Мёртвая зыбь

29

У Зубова был опыт не только гражданской войны, но и службы в пограничных войсках в Средней Азии. В 1921-1922 годах он со своими конниками охранял границу в районе крепости Кушка и Тахта-базара. Это было время обострения борьбы с басмачами. Чуть не каждый день с ними происходили стычки. Вооружённые банды врывались в кишлаки, убивали дехкан, настроенных в пользу советской власти, и угоняли стада овец на территорию государства по ту сторону границы. У басмачей были английские десятизарядные винтовки, даже пулемёты, а главное, быстрые, откормленные кони, которыми их снабжали тоже по ту сторону границы. У наших пограничников в то время были трудности со снабжением, особенно с кормами для лошадей. Басмачи зорко следили за всеми передвижениями пограничников, и иногда бандитам удавалось нападать на наши обозы. Особенно трудно отряду Зубова пришлось в дни, когда Энвер-паша, объявивший себя вначале другом Советской республики (он жил во дворце вблизи Бухары), неожиданно поднял мятеж, именуя себя падишахом страны от Кашгара до Каспия. Больших усилий стоило покончить с этим мятежом. Басмачи Энвер-паши были загнаны в Байсунское ущелье и разгромлены. После этого Зубов был вызван в Ташкент, в штаб Туркестанского фронта, оттуда его направили на Курсы усовершенствования начальствующего состава РККА. Вскоре ОГПУ понадобился смелый и умный командир, которого необходимо было внедрить в МОЦР. Это серьёзнейшее задание было поручено Зубову.

Ему нелегко было выполнять задание ОГПУ. К этому примешалось и нечто личное. Уже несколько месяцев он был знаком с очень понравившейся ему девушкой, работавшей в партийном отделе редакции одной столичной газеты. Встречались они не часто. Лена — так звали эту девушку — и Алексей Зубов редко могли выбрать свободный вечер. В таких случаях Алексей звонил по телефону в редакцию и ждал Лену в подъезде. Они отправлялись зимой в театр или в кино, а летом в парк. В тот вечер они пошли в Зеркальный театр сада Эрмитаж. Ничто не предвещало им размолвки.

Зубов дважды был дома у Лены. Отец её, старый рабочий-металлист, в последнее время сильно болел, а мать, Ефросинья Андреевна, почему-то невзлюбила Зубова. «Ходит и ходит к Лене, а о будущем не думает. Когда-то кончит курсы и дадут ему полк или бригаду, а пока живёт в общежитии и никакого от него толку». Под «толком» она понимала свадьбу, но с дочерью об этом говорить не решалась. Лена не позволяла себя учить.

В злосчастный, как потом оказалось, вечер Лена и Зубов смотрели оперетту «Граф Люксембург». Лена была в хорошем настроении, она сдала заметку о субботнике на заводе «Серп и молот». Заметка пошла без правки, и завотделом её похвалил. Кончился первый акт, в зале зажёгся свет, и вдруг Зубов заметил во втором ряду Стауница. Тот тоже заметил его и помахал программкой. Стауниц был в светлой паре, сшитой по последней нэповской моде, на голове ухарски сдвинутая набок панама.

— Это кто такой? — с удивлением спросила Лена.

— Так… Знакомый, — ответил Зубов.

— Ну и знакомые у тебя. Наверно, из нэпачей?

Зубов не ответил. «Как бы не привязался», — подумал он и предложил выйти в сад, выпить воды с сиропом.

Они вышли в сад.

В то время сад Эрмитаж был втрое меньше, чем теперь. Каменный забор отделял его от прежнего частного владения. Между тем Эрмитаж был чуть ли не единственным в центре города садом, открытым для публики. В аллеях, поднимая тучи пыли, толкались зрители из театра эстрады, оперетты и кинотеатра.

Лена с удивлением разглядывала публику. То был цвет нэпа: дамы, одетые в платья цвета морской волны, с низко опущенной талией, юбки уже становились короче, шляпы надвигались на брови; кавалеры — в пиджаках колоколом, в брюках, напоминающих галифе, суживающихся книзу дудочками. Такие брюки назывались «нарымками» — по названию той отдалённой местности, куда попадали деятели нэпа за противозаконные деяния. В то время были в моде светло-серые мужские шляпы с широкими полями, обшитыми тесьмой, галстуки бабочкой или завязанные большим узлом, закрывающим сорочку, с пристежным пикейным воротничком.

Но была и публика попроще: молодые люди в белых и кремовых рубашках, застёгивающихся на множество пуговичек, с узкими кавказскими, с серебряными украшениями, поясами, в бриджах и жёлтых сапогах. Были и девушки в длинных полотняных юбках, жакетах, похожих на коротенькие мужские пиджаки, и в белых туфлях на низком каблуке.

Вдруг рядом с Зубовым оказался Стауниц, пристал к Зубову. Пришлось познакомить его с Леной. Стауниц завёл разговор об оперетте, о том, хороша ли Татьяна Бах, и все время осматривал с головы до ног Лену нагловатым и пристальным взглядом. «Уж очень скромно одета ваша девица», — читал в этом взгляде Зубов, мысленно посылая Стауница к черту. С другой стороны, он понимал, что Стауница интересуют его, Зубова, связи, сто знакомые.

— А в графе Люксембурге мало графского, вы не находите? — спросил Лену Стауниц.

— Не знаю, мне не приходилось видеть графов.

— Ну, тогда и этот сойдёт… Не угодно ли? «Мы оставляем от старого мира только одни папиросы „Ира“, — он протянул коробку Зубову. — Это кто, Маяковский написал?..

— Маяковский не только это написал, — отрезала Лена.

Стауниц так и не отвязался, весь антракт болтал всякую чепуху, иногда с антисоветским душком, не переставая поглядывать на Лену. Она хмурилась. Дали звонок, и они вернулись на свои места.

— Ну и тип… — сказала Лена, — это твой дружок?

— Да нет, просто знакомый.

— А держал себя так, будто вы однокашники. Почему ты не оборвал его, когда он нёс всякую похабщину?

— А я, признаться, не слушал.

— Зато я слушала. Если подойдёт в следующем антракте, ты его отбрей как следует.

Во втором антракте Стауниц не подошёл, но, проходя мимо, мерзко подмигнул. Лена это заметила.

— Вот скотина! — подумал вслух Зубов. — Испортил вечер.

Лена молчала. Из театра шли молча. Зубов думал, что она зайдёт к нему, как бывало прежде, но она сказала, что отец болен, мать провозилась с ним всю прошлую ночь, а теперь её, Лены, очередь.

Зубов проводил её домой на 2-ю Тверскую-Ямскую. Хотя они и поцеловались на прощание, но расстались довольно холодно.

Он понимал её чувства: девушку смущало знакомство Зубова с этим франтом с бриллиантовым кольцом на мизинце. Но что мог ей сказать Зубов? Она не должна ничего знать о том, что связывало его с таким субъектом, как Стауниц. Тот, конечно, понял, что девушка, с которой был Зубов, комсомолка или даже коммунистка.

«Черт с ним, со Стауницем, в конце концов, — подумал Зубов. — Я командир, и мне надо поддерживать знакомство в той среде, где я — свой». Но хуже, что Лена была недовольна знакомством Зубова с таким неприятным субъектом. Вероятно, решила — влияние нэпа, об этом теперь много говорят.

…Лена была у Зубова, когда позвонил телефон. Зубова в эту минуту не было, он отправился в продовольственный магазин. Телефон был в коридоре, у самых дверей комнаты, и упорно звонил. Лена взяла трубку. Чей-то знакомый голос спросил Зубова, и, когда она сказала, чтобы позвонили через полчаса, вдруг услышала:

— А это говорит та очаровательная барышня, с которой я имел удовольствие познакомиться в саду Эрмитаж?

Лена бросила трубку.

Когда Зубов вернулся, она прямо заговорила о том, что звонил этот субъект и назвал её «очаровательной барышней».

— Не надо было брать трубку!

— Телефон долго звонил… Что у тебя с ним общего? Почему он тебе звонит? Почему ты не пошлёшь его к черту?

Зубов понимал её возмущение, но что он мог ей ответить, ей, коммунистке? Дал слово, что пошлёт этого случайного знакомого к черту, и отношения между ним и Леной понемногу наладились.

Вот тогда-то он и встретился со Старовым и рассказал о своих переживаниях. Якушев, как мы знаем, был свидетелем этого разговора.

Старов посочувствовал Зубову и дал такой совет:

— Устрой скандал Стауницу в присутствии Якушева. Основание для скандала есть. А что до твоей Лены, то скажи ей, что вы познакомились на бегах, случайное знакомство. Ты, как конник, интересуешься бегами, а он просто беговой жук. Она хорошая девушка, работает в отделе «Партийная жизнь», — конечно, ей неприятно, что ты знаешься с такими типами. Но не посвящать же её в нашу игру? Это абсолютно исключено.

И Зубов как-то на квартире у Стауница при Якушеве сказал:

— Что ты лезешь ко мне с антисоветскими анекдотами и всякой чепухой, когда я с моей девушкой. И по телефону ей говоришь всякую чушь!

— Ревнуешь? Ухаживай за моей женой. Не имею ничего против!

— Ну тебя к черту! Какая ревность! Я — красный командир. Знакомства у меня соответственные. Она девушка идейная, работает в газете. А тут — ты, франт с колечком, пижон, со мной на «ты». Ей, конечно, удивительно, откуда у меня такое знакомство.

— В самом деле, с её точки зрения, компрометантное знакомство. Вообще, вы горе-конспираторы. Ртищев с Баскаковым идут по Петровке, болтают по-французски. От них контрой несёт за версту. А идут они к вам, Эдуард, и, возможно, тащат за собой «хвост»…

Стауниц надулся и потом сказал:

— Беда мне с ними. Кстати, Ртищев настаивает на вашей поездке в Петроград.

— Успеется. У них там сильные группы, так мне говорили в Париже. А вот нам, Стауниц, предстоит важное дело.

В чем состояло это дело, выяснилось на следующий день.