Михаил Тверской

Древняя христианская легенда рассказывает о «семи спящих отроках эфесских». Семь знатных юношей из города Эфес в Малой Азии, связанных дружбой и верой в Спасителя, в период гонений на христиан императора Декия укрылись в горной пещере. Император узнал о их местопребывании и приказал завалить вход в пещеру камнями. Спустя два века вход в пещеру случайно обнаружили местные жители. Отвалив камни, они вошли в пещеру и замерли от изумления и страха. Смерть превратилась в жизнь. Юноши чудесным образом пробудились ото сна и несколько дней находились среди живых. После этого они вновь почили, на сей раз — окончательно.

В круге христианских представлений эта легенда занимала почётное место как прообраз грядущего воскресения из мёртвых всех людей. Наряду с такими известными ветхозаветными сюжетами, как «Три отрока в печи огненной», «Даниил во рву львином» или «Сорок мучеников севастийских», композиция «Семь отроков эфесских» часто встречается в древнерусском искусстве. Её можно узнать уже в белокаменном резном декоре владимирских храмов...

Подобно своему знаменитому пращуру Владимиру Мономаху, Михаил Тверской с детства любил книги и был в душе философ. В круговороте дел и забот он умел остановиться, чтобы осознать происходящее. Окружавший его мир был жесток и несправедлив. Язычники и «бесермены» угнетали христиан. Христиане, забывая евангельские заповеди, ненавидели друг друга сильнее, чем своих угнетателей. Священники с амвона предупреждали о последних временах и скором Страшном суде. Но лишь немногие воспринимали их слова всерьёз.

Размышляя об этом, Михаил часто вспоминал историю семи эфесских отроков. Он думал о том, как хорошо было бы уснуть этим чудесным сном на долгие годы и проснуться в мире, где законом жизни будут заветы Спасителя, где Русь будет сильной и свободной страной под властью мудрых правителей...

Но заботы мира сего прогоняли мечты. Князь Михаил вставал со скамьи, творил короткую «Иисусову молитву» — «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешного» — садился на коня и гнал его по пыльным дорогам своей судьбы...

Дороги судьбы

После владимирского спора 1311 года, успешно разрешённого митрополитом Петром, в соперничестве Москвы и Твери наступило временное затишье. Оно было прервано прилетевшей из Орды тревожной вестью: в августе 1312 года умер хан Тохта. В январе 1313 года на престол взошёл 32-летний племянник Тохты Узбек (1313—1342). Его приход к власти, как и все прочие династические перемены в Золотой Орде, сопровождался периодом внутренней нестабильности степной державы (101, 88). Любая власть как бы разлеталась по её продутым ветром просторам...

Весной и летом 1313 года все русские князья потянулись в Орду, чтобы получить у нового хозяина подтверждение своих владельческих прав. Туда же отправился и митрополит Пётр за новым ярлыком, в котором содержался перечень всех ранее установленных привилегий Русской церкви: освобождение церковных людей от уплаты дани в Орду, от содержания татарских послов на Руси и некоторых других повинностей. Летопись так рассказывает об этом событии:

«Умре царь Тахта татарьский... Того же лета сяде царь Азбяк на царьстве и обесерменился (то есть принял мусульманство. — Н. Б.). Того же лета князь велики Михайло Ярославич Тверский поиде в Орду, такоже и Пётр, митрополит Киевский и всеа Руси, вкупе с ним поиде во Орду того ради, понеже тогда во Орде Тахта царь умре, а новый царь Азбяк сел на царстве, и вся обновишася, и вси прихожаху во Орду и ярлыки имаху, койждо на своё имя, и князи и епископи; но милостию Божиею Пётр митрополит во Орде у царя бысть в чести велице, и отпущен бысть от царя со многою честию вборзе, и прииде на Русь» (22, 178).

За кратким летописным известием угадывается новая вспышка страстей. Михаил Тверской пробыл в Орде более года (1313—1315). Его главной заботой — как и в первую поездку в Орду в 1305 году — было противодействие домогательствам Юрия Московского, претендовавшего на великое княжение Владимирское. Вновь Михаилу отчаянно нужны были деньги. Он вошёл в столь тяжкие долги у ордынских ростовщиков, что не мог выплатить их до самого конца своей жизни. Кроме того, тверской князь, по-видимому, взял на себя повышенные обязательства относительно русского «выхода» в ханскую казну. Едва ли не каждую неделю он слал домой, в Тверь, скорых гонцов с одним-единственным требованием — денег, денег и ещё раз денег...

Краткое, но выразительное описание вымогательства ханского двора находим в Повести о Михаиле Тверском:

«И бывшу ему (Михаилу Тверскому. — Н. Б.) в Орде; не хотяще добра роду християньскому дьявол въложи въ сердце князем татарьскым свадиша братию, рекоша князю Юрью: “Оже (если. — Н. Б.) ты даси выход болши князя Михаила, тебе дам княжение великое”. Тако превратиша сердце его, нача искати княжения великаго. Обычаи бе поганых и до сего дни: вмещущи вражду между братиею князи русскими, себе множаишая дары възимают. И бывши пре (распре. — Н. Б.) велице межу има, и бысть тягота велика на Руси за наша съгрешения» (84, 131).

Хлеб, мятеж и серебро...

Главным источником серебра для издержавшихся великих князей Владимирских всегда был Новгород. Михаил Тверской, следуя заветам своего отца, был крут в обращении с новгородскими «золотыми поясами». Он знал их слабые места и при случае бил без промаха. Где-то за год до поездки в Орду Михаил успешно разыграл «хлебную карту». Узнав о беспорядках в Новгороде (причины которых, как всегда, не вполне ясны), князь вывел оттуда своих наместников и захватил южные районы Новгородской земли — Торжок и Бежецкий Верх. Через эти города шло снабжение Новгорода хлебом из Северо-Восточной Руси. Перекрыв подвоз хлеба, тверской князь поставил Новгородскую землю под угрозу голода.

Между тем в самом Новгороде бушевала смута: горели дома богачей, был сожжён и разграблен торг, смещён глава городской администрации — посадник. Тлевшая под пеплом равнодушной покорности ненависть бедняков выплеснулась на улицы. Голод, которым грозила хлебная блокада, мог ещё больше раздуть пожар мятежа. В этих условиях городская верхушка, как и предвидел Михаил, пошла на уступки. Архиепископ Давыд весной 1313 года отправился на переговоры к князю (44, 275). Тот назначил цену мира в полторы тысячи гривен серебра (11, 255). Проклиная всё на свете, новгородские богачи собрали деньги. Получив выкуп, Михаил, по выражению летописи, «ворота отвори» (5, 94, 335). Груженные хлебом ладьи двинулись по Тверце и Мете навстречу просторам Ильменя.

Находясь в Орде, Михаил вновь решил «потрясти» новгородцев. Его наместники стали всеми способами вымогать деньги у горожан. Однако те на сей раз не покорились. Они собрались на вече и постановили изгнать из города тверских вымогателей. Конечно, это была игра с огнём. Все понимали, что, если Михаил вернётся из Орды победителем, кое-кому в городе придётся заплатить кровью за такое самоуправство. Старики помнили, как отец Михаила князь Ярослав Ярославич наводил на перепуганный Новгород ордынскую рать. И потому никто не спешил браться за меч, предпочитая испробовать старый политический приём: остановить одного князя руками другого. Бояре послали гонцов в Москву, к Юрию, уже возвратившемуся из Орды, и пригласили его занять новгородское княжение.

Юрий не был вполне уверен в новгородцах и их решимости стоять за Москву. Кроме того, он не знал, с какими полномочиями вернётся из Орды Михаил Тверской. И потому обычно более скорый на дела, чем на размышления, московский князь на сей раз не спешил. Он тайно связался с известным своей бесшабашностью князем Фёдором Ржевским и предложил тому отправиться в Новгород в качестве московского наместника. Фёдор изъявил полную готовность взять на себя эту рискованную миссию.

Выждав ещё некоторое время, Юрий велел Фёдору приступать к делу. Тот немедля с отрядом своих витязей двинулся в Новгород. При поддержке новгородцев он захватил тверских наместников и посадил их под стражу. После этого Фёдор собрал новгородскую рать и вторгся с ней в тверские земли, предавая всё на своём пути огню и мечу...

В этой тревожной обстановке осени 1314 года Михаил Ярославич более всего хотел бы поскорее вернуться домой в Тверь. Но непреодолимые обстоятельства — долги, дворцовые интриги или ханская немилость — вынуждали его оставаться на берегах Ахтубы, ожидая решения своей судьбы...

В Твери в отсутствие Михаила княжил его сын, пятнадцатилетний Дмитрий. За свой тяжёлый взгляд он получил прозвище «Грозные Очи» и даже «Звериные Очи». Не устрашившись незваного гостя, Дмитрий с тверским войском выступил навстречу отряду Фёдора Ржевского. Кровопролитное сражение казалось неизбежным. Однако удельные войны оканчивались так же неожиданно, как и начинались. Выйдя к противоположным берегам Волги близ Твери, два войска простояли полтора месяца в томительном ожидании (17, 179). Силы были примерно равны, и никто не хотел рисковать, переправляясь через холодную реку. Но дело было не только в географическом препятствии. Оба противника ждали каких-то указаний от своих патронов. Шесть недель — это как раз тот срок, за который скорый гонец из Твери, меняя лошадей на ямах, мог добраться до Сарая и вернуться обратно. Дмитрий Тверской получил какие-то указания от отца и, выполняя их, заключил мир «на всей воли новогородской» (14, 371). Очевидно, этот мир предусматривал освобождение арестованных в Новгороде тверских наместников и признание тверичами Юрия Московского князем в Новгороде.

Противники без боя разошлись восвояси. Завершение конфликта оказалось как нельзя более кстати. Начинались заморозки, и жить в полевых шатрах было уже невозможно.

Новгородцы, безнаказанно пограбившие тверские земли и подписавшие мир на своих условиях, ощущали себя победителями. Однако они понимали, что основная борьба ещё впереди. Михаил Тверской, вернувшись из Орды с ярлыком на великое княжение Владимирское и татарской ратью, будет жестоко мстить Новгороду за содеянное. И потому они с удвоенной настойчивостью — и, вероятно, с новыми посулами — стали звать к себе Юрия Московского.

Зимой 1314/15 года Юрий прибыл в Новгород вместе с младшим братом Афанасием. Как и во время других своих кампаний, в Москве Юрий оставил брата Ивана. Он явно доверял ему больше, чем другим братьям. И на то были свои причины. Иван не предал его и не бежал к тверскому князю, как это сделали Александр и Борис в тяжёлом для московского семейства 1307 году. Вероятно, именно тогда Юрий решил, что в случае, если он умрёт, не оставив наследника, Иван должен будет занять московский престол.

Ростовский парадокс

Когда Михаил Тверской получил известие о водворении Юрия в Новгороде, он тотчас доложил об этом самоуправстве московского князя хану Узбеку. Тот велел срочно вызвать Юрия в Орду для объяснений. 15 марта 1315 года Юрий выехал из Новгорода, «позван в Орду от цесаря» (5, 94).

Светлый праздник Пасхи 23 марта 1315 года Юрий, надо полагать, встретил у себя дома, в Москве. Для этого ему пришлось за семь дней проскакать, меняя лошадей, около 600 вёрст. Вероятно, путь его лежал в объезд тверских земель, а значит, был ещё более длинным. Этот бешеный прогон был по плечу только очень крепкому всаднику. Но таким и был главный враг Михаила Тверского — князь Юрий Данилович Московский.

Выехавшие вслед за Юрием в Орду новгородские послы оказались не столь расторопными и осмотрительными. Они были перехвачены тверичами, приведены в Тверь и брошены в темницу.

Из Москвы Юрий поехал в Орду через Ростов (17, 179). Этот странный маршрут имел, конечно, свои причины. Вероятно, московский князь, предвидя большие протори в Орде, хотел собрать кое-какие деньги с ростовских князей. Остановка в Ростове перед отъездом в степь имела и другую, сокровенную цель. Этот город с его широким небом и степным ландшафтом был излюбленным местом поселения для осевших на Руси ордынцев. Среди них были опальные вельможи и купцы, чиновники налоговой службы и люди из свиты знатных ордынских невест, выданных замуж за ростовских князей. Вся эта восточная слобода сохраняла связи со своими сородичами в степях. Благодаря этим связям Ростов долгое время счастливо избегал разгрома разного рода «послами» и «ратями». Здесь, в Ростове, можно было узнать самые свежие новости из Орды, получить полезный совет и протекцию при ханском дворе.

Конечно, коренных ростовцев раздражало соседство высокомерных степняков. Время от времени они поднимали восстания и выгоняли татар из города. Однако те вскоре возвращались. Местные князья были заинтересованы в дружбе со «своими погаными».

Причудливый «ростовский улус» посреди старинных русских земель — удивительный феномен своего времени. Здесь чтили замученного Батыем князя Василька Константиновича Ростовского, а княжили его сыновья Борис и Глеб; здесь реальную власть имела княгиня-вдова Мария Михайловна Черниговская — дочь святого князя-мученика Михаила Черниговского; здесь даже в самые плохие времена не иссякал живой родник православной культуры... И всё же именно Ростов, как ни странно, стал средоточием ордынского присутствия в Северо-Восточной Руси.

Этот удивительный парадокс свидетельствует о том, как плохо мы представляем себе пресловутое татаро-монгольское иго в его реальном, повседневном выражении. Очевидно, отношения русских с ордынцами и на личностном, и на государственном уровнях были не столь однозначными — не просто угнетённые и угнетатели, порабощённые и поработители, как это можно понять из школьных учебников.

Вечная истина гласит: всё познаётся в сравнении. В сходных ситуациях не только отдельные люди, но также целые народы и государства ведут себя примерно одинаково. А потому «белые пятна» в истории одних можно закрасить красками из палитры других. (Разумеется, для такой операции нужны осторожность и чувство меры).

Рассуждая о реалиях ига, попробуем провести неожиданную параллель между Русью этого периода — и Древней Грецией. Вспомним классическую тему: отношения эллинов с персидской державой Ахеменидов. При всём различии эпох и обстоятельств заметно и некоторое сходство общей картины. Могущественная азиатская монархия угрожает завоеванием более развитой, но раздробленной и потому относительно слабой конфедерации городов-государств. Силы сторон примерно равны.

Рассматривая персов как варваров, стремящихся поработить их свободолюбивую родину, греки одержали над ними ряд блестящих побед на суше и на море. Таков парадный фасад греко-персидских отношений. Однако за этим фасадом скрывалась иная, куда более противоречивая и циничная политическая жизнь. Многочисленные греческие города-государства (полисы) враждовали между собой и в этой междоусобной борьбе нередко призывали на помощь «варваров» — персов. Не доверяли друг другу и два крупнейших греческих государства — Афины и Спарта. Со временем это недоверие вылилось в затяжную Пелопоннесскую войну (431—404 до н. э.). И та и другая враждующая сторона искала поддержки персидской державы. Персы со своей стороны всячески разжигали конфликты среди греков. Раздорам способствовали различия в политическом устройстве полисов. Одни придерживались демократии, другие — олигархии, в третьих самовластно правили тираны.

«Благородные эллины» смотрели на персов, «у которых, кроме груды золота, нет никаких достоинств», с чувством культурного и морального превосходства (96, 12). Однако это не мешало им в случае необходимости вступать с «варварами» в союз.

Персы охотно принимали у себя знаменитых греческих изгнанников — Фемистокла и Алкивиада — и использовали их в качестве советников. Впрочем, не все изгнанники соглашались работать против своей родины. Фемистокл, например, предпочёл принять яд.

Персидские цари нанимали греческих воинов в качестве наёмников и использовали их в своих династических распрях. Однако у самих греков такая служба вызывала осуждение. Когда знаменитый своими подвигами спартанский царь Агесилай под старость стал наёмником у правителя Египта, это возмутило всю Грецию. «Никто не одобрял того, что человек, считавшийся первым во всей Греции, чья слава распространилась по всему миру, теперь предоставил себя в распоряжение варвару, отпавшему от своего царя, продал за деньги своё имя и славу, превратившись в предводителя наёмного войска» (96, 273). И всё же военная служба «варварам» за хорошее вознаграждение привлекала многих. Один из таких отрядов численностью 10 тысяч человек совершил героический марш через всю Малую Азию. Этот эпизод стал темой знаменитой книги Ксенофонта «Анабасис».

Известно, что в Средние века Священное Писание служило своего рода матрицей, собранием первообразов всего происходившего в истории человечества. Равным образом и политическая история античности, какой представили её потомкам историки той эпохи, служит собранием первообразов для всех позднейших авторов. Макиавелли и Монтень, Филипп де Коммин и Фрэнсис Бэкон — все шли от греков и их прямых наследников римлян...

В Ростове Юрий имел возможность переговорить со своими сородичами по линии жены. Известно, что в 1297 году он женился на дочери князя Константина Борисовича Ростовского (103, 126). Имя невесты неизвестно. В браке с ней Юрий имел дочь Софью, которая позднее вышла замуж за князя Константина Михайловича Тверского. Это был второй опыт московско-тверских династических браков. Дети от таких смешанных браков могли при определённых условиях принести Москве тверской стол. Подобно первому опыту — женитьбе Семена Гордого на дочери Александра Михайловича Тверского Марии, второй опыт оказался неудачным и не принёс больших успехов ни московскому, ни тверскому дому. И только полтораста лет спустя идея брачной экспансии будет успешно реализована Василием Тёмным, женившим старшего сына и наследника Ивана на дочери тверского князя Бориса Александровича. Родившийся в этом браке сын Иван Молодой станет первым московским по происхождению правителем Твери...

Ростовский княжеский дом в конце ХIII века разделился на две враждующие между собой династические линии. Предводителем одной был князь Дмитрий Борисович, другой — его брат Константин. Соперники разделили не только территорию княжества, но и сам город Ростов. Однако вражда продолжалась и после раздела 1287 года. Соответственно, оба свояка имели родню в Ростове. В 1315 году — когда Юрий явился сюда перед поездкой в Орду — в Ростове княжил шурин Юрия Василий Константинович. Он также в 1316 году был вызван в Орду для объяснений, возможно — по делу Юрия.

Погостив в Ростове, московский князь погнал своего коня на юг, в степи. Там ему суждено было пробыть долгих два года. На Русь он возвратился из Орды только осенью 1317 года. Эти два с лишним года Москвой управлял Иван Калита. В сущности, он стал московским правителем задолго до того, как официально получил этот стол.

Тверская правда

В то время как Юрий Московский только ехал в степь, Михаил Тверской уже собирался из Орды в обратный путь. Осенью 1315 года он был отпущен ханом Узбеком на Русь в сопровождении татарского отряда под командованием «оканьнаго Таитемеря» (5, 94). Отряд, обычно сопровождавший князей, получивших ярлык на великое княжение Владимирское, был скорее почётным караулом, чем реальной боевой силой. Глава этого отряда символизировал незримое присутствие и верховную власть хана. Он играл главную роль в церемонии восшествия князя на великокняжеский стол. Однако наши летописцы не упускают возможности пожаловаться на учинённое татарами «многое зло»:

«В лето 6823 (1315) прииде из Орды князь великы Михаил, ведый съ собою оканнаго Темеря и Маръхожу и Индыа, и много зла учини Руси» (26, 107).

Ордынцы должны были помочь Михаилу вступить в права великого князя Владимирского в соответствии с ярлыком нового хана Узбека и утвердиться в качестве князя в Новгороде. Словом, Михаил Тверской пришёл из Орды требовать своего, отстаивать свою правду. С формальной точки зрения, заняв владимирский трон в свой черёд, он имел на это все основания. Но правда Михаила — как и противостоявшая ей московская правда — в её практическом осуществлении означала новую усобицу и была бедствием для Руси...

Пепел Торжка

Получив признание от всех северо-восточных князей, великий князь Владимирский Михаил Ярославич в конце 1315 года приступил к главному и самому трудному делу — усмирению восставшего против его власти Новгорода. Большое войско, в состав которого, помимо собственно тверских сил, входили полки «низовских» князей и татарский отряд Таитемеря, готовилось выступить в поход на Торжок и дальше — на Новгород.

Жители Торжка, узнав о надвигавшейся беде, обратились за помощью к новгородцам. На вече закипели жаркие споры, в которых вечная вражда между бедными и богатыми перемешивалась с распрями боярских кланов. Бедняки, которым нечего было терять «кроме своих цепей» и которых не могли испугать московский грабёж и произвол, с нескрываемым злорадством наблюдали за паникой, охватившей новгородскую знать. Придёт время — и Иван III блестяще разыграет карту «классовой борьбы» в своей эпопее покорения Новгорода.

В итоге московский князь Афанасий Данилович и его помощник Фёдор Ржевский выступили из Новгорода на помощь Торжку «с новгородскими бояры без чёрных людей» (17, 179). Такой «элитный» состав новгородского войска — князья с дружинами, новгородские бояре, их дворня и, вероятно, наёмные бойцы — предопределял его малочисленность.

Шесть недель князь Афанасий стоял в Торжке с новгородцами, ожидая подхода противника и собирая сведения о его передвижении. Длительное стояние войска в городе всегда порождает его деморализацию и конфликты с местным населением. Положение день ото дня ухудшалось. Запасы продовольствия и фуража в Торжке подходили к концу. Цены на местном рынке взлетели до небес. Настроение ополченцев падало не по дням, а по часам. Новгородские воины стали покидать лагерь и возвращаться в Новгород.

Промедление было выгодно Михаилу Тверскому и, вероятно, было частью его стратегии. Он знал новгородцев: воспитанные вечевыми демагогами, они были подвластны минутному настроению. Всякое промедление порождало в них шатание и сомнение. Одних охватывала робость, другие, теряя здравый смысл, готовы были мчаться на врага при первом же его появлении.

Наконец явился и Михаил Тверской, ставший лагерем близ города. 10 февраля 1316 года князь Афанасий Данилович вывел войско из крепости и приготовился к битве. Тверской полк поднял стяги и двинулся вперёд...

Древние греки говорили: «Из всех добродетелей лишь храбрость сродни безумию, ибо увлекает человека безоглядным порывом» (95, 495). Для пробуждения этого безоглядного порыва с давних пор использовались разного рода «звуковые эффекты» — боевой клич, ритмичные удары, пронзительный свист. Знали эти приёмы и русские воеводы. Так началась и битва под Торжком. Загрохотали боевые барабаны «накры», загремели медные литавры, засвистела зурна. Мерный ритм этого «полкового оркестра» завораживал воинов, наполнял их сердца священным безумием отваги. Татары, шедшие с Михаилом Тверским, подняли стяги и закричали своё привычное «ура-а-гх».

Силы сражавшихся были явно неравны. Михаил привёл с собой объединённые силы «Низовской земли». Новгородцев могла спасти от разгрома только мощная крепость Торжка. Оставив часть войска где-нибудь поблизости, за пределами города, они могли бы нанести тверичам двойной удар: с тыла и одновременно внезапной вылазкой из крепости. Такой приём был хорошо известен в средневековой военной практике.

Но переменчивое настроение новгородских бойцов не допускало ни дня промедления. Тех, кто предлагал оставаться в крепости, обвиняли в трусости. Афанасий Данилович оказался заложником ситуации. Выйдя из крепости со своим пёстрым войском, он заведомо обрёк себя на поражение. Его могла спасти только удача, которая любит отважных. Но на этот раз она была занята кем-то другим...

Новгородский летописец рассказывает о битве под Торжком в своей обычной сдержанной манере:

«Тогда же поиде князь Михаиле со всею Низовьскою землёю и с татары к Торжку; новгородци же с князем Афанасьем и с новоторжци изидоша противу на поле. Бысть же то попущением Божием: съступившема бо ся полкома обема, бысть сеча зла, и створися немало зла, избиша много добрых муж и бояр новгородских... и купец добрых много, а иных новгородцев и новоторжцев Бог весть; а инии останок вбегоша в город и затворишася в городе с князем Афанасьем» (5, 94).

Остатки разгромленного новгородско-новоторжского войска укрылись в крепости Торжка. Это было крупное по тем временам оборонительное сооружение. Оно располагалось на высоком правом берегу Тверцы. С двух сторон крепость защищал глубокий овраг, по дну которого протекал ручей, а с третьей — сама река. По гребню холма стояли коренастые башни, между которыми тянулись бревенчатые стены с навесами — «заборолами», закрывавшими воинов от вражеских стрел. Как пограничная крепость и форпост Новгородского государства, Торжок в XIV—XV веках много раз подвергался нападениям. Старая крепость ветшала, перестраивалась. В первой половине XVII века стены Торжка имели 11 башен, из которых пять были проезжими, а шесть — глухими. Каждая башня имела название — Борисоглебская, Петровская, Михайловская, Тайнинская, Спасская, или Водяная, через которую горожане выходили к реке. Вероятно, примерно так же выглядела крепость Торжка и во времена Михаила Тверского.

Ныне от неё остались лишь поросшие травой высокие валы, на которых любят посидеть местные мечтатели...

Засевшие в крепости новгородцы вступили в переговоры с Михаилом. Тверской князь потребовал прежде всего немедленной выдачи обоих враждебных ему князей. Осаждённые «по неволи» согласились на выдачу одного лишь Фёдора Ржевского. Выдать Афанасия Даниловича новгородские бояре наотрез отказались, так как понимали, что в этом случае могут испортить дружественные отношения с московским семейством.

Вопрос о выдаче Афанасия был снят только после того, как осаждённые выплатили Михаилу Тверскому контрибуцию — «пять тысящь гривенок сребра». После этого было заключено перемирие и начались переговоры между тверичами и возглавляемой Афанасием Даниловичем делегацией новгородцев. Целью переговоров было заключение прочного длительного мира. Однако в ходе переговоров Михаил выдвинул какие-то небывалые, неприемлемые для новгородцев условия: «и начат с ними укреплятися чрез обычай их изстаринный. Сим же не хотящим тако крепость на себя дати» (17, 179).

Великий князь не стал вступать в долгие прения с новгородцами. Возможно, и сами непомерные требования были выдвинуты им лишь как повод для срыва переговоров. Он приказал своим людям схватить князя Афанасия Даниловича и сопровождавших его новгородских бояр, отвезти их в Тверь и там держать под крепкой стражей. Несомненно, князь нарушил при этом свои обязательства относительно безопасности участников переговоров.

Вступив на путь вероломства и безоглядного насилия, Михаил уже не мог сойти с него. Слепая ярость охватила обычно рассудительного князя. Он велел продать в рабство всех захваченных в плен новгородцев за исключением взятых заложниками. У жителей Торжка отобрали всякое оружие, а сами они вынуждены были заплатить выкуп за свою свободу. Князь отыскал в городе лучших ремесленников и насильно вывез их в Тверь. Свою долю добычи получили, конечно, и сопровождавшие Михаила ордынцы.

Весть о битве под Торжком через несколько дней достигла берегов Волхова. «И бысть скорбь велиа в Новеграде», — замечает летописец (17, 179). Потрясённые новгородцы не нашли сил, чтобы сопротивляться новому произволу Михаила. Он прислал в город наместников и заставил возвести в должность посадников (ключевой пост в городском самоуправлении) своих ставленников. Кроме того, Михаил заставил побеждённых новгородцев подписать с ним мирный договор, согласно которому они признавали его своим князем. За освобождение новгородских пленников и заложников, за обязательство великого князя не нападать на Новгород и обеспечивать новгородским купцам свободную торговлю в его владениях новгородцы обязывались в четыре срока выплатить ему огромную сумму в 12 тысяч гривен серебра.

По окончании похода на Торжок ордынский посол в сопровождении великокняжеских бояр отправился в Ростов. Там он передал местному князю Василию Константиновичу вызов в ханскую ставку, а также, вероятно, хорошо отдохнул в кругу ростовских татар.

Наконец татары Таитемеря ушли к себе в Орду. Жизнь на Руси стала понемногу возвращаться в обычное русло.

Непобедимый Новгород

Очень скоро Михаил понял, что его победа над Новгородом была хотя и внушительной, недалеко не окончательной. Летом 1316 года в Новгороде опять вспыхнуло восстание против тверского князя. Его наместники были изгнаны из города, а доброхоты Михаила из числа самих новгородцев сброшены с Великого моста в Волхов со связанными руками и ногами:

«Того же лета, ещё не дошадшю князю Михаилу до города, изимаша Игната Веска, и биша и на веце, и свергоша его с мосту в Волхове, творяща его перевет держаща к Михаилу; а Бог весть. Тогда же и Данилко Писцов убиен бысть на рли от своего холопа; обадил бо его бяше к горожаном, тако рёкши: “посылал мя съ грамотами к Михаилу князю”» (5, 337).

Узнав об этом, Михаил немедля стал готовить новый большой поход на непокорный город. Для начала он разграбил принадлежавшую Новгороду область Волока Дамского. После чего, наскоро собрав княжескую коалицию, «со всей землёю Низовскою» пошёл на Новгород.

Новгородские бояре поняли, что в этом бою будет решаться судьба их независимости. Забыв прежние распри и уняв спесь, они обратились за помощью ко всем городам и волостям Новгородской земли. И земля услышала этот призыв. В Новгород пришли отряды из Пскова, Старой Руссы, Ладоги, а также от неславянских племён края — корелы, ижоры, води. Готовясь к обороне, новгородцы выстроили новый острог «около города по обе стороны» (5, 95). Казалось, предстоит грандиозное сражение. Однако события приняли неожиданный оборот. Михаил Тверской остановил своё войско в селе Устьяны на Ловати, не доходя 50 вёрст до Новгорода. Здесь он прекратил поход и велел всем возвращаться по домам.

Что было причиной столь неожиданного поворота событий? Враждебные Твери летописцы объясняли это вмешательством небесных сил. Новгородцы горячо молились и каялись в грехах; «Господь же Бог и пречистая Богородица услышавше моление их, и не попустиша на них ратьным быти» (17, 180). Некоторые интересные подробности сообщает в своей «Истории Российской» далёкий от провиденциализма В. Н. Татищев: «Князь же великий, пришед на усть Цны, первее сам заболел, потом прииде мор на кони. Слышав же, яко Юрий московский готовится на нь со братнею, хотяще волость его погубите, возвратися во Тверь» (128, 74).

Обратный путь Михайлова войска был столь же неудачен. «И поиде по неведомыим местом и по незнаемым путём, и заблудишася в злых лесех, и в болотех, и во озерех, дондеже приидоша на Волоть (то есть на реку Ловать. — Н. Б.), и тамо стоаше в великой печали и скръби. И бысть в них глад велий, понеже и кожи ядяху, и голенища и ремениа жваху, и мнози от глада изомроша, оставшии же много зла пострадаша, а друзии пеши едва приидоша в домы своя» (17, 180).

Новгородский летописец, повествуя о неудаче Михаила, проводит аналогию с событиями I века н. э., когда иудеи, распявшие Христа, были наказаны Богом, пославшим на них римское войско во главе с императором Веспасианом и его сыном Титом. «Князь же Михаиле, не дошед города, ста в Устьянех; и тако мира не возмя, поиде прочь, не успев ничтоже, нь болшюю рану (то есть несчастье, горе. — Н. Б.) въсприим; възвратися назад, и заблудиша во озерех, в болотех; и начаша измирати гладом, и ядяху конину, а инии, с щитов кожю сдирающе, ядяху, а снасть свою всю пожгоша; приидоша пеши в домы своя, приимше рану, якоже древле иерусалимляне, внегда предасть я (их. — Н. Б.) Бог в руце цесарю Титу Римъску» (5, 337).

История о том, как Бог наказал иудеев нашествием римлян и разрушением Иерусалима (ярко и подробно изложенная в хорошо известной в Древней Руси книге римского историка Иосифа Флавия «Иудейская война»), была прямой аналогией с нашествием татар на Русь. Это уподобление и вытекающие из него идеи, переплетаясь с ветхозаветной темой «вавилонского плена», часто встречались в русской общественной мысли ХIII—XIV веков.

Возвращение Михаила из-под Новгорода было столь поспешным, что он фактически бросил на произвол судьбы своих лишившихся коней воинов, которые заплутались в дремучих новгородских лесах и едва добрели домой пешими. Единственное, что могло заставить его поступить так безоглядно, — весть о движении московского войска к Твери. На это как на причину и указывает Татищев: «...Слышав же, яко Юрий московский готовится на нь со братиею». Необходимо только учесть, что сам Юрий был в это время в Орде, Афанасий — в тверской тюрьме, Борис — в Нижнем Новгороде. Пятый из братьев Даниловичей, Александр, скончался в 1307 году. Таким образом, военную акцию против Твери (или её имитацию) мог осуществить только Иван Калита, оставленный Юрием в Москве. Своими действиями он спас Новгород от угрозы полного разгрома и потери независимости. Одновременно он нанёс первый тяжёлый удар могуществу Твери. Неудача Михаила в этом походе во многом предопределила и его дальнейшие несчастья, и в конечном счёте гибель.

Заметим, что в отчаянной борьбе, которую в одиночку вёл Михаил Тверской с московским семейством, ему противостоял не только энергичный, однако заурядный по своим личным качествам Юрий Данилович, но также и выдающийся тактик и стратег Иван Калита. Именно он, оставаясь при жизни Юрия в тени, фактически управлял Москвой и обеспечивал её процветание. Братья как бы раздели между собой обязанности. Юрий ведал «внешней политикой» Москвы, а Иван — «внутренней».

Судя по тому, как серьёзно воспринял Михаил Тверской весть о намерениях москвичей, он считал Ивана Калиту способным на быстрые и дерзкие предприятия. Едва ли Иван за короткий срок успел снестись с Юрием и получить от него распоряжения. Видимо, он действовал самостоятельно, но при этом уже знал, что брат находится в милости у хана.

Осень 1316 года запомнилась двумя событиями: пожаром Твери и редким природным явлением — лунным затмением. «Того же лета загореся град Тверь, и згоре боле дватцати дворов, и едва угасиша» (17, 180). Возможно, «красный петух» был пущен на Тверь невидимой рукой злоумышленника. Обострение отношений Михаила Тверского с новгородцами могло заставить последних применить против Твери «тайное оружие» — поджог.

Лунное затмение не оставило по себе ничего, кроме тревоги и страха перед будущим днём. Никоновская летопись сообщает: «Того же лета предъ ранними зарями месяць погибе, и паки не исполнився зайде» (17, 180). Астрономы уточняют: это случилось 2 октября 1316 года.

Брак по расчёту

За время своего пребывания в Орде в 1315—1317 годах Юрий сделал неожиданный и сильный ход. Овдовевший к этому времени 34-летний московский князь посватался к сестре Узбека Кончаке. Это был далеко не первый случай, когда русские князья вступали в родственные отношения с «погаными». Ещё в домонгольской Руси браки между Рюриковичами и невестами степного происхождения были довольно обычным делом. На половчанках были женаты Юрий Долгорукий и его внук Ярослав Всеволодович. Татары стали наследниками половцев в степях. Русские летописцы — нарочито или искренне — представляли ордынско-русские отношения как продолжение русско-половецких. Принципиально новая ситуация «ига», то есть потери независимости, фактического рабства, как бы «выносилась за скобки». При такой «идеологии молчания» и браки русских князей в Орде представлялись продолжением брачной практики домонгольских времён (53, 45). Однако никакое лицемерие летописцев не могло скрыть печальной реальности: если прежде русские разговаривали с половцами со снисходительностью сильнейшего, то теперь этим тоном говорили с русскими степняки.

Первым среди русских князей был удостоен сомнительной чести породниться с татарами ростовский князь Глеб Василькович. В 1257 году он «оженися в Орде» (22, 71). Его примеру позднее последовали племянник Константин Борисович Ростовский и внук Фёдор Михайлович Белозерский. Вторым браком женился на ханской дочери ярославский князь Фёдор Чёрный. Тем же путём последовал и сын великого князя Андрея Городецкого Михаил.

Династические браки всегда и везде заключались с определённым политическим расчётом. Для подневольных русских князей браки в Орде были вдвойне вынужденным, унизительным решением. Этой очевидности не могли скрыть ни обязательное крещение невесты по православному обряду, ни, быть может, прекрасные семейные отношения. Сложные, противоречивые чувства, которые вызывали у современников такие брачные союзы, как и вообще личная близость с завоевателями, отразились в летописном некрологе ростовского князя Глеба Васильковича, умершего в 1277 году. Его несомненное унижение летописец оправдывает как самопожертвование во имя спасения русских людей от произвола татар: «...Преставился князь Глеб Василькович Ростовский, жив от рожденна своего лет 41. Сей от уности своея, по нахожении поганых татар и по пленении от них Русскыа земля, нача служит им и многи христианы, обидимыа от них, избави и печалныа утешая, брашно своё и питие нещадно требующим подавая, и многу милостыню нищим, убогим, сиротам, вдовицам, маломощным подаваше» (22, 76).

Возможно, именно от своих ростовских родственников воспринял идею ордынского брака и Юрий Данилович Московский. Он связал свою жизнь с сестрой хана Узбека. Этим союзом Юрий последовал примеру тестя по первому браку. Константин Борисович Ростовский, овдовев, женился вторым браком в 1302 году на дочери знатного татарина Кутлукортки.

Хан Узбек любил устраивать оригинальные брачные союзы. Известно, что в 1320 году он выдал свою дочь Тулунбай замуж за египетского султана. Жениху пришлось уплатить за невесту огромный выкуп — 30 тысяч динаров. Однако, получив невесту, султан вскоре разочаровался в её достоинствах. Прогнав её от себя, он велел жениться на ней одному из своих эмиров. На запрос разгневанного тестя султан ответил, что Тулунбай умерла (37, 439).

Конечно, Юрий Данилович был жених помельче, чем египетский султан. Но и ему, должно быть, пришлось заплатить хану хороший калым. Только после этого Узбек разрешил ему взять в жёны Кончаку. Приняв крещение с именем Агафьи, степная невеста стала московской княгиней.

Князь Юрий долго размышлял над тем, какое имя дать своей новой жене при крещении. В конце концов, он был больше всех заинтересован в том, чтобы это имя было звучным, красивым и принятым в княжеских семьях. Имя Агафья (в переводе с греческого — «добрая») вполне отвечало этим требованиям.

Обычно имя давалось новокрещёным в честь того святого, память которого праздновалась в день крещения. По-видимому, и Кончака была крещена в день памяти святой Агафьи. Этот день по месяцесловам той эпохи был только один раз в году — 5 февраля (87, 9). Конечно, крещение состоялось накануне свадьбы, а сама свадьба — в воскресенье. Именно такая комбинация имела место в 1317 году. В субботу, 5 февраля 1317 года, Кончаку окрестили, а на другой день, в «неделю мясопустную», обвенчали с князем Юрием Московским.

Противостояние

Осенью 1317 года Юрий с монгольской женой вернулся на Русь. Хан Узбек в виде свадебного подарка передал ему ярлык на великое княжение Владимирское. Анализ дальнейших событий позволяет предположить, что Юрий получил от хана только часть прерогатив великокняжеской власти. Возможно — новгородское княжение. Другая часть осталась за Михаилом Тверским. Такие разделы бывали и до этого случая (например, раздел Александра Невского с Андреем в 1249 году), и после него (раздел Ивана Калиты с Александром Суздальским в 1328 году).

Учитывая высокий статус жены Юрия, хан Узбек отправил с молодожёнами на Русь «послов силных зело» — Кавгадыя, Астрабыла и Острева (17, 180). Исследователи ордынско-русской терминологии отмечают, что в словосочетаниях посол силён или посол лют следует видеть русское толкование ордынского термина «тетим» («особоуполномоченный») (60, 184). Действительно, Кавгадый был далеко не последним человеком при ханском дворе. На это указывают и его властное поведение во время суда над Михаилом Тверским в Орде, и само его имя (или, возможно, прозвище): Кавгадый по-тюркски означает «Спорщик», «Задира».

От Нижнего Новгорода Юрий и его ордынская свита шли вдоль Волги, направляясь, вероятно, к Твери. Признаемся, что действия сторон в этом конфликте зачастую необъяснимы для историка по причине скудности источников.

Получив весть о появлении Юрия, князь Михаил созвал на совещание «суздальских», то есть, видимо, всех послушных ему северо-восточных князей. Они изъявили готовность встать за права Михаила с оружием в руках. Тверской князь понимал, что его спасение только в наступлении. Если Юрий утвердится на великокняжеском столе во Владимире и приведёт к присяге прочих князей, его сила многократно возрастёт. И тогда он непременно организует поход объединённой армии всех северо-восточных князей вместе с новгородцами на Тверь. Предотвратить такой исход событий Михаил мог только стремительным разгромом Юрия. Но вместе с тем он боялся поднять оружие на шедших с Юрием ордынских «лютых послов».

С большим войском Михаил встретил Юрия близ Костромы (20, 87). Не оспаривая у Михаила и его соратников их воинской доблести, заметим, однако, что сам факт готовности тверского князя и союзных ему суздальских князей к сопротивлению ханским «послам» выглядит неожиданно. Время таких решений было далеко впереди. За стеной молчания летописей, безусловно, скрыты какие-то важные обстоятельства, объясняющие эту загадку. Важнейшим из неизвестных нам обстоятельств являются характер и размеры полномочий, которые хан Узбек предоставил Юрию Московскому и его почётному конвою...

Два войска долго стояли друг против друга на берегах холодеющей Волги. Никто не хотел оказаться в уязвимой роли нападающего. По некоторым сведениям, Юрий решил не испытывать более судьбу и объявил о своём отказе от претензий на великокняжеский титул в пользу Михаила Тверского (17, 180). Однако дальнейший ход событий свидетельствует о том, что благоразумие проявил всё же Михаил Тверской, уступивший московскому князю великое княжение Владимирское (84, 133). Возможно также, что ханское распоряжение предусматривало какой-то раздел великокняжеских владений и полномочий...

Итак, тверской князь оставил Юрию Владимир и ушёл в Тверь. Михаил понимал, что победитель не остановится на полпути. Москве нужен был полный разгром Твери. Однако Юрий хотел основательно подготовиться к новой войне и тянул время. Осознав это, Михаил принялся спешно строить новые городские укрепления («и заложи болший град кремленик») (17, 180). Вероятно, Михаил надеялся на переменчивость судьбы и на то, что Юрий не сумеет выполнить тех обязательств, которые он давал Узбеку, выпрашивая великое княжение. Подобно тому как раньше время работало на Юрия, теперь оно стало союзником Михаила.

Но и Юрий понимал, что должен спешить. Тотчас по возвращении в Москву новый великий князь Владимирский принялся за дело. Он отправил гонцов ко всем князьям с требованием явиться с полками к Костроме для совместного похода на Тверь.

Кострома не случайно стала местом сбора сил Юрия. Этот город и прилегающие к нему волости входили в состав территории великого княжения Владимирского. Расположившись именно здесь, Юрий тем самым наглядно показывал всем, что он уже занял великокняжеский престол. Впрочем, Кострома могла быть выделена Узбеком своему зятю и как лакомый, но единственный кусок в пироге — великом княжении Владимирском.

Наконец, Юрию, конечно, хотелось держать татарских «лютых послов» подальше от московских земель. Там, где проходили, а тем более останавливались эти незваные гости, обычно оставались одни пепелища. Вероятно, там, у Костромы, на приволжских пойменных лугах, Юрий и оставил отряд Кавгадыя, уехав в Москву. Прежние союзники Михаила Тверского, князья суздальские, поразмыслив, присоединились к Юрию. Новгородцы поначалу заняли позицию выжидательного нейтралитета, так как не были уверены в успехе Юрия и боялись нового нашествия тверичей и татар. Поддержка новгородской знати была очень важна для Юрия. И потому он послал к ним для переговоров осенью 1317 года своего брата Ивана.

Вероятно, это был второй после 1296 года приезд князя Ивана в Новгород. В будущем ему много придётся тягаться с упрямыми и прижимистыми северянами. Но на сей раз всё прошло удачно. Желая убедить новгородцев в том, что за ним стоит Орда, Юрий, кроме брата, отправил в Новгород и татарского вельможу Телебугу.

Новгородцы согласились с доводами Ивана и Телебуги. Их войско вышло на помощь Юрию и в полной готовности стало в Торжке, на границе тверских земель.

Осенняя война

Необычные астрономические явления тщательно фиксировались летописцами и служили наиболее грозными и верными знамениями грядущих бед. 2 октября 1316 года произошло полное затмение луны: «Того же лета пред ранними зарями месяц погибе, и паки не исполнився зайде» (17, 180). Через год небеса снова утратили обычный вид. Осенью 1317 года над Тверью появилось странное, пугающее знамение: «Тое же осени бысть знамение на небеси, месяца сентября, в день суботный до обеда: круг над градом над Тверью, мало не съступился на полнощь, имея три лучи: два на восток, а третей на запад» (17, 180). Перепуганные тверичи в страхе ждали худшего. Но князь Михаил сохранял присутствие духа и энергично готовился к обороне города.

Улетели на юг перелётные птицы. Ушли с полей последние хлеборобы. Ударили первые морозы, сковавшие осеннюю хлябь дорог. И Юрий Московский немедля начал войну. Его полки двинулись из Костромы на Тверь через Ростов, Переяславль, Дмитров и Клин. Новгородцы вторглись в тверские земли с севера. Горели сёла и деревни, кричали люди, уходили в глухие чащи лесные звери. Война — в который раз! — являла своё страшное лицо. Победители убивали, грабили, насиловали, захватывали пленных, угоняли скот...

Михаил с дружиной затворился в новой тверской крепости, штурмовать которую москвичи не решились. Юрий стоял лагерем в восьми верстах от города пять недель (17, 181). Это ожидание мало походило на осаду. Похоже, что Юрий ждал каких-то благоприятных для него известий. Но известия не приходили. Коротая время, татарские «лютые послы» ездили к Михаилу в крепость для переговоров, но, по замечанию летописца, «с лестию» (17, 181). Вероятно, они уговаривали его лично встретиться с Юрием. Опасаясь западни, Михаил не шёл ни на какие встречи и уступки. Устав от бесплодного ожидания, Юрий распустил свои отряды по всему Тверскому княжеству для полного его разорения. Сам же он собрался через Волок Дамский уходить в сторону Москвы.

Узнав о бесчинствах москвичей и шедших с ними ордынцев, Михаил не стерпел. Он вышел из крепости с войском, двинулся на Юрия и настиг его в 54 верстах к юго-западу от Твери, в верховьях реки Шоши, у села Бортенева (99, 24). 22 декабря 1317 года произошла «сеча велика». Полки сошлись на пологом склоне оврага, по дну которого протекал ручей. Ярость тверичей удваивала их силы. Они разгромили войско Юрия. Сам московский князь «с малою дружиною» на отборных конях ускакал с поля боя (84, 136). Битва произошла «в вечернюю годину», то есть уже в сумерках короткого декабрьского дня (17, 181). Наступившая темнота спасла Юрия. Он ушёл от погони, но поскакал не в сторону Москвы, куда, вероятно, погнались за ним тверские воеводы, а в противоположную сторону — на север, к Новгороду. И след его затерялся в заволжских лесах...

Среди пленных, захваченных тверичами в Бортеневской битве, оказались жена Юрия Агафья-Кончака и его брат Борис Данилович Нижегородский. Их отправили в Тверь и там содержали под стражей.

Ханский «посол» Кавгадый со своим отрядом поначалу участвовал в битве на стороне Юрия. Однако, увидев, что москвичи терпят поражение, татары обратились в бегство. «А Кавгадый повеле дружине своей стяги поврещи, и неволею сам побежа в станы» (17, 181).

Post festum

Латинское выражение postfestum означает «после праздника», «после пира». Древнерусские книжники часто сравнивали битву с пиром. «Ту кроваваго вина не доста, ту пир докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую!» — восклицал неизвестный автор «Слова о полку Игореве» (6, 376). Для Михаила Тверского день после бранного пира стал днём тягостного похмелья. За миг обретённой свободы предстояло заплатить немалую цену...

Шекспировский Гамлет справедливо заметил, что «сами по себе вещи не бывают ни хорошими, ни дурными, а только в нашей оценке» (144, 103). Борте не векую битву можно было оценить — и представить хану Узбеку — и как заурядную княжескую усобицу, и как мятеж против Орды, покушение на жизнь и безопасность её послов. И последствия второй оценки могли быть плачевными для Твери и её князя...

На другой день Кавгадый прислал к Михаилу с предложением мира. Князь не только охотно принял предложение, но и пригласил Кавгадыя со всеми его татарами в Тверь. Там он угощал и чествовал своих недавних врагов. Татары уверяли Михаила, что приходили с Юрием не как послы от хана, а по своей воле. Такое вполне могло быть. Ордынцы являлись на Русь в самых разных качествах — от официального «сильного посла» («особоуполномоченного») до приятелей и родственников русских князей; от торговцев и откупщиков дани — до «звериных ловцов» и сокольников (60, Г84).

«Князь Михайло же Ярославич Тверский татар Кавгадыевых избивати не повеле, но приведе их во Тверь, и многу честь въздаде Кавгадыю и татаром его, а они лстяху, глаголюще: “Мы отныне твои есмя, а приходили есмя на тебя со князем Юрием без повелениа царёва, и в том есмя виновата, и боимся от царя опалы, что есмя таково дело сотворили и многу кровь пролили”. Князь же Михайло Ярославич ят веры им (то есть поверил им. — Н. Б.), и многими дары одари их, и отпусти их с честию» (19, 181).

Летописец в подробностях описал эту историю, так как считал её своего рода прологом к обширному трагическому повествованию о гибели князя Михаила Тверского в Орде в 1318 году...

В то время как Михаил пировал с татарами Кавгадыя, Юрий лесными тропами пробрался к Новгороду и ударил челом новгородцам о помощи. Московский князь «прибежа в Новъгород, и позва всех новгородчов с собою, и идоша с ним весь Новгород и Плесков, поимше с собою владыку Давыда (новгородского архиепископа. — Н. Б.); и пришедше на Волгу» (5, 338).

Михаил узнал о том, что Юрий вновь появился в Тверской земле. Собрав воинов, он встретил врага у брода через Волгу. Два войска стояли на берегах замёрзшей реки, перестреливаясь и обмениваясь парламентёрами. Никто не хотел испытывать судьбу в новом сражении. К тому же новгородцы помнили, что в тверской тюрьме находятся заложники — их друзья и родичи, взятые в плен в Торжке в феврале 1316 года.

Поверив Кавгадыю, Михаил решил, что Юрий начал войну с ним без ханского дозволения. (Так это было или нет — источники не дают определённого ответа). Поэтому он предложил московскому князю перенести дело на суд Орды. Юрий согласился, надеясь на милость своего шурина хана Узбека. В итоге князья заключили перемирие и целовали крест на том, что оба прекратят военные действия и поедут в Орду. С этим Михаил пропустил Юрия в Москву через свои земли и выпустил из тверской темницы «братью Юрьеву» — Бориса и Афанасия Даниловичей (11, 257). В условия договора входило и освобождение новгородских бояр, взятых в плен вместе с Афанасием. Но самым важным для Юрия было то, что тверичи обязались отпустить его жену княгиню Агафью. Однако исполнить это обязательство тверичи не успели. Вскоре после заключения волжского договора Агафья умерла в тверском плену.

Яд или не яд?

Новгородская Первая летопись сохранила распространившийся в связи с этим упорный слух, что ханскую сестру в Твери «смерти предаша» (5, 96). Владимирский летописец выражается ещё определённее: в Твери жена Юрия «зелием уморена бысть» (29, 103). Не все верили этим слухам. Никоновская летопись по поводу отравления Агафьи осторожно замечает: «Иные же глаголют...» (17, 181). Но сам Юрий, кажется, не имел сомнений относительно причин смерти жены.

Проще всего сказать, что насильственная смерть Кончают в Твери — если, конечно, таковая имела место — была подстроена врагами Михаила Тверского, которому тотчас и приписали убийство знатной монголки.

Однако всё не так просто, как кажется на первый взгляд. История ордынского брака Юрия Московского полна недомолвок. Этот странный династический союз Рюриковичей с Чингизидами — нечто большее, чем заурядный бытовой факт. Судя по всему, это был далекоидущий замысел Московского княжеского дома. Никогда прежде действующий великий князь Владимирский — а Юрий всё же, судя по всему, имел ханский ярлык на великое княжение Владимирское или по крайней мере на его часть — не вступал в брак с монголкой. Такие сомнительные союзы были уделом князей второго ряда. Это был их способ выживания в споре с более крупными хищниками.

Будущие сыновья Юрия и Агафьи — племянники хана Узбека — могли претендовать на особое положение в русском княжеском сообществе. Благодаря кровному родству с Чингизидами они могли стать основателями новой русско-ордынской династии, члены которой органично входили бы в правящую элиту Золотой Орды. Эти русские монголы с московской пропиской могли при помощи хана присвоить себе исключительное право на великое княжение Владимирское...

Успех этого замысла грозил Твери не только потерей первенства в Северо-Восточной Руси, но и мстительным порабощением представителями будущей «династии Юрьевичей».

От этой страшной угрозы тверичей могла избавить только смерть одного из «молодожёнов». Но Юрий был недостижим для тверских агентов и к тому же держался весьма осторожно. Оставалась злополучная Агафья-Кончака. Простые средства её уничтожения — нож, петля или угарный газ из преждевременно закрытой печи — здесь были неуместны. Кончина ордынской принцессы в Твери могла навлечь гнев её державного брата на Михаила Тверского. Но русские князья многому научились у своих степных повелителей. Потомки Чингисхана знали верное средство для решения такого рода задач. Этим средством был медленно действующий яд. Впрочем, ядами увлекались тогда и в Европе, усматривая в них кратчайший путь к устранению разного рода препятствий. Среди ядов были свои шедевры.

«Acqua tofana ничем не пахла и была бесцветна; достаточно было принимать её по одной капле в неделю, чтобы человек умер через два года. Если в этот период времени он заболевал хотя бы самой лёгкой болезнью, она неизбежно заканчивалась смертью, и отравители рассчитывали на это. Acqua tofana можно было подмешивать к кофе или к шоколаду, и от этого она не теряла своей силы. Вино отчасти её нейтрализовало»(127, 240).

Состав знаменитых ядов держали в секрете, и сегодня он уже неизвестен. Однако именно действием медленного яда была вызвана едва ли не каждая вторая смена власти в Золотой Орде. Отравление могло сказаться лишь через несколько дней или недель, что затрудняло любые выводы относительно личности отравителя.

Успех любого рискованного предприятия зависит главным образом от мастерства его исполнителей. А мастерство приходит с практикой. На Руси, как мы уже говорили выше, отравления князей случались, но были довольно редким делом. Недостаток практики влиял на уровень мастерства. Тверские отравители — если таковые, конечно, существовали — плохо владели тонкостями приготовления «лютого зелья» и, так сказать, «перестарались». Доза оказалась слишком сильной. Ордынская принцесса умерла раньше, чем её успели передать москвичам в соответствии с волжским договором.

Попавшему в неловкое положение Михаилу Тверскому оставалось только ссылаться на эпидемию какой-то тяжкой болезни, которая свирепствовала тогда в Твери. «Тое же зимы в Тфери мор был на люди», — сообщает летопись под 6826/1318 мартовским годом (29, 103). Соответственно, речь идёт о зиме 1317/18 года, когда Кончака-Агафья находилась в плену у Михаила Тверского.

(Здесь нам необходимо ещё раз напомнить читателю, что мы пишем не акафист святому, а биографию средневекового правителя. Святым Михаила Тверского сделала не святая жизнь, а мученическая смерть. В этом смысле его судьба напоминает трагическую судьбу последнего русского императора Николая Второго. Что касается жизни князя Михаила Ярославича, то в ней можно увидеть проявления самых разных нравственных качеств).

Внезапная кончина ханской сестры, разумеется, могла быть вызвана и вполне естественной причиной — например, упомянутой выше эпидемией. Но, как бы там ни было, ордынская принцесса уже стала частью политической игры. Не только её жизнь, но и её смерть имела свою цену в этой жестокой игре. Молва — быть может, стихийно возникшая в тёмных глубинах народного сознания, а может быть, распущенная врагами Михаила Тверского — обвинила князя в смерти Агафьи-Кончаки.

Ненависть

С кончиной Агафьи-Кончаки между Юрием Московским и Михаилом вспыхнуло «нелюбие велие» (17, 182). Эта лютая ненависть в конечном счёте и свела обоих в могилу.

Смерть Агафьи поставила тверичей в довольно сложное положение: им вовсе не хотелось выглядеть убийцами ханской сестры. Кроме того, они не знали, что делать с телом несчастной. Им оставалось только ждать ответных действий со стороны московского князя...

Рассматривая деятельность Юрия Московского как правителя, мы вовсе не хотим лишить его человеческих качеств и эмоций. Возможно, он и вправду был увлечён ордынской принцессой. Её скоропостижная кончина стала для него тяжёлой личной драмой. Будущее закрыли тёмные облака. Горький вкус бездетного одиночества во все времена вкушали и «сильные мира сего».

Утратив едва обретённую «подругу жизни» — а вместе с ней и грандиозные планы на будущее, — Юрий стонал не только от горя, но и от стыда. Смерть Агафьи-Кончаки в тверском плену была результатом его позорного бегства с поля боя под Бортеневом. Его воинская слава, удача и династическое бессмертие — всё утонуло в глубоких сугробах бортеневского оврага...

Первым прервал затянувшуюся паузу князь Михаил Тверской. Он отправил в Москву с известием о кончине Агафьи своего боярина Александра Марковича. Тот ехал с «посольством о любви» (17, 182). Но сообщать дурные вести всегда было делом неблагодарным. В приступе ярости Юрий приказал убить тверского посла. Из летописного текста можно понять, что он сделал это своими руками...

Убийство посла было тягчайшим оскорблением тому, кто его отправил. После этого никаких переговоров между Юрием и Михаилом быть уже не могло. Не желая оставлять у себя в Твери тело Агафьи, князь Михаил велел отвезти его в Ростов и похоронить там с честью в княжеской усыпальнице — городском Успенском соборе. Вероятно, в этом решении отразились родственные связи Агафьи с ростовскими татарами, среди которых были и потомки самого Чингисхана.

Роковой спор князей близился к трагическому исходу. Но прежде своё слово должен был сказать «вольный царь» — хан Узбек. Юрий с братом Афанасием, новгородцами и многочисленной свитой, включавшей всех врагов Михаила, первым отправился в Орду. Это произошло в конце весны — начале лета 1318 года. Москву он, как обычно, оставил на попечение Ивана.

Михаил Тверской, отправив вперёд себя двенадцатилетнего сына Константина, замешкался. Вероятно, он хотел собрать побольше даров для ханского двора. Но эта медлительность стала его роковой ошибкой. Враги Михаила во главе с Юрием и его приятелем Кавгадыем успели настроить хана и его окружение против тверского князя.