Металл дьявола

XVI

1657 год. В этот год прибыл в Потоси сеньор епископ Крус де С ант а-Мариа, член апостольского ордена, который пытался избавить индейцев Потоси от налога… Сеньор епископ, проявивший такое рвение в защите индейцев, однажды утром был найден в постели мертвым, хотя накануне ложился спать в добром здравии. Несмотря на это, вина легла на индейцев.

Верхние этажи домов на Ломбар-стрит, упиравшихся в медно-красное небо, скрылись в дымном смраде. Плотный воздух поглотил свет уличных фонарей. Среди карабкающихся в небо зданий толпы людей и вереницы автомобилей разлились по улицам-артериям и двигались, пульсируя, мимо меняльных контор, табачных лавок и кафе, наполняя воздух шумом голосов и кваканьем клаксонов.

Но ни человеческие голоса, ни гудки автомобилей не проникали сквозь стены мрачного здания, где на шестом этаже помещались конторы «Интернейшнл смелтинг». В вестибюле — письменные столы, огороженные деревянными решетками. В следующей комнате — тоже стол и кожаные кресла, в углу — дверь с табличкой «Президент».

Стены комнаты отделаны дубом. Высокие зашторенные окна. Камин. На нем макет рудника «Провидение», сделанный из стекла, с красными прожилками штолен и штреков. Справа от камина — солидная высокая дубовая дверь.

За нею — зал совета управляющих; стены обшиты красным деревом, паркетный пол. Рядом с огромным камином — портрет короля Англии. На полу — красный ковер. В середине квадрата ковра — огромный отполированный до металлического блеска стол. Вокруг стола — двенадцать кресел с высокими спинками; против каждого места аккуратно положены блокнот, пресс-папье, папка для бумаг и ручка.

У камина — группа советников и экспертов. Они заняты разговором. Среди них: президент «Интер нейшнл смелтинг», англичанин; уполномоченный Омонте в компании «Истерн тин», англичанин; член директората. «Пенанг смелтинг», представляющий интересы Омонте, голландец; вице-президент «Интернейшнл тин», янки; адвокат Омонте в Париже, француз; управляющие: компании «Омонте тин» в Боливии, янки, «Компани де мин» в Боливии, швейцарец, «Боливиэн майнз оф Пулакайо», еврей.

Все заняли свои места. Голубоватые абажуры отбрасывали на стол мягкий свет, сливавшийся с неярким освещением всего зала. Над головой президента высились резные геральдические львы, готовые защитить своего хозяина.

Президент. Открываю заседание совета. Милостивые господа, с некоторых пор из колониальных стран стали поступать сведения, которые вызывают тревогу у руководителей мировой промышленности. Что касается олова, то можно сказать, что одна из опасных опухолей возникла на теле Боливии. В течение многих лет считалось, что все препоны на пути развития тамошней промышленности могут быть ликвидированы. Но теперь стало ясно, что автономное правительство Боливии вмешивается самым серьезным образом в промышленность, и если так будет продолжаться, то это явится дурным примером для других колониальных стран. Господа представители трех самых мощных предприятий Боливии прибыли сюда сегодня утром. Они проинформируют вас о положении дел.

Управляющий «Боливиэн майнз». Президент Боливии, на которого компания «Омонте тин» возлагала большие надежды, объявил войну горнорудным предприятиям. Специальным декретом он обязал предприятия отчислять на счет государственного банка сто процентов прибыли, полученной от экспорта продукции, мотивируя это необходимостью покрыть расходы по реализации товаров за границей. Кроме того, из общей прибыли от продажи двадцать пять процентов должны идти на уплату налогов. В довершение всего правительство создало государственный банк, предоставив ему монопольное право на контроль за экспортом металла. Действия президента, по его собственному выражению, — это крестовый поход с целью освободить государство от господства горнопромышленников. Он принял титул «Mallcu», что на языке тамошних индейцев буквально значит «кондор», а в переносном смысле — «глава», «начальник». В этом качестве он и выступает на народных сборищах, где возбужденные манифестанты требуют от него национализации предприятий. Их лозунг — «экономическую свободу Боливии», и я упоминаю об этом для того, чтобы вы, господа, представляли себе подлинный смысл этой кампании.

Перед фактом столь несообразных действий, — что является плодом возбужденного ума каудильо, лишенного всякого благоразумия, — мы должны быть очень осторожны. Поэтому нашим компаниям следует забыть о соперничестве и начать действовать единым фронтом. У меня имеется копия документа, содержащего претензии главе боливийского правительства.

Управляющий Бэкью. Этот документ, составленный нашими юристами в Боливии, содержит двадцать восемь страниц, и чтение его отняло бы слишком много времени. Если изложить коротко его содержание, то оно сводится к тому, что статьи 17, 23, 24, 28 и 179 конституции нарушены, равно как нарушены статьи 289, 290 и 291 гражданского кодекса и статьи 73, 76, 125, 126, 128, 149 и 152 горнопромышленного устава. В документе также доказывается, что правительство нарушает законоположения верхней палаты и не выполняет своих же собственных распоряжений о налоге на прибыль от горнорудных предприятий и о плате за эксплуатацию горных недр. Отмечается, что даже в России, где промышленность национализирована, ничего подобного нет. Это явствует из статей 54, 58, 59 и 70 советского кодекса, одобренного Всероссийским Исполнительным Комитетом в 1922 году.

Представитель «Интернейшнл тин». Это все?

Управляющий Бэкью. Юристы считают, что защита конституционных гарантий и особенно прав собственности всегда полезна. Кроме того, мы устроили так, что наши агенты в правительстве имеют возможность продолжать наблюдение. Правда, они поклялись, что будут содействовать реализации декрета и очень этим смущены.

«Боливиэн майнз». Нужно заметить, что Каудильо ввел смертную казнь для управляющих и старших служащих, в случае если они будут саботировать выпуск продукции на рудниках.

Французский юрист. И он осуществляет этот декрет?

«Боливиэн майнз». Осуществляет. Поэтому обстановка там напряженная. Причина всего этого коренится во внутреннем положении страны.

Французский юрист. Я понимаю страх господ управляющих, вынужденных работать в сельве и иметь дело с дикими касиками.

Мистер Бэкью. Это не сельва. Рудники расположены в зоне вечных снегов.

Французский юрист. Извините. Всегда узнаешь что-нибудь новое. Я имею в виду духовную дикость. Но не в этом дело; чтобы избежать нежелательных столкновений, предприятия, как я полагаю, должны считаться с правительственными мерами. Между тем, чтобы дипломатическое давление было эффективным, следует распространить памятную записку в официальных кругах Вашингтона, а через прессу Соединенных Штатов и стран Латинской Америки нужно распустить слухи о существовании в Боливии коммунистического режима.

«Пенанг смелтинг». Лучше говорить о фашистском режиме. В связи с этим я предлагаю опустить в памятной записке упоминание о советском кодексе и намекнуть на сходство мер боливийского правительства с законом Муссолини о контроле над промышленностью.

«Интернейшнл тин». Согласен. Действительно, нужно упомянуть о фашизме, говорить о коммунизме слишком избито.

«Интернейшнл смелтинг». Это может иметь обратный эффект, так как в высших кругах Великобритании фашизм вызывает симпатии.

Мистер Бэкью. Сам сеньор Омонте и президент «Компани де мин» связаны с испанской аристократией, и оба они финансировали мятеж генерала Франко.

Французский юрист. Вспомним басню Лафонтена и не будем терять времени. Пропаганда должна быть гибкой. Нужно квалифицировать боливийское правительство как фашистское в США и как коммунистическое здесь.

«Боливиэн майнз». Здесь нужно просто, говорить о защите конституции и свободе предпринимательства.

Мистер Бэкью. Каудильо — романтик, опирающийся на продукцию заводов Кольта[49].

«Интернейшнл тин». Поэтому в сегодняшней Боливии нужна умеренная политика. Политика за ее пределами — наша забота. В Боливии нужна тактика оттяжек и проволочек. В этом мы целиком полагаемся на наших технических экспертов: следует оставить некоторые разработки, сообщить, что не хватает моторов, и тогда можно будет не спешить с погрузками, уменьшить персонал и так далее. Полезна была бы мощная шахтерская забастовка.

Мистер Бэкью. Кроме того, что мы рискуем своими головами, есть опасность, что каудильо национализирует рудники.

«Боливиэн майнз». Но можно поставить его на колени, и тогда он их возвратит компаниям.

«Интернейшнл смелтинг». Будем выражаться точно: это не частный спор между промышленниками Боливии и правительством. Мы защищаем здесь международные интересы. Кто бы ни был владельцем рудников, будь то Соединенные Штаты или Англия, все они заинтересованы в контроле над Боливией, основным поставщиком олова. Мероприятия Гитлера свидетельствуют о том, что готовится блицкриг. Мотор, который приводит в действие металлодобывающую промышленность, должен быть на ходу. Всякая политика, направленная на снижение прибылей горнорудной промышленности, понижает здоровые стимулы, и тем самым расшатывает само производство. Если боливийское правительство глухо к призывам разума, надо его свергнуть. Но осуществлять это нужно по этапам. В первый же месяц необходимо подорвать его моральный авторитет. Помимо всех тактических приемов, я прошу моих уважаемых коллег, собравшихся здесь, сделать заявления соответствующим агентствам о наступающем кризисе добычи олова. Я со своей стороны представлю в журнал «Америкэн металз» соображения по поводу предстоящего уменьшения квоты Боливии в «Оловянном пуле».

Французский юрист. Этот журнал — библия мировой промышленности.

«Интернейшнл смелтинг». Во второй месяц следует резко снизить производство и привести к краху экспортный банк.

«Боливиэн майнз». Используя наши связи в высших сферах, мы можем довести до всеобщего сведения две вещи: что страна остается без сентаво и что министр финансов разбогател в одну ночь.

Французский юрист. В большой прессе Боливии тоже есть разумные люди. Это с одной стороны, а с другой — клевета полезна: от нее всегда что-то остается. Так говорил не Макиавелли, господа, а Вольтер.

«Боливиэн майнз». На все это потребуется много денег.

«Интернейшнл смелтинг». Деньги найдутся. Даже на революцию.

«Пенанг смелтинг». Это проще простого.

«Боливиэн майнз». Не совсем. Массы возбуждены, а президент является главой армии.

«Компани де мин». Найдутся и другие.

«Интернейшнл тин». Сколько они нам будут стоить?

«Боливиэн майнз». Пять миллионов.

Французский юрист. В прошлый раз мы истратили миллион, и еще остались деньги на пожертвования университету.

«Боливиэн майнз». Тогда генералы стоили дешевле.

«Компани де мин». Но и деньги котировались выше. Поэтому лучше всего вести расчеты в долларах.

Мистер Бэкью. Кроме того, генералы не рисковали головой. Теперь это приведет к гражданской войне, что для нас грозит разорением.

Французский юрист. А нельзя за эту же цену обойтись без революции?

«Пенанг смелтинг». Вы хотите сказать, убить его?

Французский юрист. Не будьте столь прямолинейным, милостивый государь.

«Интернейшнл смелтинг». Подвожу итог: мы будем действовать извне в постоянном контакте с представителями трех заинтересованных компаний. Они лучше всего могут решить, куда вложить деньги. Мы верим, что они понимают суть дела: речь идет о восстановлении в Южной Америке прав капитала на уважительное отношение. Ставлю на голосование, господа: согласны ли вы, чтобы злокачественная опухоль на теле Боливии была уничтожена любыми средствами?

Десять — за. Управляющий «Боливиэн майнз» — против.

— Каковы мотивы голосования, господин управляющий?

— Мои коллеги из «Компани де мин» и «Боливиэн майнз» останутся в своем Буэнос-Айресе, вы преспокойно будете поживать здесь. Единственный, кто должен отправиться в Боливию, это я, да еще с риском быть расстрелянным.

— Очень сожалею, но нас большинство. Сообщите о результатах голосования господину Омонте.

Заседание закрылось. Все покинули зал, спустились в лифте вниз, вышли на улицу, где движение уже значительно уменьшилось. За углом их ждали Машины, они попрощались друг с другом и разъехались по улицам Лондона, кто куда.

Когда Омонте исполнилось семьдесят лет, он положил начало второй дюжине своих портретов в Париже, на этот раз кисти художника-сюрреалиста. Иконография магната росла как в количественном, так и в качественном отношении. Художники выжимали все возможное из физиогномических и цветовых данных модели. В портретном исполнении Омонте выглядел ассиметричным. Внутреннее чувство довольства своей жизнью превращалось на портрете в явно выраженное довольство собственной персоной. При этом сеньор Омонте был очень похож на себя. Столь похожее и вместе с тем облагороженное изображение ужасно нравилось сеньору Омонте и его супруге. Портреты знаменитой супружеской пары украшали гостиные их домов в Париже, Ницце, Биаррице, дипломатическую миссию в Мадриде, а также замки зятя и невестки, где портреты были вывешены рядом с портретами знаменитых предков. Поток изображений магната захватил и Боливию: конторы горнорудных предприятий и залы советов в банках были украшены бесчисленными копиями кисти местных живописцев или репродукциями.

В мастерской французского художника Поля Пикаона, в прошлом кубиста, а ныне магического реалиста, на стуле с высокой спинкой сидел Омонте. Из широкого окна с приспущенными шторами лился мягкий свет. Позирование — дело утомительное, поэтому секретарь развлекал его, сообщая новости.

— Сеньор посол, его превосходительство дон Арнольдо письменно уведомляет, что он летит сегодня из. Бургоса в Лондон.

— Угу… А что он пишет о жене?

— Что она не будет ждать его в Лондоне и сегодня же вылетает в Рим.

— Прекрасно придумано, просто прекрасно!..

Свет мешал ему, и он прикрыл веки. Когда он сбрил усы, его старческий рот с запавшей верхней губой оголился, и Омонте стал похож на старую безобразную обезьяну. Но художник видел его другим, он преобразил его лицо в некую маску, на которой расплылись пятна приглушенных тонов: две неровные кляксы на месте глаз, три фиолетовых пятна, долженствующих изображать нос и скулы, и все это — на фоне цветных треугольников и неясно нарисованных попугаев.

Художники старались глубже раскрыть личность Омонте. Медики пытались продлить его жизнь. Знаменитейшие врачи Европы придумывали для четы Омонте всякие необременительные телесные упражнения. И сама их драгоценная плоть подвергалась в клиниках тщательному осмотру; кажется, это были обычные человеческие тела, но, символизируя собой беспредельное материальное богатство и предельность физического бытия, они как бы являли новое воплощение Будды.

Ограниченность ресурсов человеческой жизни вступала в противоречие с неограниченными денежными ресурсами. В этом конфликте чудесный дар существования был особенно чудесным для четы Омонте, ибо знаменовал собой высшую, сверхчеловеческую привилегию. Поэтому врачи — немец, два француза, поляк и испанец — неустанно хлопотали над тем, чтобы хранить, холить и нежить богоданную плоть, дабы обеспечить ей вечное блаженство за счет несметного количества золота, которое, как известно, не подвержено никаким болезням.

Доньей Антонией занимались самые разные клиники, и все сходились на том, что ее веснушки служили явным симптомом гепатита, осложненного атрофией клеток и расстройством функций желчного пузыря. «Сердце тоже не в порядке. Южноамериканский климат явно противопоказан. Рекомендуется зиму проводить на Лазурном берегу, лею — на севере Испании, осень — в Швейцарии, а весну — в Париже». По этим местам она и разъезжала, беря с собой врача, которого рекомендовал консилиум в качестве лучшего знатока указанных климатических зон.

Изношенное сердце Омонте каждую неделю выслушивали крупнейшие специалисты: седовласые старцы в пикейных жилетах и полосатых брюках, с аккуратно подстриженными и надвое расчесанными бородками и благообразные длинноногие молодые люди. Знаменитый доктор Шарпентье, человек среднего возраста, ученик Воронова[50] и выдающийся специалист в области геронтологии, поставил тот же диагноз, что и остальные. «Вы в состоянии пробежать двести метров и не почувствовать усталости? Храпите ли вы? Есть ли у вас одышка после приема пищи? Итак, подробный анамнез дает право утверждать, что у вас начальная стадия сердечной недостаточности, которая может вызвать спазмы коронарных сосудов с последующим инфарктом миокарда. Нет ничего более опасного для вас, чем подъем на высоту даже в тысячу метров. Избегайте высоты! Избегайте сильных нервных напряжений!»

В Люцерне другое племя врачей хлопотало вокруг Тино Омонте в периоды, когда он испытывал приступы нервного возбуждения или депрессии. «Надо оберегать его от нервного напряжения».

В доме на Рю д’Эльдер, в холле, сеньора Омонте ожидают два секретаря, испанец и француз, и советник посольства, боливиец. Советник просматривает расписание приема.

— Дайте образец заявления о приеме для боливийцев.

Секретарь протягивает отпечатанную карточку.

«Я… по рекомендации… прошу его превосходительство сеньора Сенона Омонте принять меня по вопросу о… (Обязуюсь не использовать свидание с сеньором Омонте для просьб о взносах и пожертвованиях в благотворительных целях, о денежной помощи для себя лично; обязуюсь также не делать предложений о сотрудничестве, не предлагать проектов, изобретений, услуг по разведке залежей металлов.) Подпись просителя… Время аудиенции… минут».

— Отлично. Что это за документ? Нота государственного секретаря Ватикана? Отлично. Посмотрим, не уравновесит ли это все другие сообщения.

— Идет… Делает разнос шоферу.

Двери открыты настежь. Гигант с жирным затылком, поставленным прямо на плечи, медленно шествует через анфиладу комнат, стараясь держаться прямо. Вытягиваются по стойке смирно привратники, слуги, грумы, секретари, машинистки и стенографистки. Два секретаря и советник с вытянутым вперед подбородком почтительно следуют за ним, трепеща от страха перед очередным приступом бешенства.

У него принимают шляпу, кашне и пальто. Он усаживается в огромное кресло перед письменным столом, украшенным бронзой, прямо под своим собственным портретом, на котором художник изобразил его во фраке.

— Что у нас сегодня?

Образец карточки с просьбой об аудиенции утверждается. Далее следует нота государственного секретаря Ватикана С уведомлением о том, что его преосвященство жалует возлюбленному сыну своему дону Сенону орден Григория VII и индульгенцию на сто тысяч дней.

— Не густо за те деньги, что я им дал.

Муниципалитет Кочабамбы в обращении, подписанном группой социалистов, почтенными горожанами, епископом, несколькими важными дамами и студенческой федерацией, просит прославленного земляка распорядиться о бесплатной выдаче со своей фермы тридцати литров молока ежедневно на нужды приюта для сирот, жертв войны в Чако.

Прикрыв глаза, Омонте молчит и вдруг взрывается:

— Чьи там подписи? Что у них — нет фамилий?

Советник зачитывает фамилии.

— Гм… Эта война мне и так дорого стоила. А теперь молоко… Но молоко идет на масло для служащих. И сами подписавшиеся болтали, что мои коровы больны бруцеллезом. Оставить без ответа.

Письмо уполномоченного в Боливии сообщало, что «Компани де мин» и «Боливиэн майнз» просят правительство об увеличении квоты на вывоз олова в связи с тем, что «Омонте тин» не использовала свою квоту на прошлое полугодие из-за полного истощения запасов руды на рудниках.

Омонте побагровел:

— Знаю я эти еврейские штучки! Мои рудники всегда были самыми богатыми. Всегда!

— Сеньор посол, мистер Бэкью должен был утверждать обратное, чтобы избавиться от дополнительного налога. Говорят, что правительство имеет намерение заполучить аванс золотом в счет налога.

— Ах, вот как! Они хотят воевать со мной. Напишите нашему управляющему, чтобы он дал аванс на самых выгодных условиях. И пусть эти евреи подавятся. Пошлите каблограмму. Нет, вот как нужно сделать: мы возьмем на один пункт меньше, чем эти свиньи, и тогда они лопнут. Что там еще?

Советник погладил свой гробовидный подбородок.

— Ваше превосходительство, художник просит десять тысяч франков.

— Ха, ха… Право, это даже смешно. Он намалевал какое-то чудовище, я сам на себя не похож, и еще требует с меня десять тысяч. Не смешно ли? Ни одного сантима! Пусть забирает себе этот шедевр.

Советник делает глотательное движение:

— Но, сеньор, есть одно обстоятельство… деликатное обстоятельство…

Магнат даже заморгал.

— Что еще за обстоятельство? Говорите же наконец!

— Художник говорит, что в случае неуплаты он выставит портрет в салоне «диких»[51]. Это очень посещаемый салон.

Омонте вскакивает, хватается за голову, рвет ворот рубашки, обегает письменный стол.

— Опять воровство, опять шантаж! Все поголовно — воры, всюду — ворье. Придется все же заплатить. Десять тысяч франков — на ветер, прямо на ветер!

Персонал замер и почтительно слушает.

— Не хочу больше ничего знать! Все это грабеж. Ни одной приятной новости.

Ему подают кашне, шляпу, помогают надеть пальто, провожают к выходу, потом возвращаются и, стоя под портретом, испускают вздох облегчения.

— Хорошо еще, что он не знает последней новости: сеньора Милагрос де Сальватьерра-и-Габсбург Омонте разводится.

— Неужели разводится?

— Да, и просит немедленно назначить ей ежемесячную пенсию в десять тысяч долларов.

Агентство Гавас сообщило: «Президент Боливии покончил жизнь самоубийством».

— Это должно было случиться, должно было случиться.

— Да, он был настоящий дикарь.

— Не пообедать ли нам?

Из автомобиля с задернутыми шторками Омонте выходит на залитый солнцем тротуар Вандомской площади; через стеклянную дверь, которую распахивает перед ним привратник в униформе бутылочного цвета, он попадает в застекленный вестибюль отеля «Ритц», где должен состояться обед с представителями «Интернейшнл смелтинг».

Снова застывают в поклоне слуги, грумы, метрдотели. В шуме голосов и шарканье ног едва слышна музыка; приглушенные звуки оркестра плывут над коврами, окнами, цветами и столиками, отраженными в зеркалах. «Ваше превосходительство, обед — на втором этаже. Сюда, пожалуйста».

Омонте медленно движется сквозь толпу надушенных женщин, элегантных мужчин. Проходит за спинками стульев в центре зала. В углу пенится белыми хризантемами огромная амфора. Он останавливается. Ему нравится здесь: женские фигуры, улыбки, зеркала, голубые дымки сигарет, плывущие в сизоватом воздухе к деревянной полированной лестнице, на которой мужчины и женщины — если смотреть снизу — кажутся особенно высокими.

Он усаживается в кресло. Совсем близко от него, за столиком возле стены, где изображена стайка лимонно-желтых амуров на фоне голубого неба, сидит девушка и пишет. Время от времени она поднимает свои светлые глаза и задумчиво смотрит, потом снова склоняется над столом и продолжает писать. Кажется, будто Пикассо единым движением прочертил эту изящную ломаную линию: фетровая шляпка с пером, бюст, бедра, ножки со сдвинутыми вместе носками. Она встает и подходит к окошечку компании «Вестерн юнион». И стоит теперь спиной: коротенькая юбка, крепкие икры, тонкие щиколотки, каблучки вместе. Рассыльный слегка задевает ее пакетом. Медноволосая девушка поворачивает тонкую шейку и встречается глазами с Омонте. Потом делает полуоборот и, словно самолет, разрезая воздух, плавно движется к выходу.

Ее зовут Жоржетта. Она замужем за французом, который ведет какие-то темные дела с испанскими республиканцами на франко-испанской границе. На следующий день, во вторник, она узнает, что у нее объявился поклонник; в среду, что этот поклонник — миллионер, что он южноамериканец, но человек весьма достойный; в четверг ей хочется узнать, в чем состоит могущество этого человека, перед которым трепещут управляющие, метрдотели, портные и служанки, а в семь вечера того же дня она приходит в отдельный кабинет на четвертом этаже отеля «Ритц». Привычный ко всему служащий в черном пиджаке и в полосатых брюках ведет ее от лифта в полутемный коридор, устланный ковром, дважды стучит в дверь, открывает ее, просит даму войти и удаляется. В маленькой прихожей — зеркало во всю стену. Дальше — бледно-голубого цвета гостиная с белыми шторами на окнах. На стенах — белые фарфоровые канделябры с хрустальными колпачками. Софа и кресла обиты нежно-голубым шелком. От плафона исходит мягкий рассеянный свет и падает на фигурки Будды на стеклянной подставке, обтекает какую-то темно-синюю, почти черную глыбу, из которой торчит голова старой гориллы.

Когда у царя Соломона истощился запас сладкозвучных песен и он сделался старым, ему пришлось искать благоуханных юных дев с волосами, тонкими, как аравийское золотое руно, дабы своими телами они согревали кости страдающего бессонницей старца.

Их двое: Жоржетта и этот старый сеньор. Тайное свидание — только и всего. Гарантированная оплата по исполнении контракта. Соблюдение меры по предписанию медиков.

Даже не взглянув на него, она начинает раздеваться и делает это с профессиональным безразличием, но не без изящества. Когда она наклоняется, чтобы спустить чулки с округлых колен, ее медно-красные волосы рассыпаются по белоснежным плечам и падают на грудь. Кожа у нее нежная, гладкая, без единого пятнышка, без единого изъяна, бархатистая, как лепесток цветка, движения плавные, даже робкие. Вдруг она вспоминает об условиях контракта, становится посередине комнаты, закидывает руки за голову и, приподнявшись на носках, медленно поворачивается, демонстрируя перед толстым сопящим последователем царя Соломона выпуклости, изгибы, складки, линии своего тела.

«О, ужасное вожделение, которое нельзя насытить!»

Париж затемнен. Город погрузился в вязкую тьму, как некогда в древности; люди снова ждут нашествия и снова призывают богов, чтобы они совершили чудо и спасли Париж. Но теперь молится не святая Женевьева, а премьер-министр Поль Рейно. Его молитва передается по радио, и зеленый огонек приемников едва освещает лица французов, слушающих символ веры министра:

«Только чудо может спасти Францию, и я верю в это чудо».

Сенон Омонте тоже слушает, хотя это бесполезно, ибо он туговат на ухо, да к тому же не знает французского языка. И хорошо, что не знает: лучше не ведать о нашествии, которое грозит разрушением его замку неподалеку от Реймса. Нет, нельзя жить в этой ужасной стране, где небесный свод, опирающийся на жерла зенитных пушек, буквально разрывается на части и ежеминутно грозит обвалиться.

Пали Бельгия, Голландия, Люксембург, запад Франции, Фландрия, Арденны, Реймс. Да — и Реймс. Немцы наступают неудержимо, словно саранча заполняя дороги, селения, овраги и поля. Коричневые волны набухают, вздуваются и катятся дальше, разливаясь огромными зловещими пятнами по французской земле. Небо дырявят шляпки ядовитых цветов и, раскрываясь на глазах, сыплются вниз губительным дождем.

— Надо бежать, сеньор Омонте.

— Надо бежать, Сенон.

Но куда? Коричневое пятно, словно чернила на промокательной бумаге, расползается по всему континенту. В Испанию? Часть сотрудников уже уехала туда. Паспорта с подписью Омонте получили в качестве членов дипломатической миссии секретари-космополиты, французские слуги, испанские горничные и Жоржетта. Теперь его очередь. И вот «паккард» с боливийским флажком на радиаторе — шофер и секретарь-испанец впереди, Омонте и донья Антония сзади — пересекает оцепеневший Париж.

По обеим сторонам дороги тихо и ритмично кружатся зеленые нивы, и кажется, что они плывут туда же, куда устремились легковые машины, грузовики, беженцы. Людям трудно: военные машины теснят их с дороги, гонят на обочины, в канавы. Толпа беженцев растет, возникает давка. Автомобили выстроились в ряд, словно на ярмарке и медленно, единым потоком движутся к узкому горлу испанской границы. Движутся денно и нощно, пересекая города, забитые солдатами. А дороге нет конца.

Несколько солдат приказывают машинам свернуть на другую дорогу.

— Я везу сеньора посла Боливии.

— Катись к черту со своим послом! Сворачивай!

Машина вот-вот свалится в кювет. Рычат моторы военных грузовиков, едущих навстречу. Часа через три «паккард» получает возможность двигаться дальше. У гостиницы кипит людской водоворот. Вереница машин, постепенно заглушая моторы, останавливается. Мужчины, женщины, дети устремляются в дом, наполняют его шумом, суют деньги растерявшемуся хозяину; тот воздевает руки к небу и кричит;

— У меня ничего нет! Все кончилось! Кончилось!

— Но вино-то еще есть!

— Дайте сандвич! Хоть один сандвич! Сто франков за сандвич!

Передние машины начинают двигаться. По звукам клаксонов Омонте и его супруга понимают, что надо смириться; их автомобиль, частичка многокилометровой металлической гусеницы, тоже сдвинулся с места. Путь к испанской границе продолжается.

Вдали уже виднеется голубая полоска моря. Шофер нервничает: кончается бензин, скоро кончится и вот кончился.

С лица доньи Антонии сползли все краски, и оно становится грубым. Сеньора Омонте зло выговаривает шоферу:

— Болван! Не мог запастись бензином.

— Но, сеньора, сеньор, мотор работал с тройной нагрузкой.

— Молчать! — рычит Омонте. — Марш за бензином!

Секретарь и шофер пытаются остановить ползущие мимо машины.

— Продайте бензину! Сто франков за литр!.. Двести франков!.. Для сеньора посла Боливии.

— Ах вот оно что! Пусть попробует получить из своей Боливии.

— Нам не до шуток: тысячу франков за литр!

Приближается машина, из которой высовывается маленький человечек с остреньким, как минутная стрелка, носом.

— Вам нужен бензин? Лишнего нет, но я вас подвезу. Ожерелье сеньоры, ее кольца и перстень сеньора. Примите в расчет, что я вынужден буду оставить свои вещи. Согласны?

Он выволакивает из машины узлы и ящики, освобождая место для Омонте, его жены и секретаря. Шофер остается.

Томительно медленно, рывками, метр за метром, автомобили движутся вперед. Ширится голубая лента моря с белым кружевом пены. Вдали уже можно видеть кедры, растущие на скалах.

Наконец — Эндайя, наконец — испанская граница. Перед Ирунским мостом скопились сотни машин. Кваканье клаксонов сливается в единый гул. Автомобиль можно купить всего за тысячу франков, а то и за пятьсот. Между машинами снуют бледные, растрепанные люди с детьми на руках. На мост бегут пограничники, прижимая рукой кобуру с пистолетом, и образуют там заслон. Никого не пускают.

— Это посол Боливии. Пропустите меня к телефону.

Но к зданию таможни тоже не пускают.

— Мне нужно переговорить с губернатором Сан-Себастьяна. От имени посла Боливии.

Невозмутимые пограничники молчат. Секретарь в отчаянии. Наконец взятка возымела действие, и его пропускают.

— Пойдемте пешком.

Смеркается. Посол и его супруга выходят из машины. Сзади — секретарь с чемоданами. Сеньора несет в маленьком чемоданчике свои драгоценности. В руках у Омонте тоже чемодан. Подходят к таможне. Здесь много солдат. Сначала их останавливают. Секретарь куда-то запропастился.

— Мы — посольство Боливии! — кричит сеньора.

Их пропускают в зал ожидания, где уже сидят люди, пристроившись на своих чемоданах, обездоленные, всеми забытые, словно пассажиры с поезда, потерпевшего крушение в пустыне.

Сесть негде, и супруги Омонте тоже вынуждены устроиться на своих чемоданах.

Возвращается секретарь.

— Где вы пропадали? — рычит Омонте.

— Позволят пройти только пятидесяти человекам. Таков приказ испанского правительства. Связи пока нет, но скоро наладят. Никуда не уходите отсюда.

Медленно тянутся минуты. Какое это тягостное наказание ждать здесь, в зале, набитом до отказа мужчинами, женщинами, детьми, чемоданами, плачем, криками.

— Мост откроют завтра! Связи с Сан-Себастьяном нет. Переговорить с официальными лицами по ту сторону моста нет никакой возможности.

— Разве им не сказали, что я Омонте?

— Я все время твердил им это, но они прогнали меня прикладами.

Сеньора — в обморочном состоянии. Секретарь идет раздобыть сандвичи, дает каким-то парням деньги, те Забирают их и скрываются.

— Ночь лучше всего провести в машине.

— Нет. Нужно подогнать ее сюда, поближе, чтобы проехать первыми, как только откроют мост.

Секретарь приобрел несколько шерстяных одеял у испанских басков и сандвичи у французских. Прямо на полу у стены он устраивает нечто вроде ложа для сеньоры и сеньора Омонте. Сеньор упрямится и продолжает неподвижно сидеть на чемодане, жалкий и поникший.

Одиннадцать часов вечера. Снаружи слышатся голоса. Это прошли пограничники. Раздаются звуки клаксонов. Вдруг солдаты входят в зал, но тут же покидают его, громко переговариваясь. Омонте вспомнил — это было тысячу лет назад, — как он застрял на почтовой станции Сан-Хосе-де-Оруро и вынужден был ночевать с чужими людьми в душном помещении, заставленном корзинами с кокой, мешками с овсом, конской упряжью. Тогда, как и теперь, всюду сновал народ, не обращая на него никакого внимания, а в соседней комнате горланили погонщики мулов. И дети ревели так же, как этот белобрысый младенец, что сидит на коленях у женщины в меховом пальто.

Чем он так прогневал судьбу? Что теперь с его акциями, с его дворцом, с его замком? Может быть, в нем устроили казармы? Или разбомбили? Машина потеряна в дороге. Британское правительство задерживает золото. Что делается в Малайе? А вдруг бомбы разрушили плавильни «Вильямс Харвей»?

Кто-то надсадно кашляет. Снаружи слышны крики и рев мотора. Донья Антония опит. Уже много лет он не видел ее спящей рядом с собой.

— Посол Боливии! Сеньор посол Боливии.

Светает. Входит секретарь с помятым лицом и будит Омонте, который спит, прислонившись к стене.

Есть приказ пропустить его превосходительство дона Омонте. Сеньора Омонте тоже встает. Секретарь берет чемоданы.

Они идут первыми. Поблескивает река. На ней покачиваются маленькие лодчонки. Кордон из солдат и пограничников расступается, чтобы пропустить двух помятых, растрепанных стариков и секретаря. В Ируне они не задерживаются и на машине следуют до Сан-Себастьяна. Их встречает мажордом. Сеньор Омонте готов надавать ему пощечин за то, что тот не проявил расторопности и не выехал им навстречу к границе. Потом он ложится отдыхать, но в два часа встает и велит соединить его с Мадридом. Нацисты уже в пригородах Парижа, а английские войска бегут к берегам Бретани.

Омонте смотрит на залив. По лазурному морю катятся волны с белыми гребнями и умирают, бросаясь на скалы. Весенний соленый воздух, пахнущий рыбой, резко бьет в ноздри. Внизу он видит поросшую травой дорогу, сбегающую между двумя каменными стенами к берегу. Прямо напротив — зеленый остров Санта-Клара с белыми домиками.

Завтрак и ласковый ветер рассеивают мрачные воспоминания о прошлой ночи.

— Ваше превосходительство, Мадрид на проводе.

Через четверть часа он возвращается на террасу. В шезлонге сидит его жена и смотрит на море, на город, на островки, на зеленые холмы с белыми домиками.

— Что теперь будем делать?

— Ничего, — отвечает Омонте.

— Я имела в виду, останемся ли мы здесь?

— Нет. У меня много дел. Мои помощники сообщают, что Лондон просит меня поехать в Соединенные Штаты. Теперь боливийское олово будет стоить дороже, чем в минувшую войну.