Миг жизни

ПРИТИРКА

Ненастин и Писаренков пришли в зону. В нос ударило спертым железным духом. Кругом были трубы, механизмы, всевозможные рукоятки и маховички, ящики и ящички, приборы, гильзы датчиков, кренделями витые медные трубочки с белошкальными круглыми бляхами манометров на концах. И каждый из этих механизмов и приборов попахивал своим запахом, поблескивал своим блеском, играл своим оригинальным цветом.

Но в данный момент механизмы бездействовали, никто из людей не работал, шуму не производил, и все это железное многообразие окутывала густая, сдавленная тишина малого объема.

Ненастин перетаптывался на месте, осматривался, привыкал, испытывал некоторое волнение. Правда, по пути сюда, когда они с Писаренковым осторожно пробирались по неровной еще от динамитных взрывов скалистой дороге, пробитой сквозь сопку, он волновался куда больше.

А смущала его прежде всего неизвестность. Он все думал, как оно будет там, внизу, облучать… Светить натуральным белым светом или еще как иначе…

На теоретических занятиях по радиационной безопасности он хорошо все усвоил, тщательно записал лекции в тетрадь, но поскольку воображение имел богатое, образное, то пытался представить, оценить радиацию на ощупь, на цвет, на вкус, на запах. А так как на занятиях постоянно упоминалось само слово «лучи», то Ненастину невольно думалось о свечении, как от электрической лампочки, например, или от солнца.

Знал он также, что любые другие лучи могут иметь запах, не свой, конечно, а косвенный, как бывает при сварке, когда воздух сильно ионизируется и свежо пахнет озоном…

— А лучи эти пахнут? — спросил он по дороге в зону Писаренкова, который считался шибко опытным в этих делах и, по производственной необходимости, не единожды подвергался облучению при выполнении работ.

Длинный Писаренков покровительственно рассмеялся и, глядя сверху вниз на невысокого и коренастого Ненастина, отрывисто пробасил:

— Понюхаешь — узнаешь…

— Нет, кроме шуток?.. — настаивал Ненастин.

— Да у меня хронический насморк! — шутливо взорвался Писаренков. — Я запахов, может, вообще не ощущаю… — И заботливо предупредил товарища: — Ты гляди лучше себе под ноги, а то недолго и загреметь, дорожка-то из-под динамита…

— А свет они излучают, эти лучи? — через некоторое время снова спросил Ненастин.

Писаренков выразительно посмотрел на него:

— Я вижу, мандраж тебя забирает, Витек, а?.. Не волнуйся… Света нету от лучей, но светят они хорошо… Го-го-го! — засмеялся Писаренков, довольный неожиданной игрой слов. — А в общем, не боись… Все обычно… То есть не совсем, но в общем-то обычно…

Допускающий достал из ящика два дозиметра, внешне похожих на толстые чернильные авторучки с зацепами для карманов. Сунул поочередно каждый из них в гнездо панели, зарядил, после чего вручил рабочим и спросил:

— Первый раз или уже работали?

— Я работал, — сказал Писаренков несколько обиженным тоном, — а товарищ Ненастин — впервые… Буду знакомить его с характером работ…

Допускающий внимательно и, показалось, с сочувствием посмотрел на Ненастина, отчего растерянность, стыд и еще какие-то непонятные чувства, перемешавшись, родили в Ненастине стойкую жалость к себе, а также ощущение какой-то потери.

— Ну потопали! — залихватским голосом сказал Писаренков и шагнул в сторону люка.

Оба слесаря были в стеганых ватниках и комбинезонах, на ногах — бутсы марки «ГД», на головах береты.

— Время работы — десять минут, — предупредил допускающий.

— Не беспокойтесь, — сказал Писаренков каким-то уже машинальным голосом, — все будет наилучшим манером…

Вслед за тем он полез в люк и застучал бутсами по перекладинам вертикальной металлической лестницы.

Бум-бум-бум-бум! — удесятеряло звуки эхо, вырываясь через люк в помещение верхнего этажа.

Ненастин полез вторым. Ловил себя на том, что чересчур крепко хватается за поручни. Спускаясь, внимательно поглядывал по сторонам.

Вот и помещение второго этажа. Здесь тоже очень тихо, но тишина глухая. Объем еще более зажат. Ненастин остановился на площадке второго этажа и стукнул по ней каблуком ботинка. Звук был глухой. Эха не было.

Ненастин немного обвыкся в новом пространстве и глянул вниз через люк. Писаренков был уже там. Внизу еле различался слабый красноватый свет. Ничего не разобрать.

Ненастин залез в проем люка и стал спускаться. Чувствовал себя неуверенно и скованно.

Бум! Бум! Бум! — звенели перекладины металлической лестницы. Звук глухо ударял в уши и как-то внезапно и мягко обрывался, будто в ушах была вата.

— Э-ге-гей! — басисто крикнул Писаренков. — Где ты там?! Быстрее! Время не ждет!.. И светит здорово!.. Стесняешься, что ли?!

«Не вижу я что-то особенного света… — хотел было сказать Ненастин, но промолчал и мысленно ответил товарищу: — Не стесняюсь я вовсе… Чего тут стесняться?..» Но самому стало почему-то стыдно, и он ускорил спуск.

Выкрики Писаренкова были глухие, не такие раскатные, как на открытом воздухе, хотя кричал он, похоже, здорово, а короткие и быстро гасли, будто их кто-то тут же съедал.

Но воздух от крика сильно заколебался и потолкал в уши Ненастину.

«Вот ведь какая штука! — удивленно подумал Ненастин. — В малом объеме воздух как жидкость… И человек в нем беспомощней сам себе кажется…»

Он уже спустился на первый этаж. Нащупал ботинком внизу что-то очень круглое и скользкое.

«Наверное, труба…» — мелькнуло у него.

Он твердо поставил одну, потом другую ногу, осторожно развернулся, крепко держась за лестницу, и оторопело застыл.

Перед ним и вокруг — сверху, снизу, с боков — в красноватом свете переноски были видны блестящие белые нержавеющие трубы разных диаметров, хитро и плотно переплетенные друг с другом в пространстве.

— Гу-усто! — удивленно сказал Ненастин, и в груди у него неприятно сдавило от вида этой теснотищи.

— А ты думал! — забасил рядом Писаренков, и в голосе его слышалось радушие гостеприимного хозяина, который рад привести в свой дом нового человека.

«Он вот крупнее меня, — подумал Ненастин про товарища, — а ему тут ничего… Вроде даже хорошо…»

Писаренков снял с лестницы переноску и стал водить ею из стороны в сторону, освещая все вокруг.

— Видал, как накручено!.. Вот тебе трубопроводы первого контура, которые потолще, вот — второго контура, а вот эти — третьего…

— И все светят? — спросил Ненастин, немного освоившись в новой обстановке.

— А ты думал! — с гордостью сказал Писаренков. — Вот ты, например… Да и я тоже… Стоим на расширителе кислородной активности… От него дай бог сифонит!.. Здесь как раз расширение контура и сделано, чтобы кислород-шестнадцать задерживался и распадался…

— А что это за кислород такой — шестнадцать? — заинтересованно спросил Ненастин.

— Есть такой кислород… — уклончиво ответил Писаренков. — Не тот, которым дышим, а другой…

— Я-асно… — протянул Ненастин. — Изотоп, наверное… А почему я не чувствую этого свечения? — тише прежнего спросил он и вдруг совершенно отчетливо заметил, что стал ощущать себя намного бодрее, и подумал, что, может быть, про эти лучи и преувеличивают. Ему стало смешно-смешно. — Ха-ха-ха! — засмеялся Ненастин. — А я думал, что лучи эти и взаправду светят белым светом, а они, оказывается, так… Без света светят…

— Го-го-го! — загорготал Писаренков. — Уже веселимся, Витек?! Лучам спасибо скажи. Это они веселят… Такое ощущение, будто пропустил стопарик, а?..

— Да не-ет, ерунда! — махнул рукой Ненастин. Он и вовсе почувствовал себя свободно и попросил Писаренкова: — Ну что у тебя тут?… Ознакамливай…

— Чтобы ознакомить, надо залезть аж в вон тот угол, — указал Писаренков переноской, и луч света уперся в густое сплетение нержавеющих трубопроводов, сквозь которые, как казалось Ненастину, пройти невозможно.

Писаренков оценивающе посмотрел на товарища, мол, что — задал задачу? — но Ненастин недоуменно молчал.

Он стоял и думал: «Еще не работа пока… Всего лишь ознакомление, а сколько препятствий…»

Ему невольно захотелось расширить пространство, разбросать эти чертовы трубы, чтобы можно было развернуться, как он это привык делать в цехе. Но…

— Вот что! — стал приказывать Писаренков. — Быстро!.. Дозиметры перецепляем за нижнюю петлю комбинезона, ближе к ботинку, чтоб вплотную к активности… Ноги ведь тоже наши, не дядины… И ложимся, быстро!.. Ползи за мной… Только осторожно… Не долбанись головой о термопару…

Они легли на трубы, которыми был устлан весь пол, с неприятным чувством ощущая животом, грудью, ногами их гладкую теплую твердь, словно тела их перехватило толстыми канатами.

По-пластунски стали протискиваться вперед и вправо между трубопроводами, которые густо и, казалось, бестолково переплелись в пространстве.

Первым полз Писаренков, продвигая перед собой переноску, за ним следовал Ненастин, испытывавший гадливое чувство к этим трубам, словно это были затвердевшие теплые удавы. Порою ему казалось, что он борется с гигантским силачом, который слегка разжимает объятья лишь для того, чтобы поудобнее перехватить свою жертву.

— А не заклинит нас тут? — с тревогой спросил Ненастин, попутно ощупывая и запоминая конфигурацию поверхности теплых и очень гладких контурных труб.

— Не боись! — сказал Писаренков, тяжко пыхтя. — Я тут трассу надежную проложил… Притирайся, запоминай… Завтра один пойдешь…

Они ползли так метров восемь, то сильно сгибаясь в пространстве между трубами, то до боли прогибаясь в спине, то распластываясь плашмя, испытывая болезненное надавливание в разных частях тела.

«Вот она — притирка!..»

Ненастина пару раз сильно заклинило между трубами. Ему стало страшно. В душе метнулось неуправляемое паническое чувство. Объятия труб были поистине железными. Ненастину казалось, что кто-то очень мускулистый обхватил его мертвой хваткой и никогда уже не отпустит… Как в детстве, когда в борьбе более сильный укладывал на лопатки: «Пощады просишь?!» А он в бессильной ярости дергался под насевшим на него противником.

«А тут и пощады не у кого просить…» — с грустью подумал Ненастин.

— Спокойно! — приказал Писаренков. — Расслабься, чуть сдай назад, почувствуй, куда просится тело… Оно само поползет, не насилуй свою собственную натуру… Притирайся грамотно…

— Так мы ж, Гена, прямо-таки втираем гамма-лучи себе в тело, точно твой доктор мазь! — вдруг догадался и с удивлением воскликнул Ненастин.

— А ты думал! — с гордостью ответил Писаренков, оформляясь калачиком в небольшом закуточке. — Давай, давай! Определяйся и ты, Витек!.. Половина пути, считай, пройдена… Ознакомимся — такую же дорогу проделаем в обратном направлении… Выбираться отсюда нелегко. Тоже притирка требуется… Так вот. Смотри и слушай… Вот он, этот теплообменник, который зарос внутри рабочей средой. Его надо отсюда демонтировать… Тащить будем по трассе, проложенной нашими телами… Кое-какие… трубы по тракту протаскивания придется, конечно, временно демонтировать… Теплообменник не согнешь, как человеческое тело… Усек?..

— Усе-ок, — сказал Ненастин разочарованно, обливаясь потом. На первом этаже было душновато. Воздух нагрелся от теплых трубопроводов и был густо настоян на железе. — А сколько мы схватили уже, Геныч? — спросил вдруг Ненастин.

Писаренков деловито снял с петли комбинезона возле ботинка оптический дозиметр и посмотрел в окуляр на свет лампы-переноски. Внутри виднелась матовая шкала с делениями, а на ней черная вздрагивающая стрелка.

— Сто шестьдесят миллирентген, или, грубо говоря, по десять палок схватили мы с тобой, брат Витюха… — Писаренков внимательно посмотрел на товарища, — А дневная норма знаешь сколько?

— Семнадцать миллирентген, — задумчиво ответил Ненастин.

— То-то же! — сказал Писаренков и снова прицепил дозиметр за петлю комбинезона возле ботинка.

— Геныч, — неуверенно спросил Ненастин, — а кровь от этого не портится?

— У меня кровь крепкая, — засмеялся Писаренков. — Два раза в год медкомиссия. Пока — тьфу-тьфу! Опять же бесплатные рублевые спецталоны дают каждый день… Не забудь получить за сегодня…

— Ладно, не забуду, — сказал Ненастин.

— Ну так вот, — продолжал Писаренков, — задача такая… С тобой нас двадцать человек… С малогабаритной пневмомашинкой, оснащенной отрезным вулканитовым кругом, по очереди будем пролезать сюда и отрежем все четыре трубы, соединяющие теплообменник с контуром… Вот эти, — он пошлепал рукой по трубам. — Каждому по пять минут… Налетай — подешевело, расхватали, не берут!.. Ха-ха-ха!..

Снова густой воздух, сотрясаемый хохотом Писаренкова, потолкался Ненастину в уши. Незаметно как-то произошла перемена в его настроении и самочувствии. Он стал ощущать вялость, легкую сонливость. Чуть побаливала голова. Ему даже захотелось прилечь и вздремнуть…

— Ага! — воскликнул Писаренков, заметив изменение в Ненастине, — Приуныл слегка?! Это тоже лучи!.. Они, батенька, такие — сначала веселят, а потом в тоску вгоняют… Их уважать надо, тогда они не такие злые…

— Как это? — вяло спросил Ненастин. — Челом бить?

— Вот именно! Бить челом! — сказал Писаренков, пытливо всматриваясь в Ненастина. И вдруг рявкнул: — Знать их надо! Вот что!.. Так их разэдак!..

— Не кричи громко — в уши толкается… — сказал Ненастин, сморщившись.

— Ладно, не буду… А ты все понял?

— По-онял… Ознакомился…

— Ну, поползем назад… Теперь ты впереди. Иначе не получается.

Ненастин на мгновение растерялся, потом вдруг ощутил злость.

«Ах, так вашу!.. — возбужденно подумал он. — Бить челом, значит? Бить челом?.. Ну уж это не по-нашенски».

Он пополз вперед, то прогибаясь, то сгибаясь в три погибели, то распластываясь на толстых расширителях кислородной активности, как на бревнах. Бока болели.

«Знать их надо… Так их разэдак… Бить их надо… Бить!..» И вдруг его осенило, он остановился и оглянулся назад.

— Алё! Генка!.. Так не наползаемся… Лишнее это… А почему бы листовым свинцом трассу не обложить?.. На занятиях ведь говорили…

— Свинцом, говоришь?.. Можно и свинцом… Но пространство обузится, и телу будет несподручнее. И так еле протискиваемся…

— Да… Правда… Я и не подумал… — озабоченно сказал Ненастин и спросил: — Геныч, а на спецталоны что дают?

— «Что»… — недовольно буркнул Писаренков, — Известно что… Обыкновенный обед и стакан хорошего яблочного соку…

Ненастин полз и размышлял, ощущая теперь враждебность к этим гибельным невидимым лучам, к которым, оказывается, так плотно надо прижиматься, которые будто обрели плоть свою в этих стальных нержавеющих, больно бьющих в бока трубах и хватают тебя за руки, за ноги, за плечи, в обхват, бьют в голову, норовя проткнуть тебя термопарой.

Да-а!.. Теперь он знает их! Понимает эти лучи… Они по сути своей враждебны человеку, хотя и делают полезную работу в иных устройствах… От них надо хорошо и с умом защищаться. И уж никак не показывать, что боишься. Пусть они сами твою волю чувствуют.

Ненастин с холодным презрением подумал об этих жестоких, беспощадных лучах. Он знал теперь, как надо делать. И душу его постепенно заполняло бесстрашие.

А у Писаренкова между тем нарастало смутное недовольство.

«Что-то уж больно шустрит Витек», — озабоченно подумал он.

Другие столько не спрашивали.

Добравшись до люка, они быстро поднялись наверх. Теперь стук ботинок о лестничные скобы казался Ненастину легче и звонче, и воздух от ударов не так сильно бил в уши. И некоторое высокомерие в его душе появилось по отношению к этому радиоактивному железу. И даже Писаренков стал ему казаться теперь другим. Не таким таинственным, как прежде.

Когда они выбрались наружу, Ненастин заметил, что Писаренков и внешне какой-то необычный. Помалкивает, хмурится.

Ненастин не стал спрашивать.

Они молча двинулись к цеху по неровной от динамитных взрывов дороге, а Писаренков все думал и не мог в толк взять, чем же это Ненастин повредил ему настроение. То ли своей настырностью в том, что для него, Писаренкова, было само собой разумеющимся, то ли тем, что своими вопросами возбудил в нем новые раздумья. Трудно сказать…

Одно только было совершенно ясно. Впереди ждала работа, которую, как говорится, не обманешь.