Металл дьявола

VI

1546 год. В этом году продолжалась закладка города и добыча драгоценных металлов из большой горы… слава о ней распространялась по всему королевству Перу… и это чудо богатства стало обогащать людей.

Из чего же сделана статуя горной богини? Из золота, серебра или олова?

Она — из породы, в которой семьдесят пять процентов составляет олово.

Омонте показал рудник Эстраде. Нагнувшись, он поднял кусок породы, которую выносили пеоны из шахты.

— Вот в этой — сорок процентов. Но дальше по ходу жилы содержание олова достигает семидесяти пяти. Там руду можно просто укладывать в мешки. А остальную — дробить, и даже без промывки получим от сорока до шестидесяти процентов.

— Невероятно!

— Все образцы, которые я доставил в Оруро, показали такое содержание металла.

— А мощность жилы?

— Мощность? Ха-ха… Вара с четвертью! Сами увидите.

Они спустились в шахту. При свете фонаря Эстрада разглядывал сквозь желтые очки обнаженную породу.

— Видите? И это не гнездо. Она идет все дальше и дальше. Мы двигались почти параллельно, по ходу той паршивой жилы.

Они вышли из шахты, продолжая беседу.

— Новость уже разнеслась повсюду. Теперь необходимо организовать вывоз и выиграть тяжбу. Ясней ясного, что Артече не захочет выпускать из рук жилу мощностью в вару с лишним. Будем бороться за жилу. Я — в Оруро, вы — здесь.

— Здесь без оружия не обойтись.

— Разумеется. Для этого Сентено и рекомендовал мне вас. Надо быть начеку. Завтра мне доставят шесть армейских ружей.

— Почем?

— Дорогонько… По пятьдесят песо.

— У меня есть еще «ремингтон».

Эстрада остался на руднике управляющим. Антония с сыновьями переселилась в Унсию, а Омонте отправился в Оруро. В Чаянте Эстрада вербовал бурильщиков и рудокопов, суля им крупные заработки, заставляя правдой и неправдой соглашаться на свои условия.

Кругом строились новые хижины; в одной из них, самой просторной, расположилась пульперия: весы, мешки с мукой и рисом, бутылки с агуардьенте, крахмал, маис, банки сардин, кока, динамит и сигареты.

Невиданно богатую металлом руду действительно оставалось только укладывать в мешки у самой шахты. Породу победнее дробили в толчее, работавшей круглые сутки, и тоже немедленно ссыпали в мешки. Грозила нехватка мешков, но слава о великом открытии настолько подняла кредит Омонте в Оруро, что ему удалось раздобыть все необходимое.

На руднике требовалось все больше воды, и пеоны работали на прокладке нового канала. Однажды они прибежали в лагерь избитые.

— Гринго поколотили нас, тата, там наверху.

С тех пор Эстрада, вооружась ружьем, стал наблюдать за работами. Взобравшись как-то на одну из вершин, он увидел, что на западном склоне горы раскинулся еще один лагерь, и там тоже шла оживленная работа.

Но вот, когда Эстрада сидел за выпивкой у знакомой чолы в Унсии, прибежал какой-то индеец и сообщил ему новость:

— Они захватили старую шахту.

Целый час добирался Эстрада до старой шахты, где Омонте прекратил работы несколько месяцев назад. Незнакомые люди стояли у входа. Он направился прямо к ним.

— Что тут происходит?

В это время появился бородатый чилиец и плечистый гринго с висящим на поясе револьвером в кобуре.

Это шахта компании «Прогресс».

— С кем тут следует разговаривать? — спросил Эстрада. — С этим, — он ткнул пальцем в бородатого, — или с вами?

— Со мной, — отвечал гринго.

— Ладно, с вами так с вами. Вытащите-ка свой револьвер и разрядите, не то я сам его вытащу. Раз, два, три!

Гринго и не прикоснулся к револьверу. Тогда Эстрада подошел, к нему вплотную, в руке его появился кольт, и этот кольт он приставил гринго ко лбу.

— Послушайте, — сказал Эстрада, — я не хочу драки между пеонами. Если желаете решить дело, как мужчины, договаривайтесь только со мной. Идет?..

Он растолкал индейцев пинками, а в это время на тропинке показались пеоны из рудника «Провидение», вооруженные ружьями, ломами и кайлами, и посланцам «Прогресса» пришлось убраться.

Через несколько дней по дороге в город произошло нападение на караван с рудой. Какие-то незнакомцы разогнали индейцев-погонщиков.

— Это ворованная руда, рудник принадлежит сеньору Артече, — заявили они погонщикам в свое оправдание.

Омонте вернулся на рудник вместе с двумя весьма сомнительными типами из Кочабамбы, отсидевшими в Клисе в тюрьме за убийство. Их нанял Сентено в Пулакайо и, рекомендуя, произнес следующее краткое похвальное слово:

— Они храбрецы, указательный палец у них так и чешется нажать гашетку. Впрочем, у них все пальцы чешутся… ухватить чужое добро.

После похищения руды Омонте пришлось снова отправиться в Оруро и заявить властям, что подстрекателем всех бесчинств является Артече. В Оруро весть об открытии новой жилы дошла с совершенно фантастическими подробностями, и Артече еще яростнее стал бороться за восстановление своих прав на пятьдесят гектаров рудника «Провидение». Вдобавок он еще предъявил требование на четыре гектара Уачипондо, неправильно показав расположение обоих участков.

Артече был белый и пользовался известным влиянием в правящих кругах. Он добился решения суда о передаче рудника доверенному посреднику. Альгвасил отыскал Омонте в баре, где тот выпивал со своими приятелями, и при свидетелях вручил ему уведомление. Омонте отказался подписать его.

— Это подлость, будь они все прокляты! Этот Артече подкупил судей. Но мы еще посмотрим.

Тут же в баре его предупредили:

— Будьте начеку. Он похваляется, что захватит рудник силой. Говорит, будто вся ваша добыча принадлежит ему.

— Принадлежит ему? Я всю гору насквозь прогрыз, а теперь, когда я напал на жилу, она принадлежит допу Артече? Пусть убирается ко всем чертям, пока жив!

Омонте бушевал, ярясь на своих собеседников, словно они-то и собирались отнять у него рудник, и, все больше распаляясь с каждым выпитым стаканом, выкрикивал угрозы и проклятия.

Около трех часов утра, в леденящий холод, Артече, получив на руки решение суда, выступил в поход из Унсии. Вместе с ним отправились назначенный в отсутствие Омонте посредник, ходатай по делам, четверо полицейских в форме и тридцать человек, нанятых в Чаянте и Унсии. Все верхом на мулах. У подножия горы Сан-Хуан-дель-Йермо мулы были оставлены на попечение пеонов, и едва взошло солнце, вооруженные люди стали карабкаться вверх, медленно приближаясь к руднику.

— Идут! Идут!

На руднике все были настороже. Эстрада приказал своим подручным из Клисы:

— Возьмите двух пеонов. Как только те свернут на тропинку, стреляйте!

Другая группа расположилась на вершине. Эстрада и Омонте остались в лагере, укрывшись за скалами; отсюда просматривался весь склон горы. Они ожидали нападения, но на тропинке показались всего четыре человека: судебный пристав, ходатай и двое полицейских. Робея, они заявили:

— Мы пришли выполнить решение суда.

Омонте взял бумаги. Он был очень бледен, веки его нервно подергивались.

— Дело приостановлено, мой адвокат подал апелляцию в префектуру Потоси. Это просто незаконное нападение.

— Погодите-ка, — вмешался Эстрада. — А где посредник? И тот негодяй, что им командует? Пусть сами явятся.

— Ставлю вас в известность, — произнес судейский, — что есть приказ выполнить решение, применив силу.

— Отлично, — сказал Эстрада, — передайте этому Артече, чтобы явился сам, а не посылал своих прихвостней.

Четверка удалилась. Вскоре раздались воинственные крики. Враги ринулись на приступ, все они были совершенно пьяны. Защитники были пьяны не меньше и, не долго думая, подняли стрельбу. Выстрелы рвали воздух, словно натянутую струну, пули щелкали о скалы. Вдруг в лагере громыхнул взрыв динамита.

— Это они из пращи запустили, — заметил Эстрада. — Пора прикончить кого-нибудь. Пусть увидят, что с ними не в игрушки играют.

С ружьем на ремне он пробежал по склону горы к скалистому утесу и стал карабкаться на вершину. За ним полезли трое пеонов, не расставаясь ни с ружьем, ни с бутылкой. На плоской вершине утеса Эстрада лег ничком и указал пеонам место рядом с собой.

Взглянув вниз, они увидели на расстоянии двухсот метров нескольких противников, которые пробирались среди скал, подавая друг другу знаки.

— Целиться точно, — приказал Эстрада. — Раз, два, огонь!

Три выстрела прозвучали один за другим, три человека упали. Эстрада вскочил и, взмахнув рукой, крикнул:

— Все за мной! Огонь! Огонь!

Отчаянные ребята из Клисы с двумя пеонами тоже ринулись вниз по тропинке, стреляя кто с колена, кто на бегу. Враги бросились бежать, словно стадо коз, вспугнутое молнией. Пустив в ход приклады и кулаки, защитники рудника захватили нескольких пленных.

Омонте яростно стрелял вслед бегущим врагам, а те постепенно терялись на дальних склонах, по ту сторону ущелья.

— Теперь увидел, с кем он имеет дело! Думал, мы сразу сдадимся!

Из уха у Омонте текла кровь.

— Пустяки! — сказал он, вытирая кровь рукой. — Это осколок угодил, — пулей от скалы отбило.

Один из нападающих лежал убитый в ущелье.

Раненых подобрали, и еще один умер ночью.

Ни Омонте, ни Эстрада некоторое время в Оруро не показывались: Артече возбудил против них уголовное дело по обвинению в умышленном убийстве пеонов, сопротивлении судейским властям и захвате чужого рудника. Ему удалось добиться приказа об аресте Омонте. Однако через два месяца поток семидесятипроцентного олова, хлынувший словно из перерезанной в теле гор аорты, изменил все. Приказ об аресте и судебное решение были отменены, и Омонте не только утвердился во владениях Артече, но, в свою очередь, возбудил дело о похищении руды и вооруженном нападении.

Эстраду, стоявшего на гребне скалистой горы, еще издали можно было узнать по его орлиному профилю и желтым очкам. Он наблюдал за пеонами, которые устанавливали новую дробилку. Два каменных, обитых железом валика, соединенные горизонтальной осью, прокатывались по большому плоскому камню, — их вращали мулы, шагавшие вокруг камня. Это сооружение именовалось «чилийская мельница».

У входа в шахту, там, где раньше стояла первая хижина Омонте, вырос трехкомнатный дом из необожженного кирпича, носивший пышное название «Дом администрации». Тут жил Эстрада и, приезжая из Оруро, останавливался Омойте.

Пониже, на первом уступе, раскинулись глинобитные хижины с соломенными крышами. Там находилась пульперия и жили несколько сот пеонов.

В руднике по ходу жилы добывали семидесятипроцентную руду. Остальная руда, более низкого качества, поступала на обогатительную фабрику. Пять дробилок под соломенными навесами, расположенные уступами на склоне горы, приводились в действие вручную. Дробленую руду просеивали, швыряя лопатами в большие, наклонно поставленные грохоты. После просеивания руда поступала в систему чанов; там оседали более тяжелые куски, а остальная порода шла по- желобу с водой для сортировки на круглые вращающиеся столы, где она распределялась от центра к краям, согласно своей концентрации и весу. Отходы снова промывались водой в желобах, а работницы-индианки специальными щеточками отделяли землю от металлической пыли.

Вся эта деятельность проходила под руководством приехавших из Потоси знатоков-индейцев, которые на опыте изучили способы обогащения руды. Они на глаз определяли содержание и качество металла. На руднике система сдельной работы, на которую, по обычаю, опирались все расчеты, постепенно превращалась в смешанную систему, в нечто среднее между сдельной и поденной работой, между оплатой деньгами и оплатой натурой.

Бурильщики, забойщики, откатчики и женщины получали свою плату через пульперию, зарабатывая от двадцати сентаво до одного песо в день.

Обогащенную руду увязывали в мешки и на ламах везли к железной дороге.

Персонал управления стал разрастаться. Из Оруро приехал швейцарский инженер. Вместе с Эстрадой он исследовал жилы, произвел замеры и запроектировал как дальнейшую вертикальную проходку старой шахты, так и продолжение старой штольни еще на сто метров, со штреками по обе стороны.

Над дверью большого дома в Оруро красовалась написанная маслом на холсте и вставленная в деревянную раму вывеска: «Рудник Омонте». Тут помещались контора и склад. В конторе вербовали рабочих и вели судебные дела: против Артече, из-за пятидесяти гектаров, и еще одно — против Рамоса, который потребовал своей доли в прибылях рудника. Омонте всячески уклонялся от ответа, пока Рамос не подал в суд.

Рудник Омонте, начав с того, что продавал свое олово перекупщикам (причем с двадцати боливиано за кинтал шестидесятипроцентной руды цена поднялась до сорока боливиано), теперь вел дела непосредственно с торговыми домами Антофагасты, куда ежемесячно поставлял до восьми тысяч кинталов руды. Из них четыре тысячи не требовали ни малейшего обогащения, так как это была руда, прямо из жилы поступавшая с шестидесятипроцентным содержанием металла.

Цены на олово шли вверх. Инженер-швейцарец сообщил, что за десять лет стоимость олова с шестидесяти трех фунтов стерлингов поднялась до двухсот фунтов. Цена эта установилась именно в 1906 году, в год открытия жилы.

Теперь Омонте был тщательно одет: котелок, темный пиджак, крахмальный воротничок, брюки английского сукна и лакированные башмаки. Когда он, аккуратно выписывая каждую букву, ставил свою подпись на векселе, чтобы обменять его на золото, видно было, как поблескивают на крахмальных манжетах его сорочки две золотые монеты в виде запонок.

Для чего нужно было олово? Инженер говорил, что его покупают гринго из Англии и Германии. Чтобы делать из него военные каски? Чтобы строить машины? Может быть, оно входит в состав стали, меди или железа, из которых сделаны машины, прибывающие сюда по железной дороге?

В обмен на несколько кинталов олова, как сказал инженер, из Европы должны прислать однокабельный подъемник. Однокабельный? Из чего же он будет, из железа? Из олова?

Все это пустое… У Омонте другие заботы… Надо установить плиту на могиле испанца Сентено, закрепив ее серебряными гвоздями… Пора крестить третьего ребенка, на этот раз девочку… В крестные отцы можно бы пригласить президента республики. А почему бы и нет? На крестинах шампанское будет литься рекой и, если надо, пригоршнями полетят в толпу серебряные монеты.

На другом склоне горы Сан-Хуан-дель-Йермо, на участке Саенса под названием «Прогресс», приступило к работам Англо-чилийское акционерное общество.

Новая компания наняла сотню пеонов, они выстроили себе хижины, среди которых выделялся дом под железной крышей, где жили инженеры. Блеск оцинкованного железа, как ножом рассекавший волны прозрачного голубого воздуха, был виден из рудника «Провидение», с самой вершины горы. Вскоре на новом руднике приступили к бурению, и один за другим на горном склоне появились навесы обогатительной фабрики.

Между рудниками завязалась вражда, вербовщики старались переманить к себе чужих пеонов. Стремясь удержать рабочих, администрация выдавала им через пульперию авансы. Но задолжавшие пеоны, обманывая свое предприятие, только и делали, что перебегали с одного рудника на другой.

Позже стало известно о стычках на дорогах при перевозке руды в Оруро. Англо-чилийская компания покупала мешки с рудой у пеонов Омонте, тем самым подстрекая их к воровству. Началось воровство и на руднике, куда подсылали бродячих перекупщиков. То и дело вспыхивали драки и даже перестрелки, в которых не одна лама погибла под пулями.

Мало того, администрация «Прогресса» открыла на своей территории, неподалеку от скрещения дорог, ведущих к обоим рудникам, пульперию, сдав ее в аренду бывшему французскому каторжнику. Он сбывал спирт по дешевке, завлекая рабочих Омонте, а те воровали крепежный лес и чуть ли не срывали стропила и железо с крыш поселка, чтобы продать их французу.

Эстрада, приехав в Оруро, рассказал Омонте обо всех событиях.

— Мы предупредили его, но он поклялся, что с места не сдвинется, хоть бы ему динамит подложили.

— И хоть бы взорвали его?.. Великолепная идея! А этот тип выходит когда-нибудь из своей пульперии?

— Не знаю. Велю последить за ним.

Втянув голову в плечи и выпятив нижнюю губу, Омонте задумался.

— Нет, — сказал он. — Надо послать за ним индейца, как будто его вызывают гринго. А когда он уйдет, заложить динамит в пульперии.

Замысел привели в исполнение. Но француз учуял ловушку и не поверил вызову. Эстрада, бродивший поблизости с двумя надсмотрщиками, бывшими уголовниками из Клисы, не стал долго ждать. Он ворвался в пульперию и напал на пьянствующих там четверых индейцев.

— Ах ты, индейская образина, — крикнул он одному из них, — ты ведь подрядился со мной. Сейчас же возвращайся на рудник, каналья! И вы все тоже!

Он пинками выгнал пеонов на улицу, а француза схватили надсмотрщики и тоже вытащили за дверь. Эстрада, выстрелив ему вслед чуть повыше головы, сжег последние волосы на его лысине. Француз пустился наутек, осыпая врагов проклятиями и угрозами.

Тут надсмотрщики, нагрузив индейцев всем, что стоило унести, облили спиртом и керосином пульперию, не забыв и кровать француза. Выкопав в полу ямку, они заложили два динамитных заряда, завалили их мебелью, подожгли запальные шнуры и бегом бросились вниз по тропинке. Едва они отбежали метров на сто, раздался взрыв. Листы железа с крыши взлетели, словно брошенные в воздух шляпы, и над остатками пульперии вспыхнуло высокое пламя.

Эстрада и надсмотрщики вместе с вновь завербованными четырьмя индейцами вернулись на рудник «Провидение».

На этом дело не кончилось. В Оруро сеньор Омонте, поджидая в своем доме доктора Лосу, прохаживался по большой приемной, где вдоль стен стояли стулья, мраморные консоли и мутные зеркала, а в углу — гипсовое изображение младенца Христа под стеклянным колпаком.

Он получил сообщение, что Англо-чилийская компания подняла дело о нарушении ее границ.

Доктор Лоса, сухонький, зябкий, с черной, как чашечка кофе, маленькой головой, вошел в приемную, потирая руки. Он положил на стул засаленную фетровую шляпу и прочел копию заявления:

«Участок Северино Уачипондо, переданный дону Сенону Омонте, на севере имеет границей воображаемую линию, которая, начинаясь от межевого знака, установленного в ста метрах по прямой от вершины Оркосунтинья, идет на северо-восток…»

— Гм… — произнес он, — они требуют авторитетной проверки и приказа о приостановке работ. Очевидно, хотят вывести вас из терпения и заставить вступить с ними в компанию…

— С чертовой бабушкой пусть вступают в компанию! Пришли на готовенькое! Хотят за бесценок заграбастать лучшие рудники в стране!

Лоса, заложив большие пальцы за проймы жилета, объявил:

— Имея деньги в кармане, нечего об этом беспокоиться. Мы можем тянуть тяжбу хоть двадцать лет. Но эти гады тоже могут пустить в ход деньги. Говорят, с этой компанией связан какой-то иностранный посол.

— Посла мне только и не хватало!

— Да, в горном деле не все решают кайла и бур, нужны еще деньги и влияние. А у «Прогресса» есть связи с этими гринго в Ла-Пасе.

— Черт их побери! Что же делать?

Лоса закурил сигарету в длинном мундштуке.

— Все очень просто: надо иметь руку в правительстве. Предложите свою поддержку кандидату в сенаторы и, кроме того… запаситесь собственным депутатом. Привезите пеонов на голосование в Унсию. Предложите кандидатам денег взаймы.

Омонте почесал нос и присвистнул.

— Вы, видно, тоже думаете, что я купаюсь в золоте? Вы не знаете, во что обходится рудник. Посмотрели бы только проекты инженера: надо выписать металлические крепления, паровые двигатели, электрические лебедки и перфораторы от Сименса, это, кажется, французская фирма, и провести однокабельную подвесную дорогу длиной в две тысячи метров. Деньги так и плывут!

— Черт возьми! Рядом с такими затратами еще несколько песо значения не имеют! Зато вы обеспечите себе тылы!

— Ладно. Хотите быть депутатом? А что, если победит наш противник?

Доктор Лоса заявил твердо и убежденно:

— Против пеонов рудника не устоит и Симон Боливар!

За некоторое время до выборов в Унсии был учрежден «Политический клуб», и доктор Сенобио Лоса произнес там речь, объявив, что горнопромышленник Омонте одобряет прогрессивную программу либеральной партии и решил вступить с ней в сотрудничество как верный ее приверженец. В ответ раздался гром рукоплесканий.

Когда в город прибыл кандидат в сенаторы, доктор Итуррисага, Омонте устроил ему прием у себя дома.

Он никак не мог решиться предложить деньги Итуррисаге, апостолу, поседевшему в трудах на благо родины. Однако апостол опередил его, попросив ссудить ему некоторую сумму в долг, и получил тысячу песо без гарантий и процентов.

В день выборов, в воскресенье, из рудников пришла в Унсию сотня пеонов, обученных Эстрадой и еще с утра напившихся допьяна. Они орали во все горло:

— Да здравствует генерал Монтес!

Иногда по ошибке они кричали:

— Да здравствует генерал Омонте!

В час голосования толпы избирателей собрались вокруг столов, расставленных на площади. Время от времени у какого-нибудь стола возникали шумные споры, внезапно стихавшие, едва кто-нибудь из ораторов выдвигал требование:

— Этот голос следует аннулировать!

Сторонники выступавшего орали хором:

— Аннулировать!

И снова поднимался общий крик.

На двух столах правительство получило незначительное большинство. Опасения внушал третий стол. Голосование там задержалось, но оппозиция обеспечила себе успех, приписав к этому столу своих сторонников, таким образом она рассчитывала вознаградить себя за понесенное поражение.

Едва приступили к подсчету голосов, как из ближнего погребка вышли под предводительством одного из дюжих надсмотрщиков человек двадцать рудокопов в широкополых шляпах, с красными пьяными физиономиями. Хромой надсмотрщик одной рукой опирался на палку, а в другой держал пистолет. От погребка до стола было не больше пятидесяти шагов. Надсмотрщик кричал во всю глотку:

— Да здравствует Монтес! Долой смутьянов!

В ответ раздавался хриплый рев: «Долой!»

Пьяные рудокопы приближались, вид у толпы был угрожающий.

Люди, стоявшие вокруг стола, повернулись к наступающим. Краснорожий надсмотрщик снова заорал:

— Долой смутьянов! Рудокопы за мной!

И, шагая впереди горланящей толпы, он спокойно выпустил из своего пистолета пять пуль над головами стоявших. Рудокопы тут же набросились на противников. Те пришли в смятение под стремительным натиском и позорно бежали, роняя по пути свои шляпы. В воздухе летали бумаги, избирательную урну швырнули наземь и тут же растоптали ногами, раздавались крики, свистки, клубилась пыль.

К буйной ораве присоединились другие рудокопы, и все вместе они торжественно обошли площадь, крича согласным хором:

— Да здравствует победа!

Посрамленные, избитые представители оппозиции разбежались по домам. Воспользовавшись этим, сторонники правительства привели в порядок и должным образом опечатали избирательную урну. А рудокопы продолжали пьянствовать и крича разгуливать по улицам. То и дело в воздух взлетали динамитные патроны.

У дверей таверны толпился народ, раздавались пронзительные вопли.

— Ай! Ай! — визжали чолы. — Всю руку ему оторвало!

У какого-то рудокопа патрон взорвался в руках.

В пять часов вечера в большом коррале торжественно праздновалось удачное завершение выборов. Ярко светило солнце, и падающая от ограды тень резко делила всю площадь на две части — белую и черную. Писко и пиво лились рекой. Появление Омонте было встречено бурным ликованием. Вновь избранный сенатор обнял его на глазах у меднолицых избирателей и произнес речь в его честь.

— Да будет известно сеньору Омонте, что я тоже горняк, — воскликнул он. — Выпьем за здоровье великого горнопромышленника!

Чоло, которые не могли сразу же сместить выбранного ими сенатора, выкрикивали многообещающие здравицы:

— Да здравствует наш депутат доктор Лоса! Да здравствует будущий сенатор доктор Омонте!

Поздно вечером, вернувшись домой слегка под хмельком, Омонте разбудил жену и объявил ей:

— Рудник мы продавать не будем.

Женщина села на постели, и тень ее орлиного носа резко обозначилась на стене, озаренной бледным светом керосиновой лампы.

— Значит, мы не купим усадьбу в Кочабамбе?

— Нет, нет, усадьба — это потом… Рудник мы продадим через год.

— Ну, пусть уж как бог даст…

— А знаешь, президент республики мне очень признателен…

С балкона своего дома, стоявшего на продуваемой ветром площади, Сенон Омонте взирал на Оруро, как победитель.

Прохожие глазели на него. «Миллионер», — повторяли они, смакуя волшебное слово. Омонте сильно переменился, он стал подозрительным и заносчивым. У него было все: лучший дом в городе, гостиная с толстыми коврами и двумя роялями — один черный, второй позолоченный по его распоряжению, под стать остальной мебели, — а на стенах фотографии выдающихся людей, в том числе кандидатов в президенты республики, с дарственными надписями: «Отважному горнопромышленнику».

Многочисленной индейской челядью руководил лакей из Кочабамбы, который говорил с чилийским акцентом; так как много лет прослужил метрдотелем в Чили.

Сеньора Антония разъезжала в карете, запряженной двумя долгогривыми лошадками. Она одевалась во все черное и была окружена толпой набежавших со всех сторон родственников, всегда готовых угождать и прислуживать ей.

Старший сын, Арнольдо, в школу еще не ходил. Он носил длинные брюки и целлулоидовый воротничок, из которого смешно торчала его черная мордочка, вся в рябинках после оспы. Матери он докучал, постоянно выпрашивая у нее при гостях деньги. Младший ходил еще в платьице и с длинными волосами по моде того времени. Третий ребенок — девочка росла на руках у индианок.

Миллионер чувствовал ответственность за свое богатство и, из страха потерять его, жил в непрестанных хлопотах. У него были два заклятых врага: Артече и Непомусено Рамос. О, этот Артече! Мало того что он затаскал его по судам, он еще прибегнул к помощи прессы и выпускал листовки, с которыми Омонте мог бороться только деньгами. Рамос, со своей стороны, вошел в компанию с неким гринго из Оруро по имени Пич, коммерсантом и скупщиком руды, который дал ему денег на продолжение тяжбы.

Омонте пришлось нанять двух самых известных адвокатов— доктора Клаудио Давалоса из Ла-Паса и доктора Валентина Баскона из Оруро, который закрыл свою контору и предоставил себя в полное его распоряжение. Эти адвокаты сочли необходимым начать юридическое наступление по определенному стратегическому плану, основанному на законе и на топографии. Вместе с доктором Лосой они изучили план рудничной зоны, снятый опытными землемерами. Операцию решили начать на участке «Монтекристо», пограничном с владениями Артече. Этот участок, площадью в сто гектаров, был первоначально выделен Непомусено Рамосу в компании с Омонте, который владел им от имени компании. Однако Омонте не допустил, чтобы Рамос, в свою очередь, участвовал в работах на «Провидении», согласно заключенному договору.

— Договор был письменный? — спросил Давалос.

— Нет, только на словах.

— Тогда он ничего не значит.

Одновременно Омонте подал заявку на якобы свободную территорию, ходатайствуя об отводе ему того же участка «Монтекристо», но только под названием «Голубой». Пока дело шло по инстанциям, он предложил Рамосу продать его права, но тот наотрез отказался.

— Отсюда, — сказал он, держа руку на высоте своей груди, — я поднимусь туда. — И он показал на вершину горы Оруро.

Несколько ночных визитов доктора Лосы на дом к секретарю префектуры, нотариусу управления рудников и префекту, — причем по дороге туда он нес с собой какие-то пакеты в газетной бумаге, возвращался же без них, — в скором времени привели к решению дела в пользу Омонте. Рамос подал апелляцию. Омонте, уже вступивший во владение рудником, снова предложил ему продать права.

— Продать? — сказал Рамос. — Согласен. Миллион фунтов.

Ему предложили пятьдесят тысяч боливиано, и он снова повел тяжбу, теряя последние свои сентаво в конторах, канцеляриях и судах.

Когда Рамос убедился, что, не в пример молниеносному решению о передаче участка в руки Омонте, его апелляция не разбирается больше года, у него от ярости задрожали усы. Он кричал во всех погребках Оруро:

— Меня не ограбишь просто так, за здорово живешь! Я ему покажу, этому Омонте! Влеплю пулю в лоб, будь он хоть кум самому президенту!

Но в это время Омонте находился в Чили. В сопровождении эксперта он поехал учредить в Антофагасте свое агентство по вывозу руды. По его возвращении из Чили была осуществлена вторая часть плана. Принимая за отправную точку при определении участка «Монтекристо» пересечение дорог из рудников «Провидение» и «Прогресс», представители предприятия Омонте заявили, будто участок «Голубой», он же «Монтекристо», расположен на пятнадцать градусов северо-восточнее. При таком перемещении его вокруг оси, проходящей через отправную точку, он накладывался на владение «Орко-сунтинья», на которое претендовал Артече.

Судьи приняли это разъяснение и начисто отвергли доводы адвокатов Артече и Рамоса, утверждавших, что ежели переместить «Голубой» на участок «Орко-сунтинья», то тем самым остается незанятым принадлежащее Рамосу владение «Монтекристо», местоположение коего точно определено в судебном процессе Рамос — Омонте.

Заколдованный участок «Голубой» обладал свойством перемещаться и в то же время оставаться на старом месте, расширяться и принимать новую форму, стирая все проложенные на его пути границы и утверждая господство Омонте.

После окончательного решения дела доктор Лоса сообщил Омонте:

— Теперь остались некоторые излишки свободной территории между землями «Орко-сунтиньи», ныне занятыми рудником «Голубой», и «Провидением». Артече требует их себе.

— Что за наглый тип! Необходимо принять меры, чтобы он не вклинился в наши владения.

— Все уже сделано. Мы требуем присоединить эти излишки к «Провидению», ссылаясь на предпочтительное право соседствующего владельца.

— Это еще кто, «соседствующий владелец»?

— Да вы же сами, поскольку «Провидение» принадлежит вам.

Омонте выложил еще десять тысяч боливиано для префекта и окружного судьи.

— Посмотрим, что они запоют теперь, — сказал он.

Артече опубликовал новую листовку. А Рамос, узнав, что его участок «Монтекристо», превратившись в «Голубой», не только помог путем юридически-топографических маневров вытеснить Артече, но еще и дал богатейшую жилу, которую Омонте уже начал эксплуатировать, — снова поклялся убить его. Это было не так-то легко: Се-нона Омонте надежно защищал золотой ореол удачи.

Олово… Оно превращалось в золото, которое уже не могли вместить банки страны. Омонте начал открывать счета в банках Чили, Парижа и Лондона. Он раздобрел, его затылок все больше нависал над воротничком. Небрежно развалившись в кресле, презрительно и иронически прищурив глаза, он читал письма, адресованные ему президентом республики и министрами.

Омонте снова совершил поездку в Чили и вернулся еще более спесивым и подозрительным. Он привез оттуда несколько породистых лошадей, но все они, кроме одной, посланной в дар президенту республики, околели в Оруро.

Привез он также с собой высокую смуглую женщину с серыми глазами, — правда, не такую цветущую, как те чолы из местных красавиц, с которыми в свое время бывал близок горнопромышленник.

Донья Антония председательствовала в благотворительном обществе по учреждению городской больницы.

Во время дипломатических осложнений между Боливией, с одной стороны, и Аргентиной и Перу, с другой, Омонте предложил правительству закупить для армии двести лошадей. К счастью, конфликт разрешился, избавив его от необходимости выполнить обещание.

Горная богиня оставалась ему верна, и ее каменная грудь — две округлые вершины горы Сан-Хуан-дель-йермо — никогда не иссякала.