мельгунова, приобр. у Ланге в Риме)

Обращает на себя внимание употребленное здесь выражение «молния сует»: в обряде посвящения в масоны есть любопытная подробность. «При спадении повязки с глаз посвящаемого он видел на мгновение вспыхнувший и сейчас же угасший свет»; «“так проходит слава мира, все удовольствия тленной жизни, все радости земли!” — восклицал вития или мастер ложи»[31].

Самым замечательным лирическим произведением Хераскова является известный гимн «Коль славен». В «Собрании образцовых русских сочинений» (часть I) гимн это назван «Переложение псалма 64», но в действительности в них мало общего. Гимн этот, получивший широкое распространение, по происхождению своему, несомненно, является масонской песнью, которая исполнялась в собраниях масонских лож[32]. Особенно характерную мысль мы встречаем в заключительной строфе:

Две промежуточные строфы, которые при исполнении гимна сейчас часто опускаются, содержат намеки на застольный характер этой религиозной песни:

В последних двух стихах можно увидеть намек на «трапезы любви», свершаемые масонами в воспоминание о Тайной Вечере. На этих трапезах происходило и причащение масонов.

В VII томе «Творений» Хераскова, где собраны его стихотворения, довольно значительная часть отведена «одам нравоучительным». Это рассуждения на различные нравственные темы, что видно и по заглавиям: «Добродетель», «Терпение», «Честь», «Умеренность», «Спокойство», «Правда», и т. д. Идеи, высказываемые здесь, по большей части не отличаются оригинальностью. Это все излюбленные в XVIII в. размышления о тщете земного, об истинной и ложной славе, о равенстве всех перед смертью.

Виньетка к поэме Хераскова «Владимир»

Счастье полагается в неустанном делании добра:

Не следует падать духом, не следует наводить уныние на других:

В другой оде, «Спокойство», читаем:

Эта филантропическая жилка — самая характерная особенность Хераскова как сочинителя од. Один раздел VII тома называется «Анакреонтические оды»[33], но напрасно было бы искать здесь прославления наслаждений жизни, как в «Анакреонтических песнях» Державина. У Хераскова и в этих одах та же проповедь воздержания и нравственного самосовершенствования. Анакреонтическими же Херасков назвал их, очевидно, не из-за содержания, а по их форме: в противоположность нравоучительным, они написаны белым стихом (без рифм) и, по большей части, трехстопным ямбом.

Из духовных стихотворений, напечатанных в Собрании сочинений Хераскова, обращают на себя внимание «Три главы из премудростей Соломоновых» и «Утешение грешных». В первом осуждаются те, кто ошибочно полагает, что мы рождены на свет случайно, что

Такие рассуждения приводят подобных людей к черствости сердца:

Бессильных, праведных погоним

Но Бог не потерпит нечестия и воздаст каждому по делам его.

В стихотворении «Утешение грешных», написанном в виде песни, показательны даже названия отдельных глав: «Иисус всех грешников приемлет» (II гл.); «Порядок принятия грешников» (V гл.); «Что есть принятие» (VI гл.); «Умножает приемлемых». Последние строчки отдельных строф в каждой главе, как правило, совпадают, что еще больше подчеркивает песенный характер стихотворения. Указывает на это и заключительная строфа всего стихотворения. Кто любит Бога, тот исцеляет раны Спасителя, кто равнодушно смотрит на распятие, умножает Его муки. После этой мысли и идет заключительная строфа:

Пламенеющая звезда

Наибольшим уважением у масонов пользовалась мистическая поэма Хераскова «Владимир». В первоначальном виде она была закончена в 1785 г., но потом тщательно исправлялась и дополнялась автором, и в третьем издании (1809) состояла уже из восемнадцати песен. «Ежели кто будет иметь охоту прочесть моего “Владимира”, — писал Херасков в предисловии к третьему изданию, — тому советую, наипаче юношеству, читать оную не как обыкновенное эпическое творение, где по большей части битвы, рыцарские подвиги и чудесности воспеваются; но читать как странствование внимательного человека путем истины, на котором сретается он с мирскими соблазнами, подвергается многим искушениям, впадает во мраки сомнения, борется с врожденными страстями своими, наконец, преодолевает сам себя, находит стезю правды и, достигнув просвещения, возрождается. Не учительским скучным голосом преподаю наставления, как достигать света истины; не с важностью проповедника, мне неприличною, возвещаю, как возродиться человек может; но в духе, свойственном песнопевцу, робкому песнопевцу, единственно о христианском просвещении Владимира поведаю, России просветителя и нареченного равноапостольным. Повесть важна, велика и восторгов достойна.»

Хотя автор и заявляет, что не хотел давать наставлений и читать проповеди, вся поэма проникнута характерной для масонства идеей необходимости нравственного возрождения. Противопоставляя «внутреннюю» церковь — церкви «внешней», масоны, как известно, большей частью к духовенству относились отрицательно. Они считали, что подавляющее большинство русского духовенства свое христианство выражает только в обрядах. Максим Невзоров писал: «Духовные сделались совершенными торгашами, стараются только умножить свои доходы.» Параллели таким мнениям щедро рассыпаны в поэме Хераскова:

Многое в Ветхом Завете толкуется в поэме в переносном смысле. Греческий мудрец рассказал князю о том, как был создан человек и как он пал.

Затем мудрец рассказывает про два пути в жизни, по которым идут все люди. Один из них «цветущий», «ровный».

Масонские символы

Читатель-масон легко мог под «стадом малым» подразумевать масонское братство. Герой поэмы — князь Владимир, как масон, проходит целый ряд ступеней богопознания. Узрел князь чудесный край:

Но князь, втайне руководимый праведным Законестом и добродетельным старцем Идолемом, не остался в этой роскошной долине. Владимир проходит эти «места прелестны».

От многого должен отрешиться человек, вступающий на путь спасения: от жажды славы, от чувственности, но самый ужасный бич человечества — это самолюбие.

Кто хочет спастись, обязан «усыпить» это чудовище при помощи чудесного зеркала: совести.

Склонность к аллегориям и символам заметна у Хераскова и в других его произведениях. Такова, например, поэма «Селим и Селима», где описываются чувства слепого, который считает себя при слепоте своей счастливым, но потом он прозрел и узнал счастье, которого раньше и представить себе не мог. Поэма «Пилигримы», где Херасков хотел перейти на не свойственный ему легкий, шутливый тон, заканчивается типичной для масонов мыслью, что счастье не во внешних условиях нашего существования, а в нас самих, нужна не политическая свобода, а свобода духа.

В поэме-сказке «Бахариана», где герой — Неизвестный — после длинного ряда приключений отыскивает и освобождает от власти злой волшебницы красавицу Фелану, следует, по указаниям самого Хераскова, видеть аллегорию. Неизвестный, плывущий в лодке, — это всякий человек, несущийся по морю житейскому в бренной ладье бытия. Фелана — непорочность, которую скрывают от человека страсти — прельщения злой волшебницы; отыскать эту непорочность можно только при помощи истинного просвещения.

В заключение своей поэмы Херасков говорит:

Масонская сумка(Ист. муз.)

И в «Бахариане» находим мы всюду любимые нравственные идеи Хераскова. Все исчезнет, все позабудется, говорит он, все: «слава, пышность, сочинения», «мимо идут небо и земля»; одно только не исчезнет во веки веков: «добрые дела душевные». Интересны его размышления о случае, о бессмертии души и т. д.

По поводу бессмертия души он рассуждает так: если в материальной природе ничто не исчезает совершенно, а только меняет внешний вид («Горы стерты времени рукой, но еще их существует прах»), то как же допустить возможность исчезновения души Петра Великого или разума Ньютона? В одах Хераскова мы встречаем мысль о «мировой» или, как он выражался, «всеобщей душе».

Бесспорно, Херасков с полным правом мог бы отнести к себе слова Гнедича: «Ни словом единым бессмертной души не унизил».

Из повестей Хераскова наиболее интересна первая — «Нума Помпилий, или процветающий Рим», где описан идеал доброго и просвещенного государя. Несмотря на то, что эта повесть написана была в 1768 г., когда Херасков еще не был масоном и не чуждался рационализма, в ней было высказано много взглядов, особенно ценных и характерных для масонов. Эпиграфом к повести он взял изречение: «Да памятуют все человеки, что они братья суть!»

Херасков уже и в это время отдает предпочтение внутренней религии, а не внешней церкви. Храм благодетельной Весты, как рассказывается в повести, «не имел гордых украшений и не блистал златом и другими каменьями, которые тщеславие и подлая робость обыкновенно божеству посвящают». У жрецов этого храма «доброе житие, попечение о неимуществующих и вспоможение бедным составляли лучшее упражнение». Не чужды мистицизму и идеям нравственного возрождения и другие повести Хераскова: «Кадм и Гармония», «Полидор».

Вряд ли кто из русских поэтов пользовался славой столь громкой при жизни и столь бесследно потом исчезнувшей, как Херасков. Современники называли его «российским Гомером», поэтом «знаменитым», «великим» и т. д. Карамзин в 1787 г. в письме к Лафатеру называл его лучшим из русских поэтов. Перечисляя своих любимых авторов в стихотворении «Поэзия», он указал только одного русского (все остальные были англичане и немцы), и этот один — Херасков. В кружке Жуковского Андрей Тургенев развивал мысль о том, что Херасков принес больше пользы русской литературе, чем Карамзин, который привлек внимание читателей к предметам малозначительным, отучил смотреть на литературу как на средство внушения важных и серьезных мыслей. Один из поклонников автора «Россиады» так описывал удовольствие, доставляемое чтением этой поэмы: «Прочитавши “Россиаду”, воображаем, что мы прогуливались в прекрасном саду, где природа и искусство истощили дары свои, где различные деревья и цветы, одни других приятнее, пленяли наши взоры, услаждали обоняние. Мы не знали, на чем остановиться, чему отдать предпочтение: все на своем месте, все цветет и благоухает! Выходя оттуда, обещаемся снова насладиться таким удовольствием» (Труды Общества любителей российской словесности, ч. I, 1812).

Необходимо, впрочем, отметить, что Хераскова гораздо больше уважали, чем читали. Этим объясняется тот факт, что, несмотря на свою знаменитость, престарелый поэт долго не мог найти издателя для своей «Бахарианы». Мало читали и Семена Боброва, единственного заметного в поэзии последователя Хераскова[34]. Его поэмы «Таврида» («Херсонида») и «Древняя ночь вселенной» содержат целый ряд возвышенных и благочестивых мыслей. Вторая поэма, «Древняя ночь вселенной, или Странствующий слепец» (1807–1809), особенно близка творчеству Хераскова. Автор рассказывает о скитаниях в поисках истинного света одного слепца. Это, конечно, аллегория. «Главнейший предмет поэмы, — говорит автор, — истина бессмертия души». Как и у Хераскова (например, в поэме «Селим и Селима»), слепец в конце концов прозревает. В 1810 г. Бобров умер; после его смерти некоторые журналы, обсуждая его литературную деятельность, отозвались о ней пренебрежительно, а через пять лет дошла очередь и до славы его учителя Хераскова, который умер еще в 1807 г. В 1815 г. статьи Строева и Мерзлякова поколебали авторитет Хераскова, а затем ему стали совершенно отказывать в поэтическом таланте. Пренебрежение к нему, порицание, иногда довольно ожесточенное, с тех пор стали в порядке вещей.

За последние годы отношение литературоведов к нему стало несколько справедливее. Когда начались нападки на автора «Россиады», один из его защитников замечал: «Кто не знает, что бросают камнями в те деревья, на которых много плодов». И, без сомнения, как незаурядный деятель на пользу русского просвещения, как высоконравственная и гуманная личность и, в особенности, как самый выдающийся у нас поэт масонства, Херасков заслуживает большего внимания, чем ему обычно уделяют.

И. Розанов

Масонский запон (из собр. Д.Г. Бурылина)

Масонская грамота(Нац. библ. в Париже)