ГЛАВА 34

Живи, чтобы у тебя возникло желание жить снова, — это твой долг — ибо в любом случае ты будешь жить снова!

Фридрих Ницше

Понедельник, 28 апреля, 13.25

— Именно здесь собираются члены Общества памяти с тех самых пор, как оно было основано в конце 1809 года, — сказал Джереми.

Зазвонил домофон, и он открыл массивную входную дверь, приглашая Меер войти. Но та не тронулась с места. Охваченная дрожью, чувствуя во рту металлический привкус, она увидела, как соседние здания начинают становиться прозрачными.

— Что с тобой?

— Ничего, все хорошо. — Меер постаралась говорить как можно более спокойным голосом, при этом отчаянно сражаясь с надвигающимися кошмарами.

— В чем дело?

Собрав все силы, девушка перешагнула через порог и оказалась в прихожей. У нее за спиной закрылась дверь, и громкий щелчок наполнил тесное помещение гулкими отголосками. Ноги Меер налились свинцовой тяжестью, и каждый шаг давался ей с трудом, но она прошла следом за отцом по полу, выложенному белыми и черными мраморными плитами, через дверь под средним сводом в главный зал общества.

Вчера вечером, стоя на улице, она отчетливо представила себе все это: затейливый потолок с крошечными зеркалами, которые, казалось, подмигивали, пышную отделку, каменные изваяния Будды.

Несмотря на то что всю свою жизнь она старалась вспомнить, несмотря на то что ее десятки раз гипнотизировали и обучали различным техникам медитации, Меер не могла понять, как она могла проникнуть сквозь годы внутрь этого здания, в давно ушедшее время.

Ей навстречу вышел, слегка прихрамывая, импозантный мужчина с серебристой головой. Отец представил его как Фремонта Брехта.

— Примите мои сочувствия по поводу того, что с самого приезда в Вену вас преследуют сплошные неприятности, — произнес Фремонт поставленным голосом с едва заметным акцентом.

Несмотря на солидное брюшко, он держался с достоинством. Брехт указал на удобные кожаные кресла, и они сели.

— У вас было время изучить шкатулку с играми до того, как она была похищена? — перешел прямо к делу Фремонт.

— Всего несколько минут.

— В ее внешнем виде вам ничего не показалось необычным?

— Что вы хотите сказать?

— Увидев шкатулку, вы ничего не почувствовали?

Скольким людям отец уже успел рассказать про ее тесную связь со шкатулкой? Кому еще помимо Себастьяна и Фремонта? Интересно, они что, сидели все вместе и строили догадки, откроет ли шкатулка ей воспоминания из прошлой жизни? Меер посмотрела на отца, но тот или не увидел в ее взгляде осуждения, или просто не захотел увидеть.

— Все произошло так быстро, — сказала она, обращаясь к Фремонту.

Тот задал ей еще какой-то вопрос, но Меер его уже не слушала. Чем дольше она здесь сидела, тем хуже ей становилось. Заметив ее беспокойство, Брехт осекся на середине предложения и извинился.

— Что это на меня нашло? Вам сегодня пришлось столько пережить, а я вытащил вас на скамью свидетелей и заставляю давать показания! Не хотите чего-нибудь перекусить?

— Нет, благодарю вас…

— Может быть, кофе или чай?

— Да, чай, — ухватилась Меер. Быть может, горячий напиток поможет ей сосредоточиться.

— И вам тоже, Джереми, да? — продолжал Фремонт.

— Ты выглядишь полностью опустошенной, — обратился к дочери Джереми, когда Фремонт ушел на кухню.

Меер горько усмехнулась.

— Как будто на то нет причин? Пожалуйста, папа, перестань непрерывно мерить мне эмоциональную температуру.

Находясь здесь, она чувствовала какое-то необъяснимое беспокойство… комната была ей знакома, но в то же время многие вещи выглядели не так, как должны были бы. Как и в мемориальной квартире Бетховена, освещение было чересчур ярким. И она не могла уловить запах парафина и благоухание кассии. Но хуже всего были печаль и невыразимая тоска, захлестнувшие ее. Это был мир Каспара.

— Меер, скажи, что с тобой?

Она не знала, как это объяснить, поэтому промолчала.

— Забудь о чае, тебе сейчас надо выпить воды.

Меер протянула руку, собираясь попросить отца не оставлять ее одну, но понимала при этом, что это лишь породит новые вопросы, а ответов у нее не было. Она бессильно уронила руку на колени. Что бы с ней ни происходило, Малахай научил ее, как с этим бороться. Передвигая пальцы по невидимой клавиатуре у себя на коленях, Меер попыталась исполнить сложный отрывок из «Рапсодии на тему из Паганини» Рахманинова, в этой музыке для нее не было никаких эмоциональных воспоминаний. Как правило, это упражнение требовало такой высокой сосредоточенности, что о нее, как об утес, разбивались волны тревоги. Однако сегодня этого не произошло. Меер не могла сосредоточиться на Рахманинове, потому что другая музыка требовала ее внимания, усиливая скорбь. Старинная мелодия… знакомая мелодия… и когда уже казалось, что она, наконец, ее ухватит… мелодия упорхнула прочь, неуловимая.

— Вот ваш чай, — сказал Фремонт, протягивая Меер чашку, над которой поднимался пар.

Загрузка...