Масоны. Том 2 [ Большая энциклопедия]

Император Павел I и масонство

В жизни и деятельности императора Павла еще много сторон, не вполне объясненных исследователями. К их числу относится и вопрос об отношении императора к масонству. Для раскрытия этого вопроса собрано слишком мало фактического материала, и, может быть, он никогда не будет собран в достаточном количестве. Не говоря уже о таинственности, которой масоны вообще старались окружить свою организацию и свою деятельность, масса документов об отношениях Павла с масонством была своевременно уничтожена заинтересованными лицами, в том числе самим Павлом, когда он охладел к масонству, заметив, что «Орден Свободных Каменщиков» несовместим с его идеалом полицейского государства. Но и сохранившихся материалов, нам кажется, достаточно для того, чтобы биографы императора Павла утвердительно ответили на вопрос о принадлежности его к масонскому ордену и могли в общих чертах проследить изменения его отношения к масонству.

Известно, что в России второй половины XVIII в. масонство развивалось на почве противодействия сухой материалистической философии того времени, выразившейся в творениях энциклопедистов. Желание указать важность и законность духовных стремлений человека, связать его нравственный и религиозный мир с данными научного опыта, с миром внешним, чувственным, создать этические идеалы — проявлялось у масонов в самых разнообразных формах. «В самом масонстве, — писал впоследствии один из известнейших масонов начала XIX в. граф М.Ю. Виельгорский, — бывают иногда мнения противоположные, и, так сказать, само масонство порождает разных чад, а потому-то орден и масонство — весьма различны, что и пребывает великой тайной». Сходясь в отрицании разумности основ материализма и в признании важности духовного совершенствования человека, масонские кружки отнюдь не проявляли единства в своих целях и средствах: чистая наука процветала в их обществе наряду с алхимией, возвышенные религиозные начала — с оккультными науками, стремление к нравственному самосовершенствованию, к благотворительной и просветительской деятельности — с крайними политическими теориями иллюминатов. «Великая тайна» Ордена была скрыта от непосвященных, понималась масонами на разные лады, но объединяла их в борьбе со злом, царившим в обществе и государстве, людей с чутким умом и сердцем, чувствовавших ничтожность своих единичных усилий. Внешним выражением этого объединения являлась вся обрядовая сторона масонства с его мистическим аллегорическим антуражем, вызывавшая среди поклонников учения энциклопедистов, вырабатывавших в себе трезвый, «философский» взгляд на вещи, саркастическое к себе отношение. Блестящая и просвещенная покровительница Вольтера, Дидро, д’Аламбера императрица Екатерина смеялась над «нелепостями» масонства, над «соединением религиозных обрядов с ребяческими играми», над «обетами, чудачествами, странными и нелепыми одеяниями» их. «Перечитав, — писала она, — в печати и рукописях все скучные нелепости, которыми занимаются масоны, я с отвращением убедилась, что, как ни смейся над людьми, они не становятся от того ни образованнее, ни благоразумнее». Эта благодушно-презрительная точка зрения императрицы на «Свободных Каменщиков» помогла беспрепятственному внедрению и развитию масонства в России в течение первых двадцати пяти лет ее царствования, до тех пор, пока она под «чудачествами» и «странными одеяниями» не разглядела вольнодумства, опасного для своей самодержавной власти. В действиях масонов она увидела резкое проявление новой, только зарождающейся общественной силы, и среди масонов — почти всех людей, которые были известны своей оппозиционностью ее правительственной системе и ее личному материалистическому складу ума, а во главе их — своего сына и наследника великого князя Павла Петровича.

Н.И. Панин (собр. в. кн. Ник. Мих.)

Ум великого князя Павла Петровича, религиозный, выспренный, склонный к экзальтированности, был противоположностью холодному скептическому уму его матери. Масонство влекло его к себе не только сущностью своего учения, своей борьбой с материализмом века, но и мистической таинственной своей обрядностью, своим религиозным характером. Трагическая смерть отца, Петра III, отчуждение от матери, печальные обстоятельства его первого брака усилили в Павле религиозный и мрачный настрой духа, а положение опального цесаревича, его постоянно критическое отношение к системе управления императрицы заставляли всех недовольных ее правлением группироваться около него или прикрываться его именем. Если Екатерина была вольтерьянкой, как почти все ее приверженцы, то для ее сына естественно было стать масоном, ибо масонами были все недовольные его матерью, все его сторонники. Одна партия пользовалась властью, наслаждалась ее радостями и выгодами, другая — подавленная и униженная, скорбела о настоящем и мечтала о будущем; уделом одной была жизнерадостная философия эпикурейцев и материалистов, другая же — в «молчании» (главная масонская добродетель) упражнялась в добродетельности. «Собрания наши невеселые, — писал Виельгорский, — братья также, говорим мы о вещах, которые нам никак не льстят, напротив же, открывают нам все более и более нашу гнусность. Конечно, в сем есть особливая и неисповедимая благость Божеская, которая, по мере собственного нашего желания и воли, открывает нам таковую нашу гнусность и в то же время посылает необходимые для исправления нашего средства, предписывая наисладчайшие для души нашей добродетели, как-то любовь к ближнему и прочее»[63].

Цесаревич Павел Петрович с детства был окружен обществом масонов, которым было легко незаметно внушить ему сочувствие к «Свободным Каменщикам» и уважение к их «нелепостям». Во главе их стояли его главный воспитатель и руководитель граф Никита Иванович Панин, а также его брат граф Петр Иванович, известный «враль и персональный оскорбитель» Екатерины, бывший Великим Поместным мастером масонского ордена в России. Правой рукой Панина при воспитании Павла был также масон, Тимофей Иванович Остервальд, состоявший в должности информатора при великом князе тринадцать лет. Нет необходимости останавливаться на характеристике обоих графов Паниных, прославившихся и своими заслугами, и систематическим, хотя и тайным, противодействием Екатерине, испортив представление о ней ее сына и наследника.

Н.И. Панин (собр. в. кн. Ник. Мих.)

Остервальд, бывший креатурой Никиты Панина, по отзывам современников, не годился по своим качествам и недостатку образования в воспитатели великого князя, хотя был честным и аккуратным немцем. Жену его Екатерина прозвала «лютеранской проповедницей» и, шутя, предрекла ей смерть от голода, а ему — от воздержания. Большим влиянием при Павле пользовался и родственник Паниных князь Николай Васильевич Репнин, дипломат и полководец, известный своей преданностью масонам «до глупости» (par les sottises). Не пользуясь расположением императрицы и платя ей той же монетой, Репнин, бывая в Петербурге, часто навещал великого князя, благодаря своей близости к Панину, и приобрел на него большое влияние. Репнин и Петр Панин настолько пользовались доверием Павла Петровича, что, когда они надолго оставили Петербург, он вступил с ними в длительную переписку, спрашивая их мнение о преобразованиях, задуманных им в армии. После Репнина вниманием Павла пользовался другой родственник Паниных, Г.П. Гагарин, занимавший после И.П. Елагина одну из высших степеней в русском масонстве. Когда в 1773 г. императрица задумала «очистить свой дом» и, по случаю вступления великого князя в первый брак, с почетом удалила Никиту Ивановича от двора Павла, посредником между старым воспитателем и его питомцем явился молодой князь Александр Борисович Куракин, внук Панина, товарищ Павла Петровича по играм и учебе, прозванный им своей «душою». Этот Куракин только что явился ко двору из-за границы, где завершил свое образование, и, не без участия Н.И. Панина, сразу же был принят (двадцати одного года от роду) в масонский Орден Тамплиеров, а точнее, в петербургскую его ложу, так называемый Capitulum Petropolitanum, принадлежавшую к английской системе и организованную И.П. Елагиным и с 1772 г. подчиненную ложе-матери. В 1777 г. эта ложа слилась в одну с другими петербургскими ложами и стала называться Великой Провинциальной, или Национальной, ложей под управлением Елагина и графа П.И. Панина. Доверенный Павла Петровича князь А.Б. Куракин, несомненно, посвятил его в таинства масонства и содействовал окончательному обращению его в Вольного Каменщика. Ближайшим помощником Куракина в этом деле являлся новый друг великого князя — Сергей Иванович Плещеев, капитан флота, назначенный, благодаря своему званию генерал-адмирала, состоять при наследнике престола от состава константинопольского русского посольства, где он находился в свите князя Репнина. Плещеев состоял на морской службе с 1764 г., служил, среди всего прочего, и в английском флоте, с графом А.Г. Орловым совершил поход на Архипелаг, был принят в масоны в Ливорно и, уже как масон, пользовался покровительством князя Репнина и был рекомендован им Павлу Петровичу. В 1776 г. Павел имел случай познакомиться с прусскими масонами в Берлине, куда он, сопровождаемый Куракиным, совершил поездку с целью познакомиться с назначенной ему в невесты принцессой Виртембергской Софией-Доротеей, впоследствии великой княгиней Марьей Федоровной. Павел Петрович был встречен Фридрихом II с величайшими почестями, и путешествие в Берлин оставило в его душе глубокий след, зародив чувство привязанности к Пруссии и Прусскому королевскому дому, двое из членов которого были масонами: наследный принц Фридрих-Вильгельм и дядя принцессы Софии-Доротеи принц Фердинанд, стоявший, по свидетельству императрицы Екатерины, во главе прусских масонов. Принц Фердинанд, как будущий родственник, с особым вниманием принял наследника русского престола в своем замке Фридрихсфельде. Прием этот описан был тогда же в брошюре берлинского француза Le Bauld de Nans под заголовком: «Prologue pour la reception de Son Altesse Impеriale M-r le Grand Duc de Russia д Friedrichsfelde le I aout 1776, Berlin». В Берлине Павлу указали и другого его родственника — масона высокого ранга, шведского короля Густава III.

Быть может, не без умысла граф Никита Иванович Панин в том же 1776 г. предложил императрице послать к стокгольмскому двору для того, чтобы известить о бракосочетании великого князя с Марией Федоровной именно князя А.Б. Куракина. Куракин получил от петербургских Вольных Каменщиков полномочия вести переговоры с главной стокгольмской ложей и принять от нее посвящение в «высшие градусы»; в качестве секретаря посольства с Куракиным поехал известный в то время масон Вильгельм Розенберг, брат Георга Розенберга, учредителя гамбургской ложи «Трех золотых роз». Поручение масонских братьев молодым камер-юнкером было исполнено блистательно. Брат шведского короля Карл, герцог Зюдерманландский, посвятил князя Куракина в таинства шведского масонства, причем было условлено, что князь станет Гроссмейстером русской Провинциальной ложи с правом передать свое звание князю Г.П. Гагарину и подчинением этой ложи главному шведскому капитулу. В письме по этому поводу граф Левенгаупт, член шведского масонского капитула, выражал князю Куракину надежду, что «приезд нашего монарха в вашу страну будет много способствовать вашим масонским работам»[64]. Густав III действительно приехал в Петербург в следующем, 1777 г. для встречи с императрицей и был торжественно встречен петербургскими масонами. По случаю этого визита в ложе Аполлона происходили блестящие объединенные собрания. Князь Куракин учредил в Петербурге ложу святого Александра по шведской системе, а в 1779 г. появилась Великая русская Провинциальная ложа в той же системе под управлением князя Г.П. Гагарина, и ему в 1780 г. была прислана особая инструкция за подписью короля и графа Бьелке[65].

Имп. Всероссийский Павел Петрович, Великий Магистр Державного ордена Святого Иоанна Иерусалимского (собр. П.И. Щукина)

Известно, что Густав III не внушал симпатий великому князю Павлу Петровичу, но все же коронованный масон должен был произвести на него впечатление, указывая своим примером путь, по которому должен был идти и наследник русского престола. Цесаревич решился вступить в ряды Вольных Каменщиков. Советы князя Куракина и графа Н.И. Панина играли в принятии этого решения главную роль[66]. В записке Особенной канцелярии Министерства полиции, приводимой В.И. Семеновским и носящей характер официального документа, прямо указывается, что цесаревич Павел Петрович был келейно принят в масоны сенатором И.П. Елагиным в его собственном доме, в присутствии графа Панина[67]. Это известие кажется нам самой правдоподобной среди других версий вступления Павла Петровича в масонское братство уже потому, что вступление это действительно произошло и должно было произойти втайне и не за границей, а именно в России, среди русских людей, чем устранялись все возможности говорить об иностранных влияниях[68]. Вероятнее всего также, что событие это произошло вскоре после отъезда шведского короля из Петербурга, летом 1777 г., и, во всяком случае, не позднее 1779 г. На двух портретах императора Павла с масонскими атрибутами, хранящихся в музее П.И. Щукина, фигурирует статуя богини правосудия и справедливости Астреи. Масоны любили повторять легенду о том, что богиня Астрея ушла с земли, возмущенная людской неправдой. В честь именно этой богини и существовала в Петербурге с 1775 г. ложа с названием «ложа Астреи», которая в 1779 г. слилась со всеми остальными, с Великой Провинциальной ложей. На одном из портретов Павел Петрович держит в правой руке золотой треугольник с изображением Астреи, который служил почетным знаком для Великих официалов Великой ложи Астреи во времена Александра. «К сожалению, — говорит исследовательница русского масонства Т.О. Соколовская, — знаки лож XVIII века не обнаружены, и потому нельзя проверить, был ли знак Великой ложи Астреи XIX века таким же, каким он был у простых лож Астреи XVIII столетия»[69]. Как бы то ни было, но указание на Астрею в двух совершенно различных по композиции и исполнению масонских портретах императора Павла не является случайным.

Для иностранных дипломатов обращение Павла Петровича в масоны не осталось тайной, как едва ли осталось и для императрицы Екатерины. Один из агентов-дипломатов спешил даже учесть вытекающие из этого факта последствия для внешней политики России, а именно сближение Павла Петровича с наследником Фридриха II, коронованным масоном, прусским королем Фридрихом-Вильгельмом II. «Со времени путешествия Фридриха-Вильгельма (в 1780 г.) в Петербург, когда он был еще наследным принцем, между обоими наследниками установились дружественные и доверчивые отношения, а также тайная переписка, интимность которой увеличивалась еще более вследствие принадлежности обоих принцев к секте иллюминатов. Близость между принцами существовала всегда, но она еще тщательнее поддерживается братьями этой же секты»[70].

Императрица Екатерина не осталась равнодушной к дошедшим до нее слухам об увлечении Павла масонством. Бебер, секретарь Великой Провинциальной ложи, в своих записках говорит: «Так как масонство привлекало к себе очень многих из самых знатных лиц, то это возбудило в императрице некоторое недоверие, в особенности потому, что князья Куракин и Гагарин были известные любимцы великого князя Павла Петровича, и она выразила всю свою щекотливость по этому предмету, сначала сатирическими брошюрками, из которых одна называлась “Противо-нелепое общество” (“Тайна противо-нелепого общества”), и потом, по поводу одной статьи, напечатанной в гамбургской газете, выразила так громко, что тогдашний обер-полицмейстер, бывший членом Ордена, посоветовал нам оставить работы (то есть масонские собрания) и покинуть прекрасно устроенные помещения ложи». Когда в Петербург явился наследный принц Прусский, тепло встреченный великим князем, то императрица не постеснялась отнестись к нему пренебрежительно и вынудила его сократить свое пребывание в Петербурге. Затем подверглись немилости императрицы граф Панин и князь Гагарин. Князь Куракин, сопровождавший великокняжескую чету в ее путешествии за границу (в 1781–1782 гг.), по возвращении в Россию был сослан в свою саратовскую деревню Надеждино по ничтожному поводу, и лишь по просьбе великого князя Екатерина разрешила ему приезжать в Петербург для свидания со своим царственным другом один раз в два года. Едва ли можно сомневаться, что, действуя таким образом, императрица была раздражена дошедшим до нее известием, что ее сын стал членом общества, которое она, как истая вольтерианка, от души презирала. Не могло ей нравиться и то, что опальный цесаревич нашел себе приверженцев, хотя от политических опасений она была еще далека.

Масоны, однако, не унывали, празднуя свое торжество: в России они думали увидеть на троне своего брата-масона, как это уже было в Швеции и как произошло потом в Пруссии в 1786 г. после смерти старого короля-вольтерианца Фридриха II. Свои ожидания, не совсем лестные для самой императрицы, они решились выразить публично. В рукописных сборниках масонских произведений появилось стихотворение, из которого видно, как мало масоны знали и понимали великого князя. Впрочем, в это время характер Павла Петровича еще не обрисовался во всей своей жестокости и переменчивости; тем не менее, обществу были известны его взгляды на управление.

Стихотворение это, ходившее в рукописи, очевидно, не удовлетворило масонов: они хотели громкого выражения своего восторга. И действительно, в «Магазине свободно-каменщиче-ском» 1784 г. (т. I, ч. 1, стр. 1312) появилась следующая песнь Павлу, написанная, кажется, И.В. Лопухиным:

Екатерине не нужно было читать в сердцах, чтобы оценить смысл стихотворения, постоянным припевом которого было:

На масонов надвигалась гроза…

С начала 80-х гг. XVIII столетия деятельность русских масонов сосредоточилась преимущественно в Москве, вокруг Новикова, Шварца и Типографской компании. Императрицу стали беспокоить не столько масонские «дурачества» московских мартинистов, сколько их широкая благотворительная и просветительская деятельность, в которой она увидела проявление новой, опасной для правительства общественной силы.

Запон(собр. Д.Г. Бурлина)

Похвалы Павлу, раздававшиеся из московского масонского лагеря, усугубили ее внимание. Начались притеснения масонов, их деятельность подверглась контролю правительства: уже в 1785 г. приказано было осмотреть в Москве частные школы, испытать Новикова в православии и составить перечень издаваемых им книг. Бурю эту мартинисты выдержали довольно спокойно, но с приездом в 1786 г. князя Н.В. Репнина задумали вступить в сношения с будущим своим «отцом», великим князем Павлом Петровичем. Строитель его Каменностровского дворца Баженов привез ему в подарок от Новикова книгу Арндта об истинном христианстве и избранную библиотеку для христианского чтения. Великий князь, однако, уже знал об отношении матери к московским масонам и принял этот подарок так, что Баженов, возвратившись в Москву, сказал «конфузно», что он был принят милостиво и книги отдал. На следующий год Баженов снова привез Павлу Петровичу для преподнесения книги от масонов из Москвы. При этом Павел спрашивал у него, уверен ли он, что в масонстве нет ничего плохого. Баженов уверил цесаревича, что ничего плохого нет, а Павел Петрович с некоторым неудовольствием говорил, что, «может быть, ты не знаешь, а которые старше тебя, те знают и самих себя обманывают». Баженов клятвенно уверял, что нет ничего худого, и наследник закончил разговор словами: «Бог с вами, только живите смирно». Но вслед за тем разразилась французская революция 1789 г., и уже весной 1791 г. Екатерина приказала собрать точные сведения о мартинистах, которых в то время не отличали от иллюминатов. Когда зимой 1791–1792 гг. Баженов в третий раз явился к Павлу, то застал его в большом гневе на мартинистов, о которых великий князь запретил ему даже упоминать, сказав: «Я тебя люблю и принимаю как художника, а не как мартиниста; о них же и слышать ничего не хочу. И ты рта не разевай о них говорить». Великий князь чувствовал, что его связь с масонством может дорого ему обойтись и что масоны пострадают прежде всего за сношения с ним. Действительно, когда весной 1792 г. Новиков был арестован и начались допросы мартинистов, то следователи больше всего стремились выяснить связь, существовавшую между ними и великим князем, и с этой целью задавали вопросы. «Вопросы, — рассказывает сам И.В. Лопухин, — списаны были очень тщательно. Сама государыня изволила поправлять их и свои вмещать слова. Все метилось на подозрение связей с ближайшей к престолу особою; прочее же было, так сказать, подобрано только для расширения завесы. В четвертом или пятом пункте началась эта материя, и князь Прозоровский, отдавая мне его дрожащею, правда, немножко рукою, таким же голосом говорил: “Посмотрю, что вы на это скажете?” — “О, на это отвечать всего легче!” — сказал я и написал ответ мой так справедливо и оправдательно, [что] после много сие, конечно, участвовало в причинах благоволения ко мне оной высокой особы». На допросах мартинисты тщательно умалчивали о связях Павла с русским масонством, но, не договорившись заранее, противоречили друг другу. В дневнике Храповицкого от 26 мая 1792 г. записано: «Был секретный пакет от князя Прозоровского с мартинистскими бумагами; меня заставили прочесть из него одну только французскую пьесу, чтобы не выбирать в grand-prieur его высочества государя наследника по обстоятельствам политическим, и что он еще и не масон. Замешан в дело сие князь Александр Борисович Куракин». Эта «пьеса» не помешала князю Трубецкому дать другие показания: «Покойный Шварц предлагал нам, чтобы известную особу сделать Великим мастером в масонстве в России, а я перед Богом скажу, что, предполагая, что сия особа в чужих краях принята в масоны, согласовался на оное из единого того, чтобы иметь покровителя в оном». Впрочем, убедившись, что Павел не имел никаких отношений с Новиковым, императрица уже не обращала внимания на расхождение показаний и поспешила закончить дело закрытием масонских лож. Существует рассказ того времени, что при разборе бумаг Новикова следственной комиссией в Петербурге один из мелких ее чиновников, князь Григорий Долгоруков, рассматривая книгу, в которой записаны были члены общества, нашел лист, на котором великий князь собственноручно записал свое имя. Долгоруков, отойдя с книгой в сторону, вырвал этот лист, разжевал и проглотил. Члены комиссии, однако, заподозрили его, подозрение в принадлежности цесаревича к обществу осталось, тем более что великий князь будто бы был на другой день в доме у Долгорукова. Долгоруков подвергся опале императрицы, а император Павел, после вступления на престол, даже не вспомнил о его существова-нии[71]. Рассказ этот имеет все признаки плохо составленной побасенки, но свидетельствует о всеобщем убеждении, господствовавшем в то время, в бесспорной принадлежности Павла к масонскому обществу.

Императрица обращалась к самому великому князю за разъяснениями показаний масонов, но ответ Павла доказал ей, что на искренность его ей рассчитывать было нельзя. Возвращая матери записанный масонами разговор с Баженовым, цесаревич писал ей: «Votre Majeste peut d’avance se dire ce que j’ai pu me dire en moi meme en lisant le papier qu’Elle a eu la bonte de me confier, d’un ramas de paroles de moitie vides de sense, et I’autre de paroles dont on a fait apparement un abus, car je crois qu’il s’agit de quelqu’un qui aura voulu s’appuyer de son tres humble serviteur, serviteur qui aura pu avoir demandele prix du comestible, ou bien des nonvelles monitories meme sur une secte dont certainement il n’a pas ete. Il auroit fallu ou etre fou, ou imbecile pour avoir ete, pour quelque chose dans tout ceci autrement qu’avec des propos d’antichambre. D’ailleurs toute explication ulterieure me sembleroit inutile»[72]. К этой записке императрица Екатерина приложила собственноручную записку: «Приложенный пасквиль у Новикова найденный показан мной Великому Князю и он оный прочтя ко мне возвратил с приложенной цидулой, из которой оказывается что на него все вышеписанный пасквиль всклепал и солгал чему охотно верю и нахожу вящее винным сочинителем оного»[73].

Катастрофа, постигшая Новикова, заключенного в Шлиссельбургскую крепость на 15 лет, заставила Павла Петровича искать религиозно-мистического утешения у себя в семье. Но великая княгиня Мария Федоровна, женщина практическая, исполненная здравого смысла, не могла отвечать на его духовные запросы. Духовный руководитель цесаревича, единственный масон, остававшийся при его дворе, Плещеев, напрасно предлагал ей лучшие, по его мнению, образцы масонской литературы, хотя великая княгиня и любила повторять: «J’aime toujours etre a l’unisson avec mon mari». «Нет, мой добрый и достойный друг, — писала она ему, — как ни проникнута я убеждением в истинности и святости моей религии, но, признаюсь, я никогда не позволю себе читать мистические книги, во-первых, я не понимаю их и, во-вторых, я боюсь, что они внесут сумбур в мою голову». На убеждения Плещеева Мария Федоровна возражала: «Чтение мистических книг я в сущности нахожу опасным, так как их идеи способны кружить головы. Есть много прекрасных моральных книг, чтение которых доставляет мне удовольствие; но я люблю их простоту и признаюсь, что я чувствую панический страх к мистическим книгам. Я называю мистическими те, которые слишком восторженны, неудобопонятны, и мысли свои я высказывала только по отношению к ним»[74]. И сам Павел Петрович, оставаясь религиозным человеком, также начинал скучать «письмами и моральными сентенциями» Плещеева, находя большее удовлетворение в беседе с живой, умной фрейлиной Нелидовой, прекрасно понимавшей впечатлительного, мятущегося цесаревича. Страстно любимое им военное дело, заключавшееся в обучении по прусскому образцу небольшой армии «гатчинцев», чередовалось с религиозным чтением и молитвой. В Гатчинском дворце показывали места, на которых он имел обыкновение стоять на коленях, погруженный в молитву и часто обливаясь слезами; паркет был положительно вытерт в этих местах. Но он не выдержал ни опального своего положения при дворе матери, ни ужасов революции, поразивших Францию и Европу. Характер его делался мрачнее и раздражительнее, масонский катехизис потерял свое обаяние; он приходил к убеждению, что «людьми следует править пушками и шпицрутенами».

Вокруг цесаревича появились люди не масонской складки и понятий: Растопчин, Аракчеев, Кутайсов, Линденер и др. Вместо любезного, живого и чуткого на запросы жизни цесаревича вырастал грозный деспот, признававший высшим законом для всех одну лишь свою неукротимую и переменчивую волю. Мог ли он отозваться на братскую просьбу масонов:

Первое время по восшествии своем на престол император Павел, действительно, показал себя покровителем масонов, в особенности тех, которые пострадали за него. На другой день после смерти Екатерины он освободил Новикова, удостоил его аудиенции, а с ним освобождены были и все, замешанные в дело мартинистов. Кн. Куракин, кн. Репнин, Баженов, Лопухин были вызваны ко двору и щедро вознаграждены. Руководителем совести императора, казалось, остался один Плещеев, вспомоществуемый императрицей Марией и Нелидовой. Масоны торжествовали. Но люди, лучше их знавшие характер и миросозерцание нового государя, уже готовили им падение. Одним из первых в их числе был Растопчин, умевший угождать вкусам императора и его настроению и отлично изучивший его миросозерцание. «Я воспользовался случаем, — рассказывал он впоследствии, — который мне представила поездка наедине с ним, в карете, в Таврический дворец. Возразивши на одно его замечание, что Лопухин был только глупцом, а не обманщиком, как товарищи его по верованиям, я затем распространился о многих обстоятельствах, сообщил о письме из Мюнхена, об ужине, на котором бросали жребий (убить императрицу), об их таинствах и проч. и с удовольствием заметил, что этот разговор нанес мартинистам смертельный удар и произвел сильное брожение в уме Павла, крайне дорожившего своей самодержавной властью и склонного видеть во всяких мелочах зародыш революции. Лопухин, успевший написать всего один указ о пенсии какой-то камер-юнгфере, отправлен в Москву сенатором, Новиков, которого, по освобождении его из тюрьмы, император полюбопытствовал видеть, был затем выслан из Петербурга и отдан под надзор, священник (Матвей Десницкий, впоследствии митрополит Петербургский) остался при своем церковном служении; но многие лишились прежнего влияния, потеряли всякое значение и стали жертвами весьма язвительных насмешек государя. Неудивительно, что в его мнениях произошла такая скорая перемена: существуют класс людей и род услуг, которые нравятся наследникам престола до их воцарения, но от которых они отворачиваются после, даже наказывая тех, кто казался необходимым, а потом в награду получает одно только презрение»[75].

Растопчин, очевидно, переоценил значение своего извета. Павел изменился еще до своего воцарения, и масоны, не сумевшие приспособить свой катехизис к придворной атмосфере, должны были бы покинуть Двор и без доносов Растопчина. Знавшие характер нового государя остались при нем, несмотря на опалу, постигшую Новикова и Лопухина, и среди них сохранил свое влияние на некоторое время даже Плещеев, которого Растопчин выставлял главным покровителем масонства. Хорошо знакомый с учением русских масонов, Павел, без сомнения, мог отличить их от иллюминатов школы Вейсгаупта, но он, еще будучи наследником, возненавидел проявления в их деятельности общественной силы, независимой от верховного правительства, ясно усмотрел за «чудачествами» масонов проявление общественного самосознания, а в них самих — людей, действующих «скопом». Выделив из среды масонов Лопухина как «глупца менее виновного, чем прочие», Растопчин не заметил, что Лопухин-то, собственно, один и подвергся изгнанию от Двора именно за свой смелый язык, за свое неукротимое желание «вещать правду» монарху. Между тем это был, выражаясь современным языком, самый благонамеренный почитатель и охранитель старого строя, даже в большей степени, чем сам Растопчин. «Все, — писал он незадолго до смерти Екатерины в одной из своих брошюр, — все нам вопиет о естественности первенства. Все нам возвещает необходимость, пользу подчинения и власти, коих взаимное действие есть душа порядка… Божественное единство, вселенною управляющее, освящает свое подобие в земных Царях и величеством их венчает». Участь Лопухина испытал в скором времени и другой масон, о качествах которого не посмел бы изрыгнуть хулу даже ядовитый язык врага масонов: это был князь Н.В. Репнин, преданный императору со времен его детства, но осмелившийся выразить на параде мнение, что погода стоит холодная. Павел осудил масонство как учреждение, противное основам его абсолютной власти и излюбленному им полицейскому строю государственной жизни.

Кн. Н.В. Репнин (изд. в. кн. Ник. Мих.)

Вот почему нам кажется безусловно верной версия о закрытии масонских лож, сообщаемая в уже цитировавшейся записке Особой канцелярии Министерства полиции. По этой версии, император Павел, приехав в Москву на коронацию, повелел профессору Матеи, управляющему ложей Трех Мечей, созвать всех главных масонов. Государь приехал на собрание и предложил присутствующим определиться, не сочтут ли они за лучшее прекратить масонские собрания ввиду распространившихся со времени французской революции закономерностей и их отрицательного влияния на общественное мнение. Все ответили отрицательно, только Провинциальный Великий мастер рижских лож барон Унгерн-Штернберг сказал, что мера, предложенная государем, необходима, особенно для пограничных губерний, куда могут проникать совершенно разные люди. Государь остался доволен заявлением Штернберга и сказал: «Не собирайтесь более до моего повеления». По другой версии (Рейнбек) император, явившись в Москве на собрание влиятельнейших масонов, обошелся с ними весьма любезно, подал каждому руку и сказал: «В случае надобности пишите мне просто, по-братски и без всяких комплиментов». Братья же просили с открытием лож повременить. В том и в другом случае в кратковременное царствование императора Павла русские масоны были обречены на безгласное существование.

Свой очерк мы должны закончить опровержением «загробной» клеветы на масонов. По преданию, Павел I, как нарушивший клятву Ордена Каменщиков, не покровительствовавший им и не разрешивший им собраний, был приговорен масонами к смерти. Как ни увлекательно это предание для талантливого романиста, для историка оно не может иметь никакого значения: в огромном количестве литературы о смерти Павла I нет ни малейшего следа участия в этом деле масонского ордена. Истина заключается разве что в том, что среди недовольных правлением Павла были люди, принадлежавшие ранее к масонским ложам, но, повторяя слова Карамзина, мы спросим: кто же в России оплакивал смерть императора Павла?

Е. Шумигорский

Циннендорф

основатель масонской системы (Нац. библ. в Париже)

Символическое изображение из исследования Грабельна и Рихтельна 1696 г., представляющее изъяснение трех принципов и миров в человеке

В прилагаемых изображениях каждый может увидеть, как в зеркале, под властью чего находится его жизненный облик.

Рис. 1. «Земной естественный и темный человек в звездах и стихиях» См. аналогичные рисунки «Практика совершения человека» в т. 1.

Символическое изображение из Грабельна и Рихтельна

«Перерожденный человек». Здесь выясняется, какой вид придает внешнему облику вера, дошедшая до центра в сердце. Рисунки заимствованы из 2го изд. 1779 г. (Берлин и Лейпциг). Воспроизведены нами, как и первые два в т. 1 «Масонства», из коллекции И.М. Фадрьева

С.И. Гамалея

Миниатюра в Историческом музее

М.М. Херасков (собрание С.П. Виноградова)

И.П. Елагин

(собрание С.П. Виноградова)

Карл, герцог Зюдерманландский

(впоследствии король Карл XIII), глава шведского масонства в конце XVIII в.

Иоганн Андре

(гравюра из собрания Нац. библ. В Париже) См. ст. Хераскова в т. 1.

Запон

(из собрания С.П. Мельгунова)

Свет масонского учения

(собрание Государ. архива)

Разрушение града нечестивого

Масонская аллегория (собр. И.П. Елагина, в Государ. архиве)

Подземелье в Мальте

1. Великий командор испанской Мальты со своей духовной свитой. 2. Мавры, вылезающие, как пигмеи, из пещеры. 3. Очаги и кухни. 4. Квашня. 5. Водопой для скота. 6. Печь. 7. Конюшни. 8. Отдушины. 9. Вход в пещеру

Проф. Фесслер

Ф.П. Ключарев

(Рук. от. Румянц. музея)

Масонские аллегорические изображения (собрание И.П. Елагина в Государ. архиве)

Масонская аллегорическая картина (собрание И.П. Елагина в Государ. архиве)

Построение масонского храма (собрание И.П. Елагина в Государ. архиве)

Масонская аллегория

(собрание И.П. Елагина в Государ. архиве)

Масонские знаки

(собрание Врублевского)

Масонский крест с часами

(собр. Врублевского)

Крест из эбенового дерева. Знаки из слоновой кости. Над крестом бронзовые часы. Змея показывает часы жалом; шар вращается, змея стоит на месте. Заводятся внизу под пьедесталом креста

Теофил Дезагюлье,

Гроссмейстер Великой ложи в Англии, 1719 г. (Нац. библ. в Париже). См. ст. Хераскова в т. 1.

Георг Вашингтон

(Нац. библ. в Париже)