Металл дьявола

IX

Боливия того времени переживала период бурной деятельности, похожей на инфекционный процесс с очагом поражения в рудниках, куда, подобно бактериям, стремились бесчисленные сонмы людей.

Магнетическая сила металла привлекала и в подземные недра, и на заоблачные высоты тысячи индейцев, крестьян, которые покидали свои поля на время между жатвой и севом и нанимались в пеоны; тысячи городских ремесленников, бросавших мастерские, чтобы предложить свой труд и умение в рудниках; сотни молодых и пожилых людей из средних классов, которые бежали из городов, где не хватало работы и фантастически росла дороговизна; они переселялись на рудники без определенных планов, готовые занять любое место: от бурильщика до ночного сторожа, от помощника счетовода до начальника участка.

Индейцы и метисы тащили за собой семьи. Белые обычно приезжали поодиночке, чтобы разведать условия работы и решить, можно ли потом привезти жену. Приезжали также предприимчивые одинокие женщины и открывали лавки, таверны и постоялые дворы в ближайших к руднику деревнях или рудничных поселках. В поселках этих установился своеобразный общественный строй, где феодальную власть представляла компания, а вилланов — рабочие и случайные пришельцы, которые кишели кругом, занятые самой разнообразной деятельностью.

Инфекция распространялась, множились микробы, они наводняли исполинские горы и доводили землю до лихорадочного состояния. Рудничная лихорадка: коммерсанты, фрахтовщики, бродячие торговцы, вербовщики, рудокопы, инженеры, чолы, гринго, проститутки… Рудничная лихорадка, вызванная множеством микробов, неудержимым наплывом людей разной национальности, разного возраста, разного общественного положения, охватила обнаженное тело гор, и по нему поползли разветвления дорог, выступили наросты построек, заклубились дымы обогатительных фабрик и первобытных очагов. А кругом лежала в нетронутом величии окаменевшая природа, вознося к небу могучие вершины.

Вдали от очага инфекции политическая олигархия Боливии как будто и не замечала этого явления. И только когда возникла история со спиртом, первая зарница скандала вспыхнула на горизонте застойной политической жизни.

Вне круга отупевших политиков действовали люди, заинтересованные в свободной эксплуатации, свободном экспорте и свободной распродаже руд Боливии; люди, состоявшие на службе у сеньора Омонте или у других компаний, которые вознаграждали их крупным жалованьем или тайным участием в прибылях.

Компании Омонте нужен был послушный сенат, чтобы обеспечить послушный состав верховного суда, где решались все тяжбы с частными лицами или государством по спорным вопросам, возникающим в промышленности. Таким был, например, вопрос о спирте. Компания Омонте получила монопольное право на ввоз спирта в страну сроком на три года; следовательно, она могла сама снабжать свои рудники, а излишек продавать населению.

Торговля спиртом тоже была своего рода рудником. Сторонники правительства организовали конкурирующую Национальную компанию, которая попыталась вытеснить монополию Омонте. Но Омонте посмеялся над попытками Национальной компании, так как к концу срока своих полномочий ввез достаточное количество спирта, чтобы отравлять индейцев всей страны еще в течение трех лет.

Началось большое судебное дело. «Национальные» отравители, через министра финансов, который был акционером компании, добились административным путем, чтобы ввоз последней партии спирта, в количестве ста восьмидесяти тысяч бидонов, был признан незаконным, поскольку правительство отказалось продлить освобождение от налогов, на которое ссылалась компания Омонте.

Адвокаты Омонте, со своей стороны, рассчитывали на верховный суд. Они открыли два фронта: один в судебно-административной сфере, где новой спиртовой компании был вынесен научно обоснованный приговор, другой— в сфере политики, с целью свалить кабинет министров — конкурентов. Это стало возможно, поскольку доктор Густаво Куэльяр, уважаемый апостол нейтралитета, был подкуплен, и за Омонте оказалось девять сенаторов против восьми, поддерживающих министра финансов.

Запрос в конгрессе касался не его, а премьер-министра и имел в виду не бидоны со спиртом, а то, что премьер-министр отсутствовал на открытии конгресса и не прислал по этому поводу свои извинения.

Но тут выступил один из выдающихся членов правительства, сенатор Веласкес, замечательный оратор, прекрасная пуританская душа, и заявил, что данный запрос затрагивает священные принципы независимости исполнительной власти, которым никогда не изменяло правительство. Не подозревая об истинных причинах конфликта, он призвал всех министров солидаризироваться с ним. Разыгрался парламентский бой между большинством сената и всем кабинетом.

— Наша республиканская жизнь опирается на независимость исполнительной власти, и только тираны, подобные Мельгарехо, не признают ее!

— Лист бумаги, который вы, сеньор министр, хотите бросить в уличную грязь, это конституция, это наше знамя.

— Подобно римским сенаторам, мы накроемся белой тогой регламента дебатов. Пусть исполнительная власть обрушит свой удар на наши головы, головы отцов отечества!

Три дня шли словопрения. Но в пылу полемики министр Тельес Кастро бросил спичку в горючую смесь.

— Почтенные сенаторы говорят, будто они защищают прерогативы конгресса. На самом деле они защищают сто восемьдесят тысяч бидонов спирта компании Омонте, которые правительство отказалось освободить от налога…

Кабинету было выражено недоверие. Оппозиция, поиздевавшись над дракой между своими, потребовала кабинета национального единства.

Среди сенаторов по всей стране славился своей независимостью доктор Куэльяр, крупный финансист. Он стал министром финансов. В качестве такового Куэльяр объявил, что правительство, неизменно уважая независимость исполнительной власти, согласно с решением верховного суда, который поддержал права компании Омон-те. Лидер оппозиции, доктор Мартин Гуаман, стал министром путей сообщения.

На короткое время наступил мир.

Большая пресса Боливии, как правительственная, так и оппозиционная, была единодушна в восхвалении прогрессивного деятеля Омонте:

ПРОМЫШЛЕННИК, КОТОРЫЙ ПРОСЛАВИЛ БОЛИВИЮ

«Один из видных представителей нашего общества, недавно прибывший из Чили, сообщил нам, что промышленник сеньор Сенон Омонте разрешил вопрос о приобретении новых оловянных и вольфрамовых рудников в Боливии. Сеньор Омонте, чьи филантропические дары благотворительным учреждениям в Париже высоко подняли за границей престиж нашей страны, принял это решение с целью благоприятствования мелким рудникам, которые без мощной поддержки крупного капитала остаются непроизводительными. Скупая их, сеньор Омонте осуществляет рискованную операцию, ибо если в известный момент олово и сулило заманчивые перспективы, то в настоящее время оно не является столь выгодным делом, поскольку целиком зависит от случайностей в развитии военного конфликта. Однако патриотизм известного боливийского промышленника не останавливается перед риском, и его готовность вложить капитал в недостаточно надежное предприятие достойна восхищения. Только такие люди и создают величие нации…»

Другая газета позволила себе заметить в менее возвышенном тоне:

ЧЕМ ВЫШЕ ЭКСПОРТ, ТЕМ БЕДНЕЕ КАЗНА

«Наше олово изо дня в день поднимается в цене. Мы экспортируем тысячи тонн ежемесячно. Вольфрам также котируется достаточно высоко и экспортируется в огромных количествах. Однако, если не говорить об удачливых эксплуататорах данных руд, чьи законные прибыли никем не оспариваются, — ни государство, ни народ не ощущают в своем экономическом положении каких-либо перемен к лучшему. Напротив, дороговизна жизни становится невыносимой. Правительство не отменило чрезвычайный декрет о снижении на тридцать процентов жалованья служащим и сокращении в той же пропорции расходов на общественные работы и армию.

Указанный декрет был издан во время экономического кризиса, вызванного войной в Европе. Однако разве не благоприятствовала та же европейская война экономике нашей страны, экспорт которой возрос, как ни в одной стране Южной Америки?

Не пытаясь объяснить этот парадокс, мы полагаем, что конгрессу следовало бы для укрепления бюджета ввести известный налог или торговый сбор, с тем чтобы государству досталась хотя бы ничтожная часть прибылей, которые получают горнопромышленники с огромного количества руды, добываемой в Боливии для вывоза за границу».

Отпсведь, данная финансовыми специалистами Горнопромышленной компании, была неопровержима. Они доказали, насколько нелепо вступать в обсуждение вопросов мировой торговли и национального бюджета, не зная ни статистических данных, ни расчетов, ни состояния цен, а главное, издержек горнопромышленных предприятий, да еще выдвигать при этом утверждения, «достойные бездельников и шарлатанов, позволяющих себе писать о государственных финансах».

Никто не придал значения инсинуациям жалкой газетки. Скандал вокруг спирта был уже забыт, теперь внимание всей страны обратилось на запрос оппозиционной элиты правительству по поводу «растраты государственных средств и расходов сверх бюджета». Растрата состояла в приобретении автомобиля для президента республики, который до той поры ездил в трамвае, и покупке новых гардин для приемного зала во дворце правительства.

Кабинет министров был жестоко заклеймен суровым и тощим вождем оппозиции, который говорил в конгрессе три часа подряд и произнес самую прекрасную речь за всю свою политическую карьеру, пустив в ход и познания в философии права, и аристократическую культуру, и иронический дар.

— Согласимся, сеньоры министры, — говорил он тягучим глухим голосом, обращаясь к амфитеатру и галереям, набитым жадно внимающими слушателями, — что Боливия полна парадоксов, которым более пристало фигурировать в трудах исследователя, нежели в истории государства. Не так давно один из депутатов, принадлежащий к оппозиции, был задержан в ночные часы полицией. Воспитанный в Лондоне, где не только личность представителя народа, но и личность любого гражданина священна, он решил, что только недоразумение могло быть причиной действий полиции, и пожелал объясниться с комиссаром, который дал приказ об аресте и в чьем участке он находился. Через час явился комиссар и спросил: «Что вам угодно?»

Тут уважаемый депутат, сославшись на свою неприкосновенность, сказал: «Конституция обеспечивает мне неприкосновенность…» Что же, по-вашему, сеньоры министры, ответил комиссар, представляющий ваш режим? Он цинично ответил: «Неприкосновенность в два часа ночи? Посадить его в piqui huasi»[40]. (Оживление в зале.)

— Подобно тому как один порок порождает другие, — продолжал лидер, — так и правительство либералов, нарушив конституцию по отношению к личности, нарушает ее и по отношению к бюджету. Экономический кризис, вызванный европейской войной, поставил Боливию на край банкротства. Требуются энергичные меры по сбережению государственных средств и сокращению расходов. Мы — бедная страна, сеньоры министры, и должны жить скромно! (Бурная овация.) Но что же происходит?.. Открыто пренебрегая бюджетными правилами и экономией на тридцать процентов, которую оно само же ввело, правительство выделяет значительную сумму из государственной казны на покупку гардин и приобретение автомобиля, словно отвечая стране с тем же цинизмом, что и грубиян комиссар: «Экономия в такое время? Купить автомобиль!» (Неописуемая овация.)

Морально кабинет был раздавлен этой речью. Однако правительственное большинство, палаты отказалось осудить проявленную расточительность и поддержало министров. Скандал, вызванный такой позицией, был еще больше раздут вождем оппозиции. Нарушив обычное свое невозмутимее спокойствие, он опубликовал манифест, в котором почувствовалось дыхание революции:

«Финансовое банкротство, вызванное европейской вон ной, стучится в двери страны. Правительство и парламентское большинство, которые в такой момент расточают ограниченные средства государственной казны, заслуживают, чтобы их метлой вымели вон».