Михаил Тверской

Время подобно змее, которая кусает собственный хвост. И всякое начало есть начало конца. Подвиг Михаила Тверского обусловлен всей его жизнью, начиная со дня рождения и дня крещения. И дело здесь не только в том, что, как известно, «человека формируют обстоятельства». И та и другая дата, согласно представлениям русского Средневековья, таила в себе некий код судьбы.

Древность не любила случайностей и во всём искала таинственные закономерности. Христиане относили ход событий на счёт непостижимого Божьего промысла. Но за пределами церковных стен жила и процветала древняя, как мир, астрология. Её изобретателем считался строитель Вавилонской башни мифический исполин Нимрод (45, 513).

Византийская Хроника Георгия Амартола, переведённая с греческого ещё книжниками Ярослава Мудрого, была одной из самых популярных книг Древней Руси. В ней содержалась всеобщая история, начиная от Сотворения мира и до современного автору хроники императора Михаила (842—867). В правление князя Михаила Ярославича в Твери был изготовлен иллюстрированный список знаменитого труда (98, 15). Надо полагать, что Михаил был хорошо знаком с этим произведением и черпал из него примеры царского поведения и житейской мудрости. Пользуясь Хроникой, переведённой на современный русский язык, мы можем до некоторой степени проникнуть в мировоззрение героя нашей книги.

Звездословие

Уже на первых страницах Хроники появляется загадочный Нимрод, который научил персов «звездозаконию и звездословию — якобы всё о рождённых предсказывается по небесному движению. От них науке о рождении научились эллины, которые начали возводить происходящее к движению звёзд» (1, 40).

Желание знать будущее — наряду с желанием бессмертия и власти над миром — одно из самых сильных человеческих желаний. Русские князья, безусловно, интересовались астрологией и тайком от своих духовников заказывали свои гороскопы. Летописцы, разумеется, замалчивают эту тему. Но князь Михаил Тверской, которого «премудрая мати» княгиня Ксения Юрьевна «научи святым книгам и всякой премудрости», был, конечно, увлечён тайнами познания (84, 130).

Итак, начало любой биографии — даты рождения и крещения. Обе заслуживают памяти. Так считали и на востоке, и на западе христианского мира. «Согласно христианскому обычаю... церковный праздник или святой покровитель в день рождения предопределяет судьбу новорождённого или, по крайней мере, гарантирует ему особо надёжного защитника перед Богом» (86, 29).

Не имея точных указаний в источниках, мы можем искать дату рождения Михаила Тверского путём окольных рассуждений. Для этого нам понадобится небольшой экскурс в область древнерусской хронологии, иначе говоря — «познания времени». Казалось бы, при некотором навыке нет ничего проще метаморфоз календаря, где все проблемы решаются методом вычитания или сложения. Однако в арифметических упражнениях на тему календаря внимательному взгляду открывается зияющая бездна.

Историк — если, конечно, он не простой ремесленник, а подлинный мастер своего дела — ощущает себя обладателем сокровенного знания. Он посвящён в тайну Времени. Он знает, какая бездна дремлет за расхожими суждениями о времени. Он — собеседник великих мыслителей прошлого, которые вслед за блаженным Августином стремились проникнуть в самую суть этой тайны.

«А мы только и говорим: “время и время, времена и времена”; “как долго он это говорил”; “как долго он это делал”; “какое долгое время я этого не видел”; “чтобы произнести этот слог, времени требуется вдвое больше, чем для того, краткого”. Мы и говорим это и слышим это; сами понимаем и нас понимают. Это яснее ясного, обычнее обычного, и это же так темно, что понять это — это открытие» (40, 223).

Часы и череп

Средневековые алхимики любили украшать свой кабинет пожелтевшим от времени человеческим черепом — символом бренности всего живущего. Из его пустых глазниц на них глядело само беспощадное Время.

А где-то рядом с черепом стояли песочные часы — гениальный в своей простоте прибор для отсчёта времени, изобретение каких-то древних цивилизаций. Глядя на то, как тонкой струйкой вытекает песок из стеклянной колбы, даже самый легкомысленный человек смущённо умолкает и неотрывно следит за процессом. Быстрое и необратимое течение времени — а вместе с ним и человеческой жизни — представлено в этой тонкой струйке с беспощадной очевидностью. И чтобы скрыть шевельнувшуюся панику, человек растерянно тянет бессмысленное «да-а-а»...

Бесконечность времени так же непостижима, как и бесконечность пространства. Эта тайна унижает человека своей громадностью, вдавливает его в прах, из которого он создан.

Не желая признавать себя побеждённым, человек идёт на хитрость: делит время и пространство на большое (недоступное его пониманию и воображению и потому безразличное) и малое (доступное и потому вызывающее интерес). Это вырезанное из большого малое время и пространство он, в свою очередь, делит на равные доли. Так возникли века и годы, вёрсты и сажени. Видимое звёздное небо он разделил на созвездия, а земной шар — на параллели и меридианы. Всякий явившийся на свет человек измеряет свою жизнь прожитыми годами, а пройденное пространство — мерами длины. Вне этой условной системы координат во времени и пространстве человек — ничто, исчезающе малая величина.

История — это жалкая попытка человека приручить время, очеловечить его и тем спастись от падения в бездну хаоса...

Дым хронологии

Воздав должное сомнениям блаженного Августина и рассуждениям доктора Фауста, вернёмся к колыбели нашего героя — князя Михаила Тверского. Пытаясь установить дату рождения будущего святого, историк с первых шагов вступает в густые заросли источниковедческих проблем. И первая из них — хронологическая... Подобно тому как, находясь в другой стране, мы постоянно переводим цену приглянувшегося нам товара или услуги в привычную для нас денежную систему, так и историк должен постоянно конвертировать старое летописное время в новое, современное.

Современный счёт лет, при котором год начинается с 1 января, а общая хронология — от Рождества Христова, введён в России Петром I. Летописцы, работавшие в допетровский период, начинали счёт лет «от Сотворения мира». Считалось, что между этой мистической датой и Рождеством Христовым прошло 5508 лет. Так, например, Куликовская битва в летописях датируется 6888 годом: «В лето 6888...»

Но это ещё не всё. Недоумения возникают на каждом шагу. Летописцы времён Михаила Тверского использовали три календарные системы: мартовскую, сентябрьскую и ультрамартовскую. И если, например, взять за точку отсчёта 6779 год — год рождения Михаила Тверского, то по мартовскому счёту он длился с 1 марта 1271 -го по 29 февраля 1272 года, по сентябрьскому — с 1 сентября 1270-го по 31 августа 1271 -го, а по ультрамартовскому — с 1 марта 1270-го по 28 февраля 1271-го. Историк может только догадываться, какую календарную систему предпочитал тот или иной летописец.

Компилятивный характер большинства летописей, создатели которых, подобно пчёлам, собирали свой «мёд» из разных «цветов», ещё более запутывает дело. Создатель нового обобщающего летописного труда (летописного свода) брал сведения из нескольких более ранних летописей. При этом нередко одно и то же событие, которое в одной летописи стояло под одним годом, а в другой — под другим, он переносил в свой свод дважды, под разными годами.

А бывало и так: создатель летописного свода (сводчик) передатировал события в соответствии с хронологией своего свода и избранной им календарной системой. Соответственно, чем древнее летопись, тем меньше переработок она пережила и тем надёжнее её хронология.

Как известно, «предупреждён — значит вооружён». Вооружившись этими первоначальными сведениями, возвратимся к интересующему нас вопросу — дате рождения князя Михаила Тверского.

Под 6779 годом от Сотворения мира многие летописи сообщают о рождении будущего святого. Установлено, что летописание ранней Твери (как, впрочем, и ранней Москвы) лучше всего сохранилось в составе так называемого Рогожского летописца (список 40-х годов XV века). Он «представляет собой наиболее авторитетный источник по истории Северо-Восточной Руси XIV — начала XV в.» (61, 3). Наряду с Симеоновской (1540-е годы) и Лаврентьевской (1377 год) летописями Рогожский летописец был использован историком М. Д. Приселковым для реконструкции погибшего в пожаре Москвы 1812 года ключевого памятника XIV столетия — Троицкой летописи (общерусского свода 1408 года).

Вот что сообщает о событиях 6779 года Рогожский летописец:

«В лето 6779 поидоша князи в Татары Ярослав, Василий, Дмитрий.

Того же лета родися Михаил Ярославич Тферскыи. Того же лета солнцу бысть погыбель.

Тое же зимы преставися великии князь Ярослав Тферскыи, идя ис Татар, дръжав великое княжение 7 лет по Александре. И положиша и (его. — Н. Б.) в Тфери у Святую Козмы и Дамиане» (20, 33).

Современные исследования свидетельствуют о том, что не только сам Рогожский летописец, но и его источники носят компилятивный характер (61, 26). Летописец вместе с достоверными сведениями мог зачерпнуть и ошибочные датировки. Необходимо проверить хронологическую привязку отмеченных летописцем событий.

Чёрное солнце беды

Для начала удалим из блока событий в статье 6779 (1271/72 мартовского) года солнечное затмение. О нём сообщают все тогдашние летописи. Однако астрономические подсчёты свидетельствуют о том, что оно произошло годом ранее — утром 23 марта 1270 года (115, 56).

Перемещение известия о затмении на год позже подлинной даты можно объяснить оплошностью летописца, а можно — его уверенностью в мистической связи этого знамения (затмения всегда воспринимались как знамения) с чередой драматических событий 1271 года. Для правильного понимания ситуации необходим небольшой экскурс в духовные представления домонгольской Руси.

Солнечное затмение издавна считалось предвестием беды. Знатоки Священного Писания напоминали, как померк солнечный свет в час распятия Спасителя. Любители книжности могли вспомнить и соответствующие места из «Слова о полку Игореве»: «Солнце ему (князю Игорю. — Н. Б.) тьмою путь заступаше...» (6, 374). Существовало устойчивое толкование солнечных затмений не только как дурного предзнаменования вообще, но и как указания на конкретную беду — скорую кончину кого-то из рода Рюриковичей (110, 14—16). Бедствия, обрушившиеся на Русь в ХIII столетии, усилили значение такого рода предзнаменований.

Каждое затмение имело свои неповторимые особенности, могло быть полным и неполным. Особое впечатление производили затмения восходящего и заходящего солнца. «Полоса полного затмения 23 марта 1270 года... проходила через южную часть Киевской области, южнее самого Киева, и далее через нынешние Полтавскую, Курскую и Воронежскую губернии, шириною не более 2 градусов» (115, 56). Однако в районе Смоленска, например, оно было почти полным и на языке астрономов «составило 11,5 дюймов» при том, что «диаметр солнца принимается равным 12 дюймам» (115, 36). Троицкая летопись сообщает, что затмение было полным (35, 331), то есть особенно грозным.

Затмение 23 марта 1270 года вспомнили полтора года спустя и увидели в нём предвестие драмы Тверского княжеского дома — одновременной загадочной кончины великого князя Ярослава Ярославича и его сына Михаила Старшего. Оба находились тогда в расцвете сил. В год кончины Ярославу было около пятидесяти лет, а Михаилу — около двадцати.

В этой двойной смерти скрывалась какая-то уже непонятная нам трагедия. Источники хранят о ней глубокое молчание. Однако тот факт, что летописцы при всём феноменальном лаконизме своего повествования всё же отмечают особые обстоятельства смерти князя Ярослава Ярославича — умер, «идя ис Татар», то есть возвращаясь из Орды, — заставляет задуматься. Так умер и его отец, князь Ярослав Всеволодович, и его брат — Александр Ярославич Невский.

Что кроется за этим странным сходством финалов жизненного пути трёх великих князей Владимирских? Отложив в сторону метафизику, попробуем поискать объяснений на естественно-научной почве. Возможно, русских князей губил «природно-климатический фактор». Они вынуждены были подолгу жить в степях Нижнего Поволжья, среди непривычных климатических и бытовых условий, питаться непривычной пищей, испытывать постоянное нервное напряжение. Наконец, общение со степняками часто сопровождалось хмельным застольем. Случалось, что даже великие ханы умирали от белой горячки (62, 170).

Ощутив тяжкий недуг, князь начинал спешно собираться домой. Он надеялся, что родная земля вернёт ему уходящие силы, что домашняя обстановка поможет преодолеть недуг. Но если ему всё же суждено уйти в лучший мир, то перед уходом он должен проститься с родными и близкими, отдать последние распоряжения, помолиться в храме у могил предков. Словом, умирать князья предпочитали дома. Но обстоятельства — и в первую очередь долги — нередко заставляли тянуть с отъездом из Орды до последнего. В итоге занедуживший князь отправлялся домой уже едва живым. Именно поэтому кончина часто настигала его где-то в пути: на ямском дворе или просто в кибитке посреди заснеженной степи.

Драматизм этой ситуации — великий князь Владимирский, могущественный правитель Руси, умирающий словно изгнанник в далёких краях, — волновал летописца. Но философские отступления на вечные темы (судьба, доблесть, слава, честь), которые так любили античные историки, противоречили методу русского летописца. Не пускаясь в рассуждения, он несколькими словами (словно несколькими ударами кисти) рисует почти библейскую картину.

«Преставися великии князь Ярослав Тферскыи, идя ис Татар (курсив наш. — Н. Б.), дръжав великое княжение 7 лет по Александре» (20, 33).

Указание на то, сколько лет правил умерший правитель, — обычная деталь не только византийских, но и античных исторических трудов.

Смерть правителя всегда вызывает толки и пересуды. На Руси обсуждали не только конкретные причины смерти Ярослава Ярославича и его сына Михаила, но и предвещавшие беду знамения. Затмение солнца было самым наглядным из них. Заметим, что по состоянию на 1270 год на Руси сильных затмений не было уже давно. Последнее состоялось незадолго до нашествия Батыя — 3 августа 1236 года (115, 55). Одновременно тогда происходили и другие необычные явления в природе. Всё это — конечно, задним числом — истолковали как предупреждение о приближении «последних времён», скором нашествии Гога и Магога и гибели многих русских князей.

Печальный караван

Но вернёмся к внезапной кончине князя Ярослава Ярославича. Как это обычно бывает при работе с летописями, исследователи расходятся в датировке события. Современный историк Тверского княжества полагает, что князь Ярослав Ярославич с братом Василием Костромским и племянником Дмитрием Переяславским отправился в Орду зимой 1270/71 года, а возвращался домой и умер в дороге зимой 1271/72 года (70, 65). Основанием для такой датировки поездки князей в Орду служит ссылка на Троицкую летопись (35, 331). Однако при этой датировке возникает много вопросов. Ещё Н. Г. Бережков справедливо заметил: «...мало вероятно, что его (князя Ярослава Ярославича. — Н. Б.) пребывание в Орде длилось около года (зима 6778 — зима 6779)» (44, 273).

В этой связи уместно привести свидетельство Новгородской Первой летописи. Заканчивая рассказ об остром конфликте новгородцев с князем Ярославом Ярославичем в 1270 мартовском году, летописец заключает: «Того же лета, на зиму, иде князь Ярослав в Володимир, и оттоле иде в Орду...» (5, 89, 321).

«По древнерусским представлениям о временах года, осенью считалось время с 24 сентября по 25 декабря» (85, 128). Соответственно, Ярослав Ярославич поехал из Новгорода во Владимир в конце декабря 1270 года, вероятно, полагая быть там к Рождеству Христову (25 декабря). Он пробыл во Владимире некоторое время, являясь народу в праздничных богослужениях, устраивая дела и собирая рождественские дани в качестве великого князя Владимирского.

Однако долго засиживаться во Владимире Ярослав Ярославич не мог. Ему надлежало спешно отправляться в Орду для объяснений с ханом Менгу-Тимуром относительно новгородских дел. Возмущённые горожане изгнали Ярослава и только благодаря поручительству митрополита Кирилла вернули ему новгородское княжение. Другим ответчиком по этому вопросу в Орде выступал младший брат Ярослава Василий Костромской. Он обвинял Ярослава в том, что тот не только нарушил традиционные нормы отношений великих князей с Новгородом, чем вызвал возмущение новгородцев, но и обманул хана, представив дело так, будто новгородцы подняли мятеж против власти Орды. Поверив Ярославу, хан отправил на Новгород карательную экспедицию, но, узнав от Василия Костромского и новгородских послов об истинном положении дел, вернул посланное войско с полдороги.

Обвинение в обмане хана могло привести к тяжёлым последствиям. Но едва ли добродушный Василий Костромской хотел подвести брата под нож ханского палача. Тут кроются иные страсти и иные расчёты. В этой поблекшей, как древняя фреска, истории скрыто от нас нечто принципиально важное. Помимо Василия Костромского против Ярослава выступили и новгородцы. Их голос всегда веско звучал в Орде. Всё это заставляло тверского князя поспешать с отъездом из Владимира в Сарай. Но и его соперники не хотели явиться к хану последними. Вероятно, их караван тронулся в путь практически одновременно с Ярославом.

Что касается точного времени его отправления, то здесь современный историк получает своего рода подсказку от своих далёких предшественников. Следует обратить внимание на соответствующий рассказ в авторитетном справочнике А. В. Экземплярского «Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период». Приводим его суждение:

«В каких же отношениях к Ярославу оказался Василий Костромской? Указаний в летописях нет на это, — но есть известие, что в 1271 году великий князь ездил в Орду (может быть, судиться с братом) с Василием и Димитрием Александровичем Переяславским. На обратном пути из Орды, в том же 1271 году 16 сентября, Ярослав умер, приняв в схиме имя Афанасия, и погребён в церкви Святых Космы и Дамиана тверским епископом Симеоном» (147, 454).

Эти уникальные сведения — смерть Ярослава 16 сентября и принятие схимы под именем Афанасия — находим, помимо Экземплярского, у старого тверского краеведа, священника Тверского кафедрального собора Александра Соколова (119, 27). В летописях, на которые ссылается Экземплярский, и иных источниках нам не удалось найти сообщение о кончине Ярослава 16 сентября. Вероятно, оно извлечено из каких-то тверских источников позднего происхождения.

Что же касается принятия князем схимы под именем Афанасия, то здесь каким-то странным образом отразился реальный исторический факт: Ярослав Ярославич Тверской носил крестильное имя Афанасий (123, 224). Под этим именем он иногда появляется в летописях (17, 134; 36, 498; 2, 12; 24, 400). На княжеских печатях той эпохи обычно изображали на одной стороне святого патрона хозяина печати, а на другой — святого патрона его отца. Сохранилась печать князя Михаила Ярославича Тверского, где на одной стороне изображён архистратиг Михаил, а на другой — святой Афанасий Александрийский (2, 12).

Отрада историка

Точно датированные известия — отрада историка. Опираясь на них, можно выстроить хронологию событий и цепь причинно-следственных связей. Но как слаба эта выстроенная по технологии карточного домика опора...

Итак, в конце 1270-го — начале 1271 года великий князь Ярослав Ярославич живёт во Владимире и готовится к долгому и трудному путешествию в Орду. Крайним сроком его отъезда из Владимира можно считать начало февраля 1271 года. К этому заключению приводит ещё одна дата, содержащаяся в позднем Похвальном слове Михаилу Ярославичу. Согласно этому источнику, будущий святой родился 1 ноября (76, 48). Соответственно, за девять месяцев до этого его отец должен был ещё быть на Руси. Своих жён князья в Орду обычно не брали.

Согласно некоторым летописям, Михаил Ярославич Тверской родился в год кончины отца, вскоре после неё. «Того же лета по преставлении великого князя Ярослава Ярославича родися сын его Михаил» (17, 150; 22, 74; 25, 89; 26, 101; 28, 93).

Зная дату кончины Ярослава Ярославича (16 сентября 1271 года), можно утверждать, что княгиня Ксения, мать Михаила, узнала о смерти мужа и даже успела похоронить его ещё до рождения сына.

Справедливости ради, следует напомнить, что в Рогожском летописце, чтения которого для этого периода предпочтительны как более древние, известие о рождении Михаила в ряду событий стоит ранее, чем о кончине его отца. Случайность это или отражение реальной последовательности событий — сказать трудно.

Хронологическая путаница — точнее, попытка её преодолеть — породила и ещё одно противоречие в летописях. Продолжительность правления Ярослава Ярославича в качестве великого князя Владимирского одни летописи определяют как семь лет, другие — как восемь (35, 331; 17, 150). Здесь угадывается некоторая скользкая арифметика. Если первым годом правления Ярослава Ярославича во Владимире летописец считал 6771 (1263) год — год кончины его предшественника на великокняжеском столе Александра Невского, то, прибавив цифру 7, получим 6778-й, то есть 1270 год, а прибавив 8 — 1271-й. Если же летописец первым годом великого княжения Ярослава Ярославича считал 6772 (1264) год, то семь лет заканчивались в 1271 году, а восемь лет — в 1272-м. Задача становится ещё более сложной, если учитывать возможность хронологических выкладок летописца по трём календарным системам — сентябрьской, мартовской и ультрамартовской. Отмечено, что Рогожский летописец (как и Симеоновская летопись) за этот период придерживается в основном мартовского счёта лет (61, 14). Однако некоторые события датируются как по сентябрьскому, так и по ультрамартовскому счёту.

Итак, подведём итоги. Первое точно датированное известие в интересующем нас ряду — солнечное затмение 23 марта 1270 года. Троицкая летопись даёт это известие под 6779 ультрамартовским годом, то есть с опережением на один год. Но для нас важно отметить, что затмение случилось до отъезда Ярослава Ярославича в Орду и служило грозным предупреждением князю о надвигающихся несчастьях.

Далее события выстраивались следующим порядком. В декабре 1270 года великий князь Ярослав Ярославич Владимирский и Тверской приезжает во Владимир. Пробыв здесь около месяца, он в воскресенье 16 января 1271 года отправился в Орду. О цели его поездки мы можем только догадываться.

Весну и лето 1271 года князь провёл в ставке правящего хана Менгу-Тимура — внука Батыя. Покончив с делами, он поехал домой и по дороге скончался 16 сентября 1271 года. Можно полагать, что на время своего путешествия в Орду Ярослав Ярославич передал домашние дела своему старшему сыну Святославу. Известно, что после кончины отца Святослав деятельно принялся за управление княжеством. Другой брат, Михаил Старший, вероятно, ездил с отцом в Орду и разделил его судьбу — внезапную и непонятную кончину где-то в Диком поле.

Между тем княгиня Ксения Юрьевна, вторая жена Ярослава Ярославича, 1 ноября 1271 года — через девять месяцев после отъезда мужа — родила ему сына, также названного Михаилом.

Наречение имени для княжеского сына было весьма ответственным делом. Здесь следовало проявить дальновидность и учесть целый ряд обстоятельств. Это и дата рождения, и имена предков, и русский перевод греческого имени. Нередко имена имели и определённый «подтекст», намекая на то положение, которое носитель имени должен был со временем занять в иерархии власти.

«Существенно, что имена, которые получали княжичи, были не только родовыми, но и династическими. Сыновьям князя предстояло унаследовать не только права на имущество, но и права на власть. Нередко эти права становились объектом борьбы и соперничества. Поэтому было чрезвычайно важно, кто из живых предков даёт имя и кто из умерших предков избирается в качестве “прототипа” для вновь появившегося члена рода. В сложной и многоступенчатой системе наследования столов, сложившейся на русской почве, имя нередко определяло те династические перспективы, на которые новорождённый мог рассчитывать по замыслу своих ближайших родственников. Так, если ребёнка называли в честь близкого родича, при жизни обладавшего определённым княжеским столом, то зачастую это означало, что его прочили на княжение в том же городе» (89, 13).

Иначе говоря, имя — это своего рода ключ к закрытой информации. А потому на устройстве этого «ключа» стоит остановиться подробнее.

Современные исследователи вопроса приходят к выводу, что «имя князя могло служить своеобразной формулой, связывающей его с предками, определяющей его династическую и индивидуальную судьбу» (89, 446). Обнаружив, таким образом, новый источник информации, историк мог бы захлопать в ладоши, если бы не это уклончивое «могло служить»...

«Что в имени тебе моём...»

Строка из стихотворения Пушкина всплывает в памяти как заставка к рассуждениям на тему именослова. Известно, что в княжеских семьях имена детям (и в первую очередь мальчикам) подбирали, исходя из семейных традиций и представления о «княжеских» именах. При этом греческие и вообще христианские имена постепенно вытесняли славянские. Первые использовались как крестильные, а вторые — как родовые (мирские).

Предполагаемая дата рождения Михаила Ярославича (1 ноября 1271 года) коррелируется с церковным календарём. Имя патронального святого выбирали таким образом, чтобы не отходить более чем на две недели от дня его памяти по месяцеслову. В святцах имя Михаил связывалось с двумя датами — Собором Михаила Архангела (8 ноября) и Чудом архистратига Михаила, «иже в Хонех» (6 сентября).

Люди Средневековья не любили отступать от родовой традиции. Так, например, в домонгольской Руси существовало неписаное представление, согласно которому нельзя называть ребёнка родовым именем живого отца или брата (89, 12). Отсюда следует, что к 1 ноября 1271 года Михаил Старший уже ушёл из жизни. Надо думать, что его смерть была каким-то образом связана со смертью Ярослава Ярославича...

На всех этажах общественного здания праздновали именины, то есть день памяти того святого, имя которого было дано человеку при крещении. Князья носили имя как флаг и как невидимый доспех, защищавший от врагов. Все знали рассказ о том, как Александр Македонский, «увидев юношу, своего тёзку, который боялся сражения, сказал ему: “Или привычку эту оставь, или имя себе измени”» (1, 52). Эту историю, основанную на «Жизнеописаниях» Плутарха, рассказывала Хроника Георгия Амартола.

Заметим, что имя Михаил в ту пору было довольно редким в княжеской среде. Так, на 125 потомков сына Ярослава Мудрого Всеволода, отмеченных источниками в период ХII—ХIII веков, было лишь четыре Михаила — племянник Юрия Долгорукого Михаил Вячеславич (ум. 1130), брат Всеволода Большое Гнездо Михалко (ум. 1176) и два внука Всеволода Михаил Ярославич Хоробрит (ум. 1248) и Михаил Иванович Стародубский (109, табл. 6). На 82 потомка другого сына Ярослава Мудрого Святослава (родоначальника Черниговского княжеского дома) приходятся всего три Михаила — князь-мученик Михаил Всеволодович Черниговский, казнённый в Орде в 1246 году, и два неприметных рязанских князя, отец и сын, первый из которых погиб во время рязанской резни 1217 года, а второй известен лишь по имени.

Изучение истории княжеских имён наталкивается на невидимые с первого взгляда «подводные камни». Так, например, нет ясности в вопросе о том, как долго сохранялась традиция наречения младенцу двух имён: христианского, дававшегося при крещении, и родового, дававшегося родителями, исходя из семейных традиций и разного рода привходящих обстоятельств. Родовые имена имели славянское происхождение (Владимир, Ярослав, Мстислав, Святослав, Изяслав, Ростислав и т. д.) или же уходили корнями во тьму варяжских времён (Олег, Игорь). В этих именах чуткому уху «ревнителей благочестия» слышался отзвук языческой древности. Постепенно родовые славянские имена вытеснялись христианскими именами из месяцеслова, имевшими главным образом греческое происхождение. Этот процесс отразил общее усиление позиций церкви в период ордынского ига. В XIV столетии повседневные княжеские имена были почти сплошь «крестильные», освящённые авторитетом месяцеслова.

Однако традиция двуимённости сохранялась ещё некоторое время. Вероятно, в ней видели средство предохранить человека от злых чар и колдовских наговоров. Но при этом как первое, так и второе имя происходило из списка христианских имён месяцеслова. Так, например, суздальский князь Дмитрий Константинович — тесть Дмитрия Донского — имел второе имя Фома. Второе имя могло появиться у князя и в ходе предсмертного пострижения в схиму. Так Александр Невский стал Алексеем, а Иван Калита — Ананией.

Но и вполне «церковные» имена сильно различались по своему значению и месту в неофициальной, но всем известной иерархии именослова. Так, например, одно из самых значимых и насыщенных разного рода аллюзиями имён — Николай — почти никогда не давали детям в княжеских семьях. То же самое относится и к имени Пётр. О причинах этого можно только догадываться (135, 37). Напротив, имена Василий («царский», «царственный») и Иоанн («Божия благодать») были в большом употреблении в силу их значения, а имена Константин и Дмитрий — в силу связанных с ними христианских легенд.

Итак, наречение имени новорождённому младшему сыну Ярослава Ярославича Тверского было результатом долгих размышлений княгини-вдовы и бояр. На выбор имени Михаила повлияла династическая ситуация. «Михаил Ярославич появился на свет вскоре после смерти своего отца, однако, будучи посмертным ребёнком, не был наречён отцовским родовым именем. Со всей очевидностью он получил христианское имя другого родича, скончавшегося незадолго до его рождения, а именно — своего единокровного брата Михаила. Таким образом, имя Михаил в данном случае совмещало в себе функции родового и христианского» (89, 580).

Возможно, в наречении имени сыграло роль и желание княгини-вдовы Ксении Юрьевны таким образом сблизить своего сына с его сводным братом — князем Святославом. Младенец должен был стать для бездетного Святослава младшим братом. При этом княгиня учла и то, что в имени Михаил, как уже было сказано, довольно редком среди потомков Всеволода Большое Гнездо, трудно было усмотреть какую-либо политическую претензию, кроме одной, естественной претензии — на роль младшего брата правящего тверского князя Святослава.

Доискиваясь во всём таинственного смысла, древнерусские книжники любили рассуждать о символическом значении княжеских имён (36, 566). В них они видели знаки Провидения.

При наречении имени для нашего героя сыграло свою роль и символическое значение имени Михаил. Таинственную глубину этого имени услышал и передал словами Павел Флоренский в своём трактате об именах. Выстраивая ряд «земных» имён, философ замечает:

«Но есть и другие имена. Они созданы не для земли, не в земле живут их корни. Это — силы, природе которых чуждо воплощаться в плотных и тяжёлых земных средах. Они могут попадать и на землю, как семена, приносимые лучами солнца из небесных пространств; и, попадая на неприспособленную для них почву, они прорастают и образуют себе тело из земных стихий, входя тем самым в разные земные отношения и связи. Но, подчиняя себе, силою своей жизненности, сотканное из земных стихий тело, эти имена всё-таки остаются чуждыми миру, в котором они произрастали, и никогда не овладевают им вполне. Хорошие или плохие, носители таких имён не прилаживаются вплотную к окружающим их условиям земного существования и не способны приладиться, хотя бы и имели на то корыстные расчёты или преступные намерения.

Одно из таких имён — Михаил. Имя Архистратига Небесных Сил, первое из тварных имён духовного мира, Михаил, самой этимологией своей указывает на высшую меру духовности, на особливую близость к Вечному: оно значит “Кто как Бог”, или “Тот, Кто как Бог”. Оно означает, следовательно, наивысшую ступень богоподобия. Это — имя молниевой быстроты и непреодолимой мощи, имя энергии Божией в её осуществлении, в её посланничестве. Это — мгновенный и ничем не преодолимый огонь, кому — спасение, а кому — гибель. Оно “исполнено ангельской крепости”. Оно подвижнее пламени, послушное высшему велению, и несокрушимее алмаза Небесных Сфер, которыми держится Вселенная.

По своей природе имя Михаил — противоположность земной косности, с её и враждебным, и благодетельным торможением порывов и устремлений. И, попадая на землю, это имя живёт на ней как чуждое земле, к ней не приспособляющееся и не способное приспособиться. Михаил — одно из древнейших известных в истории имён. Но и за много тысяч лет своего пребывания на земле оно остаётся откровением на земле и не делается здесь своим, хотя и обросло житейскими связями и бытовыми наростами. Этому имени трудно осуществлять себя в земных средах, слишком для него плотных. Птице, если бы она и могла как-нибудь просуществовать на дне океана, не летать под водою на крыльях, приспособленных к гораздо более тонкой стихии — воздуху. Так же и небесное существо, Михаил, попадая на землю, становится медлительным и неуклюжим, хотя сам в себе несравненно подвижнее тех, кто его на земле окружает.

Небесное — не значит непременно хорошее, как и земное — не значит плохое. Деление по нравственной оценке идёт накрест делению по характеристике онтологической. Михаил, сам по себе, в порядке нравственном, ещё не плох и не хорош, а может стать и тем, и другим. Но каким бы ни стал он, в плотных и вязких земных средах двигаться ему и осуществлять свои решения затруднительно, он здесь неуклюж и неудачлив, хотя бы и продал себя миру, хотя бы направил свои усилия на приспособление к нему. Михаилу требуются большие внутренние усилия и соответственное напряжение воли, чтобы достигнуть в мире желаемого. Ему приходится карабкаться, прежде чем долезет он туда, куда большинство других приходит легко и почти не задумываясь» (138, 259-260).

Запомним эти характеристики. Следя за вехами и поворотами жизненного пути нашего героя, мы не раз будем замечать удивительную точность суждений философа. Что это, мистика или иная, ещё не ведомая нам реальность?

Известно, что предсказания цыганки-гадалки часто кажутся прозрением будущего благодаря их универсальности и неопределённости. Но здесь Флоренский дерзнул на метафизику совсем иного рода. Таинственная связь между формой и содержанием... Банальный, но оттого не менее верный тезис о том, что «форма определяет содержание»... Звуковая форма выражения духовной сущности... Музыка и происхождение гармонии... Сам философ определил свой подход к вопросу предельно просто и отчётливо. «Имя — тончайшая плоть, посредством которой объявляется духовная сущность» (138, 26).

Младший сын князя Ярослава был с самого начала обездолен судьбой, отнявшей у него отца. Но судьба всегда соблюдает некое таинственное равновесие своих даров. Недодав человеку в одном, она с избытком воздаёт в другом. Тоскливая безотцовщина, горькое одиночество, необходимость с малых лет самому принимать решения и самому прокладывать себе дорогу в жизни... Но в этой кузнице куётся железный характер. Среди разнообразного родового наследства Михаил получил от отца и деда, может быть, самое главное — генетическую матрицу героя.

Пророк из Патары

В XIII столетии Тверь обладала собственной летописной и книжной традицией. В детстве Михаил общался с придворными книжниками, грамотными иноками городских монастырей. Помимо собственно Священного Писания и византийских хроник он слышал от своих наставников разнообразные легенды и предания на темы русской истории и христианской древности.

Одной из самых читаемых в ту пору на Руси книг было переводное апокрифическое Откровение Мефодия Патарского (38, 45). Именно этот трактат называет летописец, рассказывая о битве на Калке и рассуждая о причинах нашествия татар.

«Того же лета (1223) явишася языци, их же никто же добре ясно не весть, кто суть, и отколе изидоша, и что язык ихъ, и которого племени суть, и что вера их. И зовуть я татары, а инии глаголють таумены, а друзии печенези. Ини глаголють, яко се суть, о них же Мефодий, Патомьскый епископ, сведетельствует, яко си суть ишли суть ис пустыня Етриевьскы, суще межю встоком и севером» (7, 132).

Автор Откровения жил в III—IV веках н. э. в Малой Азии и был епископом города Патара...

Сегодня Патара пуста. Под ногами хрустит гравий насыпной дороги. На каменистом плато среди гор одиноко высятся ворота в виде триумфальной арки — парадный въезд в город. Поодаль — развалины античного театра и бесчисленные обломки камней, некогда составлявшие колоннады портиков и стены зданий цветущего города. На старом кладбище — почерневшие от времени каменные гробницы. Кругом — ни души. Патара лежит в стороне от экскурсионных маршрутов. Покой руин тревожат лишь юркие ящерицы, усыпавшие нагретые солнцем камни.

Безлюдье и глубокая тишина навевают мысли о вечном. Окружённая со всех сторон горами, древняя Патара привлекает любителей медитации и одиноких прогулок. В тишине, среди вечных пейзажей Востока яснее слышен голос Неба. Здесь епископ Мефодий увидел грядущие судьбы человечества. И может быть, одна из этих каменных гробниц некогда скрывала бренные останки пророка...

Основываясь на Библии и древних авторах, Мефодий написал величественный по тону и тёмный по содержанию трактат, посвящённый наступлению «последних времён» — то есть конца света. Эта тема по-разному воспринимается разными людьми. А потому для объективности суждений обратимся к научному справочнику.

«Откровение — краткий рассказ о истории мира от Адама до светопреставления, распределённый по тысячелетиям на семь периодов. Вторая половина Откровения, в которой повествуется о седьмом тысячелетии (в ней освещаются события, которые будут предшествовать кончине мира и происходить в последний период его существования, — царство антихриста, второе пришествие Христа, страшный суд), привлекала к себе наибольшее внимание средневековых читателей. Большое место как в исторической, так и в пророческой части Откровения занимает история борьбы израильтян с измаилтянами и рассказ о “нечистых” народах, заключённых Александром Македонским в неприступных горах. Племена измаилтян, разгромленные израильским вождём Гедеоном и бежавшие в Етривскую пустыню (сюжет этот восходит к Библии), в седьмом тысячелетии выйдут из Етривской пустыни и поработят многочисленные страны. После их нашествия в мире воцарится беззаконие, наступит полное падение нравов. Но со временем праведный греческий царь (курсив наш. — Н. Б.) одолеет насильников. Наступит расцвет христианства и всеобщее благоденствие. И тогда заточенные Александром “нечистые” народы выйдут и покорят почти весь мир. Тогда Бог пошлёт своего архистратига, который погубит всех захватчиков. Через некоторое время родится антихрист. После царства антихриста последует второе пришествие Христа и страшный суд.

Откровение получило широкое распространение в византийской литературе. Сохранившиеся списки дают четыре редакции произведения; первая редакция представлена двумя вариантами. С греческого языка Откровение уже в ранний период своей литературной истории стало переводиться на латинский и славянский языки. Латинский текст Откровения сохранился в двух редакциях. С латинского текста памятник переводился на западноевропейские языки. На славянский язык Откровение переводилось дважды, оба раза в Болгарии, сербский перевод восходит к болгарскому оригиналу. В основу славянского перевода легла первая редакция греческого текста. Оба славянских перевода, не зависящие друг от друга, восходя! к различным вариантам первой греческой редакции Откровения, но в основе их лежат более древние и близкие к авторскому тексту списки, чем дошедшие до нашего времени. На Руси славянский перевод Откровения стал известен очень рано — не позже начала XII в.» (63, 283).

Мефодий Патарский не относится к классикам святоотеческой литературы. Жанр пророчества гораздо сильнее представлен в библейских книгах Ветхого Завета. Однако в определённых исторических обстоятельствах интерес читателей к его сочинению резко возрастал. Временами пророчества Мефодия оказывались весьма востребованными. Так, особой актуальностью звучала для Руси в XIII столетии тема нашествия и господства степных народов («измаилтян»). Уже в рассказе о нашествии Батыя летописец цитировал Мефодия Патарского. Русские люди с нетерпением ждали исполнения Мефодиева пророчества относительно «греческого царя», который прогонит поработителей и восстановит былое благоденствие.

Со временем в текст Откровения были сделаны интерполяции. Так, в некоторых списках произведения появилась не только тема «царя последних времён», но даже имя этого «греческого» (то есть православного) царя — Михаил. Своим происхождением имя, по-видимому, обязано Ветхому Завету (79, 235). В книге пророка Даниила о «царе последних времён» говорится следующее:

«И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего; и наступит время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди, до сего времени; но спасутся в это время из народа твоего все, которые найдены будут записанными в книге» (Дан. 12:1).

Всё это позволяет думать, что князь Михаил Ярославич уже в детстве — когда память так свежа, а восприятие так непосредственно — слышал вокруг разговоры о том, что ему суждена особая судьба. Именно он и есть тот «царь последних времён», о котором сообщали древние пророчества. Он — «Михаил, князь великий», стоящий за сынов избранного Богом русского народа.

В сетях текстов

Открыв свою провиденциальную миссию, Михаил Тверской должен был уяснить и свои повседневные задачи как тверского князя. Каким правителем он должен быть? Куда вести свой народ? Как строить отношения с «измаилтянами»? Понятно, что для ребёнка эти вопросы не имели значения. Но по мере того, как княжич Михаил взрослел, он всё чаще обращался к ним. И, вероятно, искал советов в древних книгах, в рассказах о правлении посланного Богом «царя последних времён» Михаила.

Книжники времён Михаила Тверского часто украшали свои рукописи миниатюрами и орнаментальными заставками в начале текста. Один из наиболее распространённых мотивов этих заставок — птицы, запутавшиеся в сетях, — служил аллегорией человека, опутанного сетями греха. Судьба этих птиц подстерегает историка, взявшегося выяснить первоначальный вид какого-либо популярного и потому много раз переписанного памятника древнерусской литературы.

В разнообразных списках и редакциях Откровения образ Михаила представлялся по-разному. В одних это чисто мистическая фигура, своего рода знак на путях Провидения, в других — идеальный правитель, установивший среди своих подданных порядок и справедливость. Приводим первую версию по изданному В. М. Истриным «Интерполированному» списку, датированному XVI—XVII веками, а вторую — по изданному Н. С. Тихонравовым списку из собрания А. С. Уварова, относящемуся к XVIII столетию. Начнём с более раннего. Для удобства читателя мы разделяем текст на смысловые блоки:

«Тогда (после появления антихриста. — Н. Б.) повелением Божиим приидет Михаил изо островов морских и сядет во Иерусалиме царём на 12 лет царствуя; и тогда пришёл сын пагубе из Капернаума послужит Михаилу царю во Иерусалиме и будет возлюблен Михаилу и будет у него в первых слугах. Михаил же не знает его, кто есть, а он Михаила знает и служит ему Божиим повелением; и егда ж приидет ему 11 лет Михаилу царствуя во Иерусалиме, тогда сын пагубе (антихрист. — Н. Б.) начнёт ходити по своей воли, проявляя своё царствие; егда ж приидет в 12 лето, тогда приидет царь Михаил на место Голгофы, идеже распятся Господь наш, и на том месте с небеси пришёл крест станет на воздусе пред Михаилом; и снем Михаил с себя венец и возложит на крест, все людем видящим, и воздев руце свои горе на небо и даст царство Богу и отцу.

И тогда сбудется пророчество Давидово, глаголюще: “в последняя дни (перед концом света. — Н. Б.) Ефиопия варит (опережает других. — Н. Б.) рука ея к Богу”; того ради Ефиопию нарече греческий, яко от племени Ефиопия Алимтияна сына Ефиопия ныне дщери Фола царя ефиопскаго, того ради реченно есть: “Ефиопия варит рука ея к Богу в последняя дни”.

И взыдет людем видящим и царь Михаил предаст дух свои в руце Господеви и уснёт сном вечным; и тогда воскричат вси людие горце вопиюще: “горе нам братие, яко уже погибохом; днесь заиде полуденное солнце”» (68, 128—129).

Заметим, что последний абзац в несколько изменённом, но вполне узнаваемом виде встречается в Житии Александра Невского (80-е годы XIII века). Слова о «закатившемся солнце» агиограф вкладывает в уста митрополита Кирилла, встречавшего во Владимире гроб с телом князя Александра Ярославича.

Эта мистическая картина преуспеяния антихриста и трагической кончины «царя последних времён» наполняется конкретным содержанием в редакции, которую В. М. Истрин назвал «Интерполированной» за обилие в ней дополнительных сюжетов, отсутствующих в первоначальном составе Откровения Мефодия Патарского:

«О Михаиле царе. И в той час ангел Господень принесёт Михаила царя от Рима и положит во святей церкви Софии в алтаре. Христиане же беспрестани вопиюще: “Горе, горе нам, братие! яко до конца от измайлович погибаем!” Тогда царь Михаил возбудится от сна, и возьмёт меч свой и с яростию речёт: “дадите ми конь борз” и пойде против измайловичь с великою яростию и нанесёт меч свой на них со гневом. Ангел же Господень, первое ходивый со измайловичи, обратится с Михаилом на них и разслабит сердце измаильтяном, яко воду, а телеса их, аки воск, растает и мужество их ни во чтоже будет: не возмогут бо стати против силы Божия и мнози избиени будут, аки скот, и от страха его погибнуть вси, аки вода. Разлучатся принуждении отв них языцы, с ними ходивше: пришед, поклонятся царю Михаилу, глаголюще: “Царю Михаиле! умилостивися над нами; мы есмы пленницы и по неволе со измаиловичи воююще, а не своею охотою”. Он же начнёт их отпущати во свояси. Измаиловичи же разгнани будуть, аки птичье стадо, и совокупятся на овчей купели, стануть во стремнинах и начнуть вдавати с себя оружия и луки, рекущи сице: “Великий царю Михаиле! Бог было дал нам сие царство, а ныне его отья у насъ и преда его тебе”. И вземше злата и сребра много, и прешедше поклонятся царю Михаилу, глаголюще: “Приидохомъ поклонится тебе, великому царю, и что нам повелиши, рабом твоим, яко въ руце твои вси есмы”. Тогда царь Михайло пороботит их христаном и жёны их и дети их всех под ярем греческий подклонит. И будет на них ярем греческий со вторицею (с удвоенной силой. — Н. Б.), объимет их беда и скорбь велика, будут алчни и жаднии, и работати начнуть измаильтяне и жёны их и дети их, якоже преди рехом.

И будеть Михайлова царства 33 лета: по всей земли не будет ратей и никоего мятежа и начнут ходити путём до Иерусалима и до Индеи, и во вся страны устроятся пути вящши первых лет, иже бе при первых летех и царех; поновят грады разорённый и церкви созиждут и патриарха устроять и митрополиты и попы. И объявятся вей кладове тогда, иже от Адама сокровены суть. Царь же Михаил начнёт давати людем богатство всякое, и обогатеют вси людие. Тогда не будет ни татя, ни разбойника, ни резоимца, ни клеветника, ни завистника, ни чародея, ни скомороха: престанет бо тогда всякое дело и будет радость и веселие и тишина велия.

И начнут пити и ясти и упиватися без меры, и не знати начнут отца и матери и блуд будут творити с родом своим. И разгневается на них Господь Бог гневом великим за их беззаконие, и повелит Господь Михаилу царю скрытися во едином острововъ морских. И внидет царь Михайло в корабль, и отнесёт его Бог во един от остров морских и пребудет в нём до уреченнаго ему времени» (133, 257—259).

Иван и Михаил

Нужно ли, недолго думая, отнести все эти подробности благого правления к фантазии поздних переписчиков Откровения? Или допустить древность этих картин, хотя и не подтверждённую документально? Привычная осторожность историка заставляет пойти по первому пути. Но есть одно соображение, позволяющее допустить как гипотезу и вторую версию. Легко заметить, что перечисление добродетелей правителя в этом списке весьма похоже на тот ряд добродетелей, за который современники хвалили другого «царя последних времён» — московского князя Ивана Калиту. В приписке к Сийскому Евангелию 1340 года писцы Мелентий и Прокоша ставят в заслугу уходящему в историю князю именно эти деяния. О них же свидетельствуют и другие источники времён Калиты. Князь Иван «иже исправи Русьскую землю от татей и от разбойник», прекратил надругательства «измайловичей» над Русью, установил «великую тишину», щедро раздавал людям своё богатство (5, 465, 561).

К этому остаётся добавить лишь одно: московский князь был младшим современником Михаила Тверского. Оба они жили в напряжённом ожидании Страшного суда. Оба читали или слушали рассказ Мефодия Патарского о «последних временах». Оба мечтали о «великой тишине» и «собирании Руси». Но судьба свела их как злейших врагов на узкой тропе единовластия.

Осознав себя историческим аналогом мистического героя — «Михаила, князя великого», Михаил Тверской строил жизнь с оглядкой на образ своего тёзки. И не в этих ли пророчествах Мефодия Патарского, воспринятых нашим героем как откровения, он черпал мужество для героического самопожертвования в Орде?