Металл дьявола

XVIII

В этот год умер в Потоси тот старик богач… Несчастный умер ужасно. На следующую ночь он явился исповеднику и сказал ему, что обречен на вечные муки в аду.

Теперь мы снова вместе, Сенон Омонте. Я не видел тебя с тех пор, как встретился с тобой, мальчуганом-метисом, в каньоне Карасы. Ты стрелял тогда из рогатки в птиц и гонялся за местными девчонками.

С тех пор прошло шестьдесят лет. И вот я снова вижу тебя: ты дремлешь, сидя у камина, твоя жирная туша, кажется, заполонила всю квартиру на Парк-авеню, украшенную дорогими персидскими коврами; тебя все уважают и все боятся; ты превратился в легенду. Как ты изменился, кум! Но больше ты не изменишься, ибо время ничего не сможет сделать с твоим обликом, он уже отчеканен и таким будет фигурировать среди других магнатов капитализма в мрачной галерее, ведущей прямо в ад. Твое изображение из олова будет согреваться только адским огнем…

. . . . . . . . . .

Лицо Омонте — словно на него упал слабеющий луч света после вспышки магния — отпечаталось крупным планом на киноленте времени сетью морщин и складок; между верхней губой и носом, между скулами и провалами глазниц легли густые тени и дугами протянулись до височных костей, выступающих как два рога на опушенном сединой черепе. Ни дать ни взять — дьявольская маска в карнавальном шествии шахтерского города Оруро. Снимки ее не раз печатали газеты.

Да, газеты… На каждом шагу — газеты, и там его безобразный портрет. О чем они болтают? О расстреле рабочих? О восстании? Они шпионят за ним. И за его сыном. Угораздило же этого несчастного жениться на женщине, которая вовсе не герцогиня. И теперь — гони полмиллиона долларов! Она забирает их. Но не у этого дурака, который дал себя обольстить, а у него, его кровные денежки, из его кармана. «Я не позволю себя грабить. Никому не удавалось меня ограбить… Никогда. Где мои адвокаты? Где эти лакеи? Пусть войдут!»

. . . . . . . . . .

Кажется, они были и ушли. Да, ушли. Один из них, покидая комнату, едва не опрокинул фарфоровую Афродиту. Но она осталась невредима. Купается в отсветах пламени; светлые блики играют на ее теле; она движется. Точно так же двигалась обнаженная Жоржетта, разрисованная полосками лучей, проникавших сквозь жалюзи.

. . . . . . . . . .

Одиннадцать вечера. Никто не смеет войти к нему. Все замерло в почтительном ожидании. Из глубин сознания, словно летучие мыши, выпархивают какие-то голоса, темные пятна заволакивают мозг, кружатся и, разрываясь, сменяются другими. Но что это за дыра? Кажется, это устье шахты, куда скрывается женщина, ведя за руку самоубийцу. А это кто? Неужели его больной сын? Проснись, Омонте! Тебе следует уплатить казначейству Соединенных Штатов налог на ренту в долларах. Да, именно в долларах. А раньше были фунты. Но теперь состояние измеряется в долларах. Они хранятся в пещерах из бетона и стали, в банках. Из земли пришло богатство и в землю уходит, в подвалы банков. Там оно в безопасности: надежно укрыто от тяжб, войн, революций. «Никто никогда его не отнимет у меня. Никогда!» Но хватит копить, кум, хватит тратить на графов, на лошадей, на шантажистов.

. . . . . . . . . .

Двенадцать часов ночи. Черное негритянское небо осыпается белыми печальными хлопьями. Они медленно кружатся в нью-йоркском воздухе, заточенном в узкие щели-улицы из прокопченного бетона и железа. Но разве он может перестать накапливать богатства? Разве он не был пленен на всю жизнь этим многоруким чудовищем, которое выползло из штольни, некогда открытой Тахуарой, швырнуло в него пригоршни высокопробного олова, схватило за уши и ввергло в вечный долларовый ураган?

. . . . . . . . . .

Кажется, что свет на каминном экране погас. Но нет: просто миллионер закрыл глаза. Угли в свинцово-серой золе едва тлеют. На душу его оседают черные хлопья, словно в затухающем камине, где совсем недавно играли язычки пламени и сыпались огненные искры.

Он медленно опрокидывается в вязкую тьму, где нет уже никого из тех, кого он любил. И даже кровь рабочих Боливии не трогает его сердца. Но в золе еще мигают бесчисленные огоньки. Это — безмолвная толпа советников, компаньонов, директоров, управляющих, адвокатов, президентов компаний, банкиров, журналистов — все незнакомые лица, они яростно жестикулируют и волокут его оловянную душу по холодным, выложенным изразцами туннелям, чтобы отдать дьяволу. В голове и в душе старого короля оловянной державы так сумрачно и тяжело, будто миллионы тонн металла, добытого из его боливийских рудников, давят на него своей тяжестью.

Здесь кончается повесть о жизни Сенона Омонте. Теперь очередь за дьяволом: пусть он явится и заберет его душу.