Металл дьявола

XI

Одни говорили — это голова, сильный человек; другие говорили — у него руки загребущие, обуян гордыней, жаден до денег; от него придет разор в Потоси…

«Маджестик» пересек Атлантический океан. Еще до приезда Омонте в Америку там поднялся настоящий бумажный вихрь: на читателей обрушились биржевые сводки, газетные репортажи, бюллетени литейных компаний. В Гаване и в Панаме журналисты оказали магнату восторженную встречу. Затем он продолжил свое путешествие на пароходе компании «Пасифик стим навигейшн», вызывая восхищение пассажиров, и высадился в Арике, где его встречали представители чилийского правительства и консул Боливии.

Боливия выразила ему свое почтение молчанием, как и подобает суровой загадочной стране, воздвигнутой под самыми облаками. Когда поезд пересек границу и шел уже по нагорью, безмолвная пустыня окружила его: по обе стороны расстилалась пампа и высились дальние горы. Казалось, он затерялся В этой беспредельности; только изредка попадались на его пути станции: несколько домиков под цинковыми крышами и словно выросшие из-под земли детские фигурки. Голодные маленькие индейцы, чумазые и оборванные, тянули руки к окнам, вымаливая подаяние, или стайкой налетали на объедки, выбрасываемые из вагона-ресторана. Миллионеру было неприятно видеть все это, и он задергивал занавески на окнах своего персонального вагона. Боливия… Боливия, которую он не видел двенадцать долгих лет.

Древняя земля своей причудливой расцветкой напоминала огромную географическую карту, на которую голубыми пятнами океанов легли четко очерченные тени облаков. Голубые тени и освещенные солнцем островки серой земли тянулись, перемежаясь, до самого края света, окаймленного цепью гор с белоснежными вершинами, похожими на облака. Тоненькие струйки пыли спиралью взвивались с земли и неслись в вихре танца, словно балерины на пуантах, с обеих сторон поезда, мчавшегося точно по диаметру огромной окружности, вычерченной горизонтом. Необъятный мир, чистый r своей первозданности, гордый в своем одиночестве, простирался за окнами поезда. Величавая красота природы угнетала Омонте своим безмолвием.

Но когда он прибыл в Оруро, океан ночи уже разлился по нагорью, великое мироздание сузилось до нищенских построек, тьма растеклась по улочкам, едва освещенным слабыми огоньками, похожими на тлеющие угли.

На станции его встречали местный префект, доктор Давалос, доктор Лоса, управляющий Рит и другие высокопоставленные чиновники компании. Резиденция была устроена во втором этаже двухэтажного здания банка. Каким холодом, какой тоской повеяло на него здесь, в этом пустынном Оруро, с его домишками под соломенными и цинковыми крышами, с его немощеными улочками! В лужах, образовавшихся после дождя, отражался хилый свет ночных фонарей.

На следующий день по собственной железной дороге Омонте отбыл в Унсию.

Домишки ночной Унсии смотрели своими потухшими глазами на гирлянду огней в здании администрации, зажженных по случаю прибытия сеньора Омонте. Мужчины в смокингах — в большинстве своем это были иностранцы— копошились среди вороха шелков сильно декольтированных дам, словно черные жуки в светлых лепестках хризантемы. Мужчины чувствовали себя скованно в присутствии магната, дамы держались свободнее. Жены местных служащих, неожиданно попав на ослепительный бал, устроенный как по волшебству в этом горном захолустье, несколько оторопели при виде лакеев в белых перчатках, среди которых был и слуга сеньора Омонте, вывезенный из Европы. Смуглые руки орурских дам, их заученные манеры явно контрастировали с непринужденной болтовней белокожих иностранок. За столом, накрытым белоснежной скатертью, уставленным сверкающим хрусталем, украшенным цветами, гости чувствовали себя как в операционной.

Все косили глаза на сеньора Омонте.

— Да, теперь потеплеет.

— Но, кажется, пойдет снег.

— Снег шел здесь пять лет тому назад.

— Я стараюсь не выходить из дома: боюсь за детей. Думаю свезти их в Кочабамбу — надо сменить климат.

— О, Кочабамба есть хороший место. Я желал купить дом в Калакала и посвятиться разведение куриц.

Все вежливо рассмеялись.

По одну сторону от Омонте сидела супруга управляющего, мистера Рита, костлявая дама с длинной, как у динозавра, шеей, по другую — жена инженера, начальника участка, мистера Стевенсона, дама с круглым детским личиком и пухлыми губками.

— Очень хорошенькая, — сказала одна из местных дам, обращаясь к мистеру Ногану, — очень хорошенькая у вас жена.

— О нет, это не моя жена, это жена мистера Стевенсона.

— Она англичанка?

— Нет, ирландка. Из Ирландии.

Услышав громкий голос Омонте, все притихли. Магнат разговаривал с Эстрадой, единственным мужчиной, который явился на вечер не в смокинге, а в темном уличном костюме.

— Меня просят, чтобы я взял на себя заботу по эксплуатации электрической железной дороги. Компания близка к разорению. И все это из-за плохой администрации.

— Именно, сеньор, из-за плохой администрации. А кроме того, в Кочабамбе и с сельским хозяйством плохо.

Вмешался мистер Рит:

— Здесь, в Боливии, население не умеет извлекать пользу из железной дороги.

— Ясно, — рассмеялся Эстрада, — пользу умеет извлекать компания «Боливиэн рейлвей».

— Говорят, — заметил миллионер, — говорят, что движение в сторону долины очень большое, колоссальное, и поезда всегда битком набиты. Мне это хорошо известно. И пассажиров много и грузов.

— Именно, сеньор, — вставил управляющий, — но многие, индейцы например, предпочитают топать ногами: гонят себе ослика, а на облике — жена…

Все снова вежливо рассмеялись.

— Надо заставить индейца пользоваться железной дорогой, — сказал мистер Стевенсон, — хотя это дело нелегкое. Индейцы привыкли жить скотской жизнью.

— Как-то раз, — начала супруга мистера Рита, — пришел к нам индеец с женой и с ребенком и принес шкурку шиншиллы. Какая это прелесть, как это красиво! Тут я смотрю на ребенка и вижу, что лицо у него все в болячках. Я спрашиваю индейца: «Что это у мальчика?» Тот молчит. Тогда я позвала waiter[41] и он сказал: «Сеньора, у мальчика оспа!» Я отдала шкурку и сказала индейцам: «За такие вещи в Соединенных Штатах дают десять лет тюрьмы». Пришлось потом сделать во всем доме дезинфекцию. Кошмар! Индейцы же как ни в чем не бывало: таскают за спиной ребенка, а у него оспа.

— Да, да, им незнакомы правила гигиены. Им нравится жить в грязи. Отсюда и смертность. Сами виноваты.

За ужином прислуживали камердинер сеньора Омонте и местные слуги, все в белых перчатках. Но шампанское разносил только камердинер. Встал управляющий и предложил тост:

— …Успехи рудника очевидны: если в прошлом году он давал сорок тысяч тонн, то в этом году, наращивая темп добычи, он, следуя приказу сеньора Омонте, побил собственный рекорд, выдав пятьдесят тысяч. Думаю, это должно понравиться сеньору Омонте. Так выпьем же за процветание нашего предприятия, за сеньора Омонте, которого мы имеем счастье лицезреть здесь и за его супругу, пребывающую в Швейцарии.

Блеск хрусталя и яркие цветы утомили сеньора Омонте, он начал было подремывать, но потом слегка откашлялся и, не поднимаясь с места, произнес:

— Ну, выпили.

Перешли к кофе. Дамы и служащие невысокого ранга ретировались. Откланялся и Эстрада. Сеньор Омонте, доктор Давалос и доктор Лоса, управляющий горнорудным отделом, мистер Мак-Ноган и мистер Стевенсон заперлись в кабинете и расселись возле камина.

— С рабочими надо держать ухо востро, — сказал управляющий. — Они отряжают делегатов для встречи с сеньором Омонте с целью добиться от него уступок. Идиотская манера: вечно они клянчат.

— Им неплохо живется, — вставил Давалос.

— Совсем неплохо, — подхватил управляющий, — по им все мало. У них дешевая пульперия, у них дома, футбольная площадка, техника безопасности улучшилась и вполне гарантирует их от несчастных случаев. Но они требуют повышения зарплаты. На выпивку.

— Их сбивает с толку большевистская пропаганда. Чилийцы завезли ее сюда. Теперь они организуются в профсоюзы. И хуже всего то, что закон — на их стороне. Новое правительство атакуют со всех сторон, и оно находит поддержку только у этого сброда. Потому-то оно и поспешило одобрить закон об охране труда.

Омонте резко повернулся к Давалосу:

— А вы, уважаемый доктор, сделали что-нибудь, чтобы провалить этот закон?

— Проблема заключается в том, что конгресс в большинстве состоит из всякой швали. Наши кандидаты не могли сладить с этим большинством, и они совершенно распоясались в своих нападках на капитал. Но мы их полностью разоблачили в нашей прессе.

— Вот почему я не желаю втравляться в политику, — прохрипел Омонте.

— Тогда нам было это нужно. А теперь… теперь приходится продолжать начатое. Надо свалить это правительство. К счастью, все порядочные люди против него. Но есть еще и сенат, а сенат как раз и голосовал за пресловутый закон.

— Что говорит на этот счет доктор Гуаман?

— О, доктор Гуаман хорошо разбирается в финансовой стороне вопроса. Он выступил в палате против законопроекта. Но что он мог поделать против крепко спаянного большинства, которое в поисках денежных средств для правительства выступает против капитала?

Вмешался мистер Рит:

— Вероятно, мы могли бы с ними договориться. Потребовать роспуска конгресса и больше не выступать. А от правительства мы попытались бы добиться согласия.

— То есть как это так? — воскликнул возмущенно миллионер. — Согласиться, чтобы из нас качали деньги?

— Я имею в виду, что если мы достигнем согласия, то с друзей будут брать меньше денег, чем брали с врагов.

— А как же тогда понимать закон об охране труда? Он стоит нам полмиллиона в год.

Омонте нервно хлопал себя по коленке. Новости не радовали его, и он шумно запыхтел.

— Ладно, — сказал он, — надо собрать совещание в Оруро. Пригласите доктора Гуамана. Приедет мистер Апельд. Куэльяра тоже пригласите.

— Мы вызовем его телеграммой.

— Ясное дело — не по почте!

Давалос смутился и замолчал. Омонте, поерзав в кресле, обратился к управляющему. Тот сидел слева от хозяина, красное, как морковка, лицо его лоснилось от пота.

— Я хотел спросить у вас, почему разработка жилы «S» стоила так дорого?

Управляющий стряхнул пепел сигары и сказал:

— Да, жила «S»… Видите ли, здесь пришлось монтировать оборудование, не останавливая работу.

Тогда из-за кресел, на которых сидели заправилы компании, встал Ноган. Лицо его блестело, сверкали и очки.

— Мистер Рит тут ни при чем: он был в отпуске. Это я распорядился производить монтаж, не снижая темпов выработки.

— Ах, вот что! — проурчал Омонте. — Вы, значит, распорядились. И во сколько же обошлась выработка?

— Нужно было сделать много штреков, поставить крепь в галереях. Порода там рыхлая, мог случиться обвал.

— И что же: были обвалы?

— Ни одного: мы всюду поставили деревянные крепления. Иначе обвала не миновать.

— Ясно, что не миновать. Рудник ни к черту не годится. Вы же инженер и сами видите, что к чему. Почему, однако, вы распорядились платить в этом отсеке сверхурочные?

Последние слова вылетели из глотки Омонте с угрожающим свистом.

— Не могли же рабочие бесплатно работать после восьми часов.

Магнат посерел, вены у него на висках набухли.

— Ах вот как! Бесплатно, говорите? Значит, я не плачу своим рабочим?

— Я этого не сказал, сеньор.

— Так не пойдет, сеньор мой! Инженер мистер Кларк осмотрел жилу и сказал, что ее надо проходить с юга на север, а вы начали с другого конца.

Ноган взглянул на присутствующих и, откашлявшись, сказал:

— Не есть точно, сеньор Омонте, сказать с юга на север, потому что трещины не показывают простирание жилы, а показывают смещение горных пластов… О, это долго объяснять. Одно дело разговаривать здесь, другое видеть все в руднике.

Омонте оттопырил нижнюю губу, отчего обнажились зубы — верный признак неудовольствия, — и немного помолчал. Потом, обращаясь ко всем, с явной издевкой сказал:

— Только этот сеньор разбирается в делах рудника. А я для него — вроде агронома или юриста. Но вам следовало бы знать, — закричал он, глядя на Ногана в упор, — что я в этих делах понимаю больше, чем вы думаете, во всяком случае, достаточно, чтобы не дать себя обкрадывать.

Мистер Ноган подскочил к Омонте и встал против него. Все были изумлены.

— Я иметь чувство ответственность. Я есть инженер, вы есть рудокоп, но нельзя говорить, что я вор.

— Замолчите, — прохрипел Омонте, — и катитесь, катитесь отсюда со своим инженерством!

— Конечно, я иду, но я вам говорю, что вы не понимаете дела, вы только удачливый богач, и все.

Омонте с помутневшими глазами двинулся на него, но мистер Рит и Давалос встали между ними и принялись подталкивать Мак-Ногана к двери.

— Опомнитесь, Ноган, разве так можно! — испуганно говорил управляющий. — Я приказываю вам покинуть нас!

— Именно, — прохрипел Омонте, — не то я выставлю его пинком в зад.

Магнат трясся от ярости, однако в его маленьких темных глазках не было блеска. Он пошарил на столе, схватил бокал, но Давалос забрал его.

— Успокойтесь, дон Сенон, успокойтесь.

— Я иду, — сказал Ноган, направляясь к двери. — Вы останьтесь со своими рудниками. Вы должен мне пять тысяч долларов за убыточность.

— Черта лысого ты получишь!

Ноган отворил дверь и вышел. Омонте, красный и задыхающийся, обратился к присутствующим:

— Вы видели, черт подери, каков наглец. Он меня разоряет, а я ему должен еще платить. Завтра же пусть убирается. Здесь люди есть, найдите мне другого.

— Успокойтесь, успокойтесь, сеньор Омонте. Странно, очень странно. Такой примерный служащий.

Между тем Ноган взял шляпу, и, когда проходил по холлу, слуги, рассевшиеся в креслах — в доме никого уже больше не было, — поднялись и, стоя, почтительно поклонились ему. Он вышел на улицу и почувствовал, как пахнул на него холодный ветер. Вспомнил Маручу. Когда он уже был на площади, ему показалось, что со светящейся планеты, какой представлялось теперь его воображению здание администрации, его ввергли в холодную преисподнюю.

Управляющий, два инженера и еще один служащий сопровождали сеньора Омонте во время обхода огромной территории обогатительной фабрики. Осмотр занял все утро. Они начали с устья шахты, куда подвозили руду. Затем руда направлялась по подвесной дороге на склад под цинковой крышей, там ее вываливали в дробильные машины, потом вагонетками доставляли к решетам и грохотам.

Скрежет железа и стали, шум бешено вращающихся колес и приводов, гром молотов и. блоков оглушил Омонте. Здесь еще работали по старинке. Женщины, сидевшие вдоль ленты конвейера, вручную выбирали руду и бросали ее в воронку, установленную у каждого рабочего места, откуда куски руды попадали на другой ленточный конвейер, расположенный в нижней части фабричного строения. А само строение напоминало мост, переброшенный с одного белого холма из риолитов на другой.

Шум и грохот нарастали по мере приближения свиты к цеху, где руда снова сортировалась: здесь мелкие куски отделялись от крупных и пути их расходились. По разным конвейерам они доставлялись к дробилкам, затем снова происходила сортировка: крупные куски двигались дальше, а отсеявшаяся металлическая пыль прессовалась в брикеты и затем подвергалась сложной обработке.

Выкупанные в грязи, пропыленные насквозь рабочие не проявляли пи малейшего интереса к посетителям. Но и те, в свою очередь, не обращали никакого внимания на живую силу, служившую лишь придатком к машинной технике. Впрочем, их мало интересовал и сам Омонте, уже изрядно измотанный бесконечными подъемами и спусками.

Наиболее крупные куски руды обрабатывались в дробилках, откуда взлетали клубы пыли и доносился надрывный кашель рабочих. Сортировка производилась в центрифугах и в решетах; измельченные кусочки подвергались обработке до тех пор, пока не превращались в мелкую пыль. Металлическая пыль отделялась от песка промывкой, и металл снова поступал на ленты конвейеров, в решета, в сита, под прессы, пройдя все виды движения, протанцевав все фигуры, которые проделывали стальные тросы, железные колеса, поршни, решета, грохоты, миновав множество труб и отстойников, испытав бесчисленные подъемы и спуски, пока, наконец, после всех сложнейших манипуляций не попадал на склад готовой продукции, оставив следы во всех цехах обогатительной фабрики.

Сопровождающие сеньора Омонте управляющий и инженер-боливиец давали объяснения, стараясь перекрыть адский шум. В сложных технических новинках Омонте узнавал приспособления старых времен. «Это, по-нашему, решето», — говорил он, увидев осадочную машину. «Раньше это делалось обушком», — замечал он, подойдя к дробильной машине новой марки.

Приблизились к печам.

— Здесь мы должны будем ввести новый метод флотации. Мы расширим фабрику рудника «Прогресс».

— Когда рудники объединятся, добыча увеличится наполовину.

Они вошли под огромный навес, где, словно диковинные чудовища, сбились в кучу дизельные моторы, сверкающие новой краской.

— В Южной Америке это самые мощные.

— Так, так…

Омонте обливался потом.

— Желаете спуститься в шахту, сеньор?

— Нет, нет. Уже поздно.

— Сеньор Омонте устал.

Действительно, к вечеру миллионер так устал, что не мог принять рабочую делегацию; представители рудников и обогатительной фабрики вручили доктору Давалосу петицию и оживленно растолковывали ему содержание документа по-испански и на кечуа.

— Работа, что и говорить, тяжелая, — заметил доктор Лоса, — но они не хотят принять в расчет, во что обойдутся компании те мероприятия, о которых они просят. А кроме того, разве можно сравнить наш рудник с другими? Там кошмарные условия.

В правлении орурского банка было холодно. К десяти утра здесь собрались доктор Давалос, сенатор Гуама и и доктор Густаво де Куэльяр. От холода все потирали руки.

Прибыл и сеньор Омонте в сопровождении управляющего мистера Рита и мистера. Апельда — с морковным цветом лица, одетого в светлый фланелевый костюм, с неизменной сигарой в уголке рта.

Доктор Куэльяр, которого представили сеньору Омонте, тут же поспешил принять у него пальто и осторожно его повесил. Омонте уселся на широком диване, обитом кожей; Давалос и Рит расположились в кожаных креслах; Апельд подсел к письменному столу, на котором разложил папки с бумагами; по углам на стульях, словно провинившиеся школьники, примостились доктор Куэльяр и доктор Гуаман.

Омонте откашлялся и начал с раздражением:

— В Боливии мне все время задают головоломки. Во всем приходится разбираться самому — никакого порядка. Я плачу жалованье, на это уходят тысячи и тысячи, сотни тысяч… а вы тут ничего не можете наладить. Я из Парижа должен управлять всем этим хозяйством. Я пригласил на совещание мистера Апельда, он даст пояснение к плану, с которым вы могли познакомиться заранее.

Советники должны были выслушать речь мистера Апельда на дурном — хуже некуда — испанском языке. Он начал так:

— Во-первых, прошу извинить меня за дурное произношение. Второе, положение дел таково: все тяжбы практически выиграны, производство олова достигло сорока тысяч тонн, произошло объединение рудников, вольфрама добыто столько, что котировка на него упала, возникли новые филиалы банка, а центральный банк, созданный для выпуска банкнот на выплату жалованья, превратился в первый коммерческий банк страны. Компания является также основной держательницей акций государственного банка, который фактически управляется нами.

В полной тишине слышалось только поскрипывание стула, на котором сидел доктор Гуаман.

— В-третьих, сеньор Омонте приобрел большую часть акций Англо-чилийской компании, которая должна слиться с группой рудников «Провидение». Выработка пойдет теперь по галерее «Контакт» с выходом через Льяльягуа; обогащение руды будет производиться на фабрике Барсолы, которая должна увеличить свою мощность. Понятно я говорю?

Последовал единодушный утвердительный ответ.

— Сеньор Омонте получил предложение приобрести рудники на Малайском архипелаге, а также акции плавильной компании «Вильям Харвей». Это будет колоссально: возникнет огромный оловянный трест. Крупнейший держатель акций в Боливии — сеньор Омонте, крупнейший акционер рудников в Малайе — сеньор Омонте. Во всех случаях мы в выигрыше: если рудоплавильные заводы закупают дешевое олово, выигрывают плавильни, если покупают дорого, выигрывают те, кто его продает. Компания во всех случаях получает прибыль, ибо трест определяет три вещи: количество выпускаемой продукции, цену на руду и цену на выплавленный металл. И все это в мировом масштабе.

Омонте слушал со скучающим видом, скрестив руки на животе. Мистер Апельд закурил другую сигару.

— Производство олова требует большего размаха. Крупный капитал интернационален, и управление им должно осуществляться из крупных центров. Маленькая страна не может управлять мировым производством. Отсюда следует, что абсолютно необходимо перевести центр управления предприятиями Омонте в Соединенные Штаты и создать там акционерное общество.

Доктор Гуаман, чье пухлое лицо, слившееся с лысиной, имело только одну примечательную деталь — свиные глазки, счел уместным подать голос:

— Одно словечко, с вашего разрешения… Нужно будет выплачивать дивиденды акционерам.

Лицо мистера Апельда скривилось в презрительной улыбке.

— Акции будут существовать фиктивно, то есть только в воображении. На рынок поступит минимальное количество акций. Все будет принадлежать сеньору Омонте. Кроме того, определяя стоимость акций под капиталовложения в горнорудную промышленность, можно поднять номинальную стоимость капитала. В этом случае компания может показать заниженную прибыль, что выгодно и при выплате дивидендов, и при уплате налогов. Кроме того, балансом предусматривается определенная сумма на амортизацию капитала, хотя нет никакой нужды что-либо амортизировать, ибо весь капитал рудников — это само олово.

Омонте несколько раз потер нос.

— Великолепно, просто великолепно! — начал доктор Гуаман, обращаясь к миллионеру. — Выпустив небольшое количество акций для заграницы, можно будет показать правительству, что компания вышла на международную арену. Пусть оно попробует не считаться с нами!

Омонте откашлялся и посмотрел на своих советников.

— Хорошо, сеньоры ученые, вы имели три дня, чтобы ознакомиться с этим планом. Теперь от вас требуется одно: чтобы вы сказали, как можно добиться согласия правительства на вывоз капитала и как сделать, чтобы компания превратилась в акционерное общество.

Давалос, ухватив толстыми, как у негра, губами сигарету, зажег ее, затянулся и медленно заговорил:

— Мы, сеньор дон Сенон, работаем не покладая рук, делаем все, что только возможно. Но, видите ли… из Парижа, извините меня, вещи могут казаться более простыми, чем в действительности, то есть чем здесь. Все, что изложил мистер Апельд относительно процветания предприятия, — это плоды талантливого руководства сеньора Омонте. Но здесь нам приходится воевать с правительством. Кажется, все должно быть прекрасно: руда из шахт пойдет в плавильни и так далее, но нельзя забывать о правительстве с его налогами. Боливия — это не только рудники. Есть и другие центры и города, вроде Ла Паса, где всегда находятся демагоги, утверждающие, будто государство должно жить за счет горнорудной промышленности. Им и в голову не приходит, что можно развивать другие отрасли производства, например, обработку древесины, заготовку коки.

— Мы, — он сделал затяжку и выпустил дым из-под прокуренных усов, — мы поддержали либеральную партию и партию истинных республиканцев. И сделали это потому, что обе они уважают права капитала. Мы не были беспечными, сеньор Омонте. Мы подумали даже о том, как я писал вам, что, несмотря на некоторые личные связи с деятелями либерального движения, компания должна оставаться вне политики, ибо только в этом случае она могла бы спокойно наблюдать, как на смену нынешнему президенту в результате переворота пришел бы лидер оппозиции. Он человек уравновешенный и никогда не допустил бы принятия антилиберального закона, по которому государство может требовать от горнорудных компаний доли прибылей. Но в связи с правительственным переворотом к власти пришел другой человек, которого мы знаем, простите за выражение, как строптивого туземца, амбициозного и желчного[42].

Слово «туземец» прозвучало неуместно в этом обществе.

— Яс ним незнаком, — сказал Омонте. — В глаза его не видел.

— А я его знаю, — продолжал Давалос, — это адвокат, бессовестный и наглый. Мы вели с ним однажды тяжбу. Он либерал и теоретически не приемлет нападок на капитал со стороны правительства. Но на практике поощряет их, так как ему нужны деньги, чтобы удержаться у власти. Все тянут от него деньги, он раздражается. Его честолюбивая мечта состояла в том, чтобы создать партию либеральной элиты с нашим участием, извините за нескромность. И это ему не удалось сделать. Теперь он в изоляции и злится на весь свет. Нужно этим воспользоваться. Главное то, что правительство любит деньги.

— Правительство любит Омонте, — вставил медоточивым голосом доктор Куэльяр.

— Что касается меня, — смеясь, сказал Омонте, — я предпочел бы, чтобы оно меня не любило!

Все рассмеялись. Рит повторно изложил свое мнение, высказанное неделю назад:

— Иметь правительство в качестве друга означает, что оно будет брать у вас меньше денег, чем у недруга. Видимо, это хотел сказать доктор Куэльяр.

— Сначала нужно посмотреть, как далеко заходят претензии правительства.

Давалос смахнул пальцами пепел — прямо на пиджак — и сказал:

— Коротко говоря, правительство не удержится больше полугода.

— Все зависит от сеньора Омонте, — заметил доктор Гуаман.

— Я думаю — и того меньше. Его атакуют со всех сторон. Хотя оно и закрыло оппозиционные газеты, включая и нашу, резкая критика продолжается: его обвиняют в расточительстве и в драконовых мерах. Эмигранты обнародовали ядовитый памфлет против тирании. Мы издали его в Чили тиражом в двадцать тысяч экземпляров. Они были доставлены сюда в ящиках, предназначенных для упаковки оборудования.

— Тогда выходит, — сказал Омонте, удивленно приподнимая голые надбровные дуги, — что мы объявляем войну правительству?

— Компания не может воевать с правительством. У нее нет партии.

Это произнес доктор Густаво де Куэльяр. Он сидел на краешке стула, вытянув вперед свою морщинистую шею, тонкую у основания и расширяющуюся в верхней части— там, где полагается быть голове. Только обвисшая кожа подбородка дряблым наростом обозначала границу между шеей и лицом. Под убегающим лбом в глубоких глазницах сидели маленькие глазки, наполовину затянутые полукружиями век и смотревшие не на собеседника, а на кончик собственного конусообразного носа. Поза доктора Куэльяра, подавшегося вперед всем корпусом, согбенная спина, устремленный к собеседнику нос свидетельствовали об умении почтительно внимать и слушать.

Он сказал и умолк. Тогда взял слово доктор Мартин Гуаман:

— Положение таково. Я предложил в конгрессе — и это предложение было поддержано прессой и оппозиционными партиями — произвести подробный разбор проекта о прибылях горнорудных компаний. Я уже говорил, сеньор Омонте, что главный тезис правительства по части финансов состоит в том, чтобы раздобыть побольше денег и тем самым укрепить свою власть. Но законопроект все-таки прошел. Этого следовало ожидать. Впрочем, это не так уж важно. Тут есть и положительная сторона. Принятый закон поможет нам упрятать правительство в карман. Как должен поступать слабый человек, подвергшийся нападению со стороны более сильного? Он должен задобрить его, усыпить его бдительность и… дождаться, пока подоспеет полиция. Для подобных целей у нас есть достаточно ловкие люди. Себя я не предлагаю, так как меня считают врагом правительства. Но у пас есть доктор Куэльяр, человек вне политики, имеются и другие, они прекрасно могут столковаться с сеньором президентом. Быть вежливым не значит быть трусом.

— Не понимаю.

— Тут даже не нужны большие деньги. Дело известное: рабочего опутывают посредством кредита в пульперии, мы же можем предоставить заем правительству — и оно у нас в кармане.

— Заем? Заем правительству, которое норовит меня ограбить? — пробурчал Омонте.

Доктор Гуаман потер руки, чтобы согреться, и продолжал:

— Именно заем! Но при этом важны условия: краткосрочность и гарантии на ссуду (он сделал ударение на слове «гарантии»). Ссуда гарантируется налоговыми сборами, которые взимают с компании, и всякое повышение налога непременно затрагивает интересы обеих сторон.

— Но разве правительство примет такие условия?

— А для чего же мы здесь?

В разговор включился доктор Куэльяр:

— Я из Чукисаки и знаю тамошние настроения. Правительство на коленях будет просить ссуду. Оппозиция накаляет страсти вокруг требований властей Сукре и Орьенте в связи с постройкой там железной дороги. И пусть накаляет.

Омонте с сомнением хмыкнул и посмотрел на Апельда.

— Но это только начало, — продолжал Куэльяр. — Это приманка, чтобы отвлечь внимание правительства, а тем временем компания переправит свои капиталы за границу.

Доктор Давалос, опасаясь, что Куэльяр целиком припишет себе этот оригинальный план, перебил его:

— Этот грандиозный план, разработанный нами, то есть мистером Ритом, доктором Гуаманом, доктором Куэльяром и вашим покорным слугой, состоит в двойном маневре. С согласия других горнорудных предприятий и банков мы устраиваем правительству голодную блокаду, а потом предлагаем заем… не очень крупный.

— А если оно попытается обложить нас еще более высокими налогами?

— К тому времени наши основные капиталы будут уже за границей. Правительство, которое дало обещание не повышать налогов, не может нарушить соглашение с иностранной компанией. Кроме того, прежде чем предоставить заем, компания может требовать гарантии политической стабильности в стране, внушить мысль о том, что финансовые соглашения заключаются только с авторитетным правительством, убедить, что этот авторитет возможен при соблюдении двух непременных условий: кабинет должен состоять из представителей всех партий и чрезвычайное положение должно быть отменено. Такой кабинет мог бы быть составлен — при всеобщей поддержке в стране — из лиц, пользующихся доверием компании. Особенно важен подбор людей в министерстве финансов, которому мы могли бы оказать большую техническую помощь. Коалиционное правительство, состоящее из благоразумных министров, не станет нападать на горнорудную промышленность.

— А если президент не утвердит такой состав кабинета?

— Мы уменьшим поставку олова, будем оспаривать налоги в верхней палате, откажем правительству в займе, станем сотрудничать с оппозицией. При слабых финансовых возможностях и сильной оппозиции правительство, которому грозит крах…

— А если краха не будет?

— Тогда мы предложим ему сумму покрупнее. Вы, сеньор Омонте, замечательный человек. Ведь это вы сказали, что компания не должна вмешиваться в политику, пока правительство не будет угрожать ей своими законоположениями. Теперь как раз тот случай. Защищая интересы горнорудного дела, мы добились того, что правительство объявлено большевистским, и его ненавидят все разумные люди. Теперь мы сделаем ему денежную инъекцию с одной только целью: чтобы оно приняло наш проект реформ. Многого обещать не будем, поскольку оно все равно должно пасть. Кажется, у нас с президентом есть взаимопонимание, но нам необходимо быть начеку, чтобы не упустить благоприятного момента для тайного сговора с руководителями оппозиции и возглавить в подходящий момент переворот. Все хотят быть в контакте с компанией. Получится так, что, если нынешнее правительство падет, мы сами займемся формированием нового. При этом все будут считать, что мы освободили страну от тирании.

Доктор Куэльяр вытянул вперед свой нос:

— Теперь разрешите мне, доктор, сказать два слова в поддержку вашей блестящей идеи. Поскольку мы должны блюсти интересы компании, постольку мы вынуждены в необходимых случаях контактировать с правительством. Желаете заем — пожалуйста. Намереваетесь поставить министра из наших — тоже неплохо. Важно, однако, не афишировать, что он наш, напротив, какое-то время он должен стоять на стороне деспота, а затем накануне переворота, по нашему сигналу, демонстративно уйти в отставку.

Омонте, запустив большие пальцы в карманы жилета, на котором красовалась золотая цепочка, неторопливо барабанил остальными по животу. Сеньор Куэльяр передвинулся на самый краешек стула и так пригнулся, что острые колени едва не касались его конусообразного носа.

— Я берусь предложить правительству заем. Мне это просто сделать, поскольку я далек от политики.

— Очень хорошо, — сказал Апельд. — Первый шаг — заем. За это мы получаем министра финансов, а следовательно, и разрешение на вывоз капитала в Нью-Йорк и на преобразование компании в акционерное общество. Превосходно. Мне говорили, сеньор Омонте, что у вас отличные советники.

— Рад слышать, рад слышать…

— Позвольте одно замечание, — сказал сеньор де Куэльяр, проглатывая слюну. — Значит, так… Доктор Гуаман высказал мнение о том, чтобы мы обратились к правительству с просьбой отменить чрезвычайное положение. Это нам не выгодно. Именно теперь пресса должна молчать. Всегда найдется газетенка, которая с готовностью начнет вопить по поводу того, что мы, дескать, разбазариваем природные богатства Боливии.

— Верно, верно…

Совещание продолжалось два часа. Омонте встал, поощрительно похлопал по плечу своих советников, Гузмана и де Куэльяра. Этот последний услужливо смахнул своим носовым платком пылинку с плеча сеньора Омонте. Доктор Давалос нисколько не жалел, что его вызвали из Ла-Паса.

Они вышли из здания банка и отправились на обед, который давала в честь Омонте Ассоциация мелких шахтовладельцев. Подавая хозяину пальто, доктор Давалос шепнул ему на ухо, разумеется, в шутку:

— Кажется, наши ученые доктора не прочь стать министрами в правительстве тирана…

В течение нескольких дней миллионера осаждали старые знакомые, разведчики недр, просители, желавшие изложить ему свои предложения. Среди них был и заморыш Удаэта, он назвался школьным товарищем сеньора Омонте.

— Удаэта? Школьный товарищ? Скажите ему, что я никогда не учился в школе!

После обеда, когда Омонте был уже в вестибюле, его снова атаковали какие-то старые приятели и, заикаясь, пытались что-то объяснить своему высокопоставленному другу.

— Да, да… Обратитесь к моим инженерам. Для этого есть контора.

Он хотел было растолкать людей, окруживших =его тесным кольцом. Безрезультатно. Не помогли и вежливые увещевания управляющего и адвокатов.

— Извините, сеньоры, но сеньор Омонте спешит на важное совещание. Вы можете поговорить с ним завтра…

При выходе из отеля, где был устроен обед, когда Омонте в сопровождении свиты уже направлялся к своему автомобилю, перед ним вырос какой-то старик, высокий, тощий, с красными слезящимися глазами, с двумя глубокими — словно два. шрама — морщинами, идущими от ушей до уголков рта, на голове — огромная широкополая шляпа. Омонте подумал, что это просто какой-то зевака и хотел уже сесть в машину, но мужчина рукой преградил ему путь:

— Минуточку, Я хочу вам сказать одно словечко…

Омонте несколько оторопел и нахмурил брови.

— Зайдите ко мне… — начал было Омонте.

И тогда старик прошепелявил, обдав его винным перегаром:

— Не узнаешь меня? Я Непомусено Рамос.

Омонте набычился и спросил:

— Что вы хотите?

— Сущий пустяк. Я только хочу сказать, что ты — вор!

Он ясно произнес это слово и в упор смотрел на миллионера своими слезящимися, навыкате, глазами. Потом громко крикнул:

— Да, я сказал, что ты — вор!

Вмешались окружающие и оттеснили старика.

— Вы с ума сошли! Какая наглость! Надо позвать полицию!

Омонте замахнулся палкой, но Апельд и Давалос взяли его под руки и усадили в машину.

— Этот наглец пьян. Просто пьян… — бормотал миллионер хриплым голосом.

Дверца захлопнулась, и сидящие в машине снова посмотрели на странного субъекта. Доктор Лоса сказал:

— Он пьян. Это тот самый Рамос — помните, дон Сенон? — тот самый Рамос, который хотел отсудить у компании рудник «Монтекристо», то есть, я хочу сказать, рудник «Голубой». Мы выиграли тяжбу. Вот потому-то… Ну, теперь мы его упрячем в тюрьму.

Между тем седоусый старый Рамос, стоя на тротуаре в толпе людей, указывал на отъезжающую машину и объяснял собравшимся:

— Он подкупил суд. Этот бандит всех держит в кулаке. Но я доволен: я прямо сказал ему, что он жулик.

Компания предоставила правительству заем. В первый же свой приезд из Европы Омонте подписал соглашение, по которому правительство получало шестьсот тысяч фунтов из расчета восьми процентов годовых (кроме первого, льготного, года), за вычетом суммы амортизации, с условием, что деньги пойдут на нужды железнодорожного строительства через банк Омонте под наблюдением доверенных лиц правительства и предприятия.

Президент предложил дону Густаво де Куэльяру как специалисту и как человеку, стоящему вне политики, пост министра финансов, что было одобрительно принято прессой и начальником генерального штаба, который в специальном приказе выразил от имени армии удовлетворение, поскольку отныне портфель министра финансов переставал быть «предметом недостойных политических махинаций».

Поначалу строгий надзор министра финансов пресек намерения правительства оплачивать секретную полицию из сумм, предназначенных для строительства железной дороги.

— Я объяснил президенту, — говорил по этому поводу доктор Давалос, — что мы живем не в идеальном государстве Платона, поэтому правительство вправе иметь секретные фонды для всяких политических дел. Но изъять деньги из фондов железнодорожного строительства значило бы отнять у народа мечту о техническом прогрессе. Я внушил президенту, чтобы он изыскал другие источники.

Одновременно доктор Давалос счел уместным представить в министерство просьбу об утверждении статута нового акционерного общества горнорудной промышленности под названием «Омонте тин энд энтерпрайсис консолидейтцд» с местопребыванием в Нью-Джерси и с отделением в Боливии. В документе излагался протест против уплаты налогов за перевод капитала за границу. Сумма налога составляла триста тысяч боливиано.

В связи с этим была проделана остроумная финансовая операция: банк Омонте перевел на текущий счет правительства чек, который был оплачен после того, как верхняя палата специальным решением одобрила перевод капитала за границу, а компания уплатила, в свою очередь, соответствующий налог, равный как раз той сумме, которую правительство ранее получило в виде займа. Эта операция, проделанная министром финансов, заслуживала всяческих похвал. Теперь доктор де Куэльяр стал смотреть сквозь пальцы на перекачку капитала из железнодорожного строительства в кассы департамента полиции и никак не реагировал на разоблачения оппозиционной прессы в связи со злоупотреблениями на строительстве железной дороги.

Несколько позже «большевистское» правительство, исходя из настоятельной необходимости иметь в Европе представительство, которое своим авторитетом и обширными полномочиями могло бы восстановить престиж Боливии, к сожалению, сильно подорванный деятельностью ее заштатных дипломатических миссий и корыстолюбивых посланников, назначило послом в Бельгию и Голландию гражданина Сенона Омонте. Новый посол, в свою очередь, назначил первым советником посольства доктора Мартина Гуамана, изгнанного боливийским правительством из страны, и вызвал его в Париж.