Михаил Тверской

Михаил выехал из Твери в Орду 1 августа 1318 года, во вторник. В этот день по церковному календарю был праздник Спаса Всемилостивого. Именно Спасу был посвящён городской собор в Твери. Установление праздника Спаса в день 1 августа связано с победой Андрея Боголюбского над болгарами в 1164 году. Избрав этот день для отъезда, Михаил как бы отдавал себя под покровительство Всемилостивого Спаса.

В ту пору каждый уважающий себя русский князь имел своих доброхотов и осведомителей в Орде. Это могли быть купцы и священники, разного рода мастера и даже люди из близкого окружения хана. Через них Михаил узнал о кознях Юрия и Кавгадыя. Его охватили дурные предчувствия. Он знал, что жестокие расправы с провинившимися вассалами были важной частью ордынского господства. Долгое время прожив в Орде, он видел немало публичных казней. Но казни русских князей случались нечасто. О таких расправах Михаил Ярославич мог знать главным образом из летописей.

Истязание

Наиболее известным примером такого рода была участь Михаила Всеволодовича Черниговского, казнённого в Орде по приказу Батыя в 1246 году. Князя убивали медленно и мучительно. Посланцы хана «растягоша и за руце и за нозе, и начата бита по сердцу, и по сём повергоша ниць его на землю и бьяхут и пятами. И сему же на долзе бывшу, некто же, бывый христьянин преже, по том же отвержеся веры Христовы, и бысть поган именем Доман. Сей законопреступник огорчився зле, и отреза ножем главу святому мученику и великому князю Михаилу и отверже ю прочь от тела» (27, 138). В том, что последний удар ножом нанёс князю некий вероотступник по имени Доман, вероятно, был какой-то сокровенный сакральный смысл. Обезглавленное тело убитого князя было брошено на съедение бродячим собакам...

Михаил Ярославич слышал рассказы стариков и о страшной гибели в Орде в 1270 году рязанского князя Романа Ольговича. Рассердившись на князя за какую-то подлинную или мнимую провинность, хан Менгу-Тимур приказал подвергнуть его жестокой казни. В летописи Михаил Тверской мог отыскать описание этой расправы:

«В лето 6778 убьен бысть от поганых татар Роман, князь великии Олговичь Рязаньскии, и бысть сице убьение его: еже заткаша уста его убрусом и начата его резати по съставом и метати разно, и яко остася труп един, они же одраша кожу от главы его и на копие взоткнуша главу его» (35, 330).

Казнь с обезглавливанием, с отсечением рук и ног приговорённого и оставление тела без достойного похоронного обряда были известны ещё в Древнем Риме. Но для христианина, ожидавшего воскрешения из мёртвых на Страшном суде, отсутствие погребённого в земле мёртвого тела создавало угрозу бессмертию души. Определяя наиболее жестокий и позорный вид казни, ордынцы, вероятно, учитывали и это обстоятельство. Наконец, замысловатый способ умерщвления приговорённого русского князя отражал традиционные религиозные представления и ритуалы монгольского общества (77, 327).

Выбор

Итак, Михаил Ярославич вполне осознавал тот риск, на который он шёл, отправляясь в Орду, и тот страшный конец, который ожидал его в случае осуждения на ханском суде. Чувство самосохранения, присущее всем людям, толкало его к бегству в недосягаемые для ордынцев края. Русским князьям не раз случалось пережидать ханский гнев за рубежом. Даниил Галицкий во время Батыева нашествия находился в Польше. Брат Александра Невского Андрей Суздальский несколько лет провёл в Швеции. Его примеру последовал и сын Александра Невского Дмитрий Переяславский. Наконец, совсем рядом с Тверью, за Ржевом, начиналась Литва, где татары не могли настичь беглеца. Словом, путей для бегства было достаточно...

Однако, прежде чем вскочить в седло и погнать своего коня по тропе неповиновения, Михаил Тверской вновь и вновь просчитывал возможные последствия. Князь понимал, что в случае его бегства судьба его жены и сыновей, его верных бояр, наконец — его княжества будет плачевной. Его побег будет служить для хана неоспоримым свидетельством его вины. Не имея возможности наказать его, хан обрушит свой гнев на Тверское княжество.

Жизнь поставила Михаила Тверского перед жестоким выбором. За упоительный миг свободы на Бортеневском поле ему надлежало заплатить своей жизнью либо жизнью многих и многих людей. И выбор, который сделал князь Михаил Ярославич, свидетельствует о том, что ордынское иго не до конца истребило в русском правящем слое такие понятия, как доблесть и честь...

«Ценность и достоинство человека, — говорит философ, — заключены в его сердце и в его воле; именно здесь — основа его подлинной чести. Доблесть есть сила не наших рук или ног, но мужества и души; она зависит от качеств не нашего коня или оружия, но только от наших собственных. Тот, кто пал, не изменив своему мужеству, даже поверженным наземь продолжает сражаться, тот, кто перед лицом грозящей ему смерти не утрачивает способности владеть собой, тот, кто, испуская последнее дыхание, смотрит на своего врага твёрдым и презрительным взглядом, — тот сражён, но не побеждён» (93, 198).

Княгиня Анна с младшим сыном Василием провожала мужа до устья реки Нерль Волжская. Вдоль Нерли до Переяславля и далее «волоком» до другой Нерли, Клязьминской, шёл кратчайший путь из Твери во Владимир. Когда-то этим путём возили на ладьях белый камень, добытый в старицких каменоломнях для строительства владимирских соборов. Но с приходом татар строительство замерло, и теперь только заросшие бурьяном кучи белых камней, видневшиеся кое-где по берегам Нерли, напоминали о былом расцвете стольного Владимира.

Старшие сыновья Михаила Дмитрий и Александр провожали отца до Владимира и здесь простились с ним. Во Владимире князя встретил ханский посол Ахмыл. Он передал ему распоряжение Узбека: не позже чем через месяц явиться в Орду. Если князь не послушает приказа, то на его княжество будет послана карательная «рать». От себя посол добавил, что Кавгадый непрестанно клевещет хану на Михаила, убеждая, что тот готовится бежать «в немцы» (17, 182).

Из разговоров с послом Михаил понял, что тучи над его головой сгустились. Его тревога передалась сыновьям. Они стали уговаривать отца не ездить в Орду, а вместо него готовы были поехать сами. Такого же мнения придерживались и бояре. Выслушав всех, Михаил дал исполненный мужества ответ. «Видите, чада, яко царь не требует вас, детей моих, ни иного кого, но моей головы хощет. Аще аз где уклонюся, а отчина моя вся в полону, избиени будут. А после того умрети ми же есть, то лучши ми есть ныне положити дупло свою за многия душа» (84, 140).

Казнь Михаила Ярославича Тверского в Орде 22 ноября 1318 года — один из самых драматических моментов московско-тверского противостояния. Это событие послужило темой для особой повести, созданной в Твери вскоре после 1318 года. Она имела сложную литературную историю и сохранилась в «более чем полутора десятках различных редакций» (83, 7).

Вот как рассказывает о гибели Михаила Тверского в своей «Истории России» С. М. Соловьёв:

«Начальником всего зла летописец называет Кавгадыя: по Кавгадыеву совету Юрий пошёл в Орду. Кавгадый наклеветал хану на Михаила, и рассерженный Узбек велел схватить сына Михайлова, Константина, посланного отцом перед собою в Орду; хан велел было уморить голодом молодого князя, но некоторые вельможи заметили ему, что если он умертвит сына, то отец никогда не явится в Орду, и Узбек приказал выпустить Константина. Что же касается до Кавгадыя, то он боялся присутствия Михайлова в Орде и послал толпу татар перехватить его на дороге и убить; но это не удалось; чтоб воспрепятствовать другим способом приезду Михайлову, Кавгадый стал говорить хану, что тверской князь никогда не приедет в Орду, что нечего его дожидаться, а надобно послать на него войско. Но в августе 1318 года Михаил отправился в Орду, и когда был во Владимире, то явился туда к нему посол из Орды, именем Ахмыл, и сказал ему: “Зовёт тебя хан, поезжай скорее, поспевай в месяц; если же не приедешь к сроку, то уже назначена рать на тебя и на города твои: Кавгадый обнёс тебя перед ханом, сказал, что не бывать тебе в Орде”. Бояре стали говорить Михаилу: “Один сын твой в Орде, пошли ещё другого”. Сыновья его, Дмитрий и Александр, также говорили ему: “Батюшка! не езди в Орду сам, но пошли кого-нибудь из нас, хану тебя оклеветали, подожди, пока гнев его пройдёт”. Михаил отвечал им: “Хан зовёт не вас и ни кого другого, а моей головы хочет; не поеду, так вотчина моя вся будет опустошена и множество христиан избито; после когда-нибудь надобно же умирать, так лучше теперь положу душу мою за многие души”. Давши ряд сыновьям, разделив им отчину свою, написавши грамоту, Михаил отправился в Орду, настиг хана на устье Дона, по обычаю, отнёс подарки всем князьям ордынским, жёнам ханским, самому хану и полтора месяца жил спокойно; хан дал ему пристава, чтоб никто не смел обижать его. Наконец Узбек вспомнил о деле и сказал князьям своим: “ Вы мне говорили на князя Михаила: так рассудите его с московским князем и скажите мне, кто прав и кто виноват”. Начался суд; два раза приводили Михаила в собрание вельмож ордынских, где читали ему грамоты обвинительные: “Ты был горд и непокорлив хану нашему, ты позорил посла ханского Кавгадыя, бился с ним и татар его побил, дани ханские брал себе, хотел бежать к немцам с казною и казну в Рим к папе отпустил, княгиню Юрьеву отравил”. Михаил защищался; но судьи стояли явно за Юрия и Кавгадыя; причём последний был вместе и обвинителем, и судьёю. В другой раз Михаила привели на суд уже связанного; потом отобрали у него платье, отогнали бояр, слуг и духовника, наложили на шею тяжёлую колоду и повели за ханом, который ехал на охоту; по ночам руки у Михаила забивали в колодки, и так как он постоянно читал Псалтирь, то отрок сидел перед ним и перевёртывал листы. Орда остановилась за рекою Тереком, на реке Севенце, под городом Дедяковым, недалеко от Дербента. На дороге отроки говорили Михаилу: “Князь! Проводники и лошади готовы, беги в горы, спаси жизнь свою”. Михаил отказался. “Если я один спасусь, — говорил он, — а людей своих оставлю в беде, то какая мне будет слава?” Уже двадцать четыре дня Михаил терпел всякую нужду, как однажды Кавгадый велел привести его на торг, созвал всех заимодавцев, велел поставить князя перед собою на колени, величался и говорил много досадных слов Михаилу, потом сказал ему: “Знай, Михайло! Таков ханский обычай: если хан рассердится на кого и из родственников своих, то также велит держать его в колодке, а потом, когда гнев минет, то возвращает ему прежнюю честь; так и тебя завтра или послезавтра освободят от всей этой тяжести, и в большей чести будешь”; после чего, обратясь к сторожам, прибавил: “Зачем не снимете с него колоды?” Те отвечали: “Завтра или послезавтра снимем, как ты говоришь”. — “Ну по крайней мере поддержите колоду, чтоб не отдавила ему плеч”, — сказал на это Кавгадый, и один из сторожей стал поддерживать колоду. Наругавшись таким образом над Михаилом, Кавгадый велел отвести его прочь; но тот захотел отдохнуть и велел отрокам своим подать себе стул; около него собралась большая толпа греков, немцев, литвы и руси; тогда один из приближённых сказал ему: “Господин князь! Видишь, сколько народа стоит и смотрит на позор твой, а прежде они слыхали, что был ты князем в земле своей; пошёл бы ты в свою вежу”. Михаил встал и пошёл домой. С тех пор на глазах его были всегда слёзы, потому что он предугадывал свою участь. Прошёл ещё день, и Михаил велел отпеть заутреню, часы, прочёл со слезами правило к причащению, исповедался, призвал сына своего Константина, чтобы объявить ему последнюю свою волю, потом сказал: “Дайте мне Псалтирь, очень тяжело у меня на душе”. Открылся псалом “Сердце моё смутися во мне, и страх смертный прииде на мя”. “Что значит этот псалом?” — спросил князь у священников; те, чтобы не смутить его ещё больше, указали ему на другой псалом: “Возверзи на Господа печаль свою, и той тя пропитает и не даст вовеки смятения праведному”. Когда Михаил перестал читать и согнул книгу, вдруг вскочил отрок в вежу, бледный, и едва мог выговорить: “Господин князь! Идут от хана Кавгадый и князь Юрий Данилович со множеством народа прямо к твоей веже!” Михаил тотчас встал и со вздохом сказал: “Знаю, зачем идут, убить меня”, — и послал сына своего Константина к ханше. Юрий и Кавгадый отрядили к Михаилу в вежу убийц, а сами сошли с лошадей на торгу, потому что торг был близко от вежи, на перелёт камня. Убийцы вскочили в вежу, разогнали всех людей, схватили Михаила за колоду и ударили его об стену, так что вежа проломилась; несмотря на то, Михаил вскочил на ноги, но тогда бросилось на него множество убийц, повалили на землю и били пятами нещадно; наконец один из них, именем Романец, выхватил большой нож, ударил им Михаила в ребро и вырезал сердце. Вежу разграбили русь и татары, тело мученика бросили нагое. Когда Юрию и Кавгадыю дали знать, что Михаил уже убит, то они приехали к телу, и Кавгадый с сердцем сказал Юрию: “Старший брат тебе вместо отца; чего же ты смотришь, что тело его брошено нагое?” Юрий велел своим прикрыть тело, потом положили его на доску, доску привязали к телеге и перевезли в город Маджары; здесь гости, знавшие покойника, хотели прикрыть тело его дорогими тканями и поставить в церкви с честию, со свечами, но бояре московские не дали им и поглядеть на покойника и с бранью поставили его в хлеве за сторожами; из Маджар повезли тело в Русь, привезли в Москву и похоронили в Спасском монастыре. Из бояр и слуг Михайловых спаслись только те, которым удалось убежать к ханше; других же ограбили донага, били как злодеев и заковали в железа» (125, 217).

Миф и человек

Унижения князя Михаила Ярославича в Орде, его мученическая кончина породнили его с народом, от которого он прежде был отгорожен незримой стеной сословного отчуждения и зримой стеной высокомерных придворных и телохранителей.

Три князя-мученика — Михаил Всеволодович Черниговский (казнён в 1246 году), Роман Ольгович Рязанский (казнён в 1270 году) и Михаил Ярославич Тверской (казнён в 1318 году) — словно три вехи, отметившие крестный путь Руси через самый страшный период её истории. Они продолжили ряд русских святых, начатый страстотерпцами Борисом и Глебом.

Русский народ всегда сочувствовал жертве, не заботясь о том, заслуживает ли она его сочувствия. Победитель в жизни всегда оказывался побеждённым в истории, в памяти народа. Из жестокой княжеской распри родился миф о проигравшем тверском князе как о носителе свободного, светлого начала. Коварная судьба победителя настигла князя Юрия Даниловича — главного соперника Михаила, виновника его гибели. В памяти потомков он остался холопом и негодяем, тогда как Михаил — доблестным защитником своей земли, жертвой клеветы и злобы.

Конечно, Юрий и сам немало потрудился, чтобы снискать такую горькую славу. Чего стоит одно лишь его надругательство над телом Михаила, которое он захватил как трофей и за выдачу которого впоследствии требовал от тверичей каких-то уступок или выкупов! Но ведь и Михаил, обманом захватив когда-то братьев Юрия, торговал ими как товаром. «Что посеет человек, то и пожнёт» (Гал. 6:7).

И всё же одно дело — торговля живыми, а другое — мёртвыми. Ослеплённый ненавистью, Юрий не заметил этой тонкой разницы. И может быть, именно эта маленькая оплошность стоила ему посмертной славы...

Мудрый старец митрополит Макарий, под началом которого составлялась «Степенная книга», так рассказал о вражде Юрия Московского и Михаила Тверского: «И тогда мног мятеж бысть во князех Руських наипаче же в начальствующих державных, овогда кождо собою межоусобную брань составляху. К сим же тогда великий князь Михаил Ярославич Тверский и безбожьных татар привождаше, тако же и великий князь Юрьи Данилович тех же татар в помощь имея себе; и тако множеству християнскому, иже во отечестве их, велика пагуба и пленения быша. И в таковых межуусобных крамолах убиен бысть во Орде великий князь Михаил Ярославич» (23, 316).

Летом 1319 года ростовский епископ Прохор по поручению нового великого князя Владимирского ездил в Тверь, где передал предложение Юрия Даниловича: встретиться с одним из сыновей Михаила для переговоров. Дмитрий Михайлович, старший сын Михаила, не захотел встречаться с убийцей своего отца. Второй сын, Александр, лишь получив гарантии безопасности от ростовского епископа и князя Фёдора Ивановича Стародубского, также посланного к нему Юрием, приехал во Владимир. Там он заключил с Юрием договор, условия которого нам неизвестны. Не приходится сомневаться в том, что они были тяжелы для Твери. Признав Юрия великим князем Владимирским, тверичи получили наконец гроб с телом Михаила, находившийся дотоле в Москве. Были отпущены захваченные Юрием после казни Михаила тверские бояре из его свиты, а также сын Михаила Константин. Всех их Юрий пригнал из Орды в Москву в 1319 году, «яко полон», то есть под стражей и, вероятно, связанными (17, 186).

6 сентября 1319 года тверичи встречали печальную процессию с телом князя Михаила Ярославича. По зловещей иронии судьбы это был день его именин — праздник Воспоминание чуда святого архистратига Михаила в Хонех. В этот день ровно год назад князь прибыл в Орду. Похоронили князя-мученика на берегу Волги, в построенном им вместе с матерью белокаменном Спасо-Преображенском соборе.

Шли годы. Крепнущее Московское государство собирало не только земли, но и «святость», религиозные культы разных областей России. Церковный собор 1549 года превратил местное почитание князя Михаила Ярославича Тверского в общерусское.

В 1632 году при копании рвов для фундамента нового тверского собора были обретены мощи князя Михаила Ярославича. В 1902 году мощи святого были переложены из древней деревянной раки в новую, выполненную из позолоченного серебра. При этом собственно мощи положили внутри раки в кипарисовый гроб (57, 541).

Трилистник размышлений

Пройдя круг жизни князя Михаила Ярославича, вернёмся к суждениям о нём, высказанным в предисловии к нашей книге. Князь Михаил Тверской — «знаковая фигура», символ духовного сопротивления русского народа иноземному господству. Нет оснований сомневаться в исторической достоверности этого мнения. Главное свидетельство тому — рассказ о гибели Михаила в Орде. Рассказ этот полон жизненной правды. Ожидание мучительной казни, моральные и физические страдания не сломили тверского князя. С рабским ярмом на шее он не теряет достоинства. Узнав о приближении ханских палачей, Михаил стоя встречает своих убийц. Набросившись на князя, они повалили его на землю. Но он нашёл в себе силы подняться и стоя встретить смерть...

В своей известной речи о значении преподобного Сергия Радонежского для русского народа и государства В. О. Ключевский говорил о том, что к середине XIV века благодаря дальновидной политике Ивана Калиты «подросло поколение... начавшее отвыкать от страха ордынского, от нервной дрожи отцов при мысли о татарине» (73, 66). Михаил Тверской был лет на пятнадцать-двадцать старше Калиты и принадлежал к «поколению отцов», страдавшему этой нервной дрожью. Свирепые казни русских князей, которые время от времени устраивали ордынцы, имели целью запугать недовольных, подавить самую мысль о сопротивлении. Но страх преследовал не только князей. Летописи полны рассказами о кровавых расправах степняков с мирными жителями во время ордынских походов на Русь. Бессмысленные с экономической точки зрения, эти расправы — так же как и казни князей — являлись необходимой частью «страха ордынского» как системы господства степняков над Русью. Преодоление этого страха было первым шагом на пути к свободе.

Заклятые враги в реальной политике, Михаил Тверской и Иван Калита в сущности работали в одном направлении. Они «собирали Русь», возрождали её нравственные и физические силы. Повесть о Михаиле Тверском не призывала к восстанию против власти Орды. Её основная тема — исполнение князем евангельской заповеди о любви к ближнему. Но по силе воздействия на патриотические чувства она не уступала Сказанию о Мамаевом побоище или Посланию на Угру.

Могла ли Тверь стать столицей Северо-Восточной Руси, а Михаил Тверской снискать почётное именование «собирателя земли Русской», которого потомки удостоили Ивана Калиту? Едва ли. Для этого Твери не хватало некоторых важных элементов, из которых складывается успешная политика. Один из этих элементов — поведенческие стереотипы Тверского княжеского дома. В обществе, где всякое дело передавалось от отца к сыну, поведение правителя в той или иной ситуации определялось как переданными по наследству чертами характера, так и наставлениями, полученными от представителей старшего поколения. Всё это вместе взятое формировало, по выражению Ключевского, «фамильный тип». Давая характеристику московскому «фамильному типу», историк отметил, что «это князья без всякого блеска, без признаков как героического, так и нравственного величия» (74, 47). В своей политике они руководствуются только прагматическими соображениями. Эта приземлённая стратегия и приносит им успех...

Ключевский был гроссмейстером той увлекательной интеллектуальной игры, которую принято называть историей. И всё же не будем слепо верить всему, что говорят историки вообще и их именитый предводитель в частности. Наследники древних летописцев, историки, подобно своим предшественникам, смотрят на прошлое «со своей колокольни». И дело здесь не только в банальном «государственном заказе». Этой «колокольней» может быть и внутренний мир самого историка: его характер и система ценностей. Большой любитель исторических парадоксов, Ключевский не устоял перед желанием создать ещё один: великое дело «собирания Руси» делают мелкие люди, «лишённые как героического, так и нравственного величия». В этом парадоксе много интеллектуальной игры и мало исторической реальности.

Отвергая нарисованную Ключевским карикатуру на московских князей XIV—XV веков как ряд унылых посредственностей, мы принимаем саму посылку относительно «фамильного типа». Этот «фамильный тип» существовал не только у московских, но и у тверских князей. Не вдаваясь в характеристику московского «фамильного типа», о котором мы много говорим в биографиях Ивана Калиты и Дмитрия Донского, обратимся к тверскому образцу. Его бледные контуры можно разглядеть на примерах нескольких поколений. Политику первых двух представителей тверского дома — Ярослава Всеволодовича и Ярослава Ярославича — можно с большой долей вероятности определить как агрессивно-наступательную, дерзкую и безоглядную. Тверская политика времён Михаила Ярославича и его сыновей, насколько мы знаем её по скупым свидетельствам источников, существенно отличалась от установок первого и второго Ярославов. В ней угадывается нечто большее, чем обычные властолюбие и агрессия. Это необычный для порабощённой Владимирской Руси дух героического безрассудства. Он порождает всплески эмоций, влекущие за собой гибельные последствия. Решение Михаила Тверского выйти из крепости и напасть на татар Кавгадыя было героическим порывом. Но оно противоречило здравому смыслу и могло повлечь за собой пагубные последствия для Твери. Сын Михаила Дмитрий в таком же безоглядном порыве убил Юрия Московского в ханской ставке и отомстил за смерть отца. Но за это он заплатил своей жизнью и благополучием Твери. Другой сын Михаила Александр не стерпел произвола ордынцев в Твери и поднял народ на восстание в августе 1327 года. Расплатой за этот героический порыв стал разгром Твери татарами зимой 1327/28 года. Несколько лет спустя Александр вернулся на Русь из Литвы и отправился с повинной головой к хану Узбеку. Это дерзкое предприятие поначалу имело успех, но в конечном 274 счёте привело Александра и его сына Фёдора на ордынскую плаху...

Два младших сына Михаила Тверского Константин и Василий, словно надломленные трагической судьбой их отца и старших братьев, выступают в роли послушных исполнителей воли московских князей. Но уже в середине 60-х годов XIV столетия на историческую сцену выходит внук Михаила Ярославича князь Михаил Александрович Тверской. Своей кипучей энергией и готовностью к риску он живо напоминает своего отца и дядю. И даже тверские князья XV столетия, окончательно смирившиеся с торжеством Москвы и отказавшиеся от притязаний на первенство, отличаются какой-то особой «тверской доблестью» — чувством чести и умением прямо смотреть в лицо опасности.

...Итак, наше повествование о Михаиле Тверском подошло к концу. Мы вновь возвращаемся в тихую Тверь. Обнажив голову, мы кланяемся Михаилу Тверскому — задумчивому бронзовому всаднику, который не поднимает Россию на дыбы, а, напротив, советует ей не спешить и оглянуться в пространство её великой и печальной истории.