Михаил Тверской

В событиях до 1294 года — насколько мы их знаем — Тверь предстаёт как политический центр второго ряда. Вероятно, такое впечатление обманчиво. Тверь вышла в первый ряд значительно раньше Дюденевой рати. Но как это часто бывает, отсутствие (или утрата) собственного летописания уводит тот или иной город со сцены исторических событий.

Ведение летописи было сложным делом, требующим высокого профессионального мастерства. Летописец должен был знать историю Руси, уметь излагать события в кратком и выразительном «летописном стиле», помнить важнейшие сюжеты и тексты Священного Писания, знать их четыре смысла (исторический, аллегорический, апагогический, символический), и наконец — писать чётким и красивым почерком. Далеко не в каждом городе или монастыре можно было найти человека, обладавшего такими знаниями и умениями. Равным образом далеко не везде можно было найти книги (древние летописи, творения Отцов Церкви, жития святых и т. д.), необходимые летописцу для его работы.

Начало тверского летописания теряется в зарослях гипотетических произведений — великокняжеских, митрополичьих и епископских сводов, а также частных летописцев, носящих семейный характер. В этом призрачном мире относительно реальным можно считать представление об общерусском своде 1305 года (или «своде начала XIV века»), заказчика которого исследователи определяют по-разному (94, 54; 72, 24). Источником тверских известий в своде 1305 года называют «Летописец князя Михаила Ярославича», который мог быть начат в 90-х годах ХIII века. «В нём использованы современные церковные записи, привлечены данные 70—80-х годов по припоминаниям; в общем он носит княжеско-епископский характер» (94, 65).

Подобно многим древнерусским городам, Тверь обзавелась собственным летописанием благодаря появлению здесь епископской кафедры и постройке каменного кафедрального собора. Этот необходимый набор возник к началу 90-х годов ХIII века. С этого же времени в общерусских сводах XIV—XV веков прослеживается цепь летописных известий, относящихся к внутренней жизни тверского княжеского семейства. Такие записи мог делать только работавший в Твери летописец, труд которого со временем почти растворился в составе более поздних московских и общерусских летописных сводов.

Свадьба

Под 6803 (1295) годом Симеоновская летопись сообщает: «Тое же осени оженися князь Михаиле Ярославич Тферскыи, и венча его епископ Андреи на Тфери в церкви Святом Спасе месяца ноября в 8 на събор святого архангела Михаила» (22, 83).

Рогожский летописец (тверская редакция общерусского свода начала XV века) помещает это известие годом ранее и при этом сообщает, что невеста Михаила была дочерью князя Дмитрия Борисовича Ростовского. Датировка княжеской свадьбы в Рогожском летописце — 6802 (1294) год — дана по сентябрьскому счёту, то есть 8 ноября следует отнести к предшествующему, 1293 году. На это указывает и календарная справка: 8 ноября 1293 года — воскресенье. Именно воскресенье было обычным днём для княжеских свадеб. В воскресенье женились Дмитрий Донской и его сыновья Василий и Пётр. Всеобщее веселье по случаю такого радостного события требовало выходного дня. В данном случае праздничный характер дня удваивали именины жениха — память архистратига Михаила.

Свадебные торжества в Твери состоялись незадолго до Дюденевой рати, время которой все летописи указывают как «той же зимой». Зима по древнерусским представлениям начиналась с 25 декабря (85, 128). И не был ли этот ростовский брак Михаила Тверского, приобщивший его к жизни ростовской «татарской слободки», причиной сохранения татарами Дюденя Твери? Во всяком случае, вскоре после свадьбы Михаил Тверской отправился в Орду, откуда поспешно вернулся, узнав о нашествии Дюденевой рати.

Известие о свадьбе Михаила Тверского требует комментариев как общего, так и частного характера.

Примечательно, что родившийся в 1271 году Михаил женился сравнительно поздно: в возрасте двадцати двух лет. Безусловно, в этом сказалась воля матери, княгини Ксении, для которой брак единственного сына был темой долгих и глубоких раздумий. Помимо всякого рода политических расчётов, медлительность княгини, вероятно, объяснялась и чисто личным мотивом. Женитьба сына естественным образом удаляла его от матери и ставила в положение вполне самостоятельного правителя.

Сходная ситуация возникла и в жизни знаменитого французского короля Людовика IX Святого (1214—1270). В девять лет потеряв отца, Людовик был воспитан матерью, энергичной и властолюбивой королевой Бланкой Кастильской. Та до конца своих дней (а умерла она в 1252 году) помогала сыну в управлении государством (86, 77). Плодом материнского воспитания стали горячая религиозность и широкая образованность Людовика.

Как и всякий династический брак, ростовская женитьба Михаила Тверского была «браком по расчёту». Но примечателен сам выбор невесты — дочери умершего за несколько лет перед тем ростовского князя Дмитрия Борисовича. Заметим, что именно из ростовской семьи брали себе жён главные князья тогдашней Северо-Восточной Руси — Андрей Александрович Городецкий, Иван Дмитриевич Переяславский, Юрий Данилович Московский. И на то были свои причины. Назовём лишь некоторые из них.

Упадок Владимира и Суздаля изменил иерархию городских центров Северо-Восточной Руси. Именно Ростов во второй половине XIII столетия стал ведущим религиозным и культурным центром Залесья. Здесь хранились осколки культурного наследия Владимиро-Суздальской Руси. В ростовском «культурном котле» «своё» перемешивалось с «чужим». Ростов был многоязыким городом. Здесь возникла своего рода «татарская слободка». Почему именно здесь? Сказать сложно... Но так или иначе православное благочестие мирно уживалось в Ростове с «ордынским духом». Благодаря широким связям ростовских князей в Орде город практически не был разорён татарскими набегами. Жившие в Ростове татары сохраняли родственные связи со степной аристократией. Брак с Анной Дмитриевной открывал для Михаила Тверского новые связи среди знатных татар, живших на Руси и в Орде.

Невеста князя Михаила Ярославича — полагают, что ей было тогда всего лет пятнадцать — вошла в историю под именем Анны Кашинской (52, 79). А между тем, насколько известно, она не имела ничего общего с городом Кашином. Объяснением этого парадокса служит предположение о том, что «Кашин, второй по величине город Тверского княжества, ей на содержание дали Ксения и Михаил» (52, 79). Подобные дары невесте известны в истории Владимиро-Суздальской Руси.

Княгиня Анна Дмитриевна стала хорошей женой для Михаила Тверского. Она родила князю четырёх сыновей и дочь. После трагической гибели мужа в Орде она много сделала для увековечения его памяти. Русская церковь причислила её к лику святых (57, 159).

Пожар

Самым частым общественным бедствием в жизни древнерусского города был пожар. Во второй половине 90-х годов ХIII века Тверь постигли два больших пожара: первый в 1296-м и второй — в 1298 году. Князь Михаил Ярославич вместе со всеми тверичами тяжело переживал эту беду. Огонь не только уничтожал накопленные годами тяжкого труда материальные ценности, но и уносил погибших в огне или задохнувшихся в дыму людей. Потрясённые пережитым, люди впадали в глубокое отчаяние либо в ярости начинали искать виновных. Пожар был не только физическим, но и духовным испытанием. В этой ситуации правителю требовалось много ума и мужества, чтобы вернуть своих подданных к нормальной жизни.

Пожар был происшествием, о котором часто упоминали летописцы. Можно сказать, что наши летописи буквально пропахли дымом и едким запахом гари. Подобно другим трагическим для человека явлениям — засухе, эпидемии, наводнению, болезни скота, пожар рассматривали как проявление гнева небесных сил. Виновником этого гнева народ часто называл кого-нибудь из наиболее ненавистных ему вельмож. И тогда наступал час испытаний для власть имущих. События развивались в соответствии с вечной психологией толпы. Рассказывая о пожаре в Риме, Тацит замечает: «И пошла молва, что этот год несчастливый, что в недобрый час было принято решение принцепса (Тиберия. — Н. Б.) удалиться из Рима, ибо толпе свойственно приписывать всякую случайность чьей-либо вине; но Цезарь пресёк этот ропот раздачей денег в размере понесённых каждым убытков» (130, 138).

Небогатые русские князья не могли позволить себе таких методов успокоения народа, какими пользовался Тиберий. Они имели собственные подходы к этому делу. Необходимость отвести от себя слепой гнев горожан заставляла их, едва услышав набатный колокол, мчаться туда, где начался пожар, и лично руководить его тушением. Именно так поступал даже осторожный Иван III.

Сознание человека той далёкой эпохи удивительным образом двоилось. Разумеется, все понимали, что пожар может иметь вполне естественные причины в условиях деревянного города. Это и забытая перед иконой свечка, и выпавший из печи горящий уголёк, и воспламенившаяся в печной трубе сажа, и многое другое. Но и в этой естественной причине многие умели разглядеть действие небесных сил. Отсюда — на удивление подробные рассказы московских и новгородских летописей о том, откуда пошёл огонь, сколько погибло народа и какие улицы пострадали от пожара.

Причиной пожара отнюдь не всегда был несчастный случай. С помощью огня нередко сводили не только личные, но и политические счёты. Удачный поджог мог сорвать план военной кампании или оставить город без крепостных стен. Не случайно Москва буквально задыхалась в пожарах в эпоху Ивана III, беспощадно ломавшего удельную Русь.

Дело «зажигальника» было смертельно опасным. Пойманного на месте преступления связывали и самого бросали в огонь. Судебник Ивана III наказанием за поджог устанавливал смертную казнь.

Огненные даты

Ключом к открытию многих сокровенных смыслов летописного рассказа служит церковный календарь — месяцеслов. Симеоновская летопись при помощи месяцеслова намекает на провиденциальный смысл страшного пожара, охватившего Тверь весной 1296 года: «В лето 6804 (1296) потере город Тферь по велице дни на шестой неделе в суботу, а назаутриа събор святых отец 300 и 18» (22, 83).

Никоновская летопись под 6803 (1295) годом уточняет: «Того же лета потере град Тверь весь» (17, 171). Год указан неверно. Но тотальный характер бедствия едва ли выдуман составителем Никоновской летописи.

Рогожский летописец по обыкновению отличается предельной краткостью сообщения: «В лето 6804 потере Тферь» (20, 35).

Обратимся к наиболее детальному сообщению Симеоновской летописи. Неизменный распорядок месяцеслова позволяет произвести простой подсчёт. В 1296 году Пасха пришлась на 25 марта, то есть совпадала с праздником Благовещения. Это редкое совпадение всегда воспринималось как знамение, предвозвестие каких-то бед или потрясений. Но в данном случае летописец обращает внимание на другое совпадение. Пожар случился в субботу шестой недели по Пасхе, то есть 5 мая 1296 года. На следующий день церковь вспоминала 318 святых отцов Первого Вселенского собора в Никее, осудивших ересь Ария и установивших основные догматы христианства. Учитывая то, что воскресные богослужения начинались вечером в субботу, можно понять намёк летописца. Главной церковной темой трагического для Твери дня 5 мая была тема борьбы с ересью. Огонь — традиционное наказание для тех, кто уклонился в ересь...

Vis pacem, para bellum

Римская пословица «Хочешь мира, готовься к войне» служит полезным советом для правителей любой эпохи. Следовал этой древней мудрости и князь Михаил Тверской. Следующее по хронологии тверское известие, застрявшее в дырявых сетях летописей, сообщает об укреплении западных и юго-западных границ княжества.

Под 6805 (1297) годом Рогожский летописец сообщает: «Тое же осени сърублен бысть городок на Волзе къ Зубцеву» (20, 35). Тверской летописный сборник уточняет это сообщение: «Срублен бысть город на Волзе, ко Зубцеву, на Старице» (19, 407). Никоновская летопись по-своему передаёт эту сбивчивую фразу. «Того же лета срублен бысть во Тверском княжении на Волзе градок Зубцев» (17, 171). Симеоновская летопись вообще пропускает это известие.

В литературе давно установилось мнение, что городок, поставленный Михаилом Тверским в 1297 году, — будущая Старица (113, 122). При этом важно отметить, что летописец не случайно в этой связи вспоминает и Зубцов. Старица призвана была играть роль своего рода «второй линии» тверской обороны на западном направлении, тогда как первой линией был расположенный в 50 километрах выше по Волге Зубцов. Старица прикрывала не только движение по Волге, но и расположенный южнее стратегически важный район волока из Ламы в Шошу — кратчайший путь из Москвы в Тверь.

Примечательно, что в 1399 году в Старице был построен каменный храм, посвящённый Михаилу Архангелу — небесному покровителю князя Михаила Александровича Тверского (22, 143). Обычно каменные храмы строились на месте деревянных и повторяли их посвящение. Можно полагать, что первый деревянный храм в Старице, выстроенный Михаилом Ярославичем Тверским, также был посвящён предводителю небесного воинства.

Исторически связанный со Старицей город Зубцов заслуживает особого рассказа. Впервые упомянутый в летописи в 1216 году, Зубцов, как полагают, был основан ещё Юрием Долгоруким в ряду других городов — опорных пунктов суздальцев на Верхней Волге (27, 111; 90, 150). Зубцов стерёг Тверское княжество с запада. Сюда, к устью Вазузы, в виде клиньев подходили не только тверские, но и новгородские, смоленские и даже литовские владения. «Литовским было и нижнее течение Вазузы. Но при выходе из Вазузы в Волгу, против устья Вазузы, на левом берегу Волги стояла тверская крепость Зубцов. Источники указывают и на другие тверские центры в данном районе» (85, 147).

Во времена Батыева нашествия Зубцов входил в состав Переяславского княжества (31, 110). Суздальские князья бились с литовцами возле Зубцова в 1247 году (11, 230). Но свой интерес в этом регионе имели и новгородцы. Зубцов «явялся клином, отделившим новгородские владения в Верхнем Поволжье от Волока Дамского» (85, 97).

Относительно высокая плотность населения в районе Зубцова привлекала сюда с целью грабежа отряды литовцев. Под 1285 годом Лаврентьевская летопись сообщает: «Того же лета воевали литва тферьского владыки волость Олешню, и совокупившеся тферичи, москвичи, волочане, новоторжьцы, зубчане, рожевичи (жители Ржевы. — Н. Б.) и шедше биша литву на лесъ в канун Спасову дни. И поможе Бог христианом, великого князя их Домонта убиша, а иных изъимаша, а овых избиша, полон весь отъяша, а инии розбежашася» (10, 483).

Волость Олешня современными исследователями убедительно локализуется «где-то между реками Шешмой и Вазузой, очевидно, ближе к последней, то есть к юго-западу от Погорелого городища» (85, 149). Отсюда не более 10—15 километров до Зубцова.

К северо-западу от Зубцова начинался край тёмных лесов и бездонных болот. В его названии — Оковский лес — дышит седая древность. «Оковский лес, покрывавший истоки Волги и соединявшийся с лесами на болотистом озёрном водоразделе Западной Двины и озера Ильменя, обособлял Смоленскую землю от Новгородской» (90, 144).

На большое стратегическое значение района близ устья Вазузы указывает и существование здесь, в двух десятках километрах выше Зубцова по течению Волги, города Ржева (в древнерусском произношении — Ржевы). Первое упоминание о Ржеве в источниках относится к 1216 году (27, 111). Этот город был центром одного из уделов Смоленского княжества. Однако на Ржев претендовали и новгородцы. Город «стоял на высоком мысу левого берега Волги при впадении в неё реки Халынки» (85, 147). В XIV столетии Ржев служил предметом постоянных споров между Литвой, Тверью и Москвой.

(Необычное название города — Ржева — имеет несколько объяснений. Самое простое происходит от слова «рожь». Более сложное объяснение уходит в глубину веков. «Ржева (племя. — Н. Б.), по-видимому, была ветвью племени кривичей, которые осели в Псковской земле, в Великих Луках и далее на восток, на Верхней Волге, где была также ржева, и перемешались во всех этих местностях со словенами» (90, 209)).

Повышенная военная напряжённость вокруг Зубцова — центра всех южных земель Тверского княжества — и заставила Михаила Ярославича в 1297 году построить («срубить») в качестве «второго эшелона» тверской обороны новую деревянную крепость — будущую Старицу. Вероятно, не последнее значение имел и финансовый фактор. Новая крепость позволяла эффективно контролировать оживлённое торговое движение по Волге и Вазузе. Именно здесь, по Вазузе и её притокам, шёл древний торговый путь из Верхнего Поволжья и Новгорода к верховьям Днепра.

Оброненное создателем Рогожского летописца хронологическое уточнение — «тое же осени» — указывает на то, что Старица была срублена за один летний сезон. Экономический и человеческий потенциал Тверского княжества был весьма велик. И это при том, что много людей было занято на отстройке испепелённой пожаром 5 мая 1296 года Твери. Вероятно, отстраивалась заново и деревянная крепость в самой Твери. Опасность внезапного нападения с запада на беззащитный город заставляла как можно скорее возвести на этом направлении новую надёжную крепость. Для всех, кто умел хорошо владеть универсальным инструментом — топором, наступило время горячей «топорной работы»...

Постройка новой крепости оказалась весьма своевременным предприятием. Уже на другой год в этих местах прошёл с большим войском известный своей дерзостью и сварливостью ярославский князь Фёдор Чёрный. Он шёл на Смоленск, чтобы свести счёты со своим племянником князем Александром Глебовичем Смоленским.

Заметим, что расстояние между Ярославлем и Смоленском по прямой составляет около 560 километров. В реальности же Фёдору пришлось пройти со своим войском не менее 700-800 километров по петлистым просёлкам и излучинам рек. Поистине это был столь же энергичный, сколь и бесплодный воитель.

В тяжёлой битве смольняне отстояли свой город. Разграбив всё в округе, Фёдор ушёл обратно в Ярославль. Летопись не сообщает маршрута этого похода. Однако можно быть уверенным, что Фёдор шёл кратчайшим путём — по Волге и Вазузе, к верховьям Днепра. Вероятно, Михаил Тверской дал разрешение на проход через свои владения этого войска. Однако высокие стены и башни крепости в Зубцове и крепости «на Старице» лучше всяких договоров обеспечили мирный исход для Твери этого опасного «транзита».

Погорельцы

Прошёл год — и Бог послал тверичам новое испытание огнём...

Год 6806-й (1298) был полон для Твери разного рода «домашними» бедами и угрозами. Несчастья начались уже весной, в первую неделю после Пасхи, которая в том году приходилась на 6 апреля.

«В лето 6806 на Святой недели (первая неделя после Пасхи. — Н. Б.) в суботу на ночь, освитающи Фомине недели (первого воскресенья после Пасхи. — Н. Б.), загорешася сени в Тфери под князем, и зажжеся двор княжь. Се же чюдо бысть, како заступи Бог князя, что не згоре: колико въ сенех людей спяща не очютиша огня, ни сторожеве, но сам князь огнь почютил и второпе выскочил вонъ, токмо съ княгинею, а не успели вымчати ничего, и тако погоре казна вся, и не мала имениа, злата и сребра, и порты, и оружье» (22, 84).

В Рогожском летописце этот сюжет вообще отсутствует. Запасливая же Никоновская летопись добавляет некоторые малозначительные и, вероятно, додуманные летописцем подробности. Князь с княгинею «выкинулись» в окно. Сени дворца были полны спящих «княжат и боярченков» (17, 171). Всё это — результат литературной обработки составителем Никоновской летописи текста протографа — Троицкой летописи.

Итак, пожар случился в ночь с 12 на 13 апреля 1298 года, в предрассветный час, когда, как известно, сон особенно крепок. Михаил был единственным, кто проснулся, почуял беду и этим спас себя и своих близких. Заметим, что его жена княгиня Анна в это время уже была беременна. В сентябре 1298 года она родила сына Дмитрия.

Чудесное спасение княжеского семейства было воспринято современниками как несомненный знак благоволения небесных сил. Прославление князя Михаила Ярославича как Божьего избранника станет золотой легендой тверской династии XIV—XV веков.

Что касается самого события — гибели в огне княжеского дворца, — то если одно объяснение отнести за счёт случайности, то другое можно с уверенностью приписать поджогу. И странное время появления огня, когда все печки уже погасли, и его быстрое распространение, и праздничный непробудный сон едва ли трезвых слуг и сторожей, — всё это сходится с предположением о поджоге. В кипевшей в эти годы междукняжеской борьбе Михаил Тверской многим сильно мешал. И пожар всего города (1296), и последовавший за ним пожар дворца (1298) нанесли тяжёлый удар по могуществу Твери.

Сразу вслед за известием о пожаре во дворце Троицкая летопись даёт краткое сообщение, которое можно рассматривать и как продолжение той же темы:

«Тое же весны бысть болезнь тяжка князю Михаилу» (22, 84).

Отдавая должное «его величеству случаю», можем предположить и некоторую связь событий. В эту страшную ночь князь Михаил Ярославич и его княгиня Анна находились на волосок от гибели. Выбежав из горящего дворца, они слышали крики гибнущих в огне придворных. У них на глазах накопленные тяжким трудом богатства превращались в пепел. Это было страшное нервное потрясение для княжеской четы. В разгар беды 27-летний князь Михаил вёл себя как настоящий герой и правитель. Он не только спасся сам, но и спас свою княгиню. Вероятно, он распоряжался тушением пожара. В те времена большой пожар тушили не заливая пламя водой, а растаскивая горящие бревенчатые постройки и отбрасывая горящие головни от соседних домов. Эта сложная работа требовала чёткой организации и властного руководства.

Но когда огонь был потушен, силы оставили Михаила Ярославича. От природы и по воспитанию он был человеком тонкой душевной организации. Всё пережитое вызвало у него тяжёлый нервный срыв.

Так «болезнь тяжкая», о которой сообщает летописец, по-видимому, стала следствием пожара. Трудно сказать, в каких формах эта болезнь проявлялась. Но, как бы там ни было, новые несчастья, которыми так богат был 1298 год, только усугубляли беды князя Михаила.

«Того же лета (1298) бысть мор на скот» (22, 84).

«Того же лета бысть сухмень, засуха велика, загарахуся борове, лесове, болота, мхове» (22, 84).

Надо полагать, что эти события также взаимосвязаны. Массовый падёж скота вызван был бескормицей, отсутствием сочной травы на сенокосах и выгонах. Ослабевшие от бескормицы животные не могли противостоять болезни.

Поздней весной 1299 года грозное знамение снова нагнало страху на измученных бедами тверичей. «В лето 6807 месяца майя в 9, на Николин день, бысть знамение на небеси, огородилося бяше солнце грозно» (22, 84). И опять по углам зашептали новоявленные пророки о скором конце света...

Дела семейные

Целый ряд тверских известий за эти годы имеют чисто семейный характер, сообщая о рождении детей в княжеской семье.

«Сентября в 15 день в понедельник (6806/1298), по вечерни, князю Михаилу Тферскомуродися сын, и нарекоша имя ему Дмитреи» (22, 84).

Строго придерживаясь православной традиции, ребёнка окрестили на сороковой день после рождения — 25 октября. Это был канун Дмитриева дня — памяти великомученика Димитрия Солунского. Святой воин — тезоименитый святой Всеволода Большое Гнездо — стал небесным покровителем старшего сына Михаила Тверского. Младенца ожидала высокая и трагическая судьба.

Это будущий великий князь Тверской Дмитрий Михайлович по прозвищу Грозные Очи. Ему суждено будет погибнуть в Орде через семь лет после отца — в 1325 году. Но всё это пока впереди, в зыбком тумане грядущего...

Новое прибавление в княжеской семье не заставило себя ждать. «Тое же осени (6807/1299) месяца октября в 11 (в воскресенье. — Н. Б.) князю Михаилу Тферскому родися дщи, и наречено бысть имя ей Феодора» (22, 84). Заметим, что память святой Феодоры Александрийской празднуется 11 сентября, то есть за месяц до рождения княжеской дочери. На этом пространстве в месяцеслове есть немало традиционных для княгинь имён. Но, очевидно, родители и бабушка, княгиня Ксения, выбрали именно это имя. Имя Феодора (как и мужской вариант — Феодор) по-гречески означает «Божий дар». Судя по имени, это была долгожданная дочь. Её рождение в воскресенье — день, посвящённый Богу, — ещё более укрепило родителей в намерении дать дочери соответствующее имя.

Тем более что тверская семья уже имела это имя в своих родословных списках. Крестильное имя Феодор носил основатель тверской династии князь Ярослав (Феодор) Всеволодович, сын Всеволода Большое Гнездо.

И вновь зазвонили тверские колокола, извещая народ о радостной вести. «Тое же осени (6808/1300) месяца октября в 7, на память святых мученик Сергиа и Вакха, в пяток, князю Михаилу Тферскому родися сын, и нарекоша имя ему Александр» (22, 85). Это ещё один князь-мученик тверского происхождения. Ему суждено будет повторить судьбу отца и старшего брата — подняться к вершине власти, взойти на трон великого князя Владимирского и кончить жизнь под ножом ханского палача осенью 1339 года.

«Того же лета (6814/1306) родися Михаилу князю сын Костянтин» (20, 35). Этому потомку Михаила Тверского повезло больше других. Он проживёт около сорока лет, из которых более двадцати будет великим князем Тверским, то есть формальным главой тверского семейства. Однако этому успеху трудно позавидовать. Константин сел на залитый кровью трон после разгрома Тверской земли татарами зимой 1327/28 года. Вплоть до гибели в Орде старшего брата Александра в 1339 году Константин чувствовал себя самозванцем, укравшим чужую власть. Впрочем, он безропотно уступил трон Александру, когда тот в 1336 году вернулся из псковского изгнания. Тверичи презирали Константина за низкопоклонство перед Иваном Калитой. Свои вассальные отношения с Москвой Константин скрепил женитьбой на дочери Юрия Московского. Вероятно, Юрий надеялся, что дети от этого брака со временем принесут Москве тверское наследство. Эти надежды сбылись лишь отчасти. Потомки Константина образовали особую династическую линию тверского дома — князей Дорогобужских. Представители этой линии в XV столетии влились в состав московской правящей элиты.

О рождении четвёртого сына Михаила Тверского Василия летописи умалчивают. Известно лишь, что он уже появился на свет, когда осенью 1318 года перед отъездом в Орду его отец писал завещание. Василий прожил самую долгую среди братьев жизнь и умер в 1368 году. Но его «чашу жизни», пожалуй, можно признать самой горькой. Заняв тверской трон в 1345 году после кончины брата Константина, он столкнулся с враждой многочисленных племянников — сыновей Александра и Константина. Получив по завещанию отца Кашинский удел, Василий Михайлович пытался удержаться на тверском троне при поддержке Москвы. Откровенный коллаборационизм Василия навлёк на него всеобщую ненависть. Фрагменты тверского летописания, сохранившиеся в составе общерусских летописных сводов, полны презрения к этому властолюбивому, но неудачливому и бездарному человеку.