Месть старухи

Глава 9

Томаса с виноватой улыбкой смотрела на Миру. Она опять была грязной, в рваной одежде и коросте, вшивая и жалкая.

— Чего пришла? — жёстко спросила Мира. Ей било неприятно снова видеть эту замухрышку. Обида до сих пор не давала ей успокоиться. Она горела злостью и не собиралась прощать.

— Прости меня. Мира! Я не могла удержаться. Такая уж я.

— Ты ещё осмеливаешься об этом просить? Ты, обворовавшая меня! Иди и живи своей скотской жизнью! Я не хочу тебя знать!

Мира закрыла калитку и шаткой походкой пошла к дому. Внутри медленно клокотало возмущение.

Не прошло и полутора часов, как Пахо пришёл к Мире. Лицо озабоченное и хмурое. Долго молчал, пока не проговорил растерянно;

— Она до сих пор там, — мотнул головой в сторону калитки.

— Кто она? — вскинули голову Мира. Потом, поняв, вздохнула. — А-а! Ну и пусть себе. Я тут ни при чём, Пахо. Пусть сидит, паршивка!

Поздно вечерjм Миру долго тянуло к калитке. Не выдержав, она подошла к ней, заглянула за забор. Там, прислонившись спиной к забору, сидела Томаса. В темноте чуть светлело её лицо и голые ноги, выглядывающие из-под лохмотьев драного подола юбки.

— Почему не уходишь? — строго спросила Мира, но в голосе звучали сомнение и жалость.

— Я хочу к тебе! — Томаса сказала это искренне и грустно.

— Пожить, откормиться, обворовать и опять уйти?

Томаса не ответила. Мира поняла, что та не решается опровергнуть её слова. Значит, сама не уверена, что сможет отказаться от бродяжничества и нищеты. Это удивило Миру. Она долго молчала. Голову ломило от нахлынувших мыслей, порывов, сомнений.

— Ладно. Заходи. Только в дом я тебя в таком виде не пущу. Пока не вымоешься, не постираешь свои тряпки и не выведешь вшей.

Томаса проворно вскочила и торопливо проскользнула в калитку, стараясь не задеть Миру. Не поблагодарила, ни слова не сказала, а быстро прошмыгнула к корыту. Мира смутно видела, как она сбрасывала с себя тряпки, и её белое тело неприятно кольнуло сердце девочки. Зависть тихонько заползла внутрь.

Мира резко повернулась и стремительно ушла в дом. На кухне она отрезала кусок хлеба, налила в кружку козьего молока, взяла два яйца и банан. Всё это вынесла на крыльцо, поставила на край и сказала в темноту:

— Поешь и иди спать к мулам!

Больше ничего не сказала и удалилась со смутным и противоречивым чувством.

На другой день молча подала реал, помолчала и молвила с обидой:

— Купи платье, и средство от вшей. И мыло, а то у нас его почти нет.

Томаса молча кивнула и поспешила к лавке.

— Охо-хо! — пророкотал голос Пахо. — Опять вы, сеньорита, взялись за своё!

Мира недовольно бросила взгляд на негра, промолчала и пошла поработать в огороде. На душе было неспокойно. Хотелось отвлечься.

Лишь по прошествии двух недель отношения между девочками поправились.

— Мира, у тебя скоро день рождения. Это правда?

— Ну и что с того? Через две недели. Сразу после праздника святого Матвея. А зачем тебе?

— Хотела бы сделать тебе подарок, Мира. Мне так хочется этого!

— Как ты можешь сделать мне подарок, если у тебя нет денег?

— Вот я и думаю над этим! И я придумаю, вот увидишь!

Мира недоуменно скривила губы, пожала плечами.

В день рождения в доме Миры были лишь две соседские девочки, которые соизволили прийти на скромное приглашение.

Томаса со смущённым видом протянула Мире ладонь. Раскрыла её и Мира с удивлением и страхом увидела красивую золотую цепочку с сердечком и каплей крови внизу. Капля, как полагала Мира, из рубина в три карата.

— Украла? — прошептала Мира, зло глянула в лицо бродяжки. — Зачем та это сделала? Разве не знала, что я не могу принять ворованного? Уйди! И забери это, пока никто не увидел!

Мире ушла к гостям, а Томаса с чувством недоумения и обиды зажала в пальцах свой презент. Постепенно она поняла, какой глупый поступок совершила. Но пришлось долго размышлять, прежде чем в голове прояснилось. Поняла, как плохо она поступила. Но теперь никак не могла решить, что же делать с этим дальше.

У Миры настроение било испорчено. И её тринадцать лет совсем не радовали. Она даже почти не вспоминала о Хуане. В голове сверлила одна мысль: как избавиться от Томасы, вернуть вещь хозяйке.

Сразу после завтрака Мира категорично заявила Томасе:

— Немедленно найди хозяйку и отдай вещь, тобой украденную! Или уходи из дома навсегда!

Томаса ничего не ответила. Она сидела за столом, опустив голову. Полчаса просидела не пошевелившись. Потом встала, молча вышла на улицу и ушла.

С тех пор прошло уже несколько месяцев, а Томаса не появлялась.

Пахо вздыхал удовлетворённо. Мира с некоторым смущением в груди. Радости девочка не испытывала. Но встретиться с Томасой желания не испытывала.

Габриэла с некоторым волнением встретила весть о приезде Андреса. Об этом ей доложила служанка, заговорщицки шепча на ухо.

— Который час? — спросила Габриэла, села на постель, потянулась своим гибким телом, словно весть о приезде мужа нисколько её не касалась.

— Одиннадцатый час, сеньора.

— Где сеньор? Андрес?

— В кабинете дона Висенте, сеньора.

— Ругаются? Или ты не слышала?

— Как можно, сеньора? Всё слышала! Он, дон Андрес, уже обо всём знает!

— Слава Богу! Хоть мне не придётся объясняться! Боже! Как мне неё это осточертело! Ты не знаешь, до чего сеньоры договорились?

— Дон Андрес намерен уехать куда-то. Дон Висенте почти согласен, сеньора. Мне так показалось.

— Что значит показалось? Говори яснее!

— Полагаю, сеньора, дон Висенте готов выделить сыну часть добра в виде тысячи дукатов.

Габриэла задумалась. Тысяча дукатов! Это большие деньги! Откуда тогда этот старикан возьмёт ещё деньги, чтобы выполнить своё обещание ей? Но эти мысли недолго возмущали молодую женщину. Надо было одеваться и предстать перед разгневанным супругом во всей красе и всеоружии.

— Ты не должен меня осуждать! — тут же перешла в наступление Габриэла, как только дон Андрес открыл рот. — Что я могла поделать против главы рода? К тому же кто покинул меня одну? Меня, молодую, здоровую, жаждущую жизни, и столько натерпевшуюся от разных подонков! И ты смеешь меня упрекать? Побойся Бога, дон Андрес!

Габриэла воздела глаза к потолку и истово перекрестилась.

Скандала не получилось. Габриэла вскоре демонстративно удалилась, соблазнительно вильнув ягодицами.

Лишь вечером дон Висенте появился в саду, где она прогуливалась, ожидая появления дона Висенте.

— Дорогая моя! Я так переживаю, ласточка быстрокрылая! Как ты перенесла объяснение с Андресом?

— Никак, мой ягуар дикой сельвы! Я просто не дала ему раскрыть рот. Он с тем и ушёл, милый! Ты, смотрю, очень плохо себя чувствуешь. Не огорчайся! Я готова утешить тебя, дорогой!

Дон Висенте с благодарностью и обожанием смотрел увлажнившимися глазами на Габриэлу. В ответ она поцеловала в щеку, ощутив на губах солоноватый вкус слёз.

Внутренне усмехнувшись, она взяла дона Висенте под локоть, осторожно, словно больного или старика, и повела к беседке.

Здесь он умильно принял её любовь, вознёс благодарственную молитву к Богу, поклявшись выполнить все обещания, данные прежде и добавив новые.

— Ты мой ангел хранитель, Габи! Я ничем не смогу отблагодарить тебя за тот восторг, что даёшь мне своей любовью!

— И ты в долгу не остаёшься, мой милый жеребчик!

Он был в восторге.

Габриэла всё ломала себе голову, как ей себя вести, когда он иссякнет окончательно, и она станет фактической владелицей всего состояния семьи де Руарте. У неё даже дух захватывал при одной мысли об этом.

«И всё это я могла бы предложить Хуану! — думала она, забыв, что рядом с нею млеет этот дон Висенте, ждущий очередной любовной подачки. — Вот когда я могла бы считать себя на вершине блаженства!»

А события развивались стремительно.

Дон Андрес, понимая, что развода ему не добиться, потребовал от отца полного наследства. Тысяча дукатов его вовсе не устраивала. Донья Анна горой стала на защиту сына.

— Ты задумал вконец разорить семью, уничтожить её! — голос доньи Анны срывался от возбуждения и негодования. — И для кого? Для потаскушки! Это уму непостижимо, дон Висенте! Что ты оставляешь сыну, беспутный бабник?

— Сын взрослый человек и обязан сам позаботиться о себе. Сколько времени ему держаться за подол твоего платья, дорогая?

— Не называй меня дорогой! Не оскорбляй меня хоть теперь! Куда ты опустил нашу семью? Наш благородный род? Позор падёт на наши головы, и проклятия! Ты будешь единственным виновником этого позора!

— Перестань, Анна! Я не желаю слушать твои причитания и упрёки! Это моя жизнь, и я хотел бы распорядиться ею без твоего участия! Уйди с глаз долой!

— Ты будешь проклят Господом, дон Висенте!

Донья Анна гордо повернулась и стремительно вышла вон.

Дон Висенте в изнеможении опустился в кресло, закрыл лицо руками и предался размышлениям. Тихо вошла Габриэла. Она мягко положила свою тёплую ладонь на его голову, успокаивая разгорячённые нервы.

— Одна ты понимаешь меня, Габи! Что бы я делал без тебя, любовь моя ненаглядная! Ты моё спасение и утешение!

— Успокойся, милый. Всё утрясётся, и мы спокойно заживём с тобой в любви и согласии. Бог видит нашу любовь и не покинет своим благоволением. Я верю в это, дорогой! И ты верь, мой рыцарь!

Она решительно повела дона Висенте в свою спальню, решив, что теперь, когда все выяснено, необходимо поспешить поставить последнюю точку в этом затянувшемся конфликте.

Она постаралась проявить себя страстной любовницей, притворялась, что есть сил, чем довела несчастного влюблённого дона Висенте до слёз умиления и божественного восторга.

Он поспешил в кабинет и тут же вернулся с коробкой, радостно открыв её перед изумлённой Габриэлей.

— Это тебе, божественная моя. Фамильная реликвия! Прими в память об этой незабываемой ночи, мая любовь!

— О! Мой ягуар! Ты просто великолепен! Такой подарок! Достойна ли я его?

— Кто ж ещё, моя любимая! Кому я мог бы это предложить? Только тебе, только тебе! И это лишь аванс, моя божественная! Я лишь хочу растянуть удовольствие, продлить его, одаривая тебя постепенно, Габи, душа моя!

— Ты так щедр, мой Висенте! Это так благородно с твоей стороны! Я так тебя люблю, мой милый! Не хочешь ли продолжить наши забавы? Ты слишком много мне даёшь своей любовью, Висенте! Как ещё я могу отблагодарить тебя!

В полном изнеможении дон Висенте спал почти до полудня. Дом молчал, затаившись перед, казалось бы, грозными событиями. Они витали в накалённом воздухе, грозя излиться огненными потоками лавы извергнувшегося вулкана.

Прошло чуть больше недели. Служанка Габриэлы утром в спальне показывала своим поведением желание сказать нечто важное. Это просто-таки распирало негритянку.

— Что там у тебя, Канди? — спросила Габриэла, заметив нетерпение служанки.

— Госпожа! Что в доме делается! Ужас берёт!

— Не причитай! Говори быстрее! И ведь могу и рассердиться.

— Сеньора! Я слышала от Луисы, как донья Анна говорила с доном Андресом! Ужас, что они говорили!

— Не тяни, дура! Говори короче и побыстрее!

— Госпожа не поверит, но донья Анна говорила о смерти. И дон Андрес соглашался с матушкой!

— О чьей смерти, глупая Канди?

— Луиса не расслышала, госпожа! Да и слышала она мало. Её чуть не застукали у двери. А мы дружим, сеньора. Вот и поведала мне. А я вам. Вы так добры ко мне, сеньора!

— Не лей свою лесть мне на голову! Лучше подумай, как разузнать главное.

— Я стараюсь, сеньора. Очень!

— Попробуй не выполнить мой приказ! Иди!

Служанка ушла, тихо прикрыла дверь, а Габриэла задумалась над этими страшными словами.

«Значит, эта парочка задумала прикончить меня, — проносилось в голове Габриэлы. — Как же дознаться, когда это должно произойти? Ух и страшно! Давно я не испытывала ничего подобного. А вдруг…»

Другая мысль вторглась в голову. Долго рассуждала и пришла к выводу, что скорей всего не она жертва. Что они выиграют, убив её? Могут и ничего не выиграть. Дон Висенте может с тоски и горя всё пустить на ветер. Да и Анне тогда несдобровать одной, без защиты.

«Нет! Скорей всего они мне не опасны. Все их козни должны быть направлены на дона Висенте. Это решает для них всё. Наследство остаётся за ними, меня загонят в монастырь. Для желанного дела у них хватит сил и связей. Это точно дон Висенте! Что же делать? Предупредить? Поверит ли он этому, сделает ли правильный выбор?» — эти мысли заставили Габриэлу по-иному взглянуть на свою жизнь.

Теперь её голова постоянно занята сообщением Кандиды. Она с нетерпением и страхом ждала или сообщения Канди, или чего-то непоправимого, что круто может повернуть её жизнь в ужасное русло.

Но дни проходили в ожидании страшного, а ничего не случилось. И Кандида в ужасе перед гневом хозяйки ходила пришибленной и запуганной.

И вдруг Кандида ворвалась в комнату к Габриэле, пренебрегая все установленные правила.

— Госпожа! Госпожа! Я узнала!

— Не тарахти, дура! Говори спокойно и быстро. Что узнала?

— Они, сеньора, задумали против дона Висенте убийство! У меня поджилки трясутся! Боже! Помоги мне пережить такое!

— Не вой, а говори подробно. Кто и когда предложил это совершить? Ну же!

— Донья Анна, госпожа! Она горит отомстить ему за сына и за свою поруганную честь! Это её слова, сеньора!

— Когда?

— Что когда, сеньора? — не поняла служанка и оторопела от страха.

— Когда они задумали всё это, глупая?

— Не знаю, сеньора! Простите! Я не разобрала всего. Они говорили тихо.

— Идиотка! — Габриэла ужаснулась своим мыслям, высказать которые вслух было равносильно самоубийству. — Ладно! Иди и постарайся разузнать поподробнее. И не мешай мне больше до утра. Я должна подумать.

Ночь она провела без сна. Дон Висенте не пришёл, и Габриэла была рада остаться в одиночестве и хорошенько разобраться в этой дикой интриге.

Хотелось тут же посоветоваться с доном Висенте. Но это почему-то не понравилось ей. Побоялась, что тот осмеёт её и оставит без внимания. А это равносильно оскорблению. Она не хотела этого испытать.

Отношение к Габриэле становились все нетерпимее. Почти все в даме игнорировали молодую сеньору. Лишь некоторые из слуг относились к ней с прежним почтением. Видимо, побаивались сеньора Висенте.

Габриэла же ходила по дому с видом независимым, даже гордым, не обращая внимания на перешёптывания за её спиной любопытных служанок.

А Кандида теперь всё чаще приносила свежие новости.

— Госпожа! Я узнала, что на этой недели они собираются свершить задуманное! Боже! Как страшно! Сеньора, вы уже сказали дону Висенте?

— Погоди, балаболка! Они ещё не назначили день или ночь своего злодеяния?

— Не удалось расслышать, госпожа! Попробую ещё раз! Мне так страшно, сеньора! Мурашки по телу ползают! Вдруг вы не успеете предупредить дона Висенте? Я тогда умру от страха!

— Больше не появляйся здесь, пока не узнаешь точный день, обезьяна! Проваливай и слушай внимательно! А я что-нибудь придумаю.

Очень хотелось предупредить дона Висенте. Но без знания дня это казалось ей не очень удобно. Эффект не тот. Вот если бы подвести хозяина к преступлению, тогда было бы очень выгодно. Но как это устроить, когда нет самого главного в этом деле — времени?

О риске для самого хозяина Габриэла думала мало.

И вот в пятницу Кандида прибежала с бледным лицом и на вопрос хозяйки, затараторила:

— Госпожа! Узнала! И часа не минуло, как они договорились! Это суббота!

— Кто будет исполнять? — с волнением спросила Габриэла.

— Ваш муж, сеньора! Они долго спорили, пока он согласился. Предлагал нанять убийцу со стороны. Сеньора никак не хотела согласиться на это.

— Вот подонок! Он же не сможет прикончить дона Висенте! Но тем лучше.

— Сеньора, они решили действовать после полуночи!

— Как обычно, — пробормотала почти про себя Габриэла. Скривила щёку со шрамчиком от пореза под глазом, усмехнулась и отпустила служанку, заметив:

— Продолжай своё наблюдение. Это очень важно. Я займусь доном Висенте.

Служанка в смятении удалилась, а Габриэла принялась раздумывать над способом поймать заговорщиков на месте преступления.

В субботу после сиесты Габриэла посетила хозяина в его спальне. Тот со скучающим видом ухаживал за попугаями в клетках, разговаривал с ними и удивился, увидев Габриэлу в комнате.

— Как приятно видеть тебя, дорогая моя Габи! Ты чем так взволнована?

— Сильно заметно? — спросила женщина с беспокойством. — Никак не научусь владеть собой. Висенте, предстоит серьёзное дело, и тебе понадобится всё твоё самообладание.

— Ты меня пугаешь, любовь моя! Что стряслось?

— То, что и надо было ожидать, любимый. Тебе придётся эту ночь хорошенько поработать, милый.

— Я буду только рад, любимая! Где и когда?

— Это не совсем то, о чем думаешь. Но и это можно устроить.

— Не говори загадками, Габи! Что происходит?

— Этой ночью ты должен умереть, Висенте!

— Что ты такое говоришь, Габи? С чего ты ваяла такое?

— Это готовится уже давно, милый мой глупец! Думаешь наши отношения могли остаться без их внимания? А я предусмотрела такую возможность, и теперь всё подтвердилось и сегодня ночью должно решиться.

— Я не могу в это поверить, Габриэла! И кто же на это осмелился?

— Догадаться легко. Это твоя жена и мой муж. И ничего удивительного в их действиях я не усматриваю. Этого можно было ожидать.

Дэн Висенте сжал бородку пятернёй, надолго задумался.

— Ты не ошибаешься? — наконец спросил он после долгого колебания с долей надежды в голосе.

— Уже нет, дорогой мой идеалист! Это проверено.

— Что же нам делать?

— Прежде всего, требуется спокойствие. Это твоя забота. Не выдавай осведомлённости и волнения. Показывай беспечность своим поведением, это пока главное, что от тебя требуется сегодня. Смотри не переиграй. Это очень серьёзно. Хорошо бы так устроить, чтобы ты видел их в момент преступления.

— Тут надо много думать, Габи. Может, ты уже имеешь что в голове?

— Имею. Ты должен незаметно покинуть спальню и ждать у окна. Это совсем нетрудно, если подготовить всё заранее, постель приготовить соответственным образом. Чтобы убийца не смог бы определить твоё отсутствие.

Бледный и испуганный, Висенте никак не хотел понимать затею Габриэлы. Та с неприязнью смотрела его колебания и нерешительность.

— Скажи яснее, Габи, — наконец проговорил он тихо. — Что я должен делать?

— Прежде всего, быть предельно осмотрительным. Просто укрыться нельзя. Они снова сделают попытку. Поэтому ты должен так замаскировать постель, чтобы никто не усомнился, что ты спишь. И потом позаботиться о месте, с которого ты будешь наблюдать за происходящим.

— Как это устроить? Откуда я смог бы наблюдать? Нет такого места, Габи!

— Надумай хорошенько, Висенте! Ты не маленький и не старик! Раскинь мозгами! Это тебе нужно.

— Хорошо! А дальше что?

— Пусть свершится зло. Потом ты обнаружишь себя с тем, чтобы изобличить преступников. И обязательно позаботься о свидетелях. Они необходимы!

— Габи! До чего же мне не хотелось бы этим заниматься!

— Дело твоё, Висенте. Твоя жизнь в опасности. Я могу и умыть руки. Смотри сам, но в таком случае на меня не рассчитывай. Я всё сделала, и теперь в твоих руках собственная жизнь.

Её откровенно равнодушный тон и холодная рассудительность больше всего испугали дона Висенте. Он умоляюще уставился на Габриэлу.

— Прости глупца, Габи! Я растерян, обескуражен! Собственный сын готовит покушение на отца! Собственного отца! Боже! Как такое могло случиться? А ты не придумала всё это? — его голос вдруг отвердел и глаза устремились к ней, буравя взглядом.

— Я думаю, что после таких слов мне тут делать нечего.

Габриэла повернулась и неторопливо направилась к двери. Она со жгучим нетерпением ожидала просьбу остаться. И она последовала.

— Габи, дорогая! Не уходи! Я сам не понимаю, что говорю! Прости! Останься! Я готов выполнить всё, что ты предложишь. Но такое трудно сразу и спокойно переварить! Ты должна меня понять!

Габриэла с радостным вздохом повернулась.

— Давно бы так! А то я уже начала разочаровываться в тебе. Будь твёрд и решителен! Ты ведь мужчина! Глава семьи! И твоя жизнь висит на волоске!

— Да, да! Я уже понял, милая! Только не покидай меня, прошу тебя!

После таких слов и заверений, они договорили всё до конца, и Габриэла с осторожностью и оглядками удалилась к себе.

В спальне она села у окна и устремила взгляд в сад. Она скорее чувствовала, чем видела, что там происходит лёгкое движение. Значит, дон Висенте внял голосу рассудка и уверений Габриэлы и начал что-то делать.

Близилась полночь. Нервы женщины трепыхались от напряжения, готовые в любую минуту натянуться до звона.

Она проверила кинжал, пистолет и положила рядом на кровати. Ей очень не хотелось фигурировать в ночном происшествии. Она ждала, то потея от страха, то обливаясь холодным потом от сознания того, что всё может рухнуть, и её жизнь и существование станет шатким.

Дон Висенте вылез в окно и устроился на нешироком карнизе. Было неудобно, противно, но другого места он не нашёл. Держась за край рамы, он ждал со страхом и замиранием сердца, слушая любой звук.

В темноте ему плохо было видно светлое пятно двери и постели. Он долго провозился, сооружая похожий силуэт тела под простынёй. Даже достал парик и напялил его на мнимую голову. Это был чурбак, найденный конюхом в сарае для дров.

Он готов был уже слезть на землю и передохнуть, когда скорей услышал, чем увидел, как дверь отворяется. Неясная тень осторожно двигалась к кровати. Дон Висенте затаил дыхание. Сердце готово было выпрыгнуть из груди.

До боли в глазах он всматривался в тень. Но определить, кто это, не смог. Вот тень остановилась около кровати. Достояла в ожидании чего-то и вдруг с хриплым вскриком что-то взметнулось вверх и ещё стремительнее опустилось вниз. И с ожесточением замолотило по одеялам, уже не разбирая.

Висенте едва не свалился с карниза и в ужасе завопил:

— Перестань, идиот! Там никого нет!

Тень замерла с поднятым оружием. Висенте сорвался вниз и с ругательствами поднялся на ноги. Он ощущал сильнейшую дрожь во всём теле и мало понимал происходящее. Однако услышал голоса, тихий шелест шагов и, наконец, свет фонаря, слабо пробивавшегося в его окне.

— Сеньор, вы не ушиблись? — послышался голос конюха и его сильные руки взяли хозяина под локоть.

— Сходи посмотри, что там происходит! — прокричал дон Висенте дискантом.

Конюх бегом пустился к двери в дом, а дон Висенте взобрался опять на карниз и заглянул в комнату.

Там с подсвечником в руке стояла Габриэла. Её светлая ночная рубашка резко выделялась в полумраке комнаты. Перед нею с приподнятой рукой с кинжалом в руке стоял Андрес в серой сорочке, почти сливавшейся в мрачном свете. Висенте так испугался этой немой сцены, что с воплем опять свалился на землю, вскочил и бросился следом за конюхом.

В спальне он увидел бледного трясущегося сына и Габриэлу с пистолетом в правой руке, наведённом на окаменевшего Андреса. У двери жался конюх, а в коридоре уже толпились три служанки и повар с перепуганными глазами.

Повар нагнулся, подобрал кинжал, передал дону Висенте. Тот брезгливо и с опаской взял клинок и держал его так неловко, что тот мог выскользнуть в любую секунду.

И услышал негромкий голос Габриэлы:

— Дурак! Что ты задумал! Как тебе это пришло в голову?

— Я… я… мне… — дальше Андрес ничего не смог сказать.

В голосе слышалась истерика и бесконечное отчаяние.

— Андрес! — тихо проговорил дон Висенте, не приближаясь. — Ты мне больше не сын! Исчезни! И чтобы я больше тебя не видел! Вон!

Андрес всхлипнул и торопливо, бочком проскользнул в дверь.

— Боже! Что же это такое!? — Дон Висенте сжал виски и раскачивал головой в разные стороны. — И это мой сын! Господи! Вразуми и дай понять его!

— Не стоит так переживать, дон Висенте! — резко заметила Габриэла. — Он не стоят вашего гнева. Постарайтесь успокоиться. Прошу вас!

— Габи! Он мог убить тебя!

— У меня в руке был пистолет, и курок я не забыла взвести, дон Висенте. — Она обернулась к слугам. — Приготовьте сеньору комнату. Здесь он не сможет больше спать. А где донья Анна?

— Сеньора, донья Анна приняла сонный настой, и, наверное, ничего же слышала.

Это была горничная доньи Анны. Габриэла строго глянула на негритянку и та в смущении опустила голову.

— Пошла вон, дочь свиньи и собаки! Пусть сеньора немедленно придёт сюда!

Горничная тут же исчезла, её торопливые шаги затихли в направлении комнаты сеньоры.

— Зачем тебе Анна? — умоляюще спросил дон Висенте. — Я не хочу с нею встречаться! Это меня доконает!

— Дон Висенте! Будьте твёрды и непреклонны! Это необходимо! Только жёсткость может оградить вас от повторения случившегося! Возьмите себя в руки!

Дон Висенте тяжко вздохнул. Вид его был плачевным, растерянным и безвольным. Вспышка против сына окончательно обессилила его, и теперь он мечтал остаться один и попытаться успокоиться.

— Сеньор, прошу прощения, но выпейте вина, — повар учтиво протянул большой кубок красного вина. — Это вам поможет прийти в себя.

Дон Висенте поспешно схватил сосуд и, проливая влагу, выпил до дна, перевёл дух и осторожно поставил кубок на край стола.

Неумеренными шагами в спальню вошла донья Анна. Её глаза были расширены от ужаса предстоящего разговора с мужем. Дон Висенте с жалким видом оглядел жену, кивком головы отослал прислугу. Спросил отчуждённо, почти смиренным тоном:

— Ты очень плохо поступила, Анна. Я не ожидал этого от тебя. Что ты сделала с сыном?

Донья Анна опустила голову на грудь, но вдруг вскинула её, гордо посмотрев на мужа. Проговорила срывающимся голосом:

— Это ты во всём виноват! И эта потаскушка, — указала пальцем на Габриэлу, всё ещё державшую подсвечник в руке.

Поставив свечу на стол, Габриэла спокойно заметила:

— Сейчас нет смысла искать виновных. Можно и вас в этом обвинить, сеньора. Но то, что вы устроили, что замыслили! Вряд ли кто вас оправдает, тем более божий суд, о котором вы так печётесь.

— Эта дрянь ещё смеет меня поучать! Пиратская подстилка! Шлюха!

Габриэла подскочила и сильно отвесила женщине пощёчину. От неожиданности голова донья Анны отклонилась в сторону, а на щеке тут же отпечатались следы ладони.

— Ах! — только и смогла вскрикнуть женщина. Схватилась за щёку, яростно устремив глаза на молодую соперницу. Бледность мгновенно разлилась по лицу. Хотела что-то сказать, но бешенство в главах Габриэлы остановило её.

— Перестаньте спорить, сеньоры! — дон Висенте беспомощно простёр к ним свои дрожащие руки. — Не время для этого! Дайте мне прийти в себя. Идите в свои комнаты! Прошу вас.

Габриэла первая устремилась к двери, больше не в силах наблюдать эту непостижимо гнетущую сцену. Ей было противно видеть беспомощность и растерянность дона Висенте. Хотелось остаться наедине с собой. Поразмыслить над случившимся, принять хоть какое-то решение.

Она ополоснула в тазу горевшее лицо, руки и шею. Не вытираясь, легла на смятую простыню и задумалась.

Почувствовала, как волна желания заполняет её изнутри. Всплыла картина любви с Хуаном на берегу речки, на гальке рядом с трупом ненавистного мулата. Как тогда, ей почудились липкие от крови руки, и дрожь страсти прокатилась по разгорячённому телу.

«Господи! Что это со мной? — подумала женщина и широко открыла глаза. — Опять этот проклятий Хуан! Сколько он будет преследовать меня? Этот носатый тощий подонок!»

Она потрогала пальцем едва прощупывавшийся тонкий шрам от пореза и в то же мгновение перед мысленным взором предстала картина, словно видимая ею со стороны. Смятая постель, разъярённый Хуан с оружием в руках, удар по лицу, яростный вопль и острая боль пореза, и струйка крови по щеке. И бешеная, неудержимая страсть. И сплетение тел в экстазе любовной похоти. Похоти ли?

Она тяжело дышала. Тело покрылось потом. Пришлось встать, снять сорочку.

Из открытого окна струился прохладный воздух, и она подошла под эти живительные струи. В голове стучали крошечные молоточки. Мыслей больше не было. Только медленно затухающее чувство острой неудовлетворённости и жалости к себе.

Тело высохло, душа немного успокоилась. Дыхаиие перестало стеснять грудь. Обрызгав себя из таза, она опять легла с надеждой побыстрей заснуть и отрешиться от этого трудного дня и ночи.

В доме Миры были свои трудности.

Пахо никак не уживался с Томасой. Он постоянно старался задеть её, поручать всё больше работы, а та не упускала увильнуть, ругаться, и не останавливалась перед прямым оскорблением.

— Что ты, чёрная образина, мне, белой девушке, приказываешь? Ты у меня получишь, черномазый!

— Дура ты, а не белая девушка! Иди в огород и заработай себе на обед! Я не обязан это делать за тебя! Я свободный человек!

— Посмотри на клеймо на лопатке, чёрная крыса! Ты раб!

Пахо зло смотрел на Томасу, но ввязываться в словесную драку не хотел, И жаловаться Мире не хотел. Считал это неудобным. Но злобу затаил. Он не сознавал, что собирается сделать, но уже надеялся на что-то.

— Пахо, что за постоянные ссоры у вас с Томасой? Неужели нельзя без этого? — возмущалась Мира. Пахо пожимал плечами, давая думать по своему усмотрению. Он надеялся на случай, который даст ему шанс избавиться от этой несносной бродяжки.

Лето выдалось в этом году сухое, Дожди шли каждую неделю, но это всё равно казалось сухостью. А Мира радовалась таким погодам. Почти каждый день она с Томасой ходили к морю и купались, наслаждаясь волнами и горячим песком. С ними обязательно ходил Пахо или соседский парень лет пятнадцати из семьи метисов.

Этот парень питал к Томасе нечто большее, чем симпатию. Она это отлично знала и часто подсмеивалась над ним. А Мире говорила пренебрежительно:

— Он думает, что меня можно увлечь таким цветным? Ха! Не на ту напал!

— Чего ты так? Он из порядочной семьи, и у отца водятся деньги, — возражала Мира. — И парень вполне симпатичный.

— Нужен мне этот метис! Я себе найду сеньора! Обязательно сеньора, и не чёрного. Вот увидишь!

— Ты так пренебрежительно говоришь о не белых. С чего бы это? Значит, я для тебя девочка низшего сорта?

— С чего ты взяла? Вовсе нет! Ты — подруга, и я тебя люблю! К тому же ты почти не похожа на мулатку и… богата.

— Вон как ты рассуждаешь. И это ты, которая всю жизнь провела на улице! Никак не ожидала такого от тебя! — Мира обиженно надула губы.

Она смотрела, как парень, его звали Оркето, выбирался на пляж. Волны догоняли его, сбивали с ног и он опять появлялся в пене, отчаянно махая руками.

Парень был коренаст, хорошо развит физически, с копной густых чёрных волос. Немного зауженные глаза были светло-карими, смотрели открыто и по-детски наивно. Его мускулистые ноги слегка кривились и это всегда давало пищу Томасе для насмешек. Он не обижался, принимал это легко и часто смеялся вместе с девушкой.

К Мире относился с уважением и некоторым почтением, а Томасу воспринимал иначе. С долей превосходства, зная, что за жизнь та вела в городке.

— Сегодня такая волна! — тяжело дыша, повалился он на песок. — Томаса, тебе опасно купаться.

— Думаешь, побоюсь? Могу поспорить!

— Не выставляйся, Томаса! — Мира надавила рукой на её плече. — Оркето прав. Смотри, какие валы накатываются на берег.

— Ты сама учила меня плавать, и я уже достаточно умею, — не сдавалась Томаса. — Сама-то ты пойдёшь в море!

— Мира хорошо плавает, — остановил девушку Оркето мирным тоном, — а ты у нас до сих пор воды побаиваешься.

— Я? Вот ещё! Ничуть, разрази меня гром и все святые!

Томаса хотела вскочить, но Оркето успел схватить её за ногу. Она упала на песок, сорочка задралась, и это сильно рассердило девушку.

— Отпусти, дурак краснорожий! Не смей хватать и даже смотреть на мои ноги! Я тебе не негритянка какая!

— Ох, ох! Какая гордая! Сама нищенка, а туда же! Смотри на Миру. Она богатая, работящая и не кичится своим рождением! А ты… Кто твои родители? И сама не знаешь, а туда же! Бродяжка!

Оркето отвернулся с обиженным видом, а Томаса грубо закричала в ответ:

— Это не важно, кто мои родители, метис вонючий! Зато я белая! А ты…

— Хватит, хватит, Томаса! — Мира подняла руку. — Сколько можно ссориться? Перестаньте и успокойтесь! А то люди сбегутся!

— Пусть он не трогает меня! Нашёлся кавалер паршивый!

Мира засмеялась на этот поток ругани, заметив уже мирно:

— Томаса, с такими грубыми словами, как ты надеешься подцепить себе сеньора? Тебе сначала надо научиться хоть немного говорить по-настоящему. От тебя за милю несёт грубостью и улицей. Уймись ты!

Томаса метнула злой взгляд на подругу. Недовольно отвернулась, пробормотала:

— Нашлись благородные и воспитанные! Видела я таких!

— Не стоит так относиться к моим словам, Томаса. У меня бабушка была на благородной семьи и воспитывала соответственно. Хотя жила и я на улице, но не бродяжничала, как ты. Потому я знаю, как вести себя, и могу научить тебя.

— Нужно мне твоё учение! Обойдусь и без него! Подумаешь!..

Мира переглянулась с Оркето и оба улыбнулись.

Враждебное молчание затянулось. Мира встала, тщательно следя, чтобы сорочка не обнажила ноги.

— Жарко! Пойду купаться! — и не оглядываясь, ушла к воде. Грудью приняла удар волны, зарывшись в мириады пенных брызг. Поднырнула под очередной вал и долго не показывалась на поверхности.

Наконец голова её зачернела уже за линией прибоя. Неторопливые гребки удаляли её голову всё дальше от берега. Она то взлетала на гребень волны, то проваливалась между волнами и потом опять появлялась, встряхнув головой.

— Когда она так научилась плавать? — спросил сам себя Оркето. — Я вряд ли обогнал бы её. Здорово!

— И я скоро так смогу! — буркнула Томаса, приглашая продолжить разговор.

— Кто ею занимался раньше, Томаса?

— Да есть у неё один… сеньор! Да что-то долго не возвращается неизвестно откуда. Влюблена в него, как кошка!

— Что-то я никого не видел в их доме.

— Он исчез года два назад. А она, дурёха, всё надеется, что он вернётся и позаботится о ней. Дура!

— Красивая она! — заметил Оркето, и в голосе прозвучало восхищение. — А будет ещё красивей, когда подрастёт. Вот достанется кому-то!

— А ты поменьше пяль на неё глаза свои непутёвые!

— Чего это непутёвые? — обиделся Оркето. — Обыкновенные глаза, и вовсе я не пялюсь. Куда мне до неё! Она сеньорита! Настоящая! Не то, что ты!

Томаса метнула на юношу уничтожающий взгляд, отвернулась и замолчала.

Домой возвращались недовольные друг другом. Прошли центр города и, углубившись в улицы верхнего городка, встретили троих ребят лет по четырнадцать. Слово за слово — и возникла ссора. Местные ребята подняли кулаки, и Оркето пришлось бы плохо, если бы Томаса не схватила палку и не разогнала дерущихся ребят.

— Вот оборванцы проклятые! Попадитесь вы мне ещё раз! А ты утрись и не распускай сопли! — обернулась она к Оркето. — Подумаешь, драка! Я таких видала сотни!

Мира уже немного успокоилась и даже заулыбалась, видя, как Томаса нападает на Оркето. Тот ничуть не стушевался и сопли не распускал. А синяк под глазом почти и не заметен на смуглой коже лица.

— Теперь надо ходить другой улицей, — заметила Мира.

— С какой стати? Пусть только попробуют ещё: Увижу Тробо, попрошу их утихомирить малость. Узнают, с кем имеют дело.

— Что за Тробо, Томаса? — спросила Мира с интересом.

— Есть один тут. Большой любитель драк. Ему уже лет семнадцать. Здорово дерётся!

Мира никогда не слышала от Томасы ничего подобного. И вообще та мало откровенничала с нею, и теперь Томаса замолчала, не желая говорить о её жизни в разных трущобах городка.

Ночами девочки часто обсуждали жизнетрепещущие вопросы. Миру остро интересовали эти разговоры, хотя не могла избавиться от смущения и неловкости. Потому при свете дня никогда не осмеливалась на них. И только в тесной и тёмной комнатке, потушив свечу, она позволяла Томасе рассказывать нюансы отношений мужчины с женщиной.

— Ты кого-нибудь любишь? — спросила Мира с затаённым любопытством.

— Ещё чего! Нужны они мне все! Грязные подонки!

— А этот… Тробо? Кто он тебе?

— Никто! Просто приятели. Правда… — Томаса замолчала и в комнатке повисла напряжённая тишина.

— Продолжай. Чего замолчала! — в голосе Миры звучала требовательность и острая жажда неизведанного.

— Ты ж у нас целомудренная! А тут одни гадости и глупости, Мира. Тебе лучше же знать ничего такого.

— Перестань! Как же я узнаю, что и как делать, как вести себя в случае…

Язык у Миры не поворачивался сказать нужные слова. Но Томаса отлично всё понимала, но тоже щадила подругу. Потому долго колебалась.

— Знаешь, Мира, он тоже попользовался мною. Правда, я особо и сопротивляться не хотела. И всё же удовольствия мало получила. Никак не могла забыть тех первых раз, когда меня насильно брали.

— Наверное, страшно было?

— Не сказала бы. Противно — это да! И немного больно. Теперь уже нет, — поспешила успокоить подругу Томаса. — Лучше скажи про своего Хуана. Это я с удовольствием послушала бы. Он настоящий сеньор?

— Нет, Томаса, не настоящий. Зато очень внимательный и ласковый. Обязательно подарок сделает, а его первый, вот эти самые серёжки — мои самые любимые и дорогие.

— Они же дешёвые. У тебя есть куда дороже. Чего не носишь?

— Эти самые любимые! Потом не так было радостно. А это первый подарок.

— Он же старый, Мира! Сколько ему лет?

— Он почти на десять лет старше меня. А что? Так почти всегда происходит. Вот моя знакомая недавно вышла замуж. Ей только около пятнадцати, а мужу уже больше тридцати! А ты говоришь — старый. Сумею ли я заставить полюбить себя? Я так боюсь, что нет!

— Такую красивую сеньориту да не полюбить? И думать перестань!

— Не говори так. Я знаю, что у него была одна сеньора. Очень важная и знатная сеньора! У них что-то есть между собой. Он, правда, не рассказывал ничего такого, но я точно знаю, что она его любит и ждёт.

— А он? — с жадным любопытством спросила Томаса.

— Говорит, что ненавидит её. Но я не верю. Может, и так, но и иначе тоже есть. Уверена в этом.

— Не волнуйся! Мужчины всегда зарятся на молоденьких и смазливых. А ты хоть куда! И сиси уже выпирать начали. Смотри, как бы не позарился на тебя кто из подонков. Поберегись.

— А что тогда мне делать, коль вдруг…

— Ударь коленом между ног — и бежать. Что ещё ты сможешь? Это самое лучшее, что нужно для этих козлов. Или пальцем в глаз ткнуть. Только решительно и точно. Иначе он тебя подомнёт, и тебе не вырваться.

— Господи, помилуй и охрани! Какие страшные вещи ты говоришь, Томаса! Я уже сейчас боюсь всего этого. А вдруг Хуан так же поступит?

— Ты ведь его любишь? Тогда это не страшно. Тут совсем другое, Мира. Ты и сама захочешь отдаться.

— Разве можно так?

— Ещё как можно! Думаешь, женщины только и делают, что боятся этих козлов? Ничуть не бывало! Многие сами лезут в их объятия. Ещё как лезут, милая моя Мира! Уж поверь мне. Я многое повидала.

Мрак комнаты словно сгустился. Мира никак не соглашалась с такими заявлениями подруги. И на душе стало смутно, неуверенно. Она чувствовала растерянность и смущение. Но в тоже время слова Томасы заставляли сжиматься тело в необъяснимом волнении. Жар пронизывал его, покрывал испариной, а в груди колотилось беспомощное сердце, готовое выскочить из груди. И эти слова о «сисях»! Что она хотела этим сказать?

«Завтра же посмотрю в зеркале, что там у меня, — думала Мира, чувствуя, как краснеет её лицо. — И что происходит у меня внутри? Какое-то смутное томление. И ничего непонятно!»

Долго она не могла заснуть. Хотелось продолжить разговор. Но Томаса в другой кровати мирно посапывала и Мира не осмелилась разбудить её.

Утром Мира отослала Томасу в лавку за покупками. Через два дня праздник святого Роке и Мира хотела устроить хороший обед. Пахо работал в огороде и никогда без предупреждения не входил в её комнатку.

С раскрасневшимся лицом, она сняла всю одежду и предстала перед небольшим зеркалом обнажённая. Было интересно оглядывать себя со всех сторон и придирчиво изучать тело. Оно уже наливалось соками зрелости, грудь действительно нахально топорщилась. Мира потрогала её упругость и что-то приятное разлилось по телу.

Вертясь у зеркала, Мира поняла, что Томаса оказалась права. Она становилась красивой. И фигура, и лицо были хороших форм. Ей показалось, что появиться в таком виде перед Хуаном было бы прекрасно. Но тут же краска стыда ошпарила лицо жаром.

Она поспешно оделась, в замешательстве посидела на кровати. В голове в беспорядке бродили греховные мысли, признаться в которых она боялась даже себе. К тому же они оказывались слишком расплывчатыми, смазанными, словно покрытые клубами утреннего тумана.

С трудом преодолев нахлынувшую вдруг усталость, Мира заставила себя пойти в сад за фруктами и посмотреть, что нужно сделать в огороде.