Миг жизни

АКТИВНАЯ ЗОНА

В огромном реакторном зале атомной электростанции было светло. Под фермами перекрытия, выкрашенного в белый цвет, сияли большие зеркальные лампы.

Изредка постреливая расплавленным металлом, шипела дуга сварочного полуавтомата, варившего нержавеющую облицовку пола. В воздухе отдавались эхом резкие звуки металлических ударов: молотком отбивали застывший шлак.

Электростанция еще строилась, радиоактивности не было. Шла наладка. Предстояло собрать атомный реактор и произвести контрольные замеры. Два человека для этого спустятся внутрь реактора, крановщик закроет их тяжелой стальной крышкой, а люди изнутри сделают работу. Иначе не получалось.

Крановщик Милон Варыгин включил электродвигатели главного подъема. Мостовой кран нудно загудел. Вздрогнув на опорах и качнувшись из стороны в сторону, медленно пошла вверх стотонная крышка атомного реактора. Ее-то и нужно было установить на корпус, смонтированный в глубокой шахте.

С двадцатиметровой высоты крановщик внимательно вглядывался в облицованный нержавеющей сталью постамент, который на два метра возвышался над полом реакторного зала и продолговатым выступом пролегал от левой стены к центру. В постаменте-то и была шахта реактора, а глубоко внизу — корпус, который на светлом фоне нержавеющей облицовки зиял черной дырой.

Наладчики спустились в реактор и стояли на решетке корзины будущей активной зоны, куда через месячишко-два загрузят ядерные кассеты, как грибы в лукошко. А пока… Чистота как в операционной. И наладчики, словно хирурги, в белых костюмах. Они смотрели вверх, улыбались, что-то говорили друг другу и порою выкрикивали, поторапливая крановщика.

Снова вспыхнула дуга сварочного полуавтомата. Голубоватый вздрагивающий свет электросварки освещал стены и перекрытие реакторного зала. В воздухе пахло озоном, сгорающим металлом и расплавленным шлаком.

Крановщик смотрел на постамент, похожий на сильно выступающую в зрительный зал сцену театра, с затаенной мыслью: он был поэт и мечтал выступить когда-нибудь с этого возвышения со своими стихами перед затихшими и восторженно глядящими на него эксплуатационниками.

Но сейчас… Крышку реактора предстояло опустить на корпус. Варыгин включил ход. Мостовой кран загромыхал в сторону постамента. Белые фигурки людей с высоты птичьего полета выглядели какими-то трогательно беспомощными. Варыгину предстояло закрыть людей в корпусе реактора. Это всегда неприятно. Крановщик испытывал невольную тревогу. Но и ответственность. Потому что по наряду-допуску он оставался снаружи не только крановщиком, но и страхующим.

А внутри корпуса наладчики Капустин и Савкин за тридцать минут проведут контрольные замеры. За полчаса управятся. А больше нельзя. Как бы чего не случилось. Тут уж техника безопасности. Далее Варыгин откупорит их и опустит крышку на штатные ложементы.

Из темной глубины реактора два человека смотрели вверх и видели высоко над собой фермы перекрытия и ярко сияющее солнце зеркальной лампы. Свет резал глаза.

Темной тенью наполз мост крана и перекрыл свет.

— Э-ге-гей! Милон! — весело крикнул Капустин, и голос его заметался по реакторному залу. — Не закрывай солнце!

Крановщик поглядел вниз. Он услышал Капустина и подумал: «Ничего, Диогены, я ненадолго закупорю вас в атомной бочке. А бочка эта не токмо что зело мудрая, но и зловредная может быть, а посему постигайте мудрость ее и обрящете…»

Он отвернул ручку управления на «майна», и крышка медленно опустилась на корпус реактора.

— Все! — Варыгин засек время.

Ровно через тридцать минут, как обусловлено в наряде-допуске, он даст «вира» и откупорит атомный сосуд.

А в корпусе реактора Капустин и Савкин одновременно посмотрели на часы, когда стотонная крышка с коротким мощным ударом опустилась на фланец реактора. Голубоватый свет центрального зала сменился красноватым светом лампы-переноски. В закрытом объеме сразу густо запахло железом.

Савкин попал внутрь корпуса реактора впервые. Он недавно пришел сюда работать. Капустин же, опытный и бывалый наладчик, взял его с собою намеренно, чтобы с ходу приобщить к серьезному делу.

— Ну что, Митя? — спросил Капустин и дружески похлопал Савкина по плечу. — Привыкай, принюхивайся… А?.. Чуешь, пахнет железом?? Хлебцем нашим пахнет. Полюбишь этот запах — будешь работать. Нет — уходи…

Бас Капустина, усиленный эхом, гудел словно голос Саваофа над бездной.

Савкин медленно, с любопытством и некоторой опаской осмотрел корпус изнутри. Ему казалось, что объем все более сужается, что железо давит, вот-вот схватит людей в цепкие объятия и никогда уже не отпустит. Он смущенно улыбнулся и, словно пытаясь задобрить эту крепкую сталь, нежно погладил стенку шахты.

Капустину понравилась эта нежность. Он тоже тронул стенку, но иначе, по-бывалому, похлопал по ней как старого друга по плечу.

А массивная шахта даже не отдалась звуком.

— Вот ведь штука! — сказал Капустин, будто обидевшись на бесчувственное железо. — Понимаю тебя, Митюха. Смотришь и думаешь про эту железяку — экая громила! Разделяет входной и выходной потоки воды, защищает стенку корпуса от прямого воздействий нейтронов… И вроде начхать ей на людишек. Ан нет! Без нас она дура!

А шахта вроде как прислушивалась к Капустину и вторила ему сердитым бубнящим эхом.

Савкин, слушая товарища, продолжал поглаживать стенку шахты, ощущая пальцами мелкую шероховатость от следов резца, быстро провел ногтем по металлу, и получилось короткое и мелодичное «взик!».

— Вот где эхо, а? — сказал Капустин, поглядывая на часы и пытаясь понять, свыкся ли новенький с обстановкой. — Вот послушай, я сейчас крикну. Эй, полундра! — заорал Капустин во всю силу легких. — Наших бьют!

Они оба рассмеялись, а эхо, отраженное стенками, дном и крышкой реактора, заполнило замкнутый объем плотным хором чужих голосов. Они постепенно ослабевали, и казалось, что, безостановочно крича, все удаляется толпа людей, и, когда они совсем ушли, в ушах все еще стоял тягучий и тихий металлический звон.

— Все. Приступили, Митя, — сказал Капустин и шагнул к металлической лестнице, прислоненной к стенке шахты реактора.

«И-и-и-и! Я-а-а-а!..» — где-то внизу, у самого дна корпуса, захлебнулось эхо.

Через подошвы ботинок, словно они стояли на острых камнях, наладчики ощущали надавливание ребер головок имитаторов, временно установленных в корзину вместо ядерных кассет.

Работа была несложной, хотя требовала знаний и опыта. Ими Капустин обладал с лихвой. Через его руки прошло более десятка атомных реакторов, где он проводил контрольную сборку и наладку. Ни мало ни много — пятнадцать лет нелегких трудов на строящихся и вводимых в эксплуатацию атомных электростанциях.

Капустин ступил на стремянку и подал лампу-переноску Савкину.

— Свети, Митя, начну замер, — сказал он негромко. — Зазор измерим по всему периметру крышки. Особенно тщательно — вот здесь и здесь… Вроде несложно, да? Но зато, братец, весьма ответственно! В атомном реакторе не должно быть перекосов. Заруби себе крепко, Митяй… Мы напортачим, а во время эксплуатации не сработают стержни управления защитой. Ну и так далее — на небесах будем аукаться… Так что не просто измеряешь зазор, но обеспечиваешь ядерную безопасность всей станции…

Наладчики измерили, переставляя легкую металлическую лестницу, большую часть зазора, когда снизу послышался сразу возникший, многократно усиленный эхом гул водопада.

— Река?.. Какая еще река?..

Капустин и Савкин одновременно глянули друг на друга, и души наладчиков как бы обрели невесомость и из их, будто уже мертвых тел, из этого огромного стального гроба, словно выпорхнули наружу.

«То-то… — придя в себя, подумал Капустин, — душу не перехитришь. Она не дура…»

Он пытался трезво оценить ситуацию.

Савкин же, будто вслед за своей душой, лихо взлетел на лестницу, чуть не столкнул Капустина и, ударившись головой о выступ крышки, рассек лоб. Кровь с лица полилась на белую лавсановую куртку.

— Ты что, Митя?! Успокойся! — как-то буднично сказал Капустин. — Чуть меня не сшиб.

Савкин немигающе следил за выражением лица Капустина, и во всем облике его видна была готовность к немедленному, чрезвычайно важному действию.

— Все будет путем, Митяй. Ну водичка полилась, ну и что? Сейчас полилась, а после перестанет.

«Объем корпуса реактора — сто двадцать кубов, — лихорадочно прикидывал в уме Капустин. — Водичка гудом гудёт. Не менее двухсот кубов в час поступает в реактор. Значит, включили мощные насосы и заполняют полупетли первого контура. Полупетли, полупетельки… По ошибке открыли главную запорную задвижку и пустили воду. Стало быть, через десять минут половина объема будет под водой, а еще через десять минут поплывем. А потом уж, ясное дело, утонем…»

Капустин глянул на часы: прошло всего девять минут отпущенного времени.

А наверху, в кабине мостового крана, оператор Милон Варыгин зорко следил за стрелками часов, не снимая руку с рычага управления.

Вот истекут назначенные тридцать минут, он сдвинет рычаг вправо, поднимет крышку и выпустит ребят на свободу.

Но оставалось еще двадцать минут. В центральном зале тихо, успокаивающе шипит сварочная дуга. Ну и ладно.

Крановщик все поглядывал на постамент, и не давала ему покоя воображаемая картина: поэт Милон Варыгин стоит перед толпой жадно внимающих ему людей и читает стихи.

И тут он с грустью подумал, что если бы сейчас представился случай, то читать было бы нечего. Сочиненные им прежде стихи казались ему теперь очень слабыми или даже плохими. К тому же незначительными по теме.

А ему очень хотелось рассказать в стихах о своей работе, о товарищах, о крановщике башенного крана Сереже Топоркове, погибшем на рабочем посту два года назад.

Но как рассказать об этом?

Он вдруг подумал, что ведь жизнь человека вспыхивает с первого вздоха, с первого крика.

Да, да. И стихи тоже имеют свое начало, начинают жить с первого вдоха. Все приходит как бы само собой, случайно и неожиданно. Так является в жизнь человек, гак рождаются настоящие стихи.

Он увидел вдруг явственно Сережу Топоркова, идущего в рост по стреле башенного крана, увидел, как тот покачнулся и, распластавшись в синем небе, полетел вниз…

«Пятнадцать минут до подъема крышки…» — подумал крановщик, а в голове у него уже будто стучал, набегал издалека неведомый ритм, звуки, слова.

Он произнес четко и ясно:

Ему казалось, что говорит не он, а некто другой, сидящий в нем, говорил в полный голос, диктуя строки:

Все существо Милона Варыгина как бы сжалось, весь он заострился, нацелился, испытывая подпирающую радость, будто каждая строчка рождавшегося стихотворения была пулей, выпущенной им из винтовки и попавшей в десятку.

А внутренне Милон Варыгин метнулся и мысленно крикнул:

— Стой, Топорков, стой!

И устало продолжил, будто убеждая сам себя в правоте сделанного Сережей:

Милон Варыгин глянул на циферблат часов. Тревога за товарищей и тревога, рожденная вдохновением, как бы жили в нем раздельно, ничуть не мешая друг другу. Более того, поэзия, горевшая в его душе, пожалуй, даже подчеркивала и усиливала обостренное чувство.

Но голос, звучавший в нем, требовал выхода, и крановщик продолжал читать:

И вдруг запнулся и в изумлении повторил: «Время мчится…» — и перевел дух.

А в корпусе реактора с ревом прибывала вода. В объеме между крышкой реактора и корзиной активной зоны запахло сыростью, как над прудом, пошел туман.

Капустин и Савкин стояли на верху лестницы. У Савкина сильно шла кровь из раны, в красноватом полумраке глянцево поблескивала, словно нефть. Пятно на белой лавсановой куртке расплывалось.

— Ну что, — спокойно сказал Капустин, — слезай вниз, на выгородку, будешь светить. Продолжим работу.

Савкин завороженно, с оттенком изумления глянул на Капустина.

— Сам слезай! — вдруг резко выкрикнул он.

— Хорошо, — сказал Капустин, — я слезу, но ты будешь делать замер.

А сам лихорадочно думал: «Какой же обалдуй пустил воду? Начальник смены и оперативный персонал в курсе, что мы здесь заперты… — Поток снизу уже бурлил где-то в метре от верха корзины. — Но почему вода? — снова негодующе подумал он. — Ах да, конечно, прессуют полупетли первого контура. Чертовщина какая-то. Мысли вертятся вокруг одного и того же. Но от этого не легче. Время. Главное — время! Но оно не ждет. Не ждет! Нам с Митюхой, возможно, осталось жить… — Капустин глянул на часы, — …тринадцать минут. Парень может сойти с ума. Я-то уже старик, тридцать восемь лет. Бывал в переделках. А он… Надо его поддержать теперь. Наверное, недолго… Что такое — долго, недолго?.. Время жизни нейтрона в миллионы раз меньше того, что осталось нам. Когда вода упрется в крышку, мы захлебнемся. Потом давление в корпусе еще подрастет, вода прольется наружу, и наверху увидят, что произошло. Цена нашей жизни — двенадцать минут. Но Савкин скис, а может, не скис…»

Савкин медленно спустился вслед за Капустиным. В скованных движениях его была внутренняя торопливость.

— Давай будем стучать лестницей! — заорал он, вытаращив глаза, обливаясь кровью. — Утонем сейчас, утонем! Давай, давай! — Он изо всех сил дергал лестницу.

— Не дергайся! — спокойно сказал Капустин. — Стучать металлом о реакторную сталь нельзя, дружок. В местах наклепа потом, во время работы реактора, могут образоваться трещины. Ну а следом — ядерная авария. Думай, Митяй, о будущем. Возьми себя в руки. Если суждено умереть, то без подлости. Да только чепуха все это! Не верю я — спасут, сейчас спасут. Это нам вроде бы испытание такое. Понял?

Вода уже поднялась выше корзины активной зоны, дошла до колен и поднималась, поднималась. До фланца крышки оставалось еще три с половиной метра плюс полтора метра полусферы верхнего блока. Но и этот объем должен вскоре заполниться. Плавать-то оба умеют, да дышать будет нечем.

Им хорошо было видно, как, подпирая снизу, пузырится и вздувается мускулистыми буграми вода.

— Я не хочу умирать! — сухо сказал Савкин, и голос его понравился Капустину.

— Ничего, Митяй, нам осталось жить в миллионы раз дольше, чем живут нейтроны. Понимаешь? — Капустин отметил в себе, как бы со стороны, какое-то странное ледяное спокойствие. — Целых десять минут! Мы ведь с тобой тоже микрочастички в масштабах мирового космоса. Через десять минут Милон Варыгин сдернет крышку, даст кислороду глотнуть.

— Я хочу жить! — резко сказал Савкин, и в голосе его ощущалась злость.

— Я тоже хочу жить! — крикнул Капустин. — Я работаю — значит, живу. Так, кажется, нас учили?.. За работу, Митяй! Смертушка нас не тронет, не тронет…

Воды уже было по пояс, теплой, градусов под тридцать.

«Спасибо, еще не горячая, — благодарно подумал Капустин, — когда прессуют реактор, температура водички — восемьдесят — сто градусов. То-то супец был бы!»

— Берем лестницу! — приказал он. — Айда на новый сектор! Свети. Только не опускай лампу в воду — лопнет. Током нас убьет.

Капустин нервно рассмеялся, поняв собственный похоронный юмор.

— Когда уровень подрастет, лезь ко мне на лестницу, тут вроде спокойнее.

Они работали. Быстро и экономно, как это только можно делать, когда жить осталось восемь минут. Они и вправду не верили в смерть, а верили в бесконечность жизни. И были правы.

А воды было теперь по горло. Они плавали и таскали за собой лестницу, делали замеры и заносили результаты в блокнот, который Капустин прятал под чепец.

Последний сектор они обмерить уже не смогли. Между уровнем воды и фланцем корпуса оставалось с полметра пространства. Лампа-переноска освещала красноватым светом поверхность воды, всю в пузырях, бугрящуюся глубинными потоками. Наладчики плавали рядом, и лица их были красными от удушья.

Вода казалась Капустину маслянистой, жирной, какой-то плотоядно-жадной, всепожирающей.

Он смотрел на воду с острым интересом, будто удивлялся ей и как бы запоминал: «Вот она какая — последняя вода жизни…» — а сам, отфыркиваясь и сплевывая противно пресную, обессоленную воду, отдающую металлом, все подбадривал Савкина, боясь, что тот потеряет рассудок:

— Держись, Митяй! Осталось, — он вскинул руку над водой, — Осталась минута.

Савкин печально, уже мудро и отрешенно, улыбался. Крови на лице не было — смыло водой.

— А тебе действительно не страшно? — спросил он Капустина.

— Да страшновато немного, а что делать?

А сам подумал: «Неужто смерть?»

И ужаснулся вдруг своему хладнокровию. Нет, и он не был железным, чего говорить. Мгновениями такой накатывал страх, куда с добром. Но были как бы вспышки. Многолетний опыт работы в сложных условиях подсказывал другое: только работа может привести к успеху. В данном случае — спасти. Впрочем, действовал он в эти минуты, пожалуй что, уже безотчетно. Напряженно работал руками и ногами, довольно легко еще держась на поверхности. Рядом небольшими кругами плавал Савкин, но все время как-то смешно поворачивался в воде, чтобы не терять из виду Капустина, будто они в море купались и тот мог далеко уплыть.

А Капустин почему-то вдруг всем телом ощутил воду. Словно только что в нее попал. Какими-то короткими, с легким ознобом толчками. Точно кто напоминал ему: «Не забывайся. Ты в воде. Не теряй голову. Бывает и хуже».

— А хорошо плавать, правда, Митяй! Как в бассейне, — бодро сказал Капустин, стараясь заглушить в себе пугающий, идущий уже не от него, наладчика Капустина, а от кого-то чужого, в нем поселившегося, отбирающий силы голос.

— Угу, — сказал Савкин, — хорошо, да не очень…

Он все более сужал круги, постепенно сближаясь с Капустиным, будто его притягивало к нему магнитом. Видимо, Савкин устал или заметил какую-то неожиданную перемену в товарище и испугался. Лицо его постепенно обретало тупое выражение, взгляд стал лихорадочно цепким, близоруким, косящим.

— Стой, дурила, потонем! — поняв, в чем дело, выкрикнул Капустин, пытаясь оттолкнуть руки Савкина. Но не смог. Тот схватил его мертвой хваткой, прижался к нему отвердевшим, словно камень, телом и успокоенно застыл.

Капустин на пределе сил работал руками и ногами, задрал вверх лицо и дышал из последних, быстро убывающих сил.

— Я не берег! Я соломинка, дурила! Ха-ха! Пусти!

Но Савкин вцепился крепко, и они стали медленно погружаться. В глубине, подсвеченной лампой, они в упор смотрели друг на друга, каждый в другом ища надежду на спасение. Лицо Савкина в темно-розовой воде казалось Капустину лицом утопленника. Он резким, отчаянным рывком попытался освободиться от цепких объятий товарища. Тщетно.

«Силен парень», — с удивлением и неожиданным одобрением подумал он, понимая, что надо сделать что-то очень необычное, чтобы клещи разжались.

И тогда он крепко схватил голову Савкина, притянул к себе и стал крепко, со всей оставшейся силой выдувать ему в ноздри остатки своего воздуха. Савкин от неожиданности разжал руки, и они всплыли.

— Саша, Саша, жить, я же молодой, жить мне, жить! — отфыркиваясь, говорил Савкин. — Но теперь мне не страшно, Саша. Уже все прошло…

— Ага, — хрипло дыша, сказал Капустин. — Береги силы. Молчи!

Теперь, когда пустого пространства оставалось совсем мало, а вода поднималась еще быстрее, наладчиков поджало под крышку реактора. Они были совсем рядом, иногда задевали друг друга плечами. Но Капустин больше не опасался, что Савкин вцепится в него. Они были странно спокойны теперь и не испытывали страха. Было только чуть жаль себя. И хотелось воздуху, глоток воздуху. Только один глоток — и будь что будет.

У Капустина начались галлюцинации. Очень быстро, как-то торопливо даже, стали проплывать перед глазами картины прошлой жизни. Дорогое лицо матери, любящие ее глаза. И нежные, из последнего письма, слова: «Я все время думаю о тебе, сынок». Потом встреча с Мариной. Их свадьба, их счастье, их дети — Олежек и Светка, смеющиеся, веселые, они купаются, загорают на песке, он гладит их нагретые солнцем головенки.

«Хорошо бы вот так до конца — и помирать не страшно», — подумал он. И тут пришла злость. Яростная, придавшая сил, злость на тех, кто допустил такое, кто топит их, как котят в канаве. Ему захотелось кричать громко, изо всех сил, чтобы все, все, и детишки его услышали, и Марина, и мама… Но не было в груди воздуха, только хрипело и клокотало в горле, и он говорил, почти теряя сознание:

— Держись, Митяй. Еще минуту. Ну подержись, прошу тебя…

А наверху Милон Варыгин посмотрел на часы: шла последняя минута.

повторил он строчку стихов, —

Хорошо, Милон! Неужто получилось?

Сердце поэта восторженно билось в груди. Он чувствовал всей душой — удача! Вот только концовку найти.

— Время! — сказал он себе, уже не только как крановщику, но и как поэту, и сдвинул рычаг управления на «вира».

Включились электродвигатели. Крышка реактора пошла вверх.

Это случилось в тот миг, когда Капустин и Савкин в полубессознательном состоянии кружили на одном месте, жадно хватая ртом воздух из небольшого объемчика под самым куполом полусферы верхнего блока. И вдруг что-то громыхнуло — и пошел воздух, свежий, сладкий воздух. А крышка поднималась все выше, и теперь можно было ухватиться за край атомной кастрюли.

Они выбрались наверх. Стояли не в силах надышаться. Мокрый лавсан сморщился и прилип к телу.

— Елки-моталки! — засмеялся Капустин, проводя руками по одежде сверху вниз и отжимая воду. — Всё, что было, как бы не считается, правда, Митяй?

Он обратился к товарищу ласково, с нежностью глядя на него.

А лицо Савкина было бледно с желтизной, по углам рта легли острые складки. Он еще мысленно плавал, был еще там, но глаза постепенно оживали.

— Поработали мы с тобой, Саша, ну поработали, — сказал он сиплым, сырым голосом. — На всю жизнь запомнится. Теперь бы на пенсию, да за нас никто ведь работу не сделает. Так я говорю?

Капустин счастливо засмеялся и сделал знак Милону Варыгину, который недоуменно смотрел вниз, высунувшись из кабины.

— Стой! — зычно крикнул Капустин.

Мостовой кран остановился. Крышка атомного реактора, чуть покачиваясь на стропах, как бы невесомо парила в воздухе.

Милон Варыгин все понял и так заорал, что, наверное, на улице было слышно.

Вскоре прибежал испуганный начальник — смены. Увидев его, Капустин вскипел:

— Ты что, любо-дорого?! Утопить нас вздумал?! Соображаешь?! — и скрюченным указательным пальцем крепко постучал по темени начальника.

Палец Капустина показался побледневшему начальнику смены твердым, как клюв беркута.

— Больше этого никогда не повторится! — затравленно глядя в глаза наладчику, сказал он. — Больше никогда…

— Ла-адно, — сказал Капустин, — мы прощаем.

Правда, Митяй? Чуть-чуть не считается. Но с тобой разберутся. И ты разберись со своими долбаками, а то в следующий раз по зубам схлопочешь.

Тем временем подошел Варыгин. Он восторженно смотрел на своих товарищей и вдруг сказал:

— Я стихи посвятил вам, ребята. Можно, прочту?

— Читай, — сказал Капустин.

Варыгин читал взволнованно, голос его дрожал. И когда он прочел:

то почти без паузы, слова брались откуда-то сами собой, закончил:

— Хорошие стихи, — сказал Капустин, — молодец! А теперь давай — крышку реактора в исходное положение… А вы, — обратился он к начальнику смены, — дренируйте реактор. Продолжим работу. И прошу быстро. Время не ждет.