Михаил Тверской

В истории народов и государств есть даты, словно написанные кровью. Такой датой в истории Франции стал, например, «девяносто третий год» — 1793-й, год якобинского террора, гильотины и беспощадного революционного трибунала. Виктор Гюго ярко изобразил это в одном из своих произведений, которое он так и назвал — «Девяносто третий год».

В русской истории есть свой «девяносто третий год». Эта цифра не связана с революционным террором. Она уводит в далёкое Средневековье, в тёмные времена татарского ига. Но суть события примерно та же: гибель множества невинных людей из-за безумных химер и эгоизма правителей.

Властолюбие князей, порождавшее бесконечные усобицы, в конце концов привело к бедствию, масштабы которого летописцы сравнивали с нашествием Батыя. То была печально знаменитая Дюденева рать, случившаяся зимой 1293/94 года. Историки говорят о ней как о «самом значительном погроме Северо-Восточной Руси после нашествия Бату» (64, 186).

Рваная сеть

Древнерусские летописи напоминают сеть, с помощью которой историк вылавливает в реке времени свою скромную добычу. Однако в этой сети порой зияют такие дыры, сквозь которые уходит и самая крупная рыба. Такого рода метафоры часто приходят в голову тому, кто на основе летописей — а другой основы для этого у историков почти нет — пытается восстановить хотя бы контуры событий последней четверти XIII столетия. В качестве подтверждения этих жалоб предъявим читателю саму «дырявую сеть».

Ранний по времени — а стало быть, и наиболее предпочтительный для историка — рассказ об этом событии можно ожидать в Лаврентьевской летописи, написанной в 1377 году в Нижнем Новгороде, но, как полагают, воспроизводящей текст великокняжеского свода князя Михаила Ярославича Тверского (1305 год). Однако именно тот лист, на котором сообщалось о событиях 1288—1294 (6796—6802) годов, в рукописи утрачен. Такой же дефект — отсутствие одной или двух страниц с событиями 1272—1299 годов — имеет и Синодальный список Новгородской Первой летописи, написанный в этой части около 1330 года. И только Комиссионный список Новгородской Первой летописи, написанный в середине XV столетия, сохранил раннюю, но весьма краткую версию рассказа о Дюденевой рати:

«Того же лета (1293) бил чолом Андреи князь цесареви (хану Тохте. — Н. Б.) с иными князи на Дмитриа князя с жалобами, и отпусти цесарь брата своего Дуденя съ множеством рати на Дмитриа. О, много бяше пакости крестияном, безвинныя городы поимаша: Володимерь, Москву, Дмитров, Волок и иныя грады, положиша всю землю пусту; а Дмитрии во Пьсков вбежа. Новгородци же Семёном Климовичем дары послаша цесарю Дюденю на Волок: “воспяти (возврати. — Н. Б.) рать с Волока”; а по Андрея послаша с поклоном. Андреи князь рать въспяти, а сам поиха в Новъгород и седе на стол, в неделю сыропустную» (5, 327).

Ещё один любимый историками древний источник — Рогожский летописец — сообщает о Дюденевой рати с поразительной краткостью:

«В лето 6801 приведе Андреи из Орды Дюденя ратию на великаго князя Дмитриа и много зло бысть Руси» (20, 35).

Лаконизм летописцев часто заставляет историков в поисках сведений идти окольными путями. Так происходит и в этом случае. Наблюдения свидетельствуют о близости текста Лаврентьевской и Троицкой летописей. Последняя (сгоревшая в пожаре 1812 года) идентична на интересующем нас временном пространстве тексту сохранившейся до наших дней Симеоновской летописи. Этот устоявшийся в науке взгляд в последнее время вызывает некоторые сомнения. Однако за неимением лучшего воспользуемся традиционным построением.

В нашем повествовании мы берём за основу рассказ Симеоновской летописи, разделяя его для удобства чтения и комментирования на смысловые блоки. При этом отметим, что даже самый подробный и близкий по времени летописный рассказ — не более чем пунктирное обозначение событий. О причинах этих событий летописец либо рассуждает в духе провиденциализма, либо вообще умалчивает.

Нашествие

Итак, открываем Симеоновскую летопись:

«Дюденева рать. В лето 6801 (1293) бысть в Русской земли Дюденева рать на великого князя Дмитрея Александровича, и взяша столныи град славный Володимерь и Суждаль, и Муром, Юрьев, Переяславль, Коломну, Москву, Можаеск, Волок, Дмитров, Углече поле, а всех городов взяша татарове 14» (22, 82). Столько же городов было взято Батыем зимой 1237/38 года (10, 464).

В первых же строках — недоумение. Из общего количества взятых городов — четырнадцати — названы только одиннадцать. Какие города «остались за скобками»? Историку остаётся только догадываться и на этих догадках строить свою реконструкцию событий...

(Мы часто жаловались читателю на бедность и скупость источников. Но не всё так плохо, как может показаться. Раскроем один из секретов нашего ремесла. За ритуальными жалобами скрывается очарование пустых пространств. Эта пустота, это изобилие свободного для обустройства пространства составляют не подлежащие приватизации владения историка. Здесь он может в полной мере дать волю своему воображению и выстроить своё прошлое).

Подлинная картина Дюденевой рати требует красной и чёрной палитры. Сухой реестр захваченных степняками городов можно дополнить сценами из «Горестной песни» магистра Рогерия, описавшего схожее по масштабу бедствие — завоевание татарами Венгрии в 1241—1242 годах:

«Относительно же общего числа погибших (в битве при Шайо 12 апреля 1241 года. — Н. Б.), знатных и простолюдинов, которые утонули в болотах и водоёмах, были сожжены огнём и умерщвлены мечами, ни у кого из смертных не может быть уверенности. Ибо тела многих убитых лежали на полях и дорогах, одни с отсечённой головой, другие расчленённые на части, многие были сожжены в поселениях и церквах, в которых пытались скрыться. Эта погибель, это уничтожение и опустошение тянулись на расстоянии двух дней пути — столько земля была окрашена кровью. Тела возвышались над землёй подобно тому, как стоят на пустынных пастбищах стада скота, овец и свиней, или подобно тому, как стоят в каменоломнях вырубленные для строительства камни. Тела многих утонувших находились в водоёмах, съедаемые обитающими в воде рыбами, червями и птицами. Земля приняла во владение окровавленные тела тех, кто покоился, будучи уязвлённым копьями, саблями и стрелами; небесные птицы и зубастые звери, как домашние, так и лесные, беспрестанно глодали их кости. Огонь забрал тех, кто был сожжён в церквах и поселениях. Иногда эти тела тушили собой огонь. За короткое время они не могли быть съедены, и часто во многих местах позднее находились завёрнутые в шкуры почерневшие кости: не ставшие лёгкой добычей ни для различных зверей, не повреждённые ни каким-либо иным образом. Побывав во власти первых трёх элементов, эти тела достались четвёртому. Воздуху же, который называется четвёртым элементом, прочие три передали исходящее от тел зловоние» (4, 41).

На основании летописного перечня разорённых городов (в котором, напомним, отсутствуют три города из четырнадцати) историки определяют состав противостоящих княжеских коалиций — сторонников Дмитрия Переяславского и сторонников Андрея Городецкого. За аксиому принимается то, что владения первых были разорены, тогда как владения вторых не пострадали. Однако сохранившиеся в летописях описания совместных походов галицко-волынских князей и татар на Литву и Польшу свидетельствуют о тотальном разорении татарами всех населённых мест на пути их следования (64, 190).

Помимо этого, политические отношения отступали перед законами зимней войны. Конные массы двигались в заваленной глубокими сугробами безлюдной лесной стране. Это обстоятельство диктовало и тактику степняков. Отряды Дюденя сначала размещались в одном городе, а затем оттуда веером расходились в поисках добычи и пленных по дорогам местного значения (64, 185). При этом основными дорогами были замёрзшие реки. Вероятно, выбор времени для нападения на Русь был не случаен. Зимой мирное население не могло долго укрываться в лесах и представляло лёгкую добычу для степняков. Преследователям было достаточно легко найти беглецов по следам на снегу.

Исходя из рассказов летописцев, картина четвёртой рати (считая инициированные Андреем три похода татар на Русь в 1281, 1282 и 1285 годах) представляется следующим образом. Татары пришли из Орды по Волге, затем от Нижнего Новгорода по Оке и Клязьме вышли к Владимиру. Великий князь Дмитрий Александрович — главная цель похода, — по-видимому, находился в это время во Владимире, но оттуда собирался бежать в свою удельную столицу Переяславль Залесский. Предвидя этот манёвр, татары (вероятно, по совету князя Андрея) обошли Владимир с севера и первым делом захватили Суздаль. Таким образом, они перехватили торный путь из Владимира в Переяславль Залесский по реке Нерль Клязьминская.

Однако старший сын Александра Невского умел воевать не хуже своего младшего брата. Он успел вовремя отойти из Владимира в Переяславль. Был ли Владимир взят татарами с боем или же не оказал сопротивления — неизвестно.

Азарт погони за великим князем и желание поскорее закончить зимнюю кампанию заставляли степняков и их русских проводников, не засиживаясь во Владимире, спешить в Переяславль.

Город без людей

Князь Дмитрий и его бояре хорошо понимали, что главной целью Дюденевой рати был разгром Переяславского княжества. Эта богатая и давно не подвергавшаяся разорению земля служила экономической основой могущества великого князя Дмитрия. Её тотальное разорение обогащало его гонителей и лишало Дмитрия всяких перспектив.

За провинности князя перед ханом подвергались наказанию его ни в чём не повинные подданные. Таков был древний закон власти, освящённый установками религии. «За государьское согрешение Бог всю землю казнит», — говорил Иосиф Волоцкий (34, 176). И это спорное утверждение воспринималось всеми как аксиома.

При всей мощи своих дерево-земляных укреплений, тянувшихся на два с половиной километра, Переяславль не имел достаточно сил, чтобы противостоять многотысячной Дюденевой рати, включавшей и дружины русских князей. Ситуация казалась безвыходной для князя Дмитрия. Не имея сил для защиты Переяславля, он в то же время не мог оставить его на разграбление татарам и своим русским недругам.

Выход из положения подсказала сама жизнь. Узнав о приближении татар, жители Переяславля и окрестных волостей, не дожидаясь княжеских указаний, — а может быть, и получив их, — стали толпами уходить подальше от беды, на территорию соседних княжеств. Таким образом, основное богатство этой земли — люди — ускользало из рук грабителей. Естественным направлением этой панической миграции населения были Тверь и Москва. При этом путь в Тверь — по реке Нерли Волжской и далее по Волге — был более удобным, чем проходивший через лесной водораздел путь в Москву по Шерне и Клязьме.

Не видя смысла защищать покинутый жителями город, князь Дмитрий с дружиной также пошёл на запад, в район Волока (современного города Волоколамска). Эта территория была новгородским анклавом в составе Московского княжества. Там правили местные бояре, наделённые большой самостоятельностью по отношению к Новгороду. По некоторым сведениям, Волок «был уступлен новгородцами Димитрию ещё в 1284 году, и в нём, надобно полагать, сидел сын Димитрия Иван» (147, 7).

Но вернёмся к рассказу о нашествии в Симеоновской летописи:

«Скажем же, каково зло учинися в Русской земле. Поиде бо из Орды ратью съ тотары князь Андреи и князь Фёдор Ростиславич на князя великаго Дмитрея Александровичя, на брата своего стареишаго, а князь великии Дмитреи тогда был в Переяславли. Слышавше же горожане Переяславци рать татарскую, разбегошася разно люди чёрныя и все волости Переяславьскыя. После же и сам князь великии Дмитреи и з своею дружиною побеже к Волоку, и оттоле к Пскову. И тако замятеся вся земля Суждалская» (22, 82).

Дюденева рать была вызвана не только жалобами Андрея, но и переменами в расстановке политических сил внутри самой Орды. Противостояние Тохты с Ногаем, тянувшееся, то затихая, то разгораясь, через 90-е годы XIII столетия, отражалось противостоянием и даже локальной войной русских клевретов Тохты с протеже Ногая Дмитрием Переяславским. При этом все внимательно следили за событиями в степях. Под 6801/1293 годом Троицкая летопись сообщает: «Царь Тохта седе на царстве в Орде, а Ногая победил» (35, 347; 22, 83). Победил и ставленник Тохты Андрей Городецкий.

Кажется, всё сошлось. Однако некоторые исследователи сомневаются в достоверности летописного сообщения о войне Тохты с Ногаем в 1293 году и относят начало боевых действий между степными владыками только к 1298 году (64, 200).

Беспричинный Токтомерь

Ещё в 1282 году Дмитрий Переяславский, спасаясь от нападения Андрея Городецкого и приведённых им татар (вторая рать), «бежа во Орду ко царю Ногою» (17, 161). Поклонившись бекляри-беку и вручив ему щедрые дары, Дмитрий заручился покровительством всесильного временщика.

Логика двоевластия в Орде и на Руси вызывает вопрос: почему во время Дюденевой рати Ногай не поддержал своего вассала Дмитрия Переяславского и не выслал на помощь ему значительное войско? И не была ли поездка Михаила Тверского в Орду к Ногаю в 1293 году именно такой попыткой получить от бекляри-бека помощь против Тохты? Вопросов, как всегда, гораздо больше, чем ответов. И потому всё растут и растут карточные домики гипотез.

Вот как представляет подоплёку Дюденевой рати современный исследователь Золотой Орды:

«Так, в 1293 г. хан (Тохта. — Н. Б.) решил заменить великого князя Дмитрия Александровича Переяславского его братом — Андреем Городецким, который в очередной раз сумел склонить влиятельных ханских советников на свою сторону. Вместе с Андреем Токта направил на Русь своего брата и верного соратника Тудана во главе многочисленных ордынских войск. Поход на Русь 1293 г., известный по русским летописям как “Дюденева рать”, привёл к очередному разорению и опустошению Владимира, Суздаля, Мурома, Юрьева, Переяславля, Коломны, Москвы, Можайска, Дмитрова, Углича и других городов, напомнив русским походы Вату и Неврюя. Цель “рати” была достигнута: великий князь Дмитрий был свергнут, а вскоре и формально отрёкся от великого княжения в пользу младшего брата.

Как мы помним, старший сын Невского Дмитрий являлся ставленником Ногая, и Токта сильно рисковал, действуя за спиной бекляри-бека в пользу Андрея. Однако то ли Дмитрий Александрович со временем утратил благорасположение Ногая, то ли бекляри-бек просто потерял интерес к русским делам, увлёкшись крупной политической игрой на Балканах, но он никак не отреагировал на смену великого князя. И это стало первым шагом на пути усиления власти Токты и, соответственно, ослабления позиций Ногая в Золотой Орде» (101, 76).

Завершая рассказ о Дюденевой рати, летописи дают загадочное известие: «И тое же зимы царь татарьскыи прииде на Тферь, имя ему Токтамерь, и велику тягость учини людем, овех (одних. — Н. Б.) посече, а овех в полон поведе» (22, 83).

Некоторые историки полагают, что Ногай всё же откликнулся на вызов Тохты и послал на помощь своим русским вассалам татарское войско под началом Токтомера (59, 21). Его появление заставило Дюденя отказаться от штурма Твери, свернуть боевые действия и уйти в степи.

Эта версия выглядит убедительно, однако оставляет без ответа два вопроса. Вопрос первый. Почему Михаил Тверской не отправил присланное ему на помощь войско Токтомера, или Токтомеря, грабить владения своих соперников — Андрея Городецкого и его союзников? Это был бы симметричный ответ на действия противостоящей коалиции... По обычной логике власти «око за око» это необъяснимо. Но кажется нам, что здесь в дела власти вмешивается мораль. Тверской князь Михаил Ярославич был более разборчив в средствах достижения цели, чем его Городецкий кузен со всеми своими присными.

Вопрос второй. Почему посланцы Ногая вели себя в Твери, защищать которую они были присланы, как в завоёванном городе? Ответом на этот вопрос может служить только иная схема событий: предположение о том, что поход на Тверь Токтомеря «можно связать с какими-то действиями тверского князя, вызвавшими очередную феодальную неурядицу и последующую просьбу кого-либо из князей-соперников о присылке карательного отряда» (64, 187).

Грабёж

Как бы там ни было, но четвёртая попытка Андрея занять при помощи татар владимирский трон в 1293 году оказалась успешной. Впереди Андрея ожидали десять лет вожделенной верховной власти. Ценой этого успеха было страшное разорение Северо-Восточной Руси. Татары Дюденя опустошали всё на своём пути, оставляя на пепелищах лишь трупы людей и огромные стаи ворон.

Открываем Симеоновскую летопись:

«Рать же татарская съ князем Андреем и Феодором (Чёрным. — Н. Б.), пришедше в Суждаль, и град весь взяша, такоже и Володимерь взяша и церкви пограбиша, и дно людное медяное выдраша, и книги, и иконы, и кресты честныя, и сосуды священный, и всяко узорочие пограбиша, а сёла и волости, и погосты, и монастыри повоеваша, и мнишьскому чину поругашася, попадьи жены оскверниша.

Тако потом взяша Юрьев, и сёла, и люди, и кони, и скоты, и имение то всё пограбиша.

Таче же по сём приидоша к Переяславлю и стояли у города много дней, понеже людей несть, выбегли ис Переяславля, и поидоша к Москве, и московскаго Данила обольстиша, и тако въехаша в Москву, и сътвориша такоже, якоже и Суждалю и Володимерю, и прочим городом, и взяша Москву всю и волости, и сёла» (22, 82).

Вопросы без ответов

Приведённый выше рассказ также вызывает вопросы.

Зачем понадобилось татарам «много дней» стоять возле брошенного жителями Переяславля? Возможно, между князьями и татарами возник какой-то спор о дальнейших действиях или об оплате военных услуг. Андрей и союзные ему князья, в сущности, не хотели разграбления татарами русских городов, так как предполагали в скором времени стать их правителями. Самого Андрея ждал стольный Владимир, а его союзник князь Фёдор Ярославский после ухода Дюденя получил от Андрея в качестве награды за службу Переяславль. Соответственно, князья должны были беречь эти города для себя, в то время как татары искали в них наживы путём грабежа.

Как «обольстили» татары Даниила Московского, позволившего им без боя вступить в Москву? На этот вопрос можно ответить лишь предположениями.

Что до нас, то мы полагаем, что князь Андрей обещал своему младшему брату Даниилу спасти Москву от татар в случае выдачи переяславских беженцев, которых татары и русские князья считали своей военной добычей. Кроме того, имелись (или были выдуманы) какие-то претензии к Даниилу в расчётах по ордынской дани, в основе которых лежала численность населения. Даниил впустил татар в Москву для учёта московского населения. Брать в «число» — перепись населения, подлежащего ордынской дани, — переяславских беженцев он не хотел, понимая, что эти люди с уходом татар постараются вернуться в родной Переяславль. Но едва войдя в Москву, ордынцы принялись за своё обычное занятие — грабёж и насилие.

Взяв Москву без сопротивления, отряды татар стрелами разлетелись по дорогам, ведущим из Москвы во все стороны. Разгрому подверглись Коломна, Можайск, Волок, Дмитров и расположенный в том же, что и Дмитров, направлении Углич. Заметим, что в те времена все эти города — быть может, за исключением Можайска — не принадлежали к Московскому княжеству (59, 20). О их политической ориентации трудно сказать что-то определённое. Вероятно, для татар Дюденевой рати этот веерный набег был не вопросом политики, а вопросом развлечения и наживы...

Историков давно занимает вопрос о политической ориентации московского князя. Здесь — ключ к пониманию логики событий 1293 года. Но ключ этот — увы! — давно потерян. Остались лишь самодельные отмычки — гипотезы и предположения. Полагают, что Даниил Московский уже в первой половине 80-х годов принадлежал к сторонникам Дмитрия Переяславского (59, 17). Возможно, так оно и было. Однако летописи не дают оснований для бесспорных выводов на сей счёт. Всё, что мы знаем о действиях Даниила Московского во время усобицы его старших братьев, говорит о его миролюбии. Усобица старших братьев вокруг владимирского трона была для него вечным искушением, перед которым он по большей части умел устоять. Благодаря миролюбию Даниила Москва быстро росла и наполнялась беженцами из соседних земель. «Великая тишина» стала её победным знаменем, которое впоследствии так высоко поднимет Иван Калита. И лишь в последние годы жизни Даниил, опираясь на накопленный экономический и военный потенциал своего княжества, стал примериваться к роли великого князя Владимирского.

Спасение Твери

Однако не будем опережать ход истории и вернёмся к событиям зимы 1293/94 года. Захватив Москву, татары двинулись на Тверь. Именно туда ушла основная масса беженцев из Переяславля. Туда нацеливалось теперь остриё Дюденевой рати. Для татар это была упущенная добыча, которую следовало вернуть, а для князя Андрея — возможность подорвать могущество молодого соперника — 22-летнего Михаила Тверского.

Продолжим чтение Симеоновской летописи:

«И оттоле въсхотеша ити на Тферь. Тогда велика бысть печаль тферичем, понеже князя их Михаила не бяше в земли их, но в Орде, и тферичи целоваша крест, бояре к чёрным людем, такоже и чёрныя люди к бояром, что стати съ единаго, битися с татары; бяше бо ся умножило людей и прибеглых в Тфери и из иных княженеи и волостей перед ратью; к тому же услышаша тферичи своего князя Михаила идуща из Орды, и възрадовашася вси людие.

И приеха наперёд князя боярин Таврило Юрьевич, назаутрие князь приеха к городу, и вси людие сретоша князя съ кресты, с радостию великою, и бысть радость велика во Тфери.

Се же чюдо бысть, како заступи Бог князя Михаила, идуща из Орды, от многых супостат татар: прииде бо близ къ Москве, а не бяше ему вести, яко на Москве рать татарская, и обретеся некий попин, тот проводил бяше князя на путь мирен.

Татарове же и князь Андреи слышаша приезд княжь Михаилов, не поидоша ратью къ Тфери, но поступиша на Волок, и тамо то же зло съдеяша, Волок взяша, а люди из лесов изведоша, и поидоша пакы къ Переяславлю, и поидоша въ свояси, много зла сътворше христианом» (22, 82).

(Напомним, что деление на абзацы произведено нами для удобства читателей и в соответствии со смысловыми блоками летописного текста. В Симеоновской летописи весь рассказ о событиях 1293 года даётся сплошным массивом).

Начнём наш комментарий с предпоследнего абзаца древнерусского текста — об избавлении Твери от разгрома татарами Дюденевой рати. «Татарове же и князь Андреи слышаша приезд княжь Михаилов, не поидоша ратью къ Тфери» (22, 83)... Тверской летописец, работавший над текстом общерусского свода в начале XV века, то есть в ту пору, когда князь Михаил Ярославич уже стал героем тверской истории и почитался как местночтимый святой, конечно, должен был особенно тщательно прописать такую «скользкую» тему, как участие князя в событиях Дюденевой рати. Здесь князь представлен как Божий избранник и будущий святой. Небесные силы хранят его и встают на пути его врагов. Однако рассматривая ситуацию скептическим взглядом историка, трудно поверить, что приезд Михаила в Тверь сам по себе мог заставить татар уйти восвояси. Более вероятно, что 22-летний князь привёз от Ногая нечто существенное — золотую пайцзу или отряд сопровождения.

Существует предположение о том, что Михаил Тверской, предвидя враждебные действия со стороны Андрея Городецкого и его татар, заранее отправился в Орду «чтобы защитить своё княжество» (72, 78). Там Михаил выпросил у хана Тохты ярлык на своё имя, предъявив ярлык своего отца Ярослава Ярославича Тверского. Этот ярлык он и показал Дюденю, чем спас Тверь от погрома. Эта версия весьма привлекательна для апологии князя Михаила Ярославича. Однако едва ли можно допустить, что Михаил много лет правил своим княжеством, не имея ярлыка от правящего хана Тохты...

Для правильного понимания ситуации требуется некоторая широта исторического кругозора. Проще говоря, следует посмотреть на события, происходившие вокруг Руси. В то время как татары Дюденя опустошали русские земли, в степях назревало сражение между давними врагами и соперниками — ханом Тохтой и эмиром Ногаем. Тучи войны сгущались. Но они могли и развеяться, так и не разразившись грозой. Князь Михаил Тверской возвращался из орды Ногая и имел от него как минимум ярлык на тверское княжение. В этой ситуации война с Михаилом означала бы для ханского брата Дюденя и его русских соратников прямое неповиновение ярлыку Ногая, а стало быть, и самому эмиру. А между тем в назревшей степной войне Ногай мог оказаться и победителем. В этом случае он поспешил бы свергнуть Тохту и взойти на золотой трон в Сарае или же возвести на этот трон в качестве своего порученца брата Тохты Дюденя.

Поразмыслив на эту тему, Дюдень предпочёл не обострять отношения с Ногаем и его русскими вассалами.

В итоге татары обошли Тверь стороной. Не доходя до города около 40 вёрст, они свернули с Волги на Шошу и пошли на Волок — недавнее приобретение князя Дмитрия Переяславского. Там ещё не успели остыть походные костры опального князя, погоня за которым и составляла главный охотничий интерес всей экспедиции. Не забудем, что если русские князья искали в этой войне прежде всего верховной власти, то степняки видели в ней главным образом охоту на людей — самую увлекательную из всех видов охоты...

Разграбив владения Дмитрия на Волоке, татары готовы были гнаться за ним и далее — через новгородские земли. Однако встревоженные новгородцы выслали к степнякам посольство с богатыми дарами. Свою долю даров и обещаний получил, вероятно, и князь Андрей «со товарищи». В результате Дюдень приказал своим всадникам разворачиваться и тем же путём уходить из русских земель обратно в степи.

Можно было ожидать, что князь Дмитрий — как это было во время первой рати с Андреем в 1281 году — поспешит к своему покровителю Ногаю. Но беглец по каким-то соображениям избрал другой маршрут. Из Волока — вероятно, через Ржев и Торопец — он ушёл в недосягаемый для татар Псков...

Подобно свободолюбивой Швейцарии, Псков в те времена был столицей всех изгнанников и мятежников. Он с равным великодушием принимал и спасавшихся от татар русских князей, и литовских заговорщиков, один из которых (Довмонт) даже стал псковским князем и местным героем.

Псковичи представляли особый тип русских людей. Привычка жить на самом краю православного мира укрепила их веру и закалила их мужество. Эти смелые люди не боялись никого, кроме Бога. И даже угроза отлучения от церкви — но не от Бога (митрополичий интердикт!) — не могла заставить их отступить.

Псковские летописи, написанные с подкупающей простотой, служат украшением древнерусской словесности, а сам этот город — украшением России.

Упустив князя Дмитрия, татары на Волоке захватили иную добычу — толпы беженцев из Переяславского княжества. С этой добычей они тем же зимним путём — по Шоше, Волге и Нерли Волжской — вернулись в Переяславль. Трудно представить себе, сколько замёрзших или зарубленных татарами людей осталось лежать на этой страшной дороге...

Впрочем, татары не для того брали пленных, чтобы принести их в жертву русской зиме. Вероятно, они оставили добычу первой части похода в Переяславле. Город был по-прежнему пуст. Не задерживаясь более на Руси, степняки двинулись в обратный путь. Увлекательное приключение закончилось. Кочевников терпеливо ждали их неторопливые овцы и скрипучие кибитки под широким небом степей...

Осмысление бессмыслицы...

Придя на великое княжение Владимирское в 1294 году, Андрей Городецкий до самой своей кончины в 1304 году сохранял за собой эту позицию. Конечно, забот у великого князя хватало. И всё же только теперь у Андрея появились свободное время и потребность осмыслить происшедшее. Позади — 13 лет непрерывной борьбы, горы трупов и могила брата. Чего ради он вёл эту смертельную игру? Стоила ли достигнутая цель затраченных усилий?

Не знаем, что отвечал Андрей на эти вопросы, которые должны были возникнуть и в самой незатейливой голове. Но, к сожалению, русские князья той эпохи не имели привычки к теоретическому обоснованию своих действий. Что же касается историков, то их прежде всего интересует вопрос о том, можно ли в бесконечной и кровавой усобице сыновей Александра Невского усмотреть какой-то исторический смысл, какое-то движение к общезначимой цели. На этот вопрос историки отвечают по-разному. Одни (Дж. Феннел) полагают, что всё это соперничество «выглядело как огромная семейная ссора из-за власти и земель без малейших признаков стремления к общему благу» (137, 190). Со смертью Андрея Александровича «пришёл конец эры, по-видимому, крайней, свинцово-мрачной безнадёжности и бесцельности, когда правители как будто утратили всякие ориентиры» (137, 208). Другие (С. М. Соловьёв) поднимают всех участников усобицы на уровень строителей единого Русского государства и предлагают не искать различий в их нравственности. «Благословим лучше всех участников в этой великой борьбе, всех — победителей и побеждённых в благодарность за то, что пользуемся плодами их борьбы, плодами их трудов и бедствий» (123, 231). Третьи (А. Е. Пресняков) считали, что борьба Дмитрия и Андрея Александровичей лишена исторической перспективы и «свидетельствует о глубоком упадке великокняжеской власти, о потере ею значения существенного и необходимого политического центра каких-либо общих интересов северной Руси» (102, 81).