Михаил Тверской

В 70-е годы XIII века Тверь жила относительно спокойной жизнью. Детские впечатления Михаила Тверского до поры до времени были ясными, как майское утро. Но в начале 80-х годов на этих ясных горизонтах появились грозные тучи. Разбуженная эгоизмом и алчностью русских князей Орда — как китайский дракон на монгольских знамёнах — зашевелилась и выпустила когти.

И если прежде Михаил знал об ужасах татарских набегов и ордынского плена только от старшего брата Святослава и от беженцев из других княжеств, то теперь ему пришлось увидеть многое из этого своими глазами. Он лицом клицу увидел Гога и Магога — косматых вестников ужаса, о появлении которых перед концом света говорили Апокалипсис и древние пророки. Смерть была их поприщем и их предназначением. Нигде нельзя было спастись от их меча.

Сияние трона

С кончиной властного и опытного хана Менгу-Тимура в 1280 году борьба за верховную власть в Золотой Орде приняла новую, более изощрённую форму. И если прежде могущественный темник Ногай довольствовался управлением автономной территорией, примерно в границах современной Молдавии, а на остальном пространстве признавал главой государства Менгу-Тимура, то теперь он забрал в свои руки всё государство. Его манило сияние трона. Однако внешне отношения оставались в рамках традиции. В силу ордынских понятий о верховной власти (приоритет сыновей, рождённых в законном браке, над сыновьями от наложниц) Ногай, дед которого был незаконным сыном Джучи, не мог сам стать «царём» — как называли русские хана Золотой Орды — до тех пор, пока существовали законные потомки Джучи (101, 47). А потомков этих было более чем достаточно. Сложившаяся ситуация могла разрешиться двумя путями: либо тотальное истребление Ногаем всех законных претендентов, либо его превращение в реального правителя при номинальном правлении кого-то из чистокровных Чингизидов.

Отказавшись от первого пути как слишком сложного и рискованного, Ногай предпочёл второй путь. Он энергично поддержал претензии на трон младшего брата Менгу-Тимура «царевича» Туда-Менгу. Воссев на трон, Туда-Менгу «отблагодарил Ногая, возведя его в ранг бекляри-бека — фактически премьер-министра и верховного главнокомандующего войсками всей Золотой Орды» (101, 59).

Степная держава была предрасположена к наличию номинального и реального правителей в силу отсутствия чёткой системы престолонаследия. В принципе любой Чингизид мог решением курултая стать ханом. Однако до середины XIV века предпочтение отдавалось прямым потомкам Батыя. Случайно оказавшиеся на вершине власти беспечные «царевичи» — как называли русские всех сородичей правящего «царя» — нуждались в опытном советнике, который, в свою очередь, быстро прибирал к рукам дела управления государством. Так позднее управлял Золотой Ордой от имени ничтожных «царевичей» темник Мамай. Так за сто лет до Мамая вёл дела Орды темник Ногай.

Однако «царевичи» взрослели, умнели и начинали сопротивляться всевластию своего опекуна. Тайные недруги временщика убеждали юного хана избавиться от тягостной опеки и взять в свои руки всю полноту власти. История любой монархии полна такого рода примерами. Вскоре Туда-Менгу стал тяготиться зависимостью от Ногая, который ещё во времена Менгу-Тимура начал распоряжаться княжескими отношениями в Южной и Юго-Западной Руси. Хан задумал поставить на место своего зарвавшегося бекляри-бека. И для начала решил показать свою власть в русских делах.

«Наиболее радикальным вмешательством Туда-Менгу в политику Руси стала замена одного великого князя другим — такого не позволял себе ни один ордынский правитель со времён Бату, помогшего Александру Невскому сместить своего брата Андрея! В 1281 г. к хану обратился князь Андрей Городецкий... с жалобой на своего старшего брата, великого князя Дмитрия. Андрей обвинил брата в неподчинении ханской власти и сумел убедить хана, что будет куда лучшим вассалом, нежели Дмитрий» (101, 60).

Хан решил показать, кто в доме хозяин. Степь пришла в движение. Кочевники седлали коней и потирали руки в предвкушении увлекательного развлечения — карательного похода на Русь. Так начались полные огня и дыма 80-е годы XIII столетия.

Сыновья Александра Великого

Возникновение в 1280-е годы двух параллельных центров власти в Золотой Орде — ханского двора и ставки Ногая — отразилось и на политических отношениях в Северо-Восточной Руси. Здесь зеркально повторилась ситуация в степях: одна коалиция князей, которую возглавлял великий князь Владимирский Дмитрий Александрович (1276— 1293), искала поддержки у бекляри-бека Ногая, а другая — во главе которой стоял князь Андрей Александрович Городецкий — делала ставку на хана Туда-Менгу, а позднее — на Тохту.

Помимо вечной, как мир, борьбы за верховную власть, в этом противостоянии угадываются и обычные человеческие пороки — алчность и тщеславие. Сыновья Александра Невского, которого уже современники называли Великим, явно недотягивали до величия отца. Более того. В истории XIII столетия они стали тенью его светлого образа.

Плутарх рассказывает, что в Спарте существовал такой обычай: «Если у братьев возникал раздор, спартанцы наказывали отца за то, что его сыновья восстают друг на друга» (97, 301). Очутившись в Спарте, Александр Невский понёс бы тяжкое наказание согласно этому обычаю. Два его сына, Дмитрий и Андрей, были лютыми врагами; третий, Василий, самый старший из братьев, восстал и против отца...

Вечно занятый делами и метавшийся между Новгородом и Ордой, Александр Великий мало заботился о воспитании своих детей. Во всяком случае, плоды этого воспитания оказались горькими. Вот как характеризует правление Александровичей современный историк:

«Ни один из двух великих князей, преемников Василия Ярославича на владимирском престоле, не имел ни силы, ни решимости, ни способности, ни даже удачи, чтобы объединить князей Суздальской земли или чтобы бросить вызов растущему влиянию семьи их брата Даниила Московского или их двоюродного брата Михаила Ярославича Тверского. Не удалось им создать и свои династии» (137, 186).

И всё же старший из них, Дмитрий, в изображении летописцев выглядит скорее жертвой, нежели хищником. Младший же, Андрей, ведёт себя как беспринципный властолюбец и отпетый коллаборационист. Летописцы видят корень зла в том, что, не имея никаких формальных прав на великое княжение Владимирское, он решил добиться заветной цели через личное расположение правящего хана...

Не знаем, давал ли Александр Невский своим сыновьям уроки успешной политики. Однако легко заметить, что Андрей пришёл во Владимир тем же путём интриг и произвола, что и его отец. Не станем вступать в давний спор поклонников и хулителей Александра Невского — золотой легенды русского Средневековья. Отметим лишь очевидное: если успех политики, проводимой Александром Невским, принёс Руси десять лет покоя под его твёрдой рукой, то успех его наследников и подражателей не дал стране ничего кроме бесконечных усобиц и ужасов татарских погромов.

Поставив цель, Андрей не затруднялся относительно средств. Вместе со своими приятелями — и, кажется, такими же коллаборационистами, как и он сам, — ярославским князем Фёдором Чёрным и ростовскими князьями братьями Дмитрием и Константином Борисовичами Андрей подолгу живёт в Орде, принимает участие в походах ордынцев на Северный Кавказ, Польшу и Литву. Похоже, что Андрей настолько освоился в Орде, что начал забывать в себе русского князя. Впрочем, скудность наших знаний об этой далёкой эпохе не позволяет давать окончательные оценки. Многие вещи представляются потомкам совершенно иначе, чем их современникам. Так, известный своими связями с Ордой князь Фёдор Чёрный после кончины был причислен клику святых. Его союзников ростовских князей летописец хвалит за то, что они, подолгу находясь в Орде, выручали там русских пленников, а инициатор многих татарских набегов на Русь Андрей Городецкий получил полное отпущение грехов у историка С. М. Соловьёва за то, что хотел стать «государем всей Русской земли». «При таком вопросе нельзя было разбирать прав и средств», — полагает патриарх отечественной историографии (35, 335; 123, 231).

Первая рать

Михаил Тверской впервые увидел татарский набег в возрасте около десяти лет. Это зрелище навсегда осталось в его памяти. Как, вероятно, и перекошенные ненавистью лица князей, призвавших косматых всадников ужаса в русские земли...

Окончательный разрыв между братьями Александровичами состоялся в конце 1281 года. Летописец посвятил этому событию большую статью, по тону напоминающую проповеди Серапиона Владимирского:

«Тое же зимы бысть первая рать (курсив наш. — Н. Б.) на князя великаго Дмитреа Александровичя, прииде ис татар князь Андрей ратью на брата своего стареишаго князя Дмитреа, испросив собе княжение великое под братом своим, имея споспешьника собе и пособника Семена Тонильевичя, и с ним иныа коромолники. И прииде к Мурому с погаными татары, и посла по князя Феодора Ростиславичя (Ярославского. — Н. Б.), по князя Михаила Ивановичя (Стародубского. — Н. Б.), по князя Костянтина Борисовича (Ростовского. — Н. Б.) и по вся князи, и поиде с ними ратью на Переяславль. Татарове же разсыпашася по земли...» (22, 78).

Далее следует скорбное описание бедствий, причинённых татарами. В нём восходящие к византийской традиции литературные клише служат материалом для изображения подлинной жизненной драмы. Примерно так же работали и агиографы, составляя из универсального набора добродетелей и ситуаций мозаичный, но нередко исторически достоверный образ святого.

«Земля крови...»

Приведённые Андреем татары вновь, как и во времена Батыя, прошли по русским землям, «все людье секуще, акы траву» (5, 289). Их отношение к мирному населению трудно даже назвать жестокостью. Это было что-то другое, запредельное, лежащее вне традиционной системы моральных оценок. Людей либо просто убивали, «как траву», либо превращали в живой настил для преодоления крепостных рвов.

Сопоставление различных взглядов на одно и то же явление или событие всегда плодотворно для историка. Вот как описывает завоевание татарами Венгрии в 1241—1242 годах живой свидетель этих событий — посланник папской курии магистр Рогерий:

«Наконец, после разорения всей той земли, татары, небольшим числом своих воинов собрав множество пленённых русинов, команов (половцев. — Н. Б.) и венгров, со всех сторон окружили большое поселение и выслали вперёд на битву захваченных венгров, а после того, как все они были перебиты — русинов, исмаилитов (мусульман. — Н. Б.) и команов. Татары же, стоя позади них, смеялись над гибелью их и падением, и те из них, кто отступал, попадали в водоворот мечей. Сражаясь днём и ночью, за одну неделю засыпав рвы, они захватили поселение. Воинов и знатных женщин, которых много пребывало вне города в поле, они отправили в одно место, а простолюдинов — в другое. И когда деньги, оружие, одежда и прочее добро были у них отобраны, и после того как некоторым дамам и девицам была сохранена жизнь, и они были уведены для утех, все прочие были жестоко перебиты секирами и мечами. Те же, кто остался в живых и по воле случая лежал среди мёртвых, хотели укрыться, испачкав себя чужой кровью. О скорбь, о жестокость и ярость точно взбесившихся людей! Ибо тот, кто в здравом уме мог бы вообразить себе погибель всех этих людей, назвал бы это место землёю крови» (4, 53).

Этнографы давно отметили тот факт, что многие первобытные народы просто не способны воспринимать представителей других народов как равных себе людей. Другой — значит, чужой. Чужой — значит, враг. Враг — не человек. Он враг, и этим всё сказано. Его нужно пленить или убить. Иначе он сделает это с тобой...

Выросшие среди бессловесного скота и даже до соседней юрты скакавшие на лошади, монголы напоминали древнегреческих кентавров. Привыкшие смотреть на всё живое вплоть до сусликов и крыс как на пищу, они не смущались кровавыми сценами. На их непроницаемых лицах читался приговор судьбы. Взгляд сквозь узкие щели глаз напоминал лезвие меча. И вот теперь эти кентавры рассыпались по Русской земле. Словно саранча, они опустошали и Тверскую землю. Князь-отрок Михаил видел их не только сквозь бойницы в крепостной стене, но и прямо перед собой. Они явились в Тверь, чтобы потребовать выкуп. Пока коленопреклонённые бояре вели с ордынцами позорный торг, князь-отрок Михаил испуганно смотрел на них и чувствовал, как всё его существо охватывает липкий страх. Ему казалось, что холодная и скользкая змея обвивается вокруг его груди и всё сильнее стягивает свои кольца. Ему хотелось кричать, звать на помощь и срывать с себя кольца змеи. Но тяжёлые руки бояр держали его за плечи, заставляли стоять на коленях перед сидевшим на тверском троне ордынском темником.

Это ощущение страха, удушливого как кольца змеи, Михаил запомнил на всю жизнь. С годами он понял, что это был самый сильный из всех видов страха — страх мучительной смерти...

Русские летописцы не любили говорить от первого лица. Свои переживания они отливали в этикетные литературные формы или скрывали за занавесом эпической невозмутимости. Западноевропейская эпистолярная традиция с её античными корнями и заветами «последнего римлянина» блаженного Августина широко использовала жанр авторских воспоминаний. Но природа человека единообразна на Востоке и на Западе, его переживания в сходных ситуациях аналогичны. А потому рассказ уже знакомого читателям магистра Рогерия, побывавшего в плену у татар во время завоевания ими Венгрии в 1241—1242 годах, позволяет понять переживания русских людей XIII столетия. В литературном отношении это уже не подбор литературных клише, а живые воспоминания потрясённого очевидца событий:

«И пока мы пребывали в таковой опасности, мои слуги, которые были оставлены для заботы о лошадях, и прочие, у кого были мои деньги и одежда, бежав с острова, были настигнуты татарами и перебиты мечами; я же остался на острове почти без средств с одним слугой. После этого усилился шум, и упомянутое тевтонское поселение, Мост Тамаша, на рассвете захватили татары, и кого они не захотели брать в плен, с ужасной жестокостью перебили суровым мечом. Когда об этом стало известно, волосы встали дыбом на моём теле, начало тело моё трепетать и дрожать от страха, язык жалобно заикаться. И понял я, что наступил момент жестокой смерти, когда выжить уже нельзя. Глазами сердца я увидел убийц, и ледяной смертный пот выступил на моём теле. Увидел я и убитых, беспрестанно ожидающих смерти, не имеющих возможности протянуть руки к оружию, защитить себя, пойти в безопасное место и даже представить себе его. Чего же больше? Я нашёл людей, едва живых от страха...» (4, 49).

В рассказах западных источников о зверствах татар порой трудно увидеть грань, за которой реальность превращается в миф, а косматые всадники Батыя — в сказочных свирепых людоедов:

«Их трупами вожди со своими и прочими лотофагами словно хлебом питались, и оставили они коршунам одни кости. Но что удивительно — голодные и ненасытные коршуны побрезговали тем, чтобы доесть случайно оставшиеся куски плоти. А женщин старых и безобразных они отдавали, как дневной паёк, на съедение так называемым людоедам; красивых не поедали, но громко вопящих и кричащих толпами до смерти насиловали. Девушек тоже замучивали до смерти, а потом, отрезав им груди, которые оставляли как лакомство для военачальников, сами с удовольствием поедали их тела» (4, 277).

Меч косматых всадников был вездесущим и неизбежным. Непреодолимый трепет перед слепым взглядом Гога и Магога знаком был тогда каждому русскому человеку. Страх отнимал силы, превращал свободных людей в рабов. Преодолеть страх могла только вера, подкреплённая чудесами. Такая вера приходила к человеку как благодать. Но для снискания этой благодати он должен был совершить тяжкий труд самоотречения.

Опустошение

Стараниями Александра Невского и его братьев Ярослава и Василия Северо-Восточная Русь в период с 1253 по 1281 год почти не видала татарских нашествий. И тем страшнее было то, что происходило здесь зимой 1281/82 года. В сущности, это была семейная ссора двух братьев. Но степняки, приведённые князем Андреем Городецким на своего брата Дмитрия Переяславского, словно туча саранчи, уничтожали всё на своём пути...

«Татарове же разсыпашася по земли, Муром пуст сътвориша и пограбиша люди, мужи и жёны, и дети, и младенци, имение то все пограбиша и поведоша в полон. Князь же великии Дмитрии выбежа ис Переяславля в мале дружине. Татарове же испустошиша и городы, и волости, и сёла, и погосты, и манастыри, и церкви пограбиша, иконы и кресты честныа, и сосуды священныа служебныа, и пелены, и книги, и всяко узорочие пограбиша, и у всех церквей двери высекоша, и мнишьскому чину поругашася погании; якоже рече пророк: “Боже, приидоша языци в достояние Твоё, оскверниша церкви святыа Твоя”. Около Ростова и около Тфери пусто сьтвориша (курсив наш. — Н. Б.) и до Торжьку, множьство безчислено христиан полониша, по селом скот и кони и жита пограбиша, высекающе двери у хоромов; и бяше велик страх и трепет на христианском роде, черници и попадьи осквернены, и много душ от мраза изомроша, а иных оружием изсекоша» (22, 78).

Эта беда случилась незадолго до праздника Рождества Христова (25 декабря). Летописец скорбно замечает, что вместо праздника «прииде бо плач велик и вопль мног, кождо бо плакахуся жёны и детей, а друзии отца и матери, а друзии братьи и сестр, а друзии племени, роду и другов» (22, 78).

Дмитрий Переяславский едва успел бежать от татар на север (59, 16). Новгородцы не приняли его, опасаясь мести со стороны Андрея и его татар. Далее путь изгнанника лежал через Копорье во Псков — давнее прибежище всех гонимых на Руси. Но и это был не последний рубеж его изгнания. Из Пскова Дмитрий ушёл «за море», то есть в Швецию (17, 159). Андрей отпустил татар в Орду, взошёл на великое княжение Владимирское и был признан князем в Новгороде.

Летопись сообщает об участии князей Святослава Тверского и Даниила Московского в войне Андрея Городецкого против Дмитрия Переяславского (15, 176). Однако их участие ограничилось демонстрацией силы и заключением мирного договора после пяти дней стояния где-то возле Дмитрова. Не вполне ясно: было ли это до прихода из Орды первой рати или после.

В рассказе о первой рати сообщается лишь о том, что татары «около Ростова и около Тфери пусто сътвориша и до Торжьку» (22, 78). Тверь как таковая не была целью ордынских отрядов. Её фактический нейтралитет имел под собой серьёзные основания. В декабре 1281 года в Твери всё ещё правил миролюбивый князь Святослав. Причиной его миролюбия могли быть покаянные настроения или какая-то болезнь, от которой он вскоре и скончался, не оставив потомства. Позднее, когда тверской трон занимал сводный брат Святослава отрок Михаил Ярославич при регентстве матери, княгини Ксении Юрьевны, уклонение тверичей от войны с Дмитрием тем более понятно. Женское регентство всегда отмечено благоразумным миролюбием.

Счастливо избежав погрома во время первой рати, Тверь не миновала другой беды. Летопись сообщает, что уже на следующий год (1282) «погоре город Тферь» (22, 78).

Галицкий брак

Известно, что на гарях и пепелищах флора бывает особенно густой и рослой. Этот закон природы имеет всеобщий характер, таинственным образом влияя и на дела людей. А потому, оставив на время мрачные картины пожарищ и татарских ратей, обратимся к более светлым сюжетам матримониального характера. Следом за сообщением о тверском пожаре 1282 года в Троицкой летописи помещено ещё одно известие тверского происхождения: «Того же лета ведена бысть княжна дщи Ярослава Ярославичя Тферьскаго за князя Юрья Волынскаго» (22, 78).

Это отрадное известие заслуживает внимания не только как знак торжества жизни над смертью, но и как своего рода хитроумный план, цели которого нам неизвестны. Впрочем, и современники событий далеко не всегда понимали сокровенный смысл княжеских матримониальных проектов. В династических браках дальновидный политический расчёт причудливо переплетался с родительской заботой о будущем своей «кровинушки», а тщеславная щедрость свадебного пира — с мелочными препирательствами о приданом.

Неожиданный брак тверской княжны с будущим правителем всей Галицко-Волынской Руси Юрием Львовичем (1301—1308) вызывает много вопросов. Выдали невеста единоутробной сестрой Михаила Тверского или только сводной, рождённой в первом браке Ярослава Ярославича? И кто занимался устройством её замужества: Святослав или княгиня-вдова Ксения Юрьевна, епископ Андрей или тверская правящая элита?

Обратимся к любимому занятию историков — рассуждениям и предположениям. Конечно, для Ксении Юрьевны не составляло большого труда сосватать тверскую княжну с хорошим приданым за какого-нибудь удельного молодца из второго ряда потомков Всеволода Большое Гнездо. Но вслед за этим возникала опасная перспектива. У всех на памяти был брак князя Фёдора Чёрного с ярославской княжной Марией, в результате которого овдовевший смоленский зять оттеснил родню жены и стал хозяином Ярославля. Схема была общеизвестной и универсальной. В 1320 году именно таким способом будущий герой Литвы Ольгерд станет княжить в Витебске.

В год заключения галицкого брака (вероятно, Святослав к тому времени или уже умер, или постригся в иноки) тверская династия состояла из одного лишь одиннадцатилетнего Михаила. Но жизнь человеческая так хрупка и мимолётна. Особенно если этот человек кому-то сильно помешает... Тверская элита понимала, что в случае внезапной кончины Михаила муж Ярославны станет первым претендентом на тверской стол. Заручившись поддержкой кого-то из сильных князей, он сможет быстро получить желаемое. И тогда тверскую знать ожидал неизбежный — пользуясь выражением Ивана Грозного — «перебор людишек».

История Фёдора Чёрного и подобные ей сюжеты заставляли тверскую элиту очень осторожно относиться к замужеству княжон. Тверскую Ярославну выдали замуж за галицкого князя Юрия Львовича, который никак не мог претендовать на тверской трон. Все его интересы и династические связи были обращены на запад, к Литве и Польше. После преждевременной кончины тверской княжны он женился вторым браком на сестре своего давнего союзника польского князя и будущего короля (с 1321 года) Владислава Локетека Евфимии.

Взгляд на запад

Помимо житейских соображений галицкий брак, конечно, имел и определённый политический расчёт. Южнорусские князья — в частности Лев Данилович Галицкий, отец жениха, — ещё в 70-е годы установили тесные связи с бекляри-беком Ногаем. Вместе с присланными Ногаем отрядами татар они ходили в походы на Венгрию и Польшу (101, 60). Один из таких походов на Польшу состоялся в 1280 году (141, 14). Фактически галицко-волынские князья стали вассалами Ногая. Возможно, дальновидные тверские политики надеялись через галицких свояков получить расположение Ногая, который в 80-е годы был всесильным временщиком при ханах Туда-Менгу (1280—1287) и Тула-Буге (1287-1290).

Вопросы без ответов... Единственное, что может сделать историк в этой безнадёжной ситуации, — составить краткую биографию жениха. Князь Юрий Львович (родился после 1253-го — умер 24 апреля 1308) был внуком знаменитого Даниила Галицкого и сыном князя Льва Даниловича (ум. 1301). Его матерью была принцесса Констанция, дочь венгерского короля Белы IV. Юрий Львович был сильным правителем, сумевшим объединить под своей властью всё Галицко-Волынское княжество. Он отверг притязания папской курии установить контроль над Юго-Западной Русью и добился открытия в Галиче собственной православной митрополии (141, 12). С 1307 года Юрий, следуя примеру деда, принял титул «короля Галицкого» (76, 260).

Можно ли провести некую параллель между этим браком и женитьбой Андрея Ярославича Суздальского (младшего брата Александра Невского) на дочери Даниила Галицкого в 1250 году? Там некоторые историки видят династический союз, имевший целью союз политический и в конечном счёте — восстание против власти Орды. Здесь об этом говорить не приходится. Но неоспоримым фактом является постоянное стремление тверской знати к налаживанию отношений с западными соседями. Сравнительно небольшое по территории княжество с невысоким экономическим потенциалом, окружённое врагами, Тверь по логике вещей должна была искать союзников и покровителей на западе. Со временем западный вектор станет главным в политической игре потомков Ярослава Ярославича Тверского.

«Западная тема» угадывается и в церковно-политических отношениях Тверского княжества. Именно Юрий Львович, зять Михаила Тверского, в 1306 году выставил в качестве кандидата на Киевскую митрополию игумена Петра Ратского — будущего московского первосвятителя митрополита Петра. В эти годы Михаил Тверской занимал владимирский стол и был активным участником борьбы вокруг митрополичьей кафедры. Принято думать, что Михаил изначально отнёсся враждебно к святителю и тем совершил грубую политическую ошибку. Однако в реальности всё могло быть значительно сложнее. Московская версия этой истории, изложенная в общерусском своде 1408 года и Житии митрополита Петра, оставляет место для тверской версии. Но эта последняя — увы — не дошла до наших дней...

Невеста Христова

В старину девушек, принявших монашеский постриг, называли Христовыми невестами. Эта нелёгкая судьба ожидала другую сестру Михаила Тверского — Софью. Её тверской княгине не удалось пристроить столь же удачно. Под 6799/1291 мартовским годом Симеоновская летопись лаконично сообщает: «В лето 6799 пострижеся в черници княжна Софиа, дщи князя великаго Ярослава Ярославичя Тферскаго, девою сущи в девичи манастыри, месяца февраля в 10 день, на память святого мученика Харлампиа, в великое говеино въ вторник на 1 недели поста» (22, 82).

Церковный календарь позволяет уточнить хронологию событий. В 1291 году Великий пост начинался в понедельник 5 марта, в 1292-м — в понедельник 18 февраля, а в 1293-м — в понедельник 9 февраля. Таким образом, княжна ушла в монастырь во вторник 10 февраля, но не 6799-го (1291), а 6801 (1293) года. Светлый образ рано умершей княжны-инокини вызывал возвышенные религиозные чувства. Полагают, что уже в 1305—1306 годах было составлено её Житие (80, 133; 82, 109—110). Это «ещё и не житие в полном смысле слова, а лишь эскиз к нему, “память” княжны-инокини» (76, 11).

Житие Софьи Ярославны представляет немалый интерес для исследователей и вызывает разного рода комментарии.

«Памятник невелик по объёму. В раннем списке вместо заглавия киноварью выделено начало первой фразы: “В лето 6801-е месяца февраля в 10 день на память святаго мученика Харлампия въ седмыи час нощи...”, — далее говорится о пострижении Софьи в мужском монастыре (курсив наш. — Н. Б.) Архистратига Михаила епископом Андреем и игуменом этого монастыря. Софья постригается, таясь от матери, и в отсутствие в Твери брата. Далее рассказывается о любви и особом доверии между братом и сестрой, о давнем стремлении княжны в монастырь. Внутрисемейные отношения представлены здесь не традиционными штампами, а переданы в эмоциональных искренних выражениях: Михаил “любляше свою сестру акы свою душю” и не мог “долго терпети”, не видя её» (76, 13).

Вызывает удивление пострижение Софьи в мужском монастыре. Летописец своей властью исправил мужской на девичий. Однако исследователи допускают правильность первоначального чтения. «Едва ли пострижение Софьи в мужском монастыре Архистратига Михаила — плод воображения автора “памяти” о Софьи, ибо эта часть произведения изобилует фактическими подробностями. Речь может идти, скорее, об образце поведения для самой княжны, чем об образце литературном для автора» (76, 18).

Со временем княжна-инокиня основывает в Твери женский монастырь с церковью во имя святого Афанасия. Эта обитель стала своего рода памятником отцу Софьи — тверскому князю Ярославу-Афанасию Ярославичу. Церковь Святого Афанасия была заложена 17 мая, а освящена 17 сентября, в день именин самой Софьи (76, 17). Под 6805/1297 годом Никоновская летопись сообщает: «Поставлена бысть церковь въ Твери Святый Афонасей, того же лета и священа бысть» (17, 171). Год закладки церкви можно уточнить, зная устойчивую традицию приурочивать закладку храмов к воскресенью. Это могло быть воскресенье 17 мая 1299 года. Заметим, что предшествующий, 1298 год был памятен для Твери всевозможными бедствиями: пожарами, засухой, мором, тяжёлой болезнью князя Михаила. В этих условиях князья обычно давали всевозможные обеты, самый значимый из которых — постройка храма в честь святого покровителя династии. Церковь Святого Афанасия, по-видимому, была небольшим каменным храмом монастырского типа, сложенным из старицкого известняка. Примечательно, что примерно в это же время — в 6805/1297 году по Тверскому сборнику — была осуществлена постройка крепости в Старице.

В качестве настоятельницы Софья проявляет себя как энергичная и умная руководительница. Её аскетические подвиги отвечали всем требованиям соответствующей традиции. И всё же местное почитание княжны-инокини Софьи Ярославны не получило дальнейшего развития. О причинах этого можно только догадываться.

Вторая рать

Гремящая железом история Средних веков то и дело заставляет летописца возвращаться на поля сражений. Разгром владений Дмитрия Переяславского, учинённый приведёнными Андреем татарами зимой 1281/82 года, не достиг цели — полного уничтожения Дмитрия как политической силы. Пользуясь выражением одного римского оратора, можно было сказать, что «война не умерла, а только задремала» (96, 112).

Многие князья сочувствовали Дмитрию и проклинали Андрея как «ордынского служебника». Возможно, именно благодаря этому сочувствию князь Дмитрий, подобно известной детской игрушке «неваляшке», после каждого удара, нанесённого ему врагами, падал, но затем вновь поднимался.

Раздосадованный «непотопляемостью» брата, Андрей на следующий год выпросил у хана ещё одну «рать». Вот что сообщает об этом Московский летописный свод начала XV века:

«Того же лета бысть другая рать (курсив наш. — Н. Б.) на князя Дмитреа Александровичя, прииде князь Андреи ис татар, а с ним рать татарская, Тура и Темерь и Алын, а с ними Семён Тонильевич в воеводах, и сътвори зло въ земли Суздалскои такоже, якоже преже сказахом» (22, 78).

Понятие «Суздальская земля» летописец мог использовать как в широком смысле (вся Северо-Восточная Русь), так и в узком (собственно Суздальское княжество). Учитывая тотальный характер первой рати, второе предположение кажется более вероятным. Суздальские князья Михаил и Василий Андреевичи — дети брата Александра Невского Андрея Суздальского — редко упоминаются в летописях. Братьев трудно причислить к союзникам их кузена Андрея Александровича Городецкого. И потому их владения могли стать целью для второй рати. И всё же главной целью как первой так и второй рати были разгром и изгнание Дмитрия Переяславского. Однако судьба русских князей решалась в Орде.

Хан Туда-Менгу, покровитель Андрея Городецкого, не смог довести разгром Дмитрия до конца. Власть бекляри-бека Ногая, покровителя Дмитрия, превосходила или по меньшей мере не уступала власти хана. Встревоженный наступлением Андрея Городецкого, Дмитрий Переяславский также отправился на поклон к степнякам. Однако вместо ставки Туда-Менгу, который благоволил Андрею, Дмитрий решил посетить ставку Ногая.

«Князь Дмитрий Александрович со дружиною своею иде в Орду ко царю Ногою» (15, 176). Заметим ценное уточнение, сделанное летописцем. Дмитрий пошёл в Орду «с дружиной». Очевидно, он предполагал заслужить милость Ногая участием в его военных предприятиях в Восточной Европе.

Пробыв у Ногая полгода или год — которые с точки зрения фактических сведений представляют как бы чёрную дыру в его биографии, — Дмитрий вернулся на Русь. Бекляри-бек Ногай добился от хана Туда-Менгу желательного для него решения «русского вопроса». Братьям велено было помириться, а ярлык на Владимир получил старший по возрасту Дмитрий Переяславский.

«Того же лета прииде из Орды князь великии Дмитреи Александрович и взя любовь и смирися съ братом своим съ князем Андреем» (22, 79).

Казалось, наступило время мира. Но огонь вражды тлел под пеплом примирения. Во имя прочности достигнутого мира (а может быть, и по каким-то другим соображениям) великий князь Дмитрий приказал схватить и убить боярина Андрея Городецкого Семена Тонглиевича, которого летописец называет «льстивым кромольником» и считает главным виновником вражды между князьями. В этой тёмной истории неясно всё, за исключением финала, который состоял в том, что русский боярин с татарским отчеством был убит в Костроме (на территории великого княжения Владимирского) двумя посланными великим князем Дмитрием боярами — Антоном и Феофаном (22, 79). Прежде чем убить Семена Тонглиевича, порученцы пытали его, желая выведать какие-то секретные сведения, а главное — узнать намерения князя Андрея. Но боярин хранил молчание, ссылаясь на долг верности своему князю.

Эта, по выражению С. М. Соловьёва, «гнусная расправа» только усилила ненависть Андрея к старшему брату (123, 230). И лишь боязнь рассердить всесильного Ногая заставляла его до поры до времени держать меч в ножнах.

В 1285 году Андрей не удержался от искушения нанести брату новый удар. Эта третья рать, по-видимому, носила характер «частного предприятия». Андрей привёл на Русь какого-то татарского «царевича», который прошёл огнём и мечом по владениям Дмитрия Переяславского. В летописных известиях об этом событии есть значительные расхождения. Вот версия Никоновской летописи:

«Того же лета (6793/1285) князь Андрей Александрович Городецкий приведе царевича изо Орды на старейшаго своего брата, великого князя Дмитреа Александровичя. Бывшим же татаром въ розгонех семо и тамо, князь велики же Дмитрей Александрович собрався со многою ратью и иде на них, и побеже царевич во Орду, а князь велики Дмитрей Александрович бояр Андреевых переима» (17, 166).

А вот версия Новгородской Четвёртой летописи:

«...А князь Андреи приведе царевича, и много зла сътворися крестьяном. Дмитрии же съчтався съ братьею, царевича прогна, а боляры Андреевы изнима» (11, 246).

Из сообщения можно понять, что Дмитрий призвал родного и двоюродного братьев — Даниила Московского и Михаила Тверского, чтобы общими силами прогнать ордынского «царевича». В таком случае это было первое боевое крещение Михаила Тверского, которому в 1285 году исполнилось 14 лет. Знаменательно, что будущий герой Бортеневской битвы начал свой ратный путь схваткой с татарами...

Военная сторона вопроса облегчалась тем, что приведённые Андреем татары рассыпались мелкими отрядами с целью грабежа. Вероятно, «царевич» происходил из родственников «царя» Туда-Менгу, что позволило Дмитрию, протеже Ногая, действовать достаточно смело. Конечно, он мечтал захватить не только Андреевых бояр, но и его самого. Однако Андрей уже имел немалый боевой опыт и был настороже.

В целом ситуация третьей рати 1285 года напоминает ситуацию 1317 года, когда Михаил Тверской внезапным ударом разгромит рассыпавшиеся по Тверской земле для грабежа отряды Юрия Московского и приведённых им татар. И кто знает, не вспомнит ли Михаил Тверской на заснеженном поле Бортеневской битвы это упоительное чувство победы над страхом, победы над непобедимым, казалось бы, врагом?..

Между тем временщик Ногай продолжал укреплять свою власть над степным миром. В 1287 году он подготовил свержение с престола хана Туда-Менгу, который осмеливался спорить со своим бекляри-беком, и возвёл на трон молодого и послушного хана Тула-Бугу (101, 61). Для полноты контроля Ногай окружил нового хана конкурентами. «Фактическими соправителями нового хана стали его родной брат Кунчек и два двоюродных — Алгуй и Торгул, сыновья Менгу-Тимура. Ногай сохранил за собой пост бекляри-бека, а кроме того, самовольно присвоил себе статус “ака” — главы рода Джучидов с правом разрешать по собственному усмотрению все споры в ханском семействе» (101, 62).

Успехи Ногая придали уверенности его русским вассалам. Дмитрий Переяславский в 1288 году предпринял какое-то наступление на Михаила Тверского, но получил решительный отпор:

«Того же лета не въсхоте Михаил Тферскыи покоритися великому князю Дмитрию и начат наряжати полкы. Слышавше се великий князь и созва братью свою Андреа Александровича и Данила и Дмитриа Борисовичи и вся князи, яже суть под ним и поиде с ними ко Тфери. И приидоша къ Кашину и обьступиша град и стояша 9 днии и сътвориша страну ту пусту, а Къснятин весь пожгоша. И отьтоле въсхотеша ити къ Тфери, Михаил же въсхоте и расмотрився стати противу выеха. Великыи же князь сътвори мир съ Михаилом и распусти братью свою въсвояси, а сам възвратися въ Переяславль» (20, 34).

Можно только догадываться относительно причин похода большой княжеской коалиции на Тверь. Судя по неожиданному единству недавних врагов, Михаил каким-то образом затронул их общие интересы. Такой общезначимой темой могла быть, например, раскладка платежей по ордынскому «выходу». Отсюда и выступление великого князя Владимирского в качестве инициатора похода.

Но как бы там ни было, семнадцатилетний тверской князь в этой ситуации действовал мужественно и решительно. Он «противу их изыде съ своею силою», то есть вышел с войском из тверской крепости, чтобы сразиться с объединёнными силами едва ли не всех князей Северо-Восточной Руси (17, 167).

Шло время. Скоротечная усобица 1288 года не изменила общей расстановки фигур на шахматной доске тогдашней русской политики. Оплакав неудачный набег «царевича» и выкупив попавших в плен к Дмитрию Переяславскому бояр, Андрей Городецкий терпеливо ждал своего часа. Он по-прежнему подолгу жил в Орде, искал дружбы и покровительства местной знати. Его путь к власти был долгим и тернистым. Орда часто порождала новых фаворитов и уничтожала старых. В 1290 году Тула-Буга и его соправители были свергнуты и убиты в результате подготовленного Ногаем нового дворцового переворота. На залитый кровью трон взошёл семнадцатилетний сын Менгу-Тимура Тохта. Это был умный и энергичный правитель. Поначалу он проявлял полную покорность Ногаю. Но со временем и он стал думать о том, как избавиться от всесильного временщика, и начал проявлять самостоятельность. Одним из первых серьёзных решений, принятых Тохтой без ведома Ногая, стала отправка на Русь большой рати в 1293 году...

В 1293 году Андрей Городецкий получает наконец разрешение хана Тохты собрать четвёртую рать и пойти с ней на Русь. Вскоре косматые всадники, которыми командовал брат Тохты Тудан (в русском произношении Дюдень), уже гнали своих коренастых лошадок на север. Это была печально знаменитая Дюденева рать...

На фоне всеобщего ужаса и паники, вызванных Дюденевой ратью, Тверь и её князь Михаил Ярославич выглядели весьма достойно. Но об этом мы расскажем читателю несколько позже...