Мирослав – князь Дреговичский

Глава вторая
ВСКОРМЛЕНИЕ СВЯТОСЛАВОМ

Всё брани, неурядицы, недовольствие и обида; нет мира и счастия в народех и в человецех; преждь имел (то), к чему стремлюсь ныне; завтра стану искати, чем володею днесь. Был – и не был, се теснит и смущает. Але не страшусь пути: нет ничего, что было, все, бывшее сущим, паки суще; велика мука и труд подперти времёны судьбою, дабы сверкали славой. Каждый сверши достойное бозей, иначе отвернутся они от рода, и не одолети мерзоты бытия. Восторженно приемлю заповеди, почто отвергает их жизнь? Безобразна их красота, глупость мудрости печалит, гнетет подлость событий, – что делати, дабы не зрети очми: вот, труды мои бесплодны и сам зря?

Легко обессмыслити (все) вещи и даже жизнь. Але едва исчезнув, смысл наяЕляется вновь. Не взяти и ярмом духа: внушат ядовитые уста, что все суета сует; коли же ум не короче жабьего хвоста, узришь следом: все исполнено смысла, повита мудростию отвратительная дробезь и ничтожнейшая примета життя; названное суетой и бессмыслием продолжает жизнь с ее сокровищами, нарождая вечность. Постигаемое – самое непостижимое; беспробудный глупец что ведает о том? Если кто не столкнет соперника, почнет извращати веру его. Тако ведь и Олга. Хотела подняти ся выше владык и тем накликала бедствие на Русьскую землю. Издревле обычай: в Слове о бозе ведают владыки; протчие, волхвы, князи, старейшины от родей и просто-людье, ведают в боли и радостех, внемлют владыкам, посредникам, сопричастным тайне Неба. Все ведь постижимая тайна, и остается непостижима. Жито взра-стити – тайна, меч сковати – тайна, приметы – тоже тайна. Олга же, по бессоромию и пороку любопытья, взалкала мудрости владык, еще более (их) высокого имени. И отказали владыки причащению и имени, однако обещали учити, и было ошибкой. Язися Олга босо-нож и в ветхом платье ко святищу на Отоке; и были беседы; о них пространно повестит Вран, волхв, во Христе Епифаний, впавший в смуту души, но раскаявшийся. Рече Олга, выслушав владык: «В ужасех ныне: велик мир, мне же, княгине, простору (в нем) нету, и места, сколь и простолюдине; бозей не постичь, вечности не обрести, как так?» Реша владыки: «Восстает дух твой супроть тя, хощеши более, нежели (положено) имати человецу. Бози судьи нам, не господа, ты же обыкла властити, не судя ся по совести, и в том горе твое: пи в чем не сыщешь успокоения. Не вправе чело-вец желати от бозей болып, нежели птиця от дни своего. Бози повсюду и рядом, всё сущее они, понеже всему есть душа пли смысл; Истина они. Идут к Ней, и дорога далека, ибо не в видимом, а в сути, суть же видима и незрима. Не прошедший пути не мудрец, але ищущий мудро; постиг же, сколь и ушедший далеко. Прозревшие и воспарившие духом живут в дни много дней, жизнь (их) тянется по 300 и 500 лет, если даже рано отходят света».

Рече Олга: «Трудно понять язык ваш. Блещут сло-вы, яко камени чюжого ожерелья; слышу, но далека разумения». Владыки реша: «Мудрость добра, сочится ради доступности для каждого глупостью, оттого и добрая глупость чревата мудростью; мудрость – от несовершенства мира; добрая глупость – от спокойствия невежества. Трудность словей в непривычии, все просто, и в конце речи молчание. Об одном твердят тайны мира: (всякая) жизнь – радость, и радость – вершение долга, блюдеиие обычая, служение совести, еже дана от семени при нарождении: греться в солнце ради плодоношения, не ломатись в бурю, пока не усох, и не желати лишнего, дабы до срока не исполнити ся скорбию».

Рече Олга: «Отчего наших кумиров мало и бедны, а не богаты? Нет в них величия и нет образа, чтобы помнить». Владыки реша: «Бози – не для человецей, но для всего сущего, и для скотей, и для полей, и для рощ; лика нет у бозей иного, нежели у вещей, наполняющих мир. Кумиры – се знаки памяти, обращенные к сердцу, и каждый раз особо; како содеяны, енце любы, всяк увидит своё. Злато же ценят не бози, а чело-веци».

Рече Олга: «Правда ли, что люди живут после смерти?» И отвещали: «Безсомненно. Духи, иже николи не обретают тела, но царят в памяти живых; с девятого колена и они исчезают в бесплотье Неба. Нозая телесная жизнь умерших – ересь и блуд ослабшего духа». Возмутися Олга: «Рекут же волхвы об этом! Почто тогда погребати с конеми и челядью и ставнти златые сосуды?» [120] Засмеялись владыки: «Чего хотят люди, то и правда. Словень же енце погребати не обычна. От скуфей пустой обряд; желали властели безмерного, людье же уставало от бремени: не перечесть заботы у человеца».

И взненавиди Олга белую волхву: не велели быти первой владычицей пред боземи, многое утаили и не посулили даже бессмертия, предрекли же неутешное бдение и ожидание чуда до последнего часа. Але ведь пустое тяготит заполнити ся. Варязн, принявшие хри-щение в Царь-граде, внушали, еже Христос, сын божий, прощает и отцеубийце, и лжесвидетелю, верующий в него обретает бессмертие души и рай за гробом; цесарь в Грецех – первый среди жрецов, говорили, и поклоняются ему, яко богу; великолепие же теремов и храмов Царь-градских неможно отобразити. Расспрашивала Олга о вере грецей, гостьми приходивших в Кыев, они же соблазняли, преувеличивая, так что пожелала ехати в Царь-град, – полюбоватись торгами и храмами, и блеском стола. Позвал цесарь, и пошла с велмо-жами согласно тщеславию [121]. И подтвердили прежний ряд о нерушимом соузье. Олга христилась, изменив богам, и христились след за нею иные из (ее) посольства 122. Повестят, быццам соблудила Олга пред алтарем с цесарем; почитаю наветом, хотя и подобно правде. Повестят еще, что патриарх убеждал Олгу христити Русьскую землю, говоря: все великие народы уже приняли Христа, вот и болгаре христились, и лехи порицают дикость свою, вы же стоите особняком; и хуля обычай словени, обещала Олга привести ко Христу сородичей и нарочитых мужей; греки дали попов и иконы, зодчего для возведения церквы и разновсякие подарки 123. Се бысть посеян во чрево Русьской земли змей о двенадцати головех; зрел долго, але пришел час, и вышел на свет уловляти честные души и развращати подлостпю: один бог – не насмешка ли над истиной? не бесстыдная ли ложь? Уподобление человеца богу – не глумление ли над рассудком и над Природой, яже повсюду Могожь? Оскорбившись, владыки долго судили об Олге и, склоняясь прежде к перемене обычая и просвещению волхвы, утвердились вопреки всему блюсти прежнее. Зло укрепляет зло, и глупость плодит глупость; сице ведь и бесчестие служит оправданием бесчестным.

Не взлюбиша Олгу по земле; высокоумье (ее) и глумливый нрав корстели от лета к лету; под конец жизни торчала в церкве безвылазно, проводя дни и ночи в пустых молениях; чадь страшилась ее похотей и Ееселья, ибо кончалось истязаниями неповинных и казнью их. Ведая о неприязни Олги к Святославу, выказывали ему особое почтение. Святослав же, вспи-тан кормилицей-деревлянкой, любил словеньскую речь и обычай, и пение, и гусельников, и скоморосей; чужд был ему дом матери, але не перечил, чаще избегал. Когда Олга почала соблазнятп Христом, сказал: «Вози – те, какими рожден, другие – ложь и посрамление духа».

Теперь о Дреговичах. Ярополк умре в Менеси старейшиной рода, оставив сьгнозей Ванта и Мирослава и дщэрей Лыбедь и Верёсю; сыновей учил книжному разумению, письму и закону; в наставники упросил Пёвеня, волхва племени, остромысла, неунывеца, легко слагавшего граны: много лет прислуживал белой волхве и удостоился имени владыки, але не пожелал затвор-ничать; Певень исполни полную летопись Дреговичей; из нее черпаю, чего не знаю, всякий раз воздавая хвалу достославному искуснику и правдолюбецу.

По смерти Ярополка имение его заключали три селища округ Менеси – Узречье, Плески и Осиличи, и сорок холопей с рядовичами [124]; Вант, старший сын, остался в Узречье; Мирослав пошел в Турье, идеже был от Ярополка дом со двором и подворьем, и служил

Дреговичскому князю Ушмяну, вступившу в соузье с Волынью, Хорватеми и Тиверью 125; дваждь ходил (Мирослав) с дружиною Ушмяна к уграм, прежде чем замирились, побратавшись, и единождь к Влахам. Когда стал скликати Святослав добрых мужей в дружину, отпросися (Мирослав) к Святославу, помня наказ отца: лишь теряючи в решимости, обретаем; и младость – время непрестанных потерь ради обретения, како зрелость – время обретения ради потери.

Боялась Олга, еже отложится Запорожская Русь; отложились ведь Ватичи, егда воевала уличей; хотела прибрати к рукам русьскую силу. Рече льстиво к старшинам и становчим: «Дам князя, с каким вернете славу и обретете прежнее богатство; разорились в бра-нех со степняками». И предложила Святослава, рассудив: «И этим недосуг и стесненье будет роптати, и тот уберется со двора». И согласились запорожи; взяли старшины Святослава, и пошел с охотою, наслышан об удали сечей. И поклялся блюсти верность русьскому обычаю; носил одежды сечина, пити, ясти и почивати обык, како сечин, ограничиваясь малым, изнуряя ся трудом и терзая тело непогодью; страха в сердце не имел подобно деревляньскому князю Малу, был честен и считал хитрость трусостью; мудрости поклонялся, охотно слушал из книг, чтети же и писати затруднялся.

И повел дружину в Деревляньскую землю, идеже посадничал Свиналд, – восстали деревляны, жалуясь на неуемные поборы; князи их говорили: «Не оставите насилия, не сбросите дани, уйдем к Волыни, чтобы с нею возвернутись». И уменьшил Святослав дани, пригрозив Свиналду, вестника же Олги, передавша о возмущении княгини, велел напоити допьяна и, переодев женою, отправил восвояси. Из Деревлян пошел Святослав в Ватичи [126], не завернув в Кыев, через Сиверь. Ватичи, отложившись, вошли в соузье с казареми, обещав допомогати друг другу супроть печенезей и Олги [127]. И быша заодним (с ними) Булгаре, Буртасе и Мокши, ибо все терпели от печенезей. Казарь в те норы сотрясали неурядицы и смута; не было единства меж родами, в каждой земле сидел свой хакан: по Воложе от смыка с Доном до Понизья, в Понизье Дона до Тмутаракани и в Таврах, и вси враждовали [128]; пред тем был великий заговор, и прогнали с Итильского стола великого хакана, казнив со мнозими подворными; бысть уличен в злой вороже, вызвавшей мор и голод, ниже в беззакониях, богохульстве и потворстве ино-верем.

Вступил Святослав в Ватичи, и прошел, яко вихрь поле, и преклонились ватичи пред силой, и возверну-лись в лоно Русьской земли, согласившись на дани в Кыев. Реша сечи: «Не хотим служити одной Олге и себе хотим. Се долг пред совестию: вызволити братей, вернути земли по Доне и Купани, отмстити лжецам-ка-зарем и буртасем». И зимовал в запорожских станех Святослав; весною спустился по Непру в море; и овладели русичи Тмутараканью, сожгли Белую Вежу 129, разрушили Итиль и, взяв бессчетные сокровища и рабов на продаж, пошли, яко шла прежде русь от Ганжи; искали злато, неколи оставленное в горах, и хотя был с ними сечин, видевший, куда прятали, не нашли того места, ибо прошло много лет, и выросли новые древы, а старые рухнули от старости, и камени переменили цвет и откатились с прежнего места, уступив бурливым потечем; и содеяли (то) злые духи.

Спустившись с гор, отмстила русь ясам и касожем, заставив платити Тмутаракани, идеже вновь зазвучал русьский говор.

Ходил в тот поход Мирослав, и приметил его князь Святослав за мужность и ратные старания; и приблизив, доверился ему.

Потряслась душа Мирослава увиденным: скорбию побежденных и радостию победителей, смертию друзей и коварством ворогов, шумом сечи и слезьми сирот на пепелищах. И зрел в чюжеземье иные нравы и иные обычаи, и уразумел: повсюду живет человец, и равно слаб повсюду, радость его мимолетна, и хощет мира и пищи, идет же в тороиех коротким путем, свершая противные себе насилия; и понял, богатый хощет богатети, а бедный боится бедности, мудрец влачится в рубищах поневоле, и словы толкуются разно, понеже разные у человецей очи и души; и понял еще, недужат все единым недугом, а приблизити ся друг другу бессильны, тяготясь терпением и трудами, ничего не сулящими, и страшась конца. Человец ведь не верит пагубно в разум, но пользуется им ради лжи; не верит заблудно и в любовь, но прикрывает ся ею от ненависти. И понял еще, сильный берет повсюду, не спрашивая слабого и не сожалея о нем, и справедливость – право сильного, а слабых бози не защищают; счастье кругом худо, упования ущербны. И было не разочарованием, но прозрением; о радостех же для всех еще не ведал.

Вернися в Запороги дружина Святослава; метала злато на всех семи Порогах, жертвуя Реке; и ходили в Кыев гуляти, меды пити, в дорогих нарядах щеголяти, хвастати оружием в самоцветах.

Кто удержит молву? – скачет по свету без преграды. Валом повалило людие в Запорожь с Русьской земли, и приходили прежде богатыри и умелецы, и каждый получал по роду и званию своему надел и меч, коня и щит; шапку нужда была добыти самому. Водили запорожи обычай – не выдавати ни ускочившего холопа, ни разбойника; если кто минует заставы у Пере-яславля [130], получал свободу и прощение, и прощеников были тысячи; не раз на великокняжих думах порицали обычай, але Русь держалась его крепко.

О ту зиму взял Святослав в жены Малушу, полянку, сестру Добрына, новгородского воеводы; благоволила к воеводе Олга, говоря: «Ведаю доселе двух благороднейших болярей на Руси, второй Добрый».

И вот о Малуше; была, сказают, яко облаце в утре, нежна и небесна, разумница, верою истова и норовом кротка, таких жен ныне мало по лживой земле, разор и искус от нынешних супротивных, не утешение; затевают с мужем спор и драку, оставив Могожь и жалуясь попам, растлителям своим; заполонити душу суженого надолго не способны: пуста казна сердца. Любил Святослав Малушу, Олга же оттого взненавиди; от Малуши народися вскоре Володимир, третий сын Свято-славль [131]. Были еще старшие Ярополк и Олг от грекини и угорьской княжны, сосватанных Олгою; замышляла, породнясь с угорьским домом, разрушити соузье угров с Волынью, грозившей купно с Дреговичами и Тиверью. Бысть отдана Малуша с отрочества в прислужье княгине в Кыев отцем ее Милко, князем Любечским, неко-ли князем Полянской земли, – в знак покорности его; отдал ведь и Добрына без ряда яко холопа; и возвысился Добрын, и стал повелевати, научившись подчиняти свою волю. Служила Малуша ключницей, спальницей и нарядной девою у княгини; была (Олга) ей милостницей, других же служек бичевала от рук своих и таскала за власы. Узрев однажды Малушу, Святослав влюбися и обладал ею, и бе преступлением; по сло-веньскому закону нельга ведь мужу спати с девственницей, но только с женою, дав вено и принеся клятву пред волхвом о любви и заботех; имети же наложницу, холопку, есть обычай руси, порицаемый по Словени, но распространившийся при Олге и погубивший мнозие души; ведь дети, нажитые от рабынь, считаются рабами. И попросил Святослав в жены Малушу, и взнегодовала Олга, ибо не хотела породнитись с Любечским князем. «Исполнилось прорицание, – говорила, – сосет сын червем сердце матери. Почто берешь из словени да холопку?» Отвещал Святослав: «Не холопка, но княжна, и велми древлего рода. Словеньский же обычай не вредит мне, ибо есть обычай моей земли». И не хотела Олга уступати. Рече Святослав: «Умыкну (Малушу), коли безумны преграды, оженюсь, и бози не осудят». И уступила Олга, боясь разрыва со Святославом. Пировали свадьбу в Кыеве и в Переяславле, и в Любече, и ушел Святослав с женою в сечские станы. Боляре из варязей пеняли Олге, убеждая, чтоб отдала (по смерти своей) стол не Святославу, сыну, но Велмуду, племяннику от брата, убита в Дерэ-вляньском походе. Велмуд же, хрищен вместе с Олгой в Царь-граде, жестокосерд и развратен, чтил предком своим Рорика. Любила Олга Велмуда, потакая прихотям его, и держала рядом с собою, поучая. Велмуд заискивал перед Святославом, але ненавидел его. Святослав говорил о Велмуде: «Сладок, приторен, проглотишь – вытошнит»; и презирал за лебезивый нрав; неволею брал в иные походы, давая равную долю с гри-деми, але николи не спрашивал совета, како и совета от других христов; о христах повторял с презрением: «Что найдешь в душе (их), кроме чюжих заповедей?»

Рече Олга к Святославу: «Хочю одарити мужей своих, и нечем. Пойди в Ватичи, возьми с них больше полюдья, ведь и обещанного не везут, паки замышляют отложитись, прогнали посадников». И пошел Святослав в Ватичи, и разбил их 132, и согласились давати больше, свозя исправно к указанным погостьям. Спустившись по Воложе, покорил (Святослав) Мурому и взял дани с булгарей; буртасям мстил без пощады за прошлые обиды запорожей, и поссорися с печенеземи, приняв ненарок их рать за буртасей и побив изрядно.

Реша русьские старшины: «Пусто на Доне и по Воложе, казаре прогулялись и пробились, печенези сами нази, пойдем князю, в Тавры и в Корсунь, богаты их города». Рече Святослав: «Возьмем Корсунь, идеже станем держати торги? Не пустят (нас) в Царь-град, а в Дербень далеко». Реша старшины: «Пойдем на Дуна-ву – и взяти, и продати; приходят туда чехи, угры, грецы, лехи, поморяне и всякие немцы, нет исчисления товарам». Пополнил Святослав дружину, сговорился с уграми и пошел по Реке, послав сказати болгарем по обычаю Руси: «Иду на вы, исполчитесь и ждите» [133]. Спросили болгаре у вестника: «Откуда скачешь?» Сказал: «От Запорог. Седлал первого коня в полудень, князь же поднял парусы в утро». Сказали болгаре меж собою: «Велми труден путь, але скоро (русичи) будут здесь», и стали готовить дружину; Святослав же нагрянул раньше, нежели ожидали, соединился с уграми и разбил болгарей, заняв много городов; греки, давно зарясь на Болгарскую землю, вступили с другого конца, притворясь, будто спасают болгарей от Руси. И встретил грецей Святослав и легко разбил их; и был подобен молнии, оберегали его бози, им жертвовал, не считая. И послал цесарь известити: «Остановись, и мы остановимся, и дадим тебе (за то) богатый откуп». И со-гласися Святослав; сел в Переяславце [134], и была с ним Малуша.

Рече Святослав ко князем болгарьским: «Хочю княжити у вас; аз есмь друг, греки же вороги». Реша болгарьские князи: «Отними нашу землю у грецей, станем служити». Другие реша: «Греки вороги и ты недруг. Мать твоя, Олга, без спросу сидит в Словеньской земле, ты же, не спросив, пришел к нам». И не покорились, выжидая. Но проходят бури и утишаются страсти; ищут люди, како жити в доме, еже сохранили, учась любити уцелелое. Потянулись болгаре к Святославу, яко к заступнику, и внимал им, не обходя милостью. Приохотился к болгарьским книжиям, и читали грамотники, а он слушал. И повеле сыскати сведу-щих мужей, чтоб учили чтети и писати отроков из

Руси, яко чтут и пишют у болгарей, и собрали их, свезти же в Русьскую землю не успели.

Свидетельствует Мирослав: пришел с греческими данями некий велможа именем Клюкйр; был умен и смел в суждениях и понравился Святославу; пил с ним Святослав заздравную чару – примета уважения, не любил ведь хмельного, яко обыкли варязи и русь; ведомо, удерживают бози своих избранников от обилия желаний; приверженный похотям утрачивает вкус любви, неумеренный в пище не знает запаха хлеба и быстро заболевает, разнузданный в хмельном питии лишен присущей радости; одни радения в трудех прибавляют мудрости и чести.

Рече Клюкйр к Святославу: «Позови болгарей и пойди с ними на Царь-град; как обложишь город, отворю тебе, ты же помоги (мне) утвердиться на столе, получишь откуп, и признаю тебя в Болгарех великим князем». Рече Святослав: «Любо войти в Царь-град на коне ради согласия и вечного мира» [135]. И созвал бол-гарьских князей, чтобы вдохновить их на грецей, но греки опередили, ибо давно искали избавити ся от Святослава. Узнав, что сбирается в Запорогах новая дружина, подкупили печенезей и толкнули на Кыев и на Переяславль [136]. Олга с воеводою Свиналдсм затворилась в Кыеве, боясь сразитись, ибо печенези преобладали. И пришли с полками к Кыеву князи и болярцы от Любеча и Черниг; и встали на другой стороне Не-пра, затрудняясь перевезтись. Осажденные же изнемогали от жажды: было сухое лето, и переняли печенези источники, заняв посад и сторожьи башни, а из колодезей не хватало. Узнав о беде, Святослаз борзо пришел с дружиною, и отступили печенези; он же нагнал их и понудил к замирению, поверив клятвам, хотя говорили (Святославу): «Слово печенега, яко перекати-поле, куда подует, туда покатится».

Вскоре Святослав паки собрался в Болгары, и яви-ся к нъ наказники от ремёсл Кыеза: «Не уходи, князю, Олга слаба, супротивники же твои хощут посадити на стол Велмуда, а нам печаль». И отпустил наказников Святослав, не ответив; рече к Мирославу с горкотой: «Не хощет мя Олга, не мати, но мачеха». Олга же хво-рела; Святослава к ней не впускали, и правили ее душою попы от грек. Скончалась, не пожелав свидеться со Святославом, и схоронили (ее) по обычаю христов близ церквы, ею же возведенной. По сей день сохранилась могила, и лишена пышности и высокомерья; дума, от нее истекающа, гнетет и странно веселит душу: не возносись, человече, по одной земле ходишь, и общая всем дорога.

И сел на столе Святослав 137, и никто не оспорил права его; здравила дружина, здравили князи и боля-ре Русьской земли, и белая волхва, и многие были рады, и надежда явилась вновь, како случается, когда одни времёны уходят в память, а другие еще грядут. Раздавая земли и службы, Святослав расточал мужей Олги, подозреваемых в сговоре, по дальним пределам; всех понуждал присягати, и присягали в святище на Щековице, идеже были в те поры Торги, Дружинный двор и Вестничьи конюшни. И посадил сына Ярополка подручником в Кыев, Олгу дал Деревляньскую землю [138]. И гадал, куда приставити меньшего Володими-ра: в Ватичех непрочно, в Сиверех бедно, у полочан беспокойно, Уличи открыты набегам степняков. Рече к Святославу Добрын, шурин его: «Дай Володимира в Новгород, тамо начало воли твоей». И согласися Святослав: «Далече отпускаю, але с тобою, и спокоен. Не держи за рукав, но бей по рукам, коли не то возьмет». Сам же с дружиною пошел к Переяславцу. И понудил с собою Велмуда и еще Свиналда с варяжскими полками, зная, что недруг и подстрекатель.

Но кто же, вернувшись к прежнему, застанет его? Се склонилась дума моя над юностью моей, а прильнуть некуда. Сгибаюсь над скрижалью и тружю писало, сколько мочи, продолжая вчерашнее, але аз есмь днесь уже не вчерашний; навещу друга, и он не прежен, новая в нем боль и новая радость, и забота иная. Повсюду, идеже хощет торжествовати человец и уверен, терпит (он) поражение, идеже поражаем и в сомнении, суща для него крупиця надеи. Тако и Святослав. Вошли лодьи его в Дунаву, и всплеска-лись синие воды, и вот уж стены Переяславца с белыми вежами, откуда еще недавно провожали со слезьми, махая платками; глядь, а со стен не словы привета, но тяжкие камения и каленые стрелы летят навстречь. В отлучье Святослава подбили греки болгарей на возмущение. Разделились болгарьские князи; иные за Святослава, в упованье, еже вспоможет вернути Волгари величие и волости ее; другие супроть: «Русь надобь кормити, сама не пашет; и далека, а греки под боком. С грецеми одолеем Святослава, под ним ведь и мышь не пикнет, свирепо погубил огромные царства» [139]. И не знал великий князь Болгарьский, кого держатись, заискивал в Царь-граде, послам же Святославлим отве-щал, что любит Русь и готов урядитись.

Рече Святослав: «Идеже нет разума, судит меч!» Але не мог высадиться у Переяславца, ибо по всему берегу стояли болгаре; и тогда оборотил их силу в слабость: ударил конным отрядом с тыла [140] и рассек полки на части, и тамо, идеже рассек, вышли на берег русьские вои(ны) и стали теснити болгарей. Однако слишком поспешил Свиналд; ища славы, высунулся вперед, и обступили варязей, ибо подошла к болгарем помога, и стали посекать; послал Святослав к Свинал-ду тысячу сечей, и не смогли пробитись; и вот старшина их пал смертию, и повел сечей Мирослав, рубясь в челе подобно Святославу; и было знойно, и сбросили запорожи брони, и взяли тяжелые щиты и топоры, и пеши пролагали дорогу с устрашающим криком, и падали, скользя по крови, и оступались о тела павших. И почал Мирослав в виду града оттесняти болгарей от ворот, и смешались, и дрогнули, но бились все еще крепко; и стали изнемогать сечи, тяжела ведь пашня среди утесов, но пали знамены болгарьские, подсечены Святославлей рукою, и поднялись, яко птицы, затрепетали русьские белые хоругви с Красным Солнцем и одушевили дружину. И вошли русичи в Пе-реяславец, даровав жизнь и свободу всем полоненным. Еще не вложив меча в ножны, послал Святослав гонца в Греки со словеми: «Днесь встал в Переяславце, завтра шагну до Царь-града». Отвещал цесарь [141]: «Нас слишком много, не хватит твоей дружины, лутше подумай, как дальше». И сказал Святослав: «Не спрашиваю, сколько вас, спрашиваю, готовы ли?» Собрав уцелевших болгарьских князей, просил идти вместе на Царь-град, поклявшись изгнати грецей из Болгарьскои земли. И согласились; и подошли угры на подмогу, але было уже менып, чем прежде. Заутрэ выступил Святослав от Переяславца, и шла дружина на лодьях и на конех, мнозие же были пеши, а оружие везли на колах.

Узнав о выступлении Святослава, поднялся Клюкир с приспешниками, и противники цесаря воспрянули духом 142. Затрудняясь воевати со Святославом, греки заговорили о данях и откупах; Святослав же запросил, сколько насоветовал Клюкир, и было слишком, и греки отказали. И прошел Святослав с мечем по Бол-гарьской земле, взял Доростол, Трояны, Филиппы, Добриж и другие грады и разбил гречское войско. На пути к Царь-граду застигла его весть, еже Клюкир схвачен, мятежи умиротворены, и новый цесарь идет навстречь с новой силой. Хотел Святослав сокрушити грецей по частям в горах, але соглядатаи доносили о его переходах и замыслиях, и всякий раз греки упреждали. И вот раскрылся заговор в стане Святослава: гречские лазути сносились с христами из дружины; и казнил Святослав Велмуда, Улеба, другого сородича, и с ними еще немало варязей. И был после того жесток, како николи прежде, оставляя лишь пепел во градех, откуда отступал; не брал уже в полон грецей, веля посекати или жрети богам; был хмур и недоступен, даже не смотрел на дорогое оружие, еже подносили; любил прежде любоватись харалужными мечеми в плетеных ножнах, янтарными рукоятями в изумрудах, резными навершиями, шеломами и шестоперами, шитыми тулами и щитами с обережными письменами, и бронями, и кольчугами, и сбруей, и седлами, и шпорами; все, что веселило его преждь, уже не веселило. Однако, свидетельствует Мирослав, не страшился судьбы и был полон надежды, (даже) когда отшатнулись болгаре [143]. И послал в Русь и в Кыев за вспомогою, и к уграм послал, обещая щедро заплатити за конников; повторял: «Аще дадут (нам) роздыху, растащу цесаря, яко сноп, по колоску». Известили угры, что идут, и пошел Святослав к Доростолу встречать, оставив в Преславе сечского старшину Пригоду и при нем Мирослава. Не остыли еще следы ушедшей дружины, а уж подступили греки, и было столько, что смутился Пригода. «Много косити, – сказал, – хватит ли коней свезти сено?» Затворились русьские во граде купно с верными болгареми и бились крепко, греки же подвели огнестрельные пороки и сносили со стен воев, яко горшки с лавы; и почались пожары, и была измена, и осилили греки; ворвались в город, русьские же укрылись в детинце, в теремах великого князя и во дворцовой церкве. И подожгли греки терема, и все пылало округ. Рече Пригода к русичем и болгарем: «Потянем, братья, по предкам, иже и в пламени не оставляли меча». И выступил с отроком своим, и стал по-бивати ворогов, и пошли за ним остальные, страшные решимостью; разметав грек, ускользнули в Доростол; в Доростоле умре от ран Пригода. На тризне рече Мирослав: «Се бысть богатырь русьский; смотрите, дружи, исчахнет земля, не нарождая таких мужей; их могучий дух не ведает преград, от ких плачют робкие, и тем правит судьбу племён на веки». Внемля словем, уронил слезу Святослав, и бе первая и последняя, еже видели от нъ.

Преждь рекли: «Черпает лодья жизни бортами памяти». Просторная речь; многие думы о прошлом подобны яду, и бози дают позабыти, и лет отпущено че-ловецу по памяти его; гнев Судьбы и немилость не в счет. Дольше (всего) хранит память миг детства и час прозрения, ниже обиду, добро ближних, красоту, отчиню и доблесть, но и они покидают душу.

Вижю минувшее и (потому) без трепета ожидаю грядущее свое.

Не дождался Святослав угров; оправдывались потом, что не пропустили их влахи, но трудно было по-верити; недаром был слух, перекупили греки. Меж тем подступил цесарь к Доростолу. Рече Святослав к дружине: «Завтра поворотим судьбу или (вовсе) лишимся ее. Не посрамим земли Русьской. Мертвые сраму не имут, а победившим слава и память!» И до зари, впотьмах, вышла дружина из города. Было русьских воев вместе с болгареми 23 тысячи, греки же привели к Доростолу 42 тысячи и собрали еще 3 тысячи болгарей. Исполчил Святослав дружину клином, в челе встал сам, слева поставил Свиналда, справа сечского старшину Погуляя; конников поручил Мирославу, и отъехали они, незамеченные, затаились за лесьем, по придунавской речице, под носом у грек; слышны быша говор их и поступь, и пляск щитов, и звон доспешей. И была бы пагубна затея, повелевал бы кто иной, – Святослав проницал замыслы ворогов, вчюдесен бозе-ми; провидел, затянет цесарь сечю, чтобы обойти по Дунаве и оттеснити от града. Поставил со собою Святослав верных болгарей, а за ними дружин, не пригодных уже к лобовой сече, – тот кульга с пораненной ногою, этот едва держит на ременах щит, еще тот об одно око. Подступили с рассветом греки со знаменами и трубами. И справа стал цесарь в златых бронех со стратегами и со всею пышною свитою, пустив на Святослава лучников и пращников, дабы осьей назойливостью исчерпать терпение; русь же закрылась тяжелыми щитами, выставив переди себя окольчужных сечей, грозных видом и смелых в тесном бою. Постреляв, отошли лучники и пращники назад, не причинив большого урона; и вновь затрубили рожки, и хлынули с гаем и воплями черные люди, потрясая копьями, а греки следили, когда разрушится строй русьских, выбирая, куда ударити. Святослав же расступися внезапу, и наткнулись насевшие на болгар, и те стали посекать их; зная работу, окружили, не позволив развернуть силу. Святослав же подвинулся вперед, и Свиналд и Погуляй подвинули полки, сводя крылы к челу; и вот Свиналд обошел Святослава, потому что греки послали уже конницу – рассечи строй; и надвинулись лавой, а русьские ощетинились сулицами и подняли луки; накатились передние конники на стрелы и сулицы и, морскою волною устремивши ся в немногие просеки, увязли и полегли с конями, остатние же поворотили в сторону Погуляя, ибо не смогли иначе с разгону, упершись о Свиналда; похотели теперь обойти русьских от Дунавы; сего страшного мгновения дожидался Святослав; и подал знак, и вторили с доростольских стен, и тотчас ударил Мирослав вдоль спины переднего строя грек, на виду у задних полков, иже продвигались медленно и грозно, готовясь к сече; и прошел вихрем за спиною у цесаря, многих губя на пути, и увидели греки, ходят русьские, идеже захотят, и не трепещет сердце их пред скопищем противников. Развернувшись, пошел Мирослав за гречскими конниками, понуждая (их) меж стенами града и Дунавой, и сечи, стоявшие позадь болгарей, вовсе перегородили грецем дорогу; и смешались греки, не зная, куда им, и приостановились, и наехал на них Мирослав. Сверкнули мечи, и заржали в тревоге кони, и всадники закричали, выбитые из седел тяжелыми сулицами. Тем часом почалась уже битва пеших полков, и все смешалось, и ждал цесарь, когда изнурятся русьские, чтобы смять их новым отрядом конников. И были еще силы, але стал Святослав отходить, устрашая вступающих на поле числом побитых грецей; легко было отличить павшего гречина от русьского. И бились русьские вой с утра до полудня и от полудня до склона дни, предвечерьем же подошли к грецем свежие полки, и отступил Святослав ко граду. Сказал цесарь, объехав бранное поле: «Кого станем славити, победив еще раз?»

Обложили греки город, насеяли огненосные кора-бели их Дунаву, почалась тяжкая осада. Не ведал Святослав, вспомогут из Руси или не вспомогут, – уходили мужи его сквозь гречские сторожи, и не было обратной вести [144]. Город же переполнися ранеными; сам Святослав бысть ранен трижды, Мирослава внесли в Доростол едва жива, с разбитым плечом, потоптана конеми. И взнялся мор и голодание, ибо мало было запасов; не тризновали уже каждого мужа, яко в первые дни, не жгли погребальных кострищ на виду у ворогов, но разбирали домы, чтобы приготови-ти пищу. Подвели греки подкопы и стерегли день и ночь, готовя пороки и долби, огнестрелы и лестницы. Реша сечи: «Не обвычны сидети за стенами. Вели ухо-дити, князю, седмица еще, и не сможем ступати, а коней почти уже нет». И согласился с ними Мирослав, а Свиналд промолчал, держа на уме свое. Святослав же бысть исполнен надежды, и бодрились, кто видел его. Созвал (Святослав) на думу лутших мужей и спросил каждого. Выслушав, принес великие жертвы богам; гадали волхвы и кудесили кудесники, и слово их было: «Дни приносят надежды, чтобы унести следом». Рече Святослав к дружине: «Наступила пора от-дати совести. Высока слава у Руси по землям и народам, одною славою отворяли грады и брали дани. Але позор сильнее славы; побежим, и забудут о нас роды, не станет им примера и опоры, и разойдутся врозь. Лутше сложим головы, нежели уступим честь; за смерть отмстят, позором опозорим детей и внуцей».

Вышла из города дружина и стала крепко; и бились топорами, и дрогнули греки, и почали отходить, но содеялась буря, и подул ветр в лице русьским, и сыпали греки песок, слепя их. И паки отвел Святослав дружину в город, потеряв мнозих мужей. Цесарь же послал сказати: «Нет у тебя силы пробиться, проси мира». Ответил Святослав: «Завтра пробьюсь, и не удержишь, но прежде обращу в могилу холмы округ Доростола. Вернусь с новой дружиной и пойду к Царь-граду, како ходили предки. Не будет уже пощады: растет (мой) гнев быстрее, чем тают силы».

И вновь предложили греки мир; и был (мир) горькой мечтою Святослава, ведь множились его заботы, тогда как греки укреплялись. Съехались по уговору Святослав и цесарь на берегу Дунавы в виду Доростола, за утокой, идеже ставили прежде доростольцы свои челны. И пришел цесарь на коне, Святослав в лодье, сидя на веслах вместе с мужами [145]. Были с ним Мирослав, названный пред тем воеводою, и Погуляй, сечский старшина.

И почал Святослав без привета и не кланяясь, ибо ожидал поклона цесарь: «Скажи, чего просишь, скажу, на что согласен, и разойдемся». И указав на камень, сел сам. И сел цесарь, поражаясь, что подчинился; был опытен в людех и сразу понял, како вести дело со Святославом, чтобы не разгневати. И сказал свое цесарь; и сказал Святослав, дослушав толмача: «Буди по-твоему, но поступи, како укажу». И согласился цесарь, уступив больш, нежели хотел. Радуясь однако, что сговорился со Святославом, искал польсти-ти: «Удивлен мужностью твоих воев. Откуда (такое)? Ведь и мои мужи клялись в верности, а приходится погонять». Святослав отрече: «Раб ни за что не в ответе ни пред собою, ни пред боземи, ни пред людьем; страшится в светло и в темь окруживший себя рабами и сам раб. Свободный же за все держит ответ, и честь ему дорога». Подивился цесарь слозем: «Русь берет много рабов». Рече Святослав: «Прежде Русь не владела рабами, но брала их ради продаж и выкупа, отпуская (на волю) за радение. Ныне, правда, немало уже своих холопей, и вот видишь, не аз поучаю тя, но ты мя». И посмеялся цесарь, и впроси: «Что бы сделал со мною, если бы победил?» Рече Святослав: «Вчера бы отпустил, сегодня велел бы казнити». Побелел цесарь, ке поняв Святослава, и расстались, тяготясь друг другом.

Повел Святослав уределую свою дружину в Перея-славец, взяв обозы с добычей и раненых, дал же взамен слово николи не возвращатись. От Переяславца на лодьях добрался до Белобережи и узнал, рыщут по уличем печенези, плач стоит по земле, а утешить сирот некому. И было пустынно вокруг, ибо разбежались жители, и не смогли русские вои(ны) сыскати даже немногих коней.

Выступил Святослав из Белобережи и пошел по Непру; поднимавшийся по Реке ведает, с какими трудами сопряжено; и настигла весть у Черных каменей: «Предупредили греки печенезей, идешь с небольшой дружиной и богатой добычей. Поджидают у Порогов» [146]. И мог пробитись Святослав, и дружина просила, он же остановися и повернул вспять. Паисий утверждает, Святослав убоялся, – лживо! Мирослав, бывый неотступно при князе до его смерти, глаголит иное, и верю ему: горько бе Святославу возвращатись без славы, впервые не посрамил, но посрамился. И не было ответа из Кыева, хотя посылал многажды; знал наверняка, не все гонцы перехвачены, иные достигли двора Ярополка или Олга. Наставленные бабкою, оба не любили отца, не почитали его, како положено детям, от которых всегда сокрыто сокровенное о родителях, смеялись вместе с Олгой, называя заглазно глупцом, суматохой и бегуном, и не было тайной от Святослава; переносил однако, пока был силен. Како же было снести слабому, с голой обидой? Кем бы назвался в Кыезе, растеряв на Порогах остатки дружины? Бьют сильнее всех (человека) ближние (его), каким отдал половину судьбы или даже всю судьбу; но кто, не изведавший (этих) ударов, проникнет в чюжую обиду? Только возвысившийся в неустанных трудех и бдениях самоотреченья и вновь падший по воле злых духов постиг бы муку его, безмерную людьскую муку, ибо разом утратил, что имел. Вчера торжествовал над мно-зими народеми, славили наперебой все языки, сёння и слуга не услышит, коли не возвысишь гласа. Вчера раздавал столы, а ныне самому нужа кормитись. Сса-жизати сына или посадника? Просить у запорожей, когда сам поклялся блюсти закон их? И без того быша недовольны сечи, упрекали в лице., не похотел взяти добычу и уйти восвояси, но назвал ся князем болгарь-ским; чему пошел на Царь-град? чему не замирился, како предлагал цесарь о начало похода? чему остался в Доростоле, когда предложили греки уйти в Переяславец? – и поныне сидели бы там. Всё одобрят люди, когда победа, и все проклянут, когда нет ее.

Рече Свиналд к Святославу: «Пошли кого-либо из велмож в Кыев, приведет новую дружину, и пройдем без потерь». Отрече Святослав: «Лутшие мужи уже перебиты. Мирослава не послушают, а над запорожеми посмеются, рады ведь беде их [147]. Иди (ты) и сделай, како укажу». И попросил Свиналд охрану из варязей и много злата, говоря: «Не поможет слово, выручит меч, не Еыручит меч, спасет злато». И дал Святослав не скупясь. Отъехал Свиналд, и ждали его, како не ждут и любимой. И вот уж леса запестрились, и воздух стал прозрачен и гулок, и поплыли по синим водам Непра палые листья, и туманы отяжелели, и вдаль потянулись птипы, и журавы, и диви гуси, и носатые буслы. И затворилось солнце угрюмостню – пора дождей наступила. А Святослав все ждал, и вой ожидали, предчуя недоброе. Гадали волхвы по бычьему сердцу, по назему и по звездам, и реша: «Червем источено яблоко, упадет с ветви красно». И не пожелал Святослав истолкозания, сидел одиноко, вопрошая, нет ли гонцов из Кыева. И не было их.

Погубляет напрасное ожиданье пуще искушения судеб. Не хватало шатров, ибо бросили в Болгарех, дабы не обременяти ся; в тех, еже остались, и в княжьем, хоронились недужные и калеки; остатние, и Святослав, мокли под дождеми. И делила брашно дружина поровну, и (все) вой равно несли дозоры. Рече Мирослав: «Будет ли гонец, не будет, не ведаем, что принесет, а холода близко, вот и паук оставил паутину, и зори истончились, и воды замедлились, и вепрь перелег глубже в чащу. В надобь рубити избы да готовити корм Огню. И о конех озаботитись». Рече Святослав: «Не может того быти, чтоб не пришли на подсоб. Свиналд – хитрая лиса, але и он остережется ступити поперек». Рече Мирослав: «Великий Цесарь, родоначальник [|48], победил ворогов, но умре от руки друзей». И от тех словей Святослав взьярися; воскликнул; «Кто бы ни был ослушник, не уйдет кары! Ждем еще три дни!»

И ждали три дни; поскольку надеялись, не пошли к лесью рубити стан, но остались на берегу Реки; и тащили лесины издалече, и были сырыми и тяжелыми, ибо хватились поздно. Ставили общи, избы без простору, едва о рост человеца, такие ныне уже в редкость, разве что (сделают) после пожара, сгубивша все селище. И окружили стан тремя дозорными вежами, рва не копали и частокола не били, едва-едва взяли от реки, приспособив вслед под загон для коней, – пал уже снег и не растаял – случися ранняя зима.

В Кыеве же было вот что. Когда Святослав вышел из Болгари, Ярополк испугался за свой стол и убедил брата Олга отай губити гонцов, чтобы оправдатись в куже: не приходили, не ведаем, куда подевались. Прознал (о том) Претич, кыевский воевода, поставленный Святославом, и стыдил Ярополка, надеясь пробу-дити (в нем) совесть; был князь всего одиннадцати лет от роду, к тому же труслив, слабодушен и подвержен чюжому влиянию. Але Свиналд, явясь в Кыев, подговорил Ярополка схватити и казнити Претича; и содеял Ярополк. Свиналд, почуяв поживу, посыпал солью раны себялюбия Ярополка: «Отец твой просит большую дружину, всхотев изнове идти на Царь-град. Не дашь, посадит в Кыеве послушника своего Володимира, дашь, останешься гол, и Володимир, словеньская кровь, пересилит и сядет сам. Ступай и возьми Новгород, а о Святославе не печись, головы не ломай, обложили (его), яко зверя, без дружины не придет». И губя совесть и сыновий долг, послушался Ярополк и, доверившись, просил Свиналда своим воеводою. И метил еще выше (Свиналд), подстрекая к обиде кыевский народ; вот словы Свиналда, обращенные к думцам: «Не дорожит Святослав отчиной, вдали (от нее) ищет себе славы, погубил наших братьев. Теперь просит еще войска, не думая о нас». Злато же от Святослава присвоил, гозоря, что бросил, спасаясь от печенезей.

Но утаити ли шило в мешке? Како ни исстязали и не стерегли, бежал из темницы некий гонец Свято-славль и, терпя мнозие лишения, достиг Белобережи, идеже, умирая, поведал обо всем. И успокоился Святослав, зная теперь, что делати ему. Рече: «Кто же предвидит грядущий день (свой)? (Никому) не миноза-ти разочарования и обиды, и чем необъятней, тем крепче должно стояти, ибо пытают бози на крепость. Победа в испытаниях наполняет гордостью, гордость же за имя (свое) не покидает (человека) до крайнего часа – что иные обретения?» Сказала дружина: «С тобою, князю, приимем судьбу». И отрядил Святослав мужей искати по сторонем жито и мясы, ибо решено было зимовати. Печенези же кружили близко, влоками нападая на русь; стращали людей по селищам, и (те) разбегались, так что нельга было ни купи-ти, ни взяти силой. И послал Святослав к болгарьскому князю Мирко, кый ненавиди греки, аки вороги, а русь люби, аки братья. И дал знать Мирко: «Везу много (всего), встречай». И вышли навстречь, и вот узрели, остужась душою: обагрены снеги кровию, и недвижен Мирко и люди его, а хлебы и мясы украдены. И было тихо серед елани, идеже свершилось злодейство, и (только) Святослав скрипел сапозьми по снегу, обходя мертвых. И погребли по обычаю, како своих мужей, и сказал Святослав: «Запомните и отмстите!» И подивились дружины меж собой: николи прежде не рек «отмстите», но «отмщу».

Почалось зимованье, и было морозно и снежно, а брашна не хватало. С утра ели и пили и ходили в сторожи и на охоту, и рыбалили, и готовили дровье, сумерничали же былинами и небылицами, сгрудясь, бра-даты, округ очага и глядя на игрище огней; иные из мужей пели, иные играли на дудцех и гусельцех. Гриди не пили уже ни вин, ни медов, но судили о делах прошлых и о грядущем, и было волхвам всюду первое слово. Умыслил Святослав послати к сыновей грамоты, грозя лишити столов, коли не образумятся. Но гонцы опять не вернулись. Мирослав утверждает, перехватили грамоты печенези и предложили Ярополку за выкуп, але греки, пронюхав, дали печенезям вдвойне, опасаясь, что убоится Ярополк или Олг отцовского гнева.

Предвесеньем наступи в Белобережи голоданье и бе свирепо, падали люди от истощения, но ни един не бежал из стана. И приходили мошенники и соглядатаи от печенезей, от тавров и от корсуньцев, и продавали репу, жито и мясы; платил Святослав разбойникам по две гривны за овцю и по гривне за меру овса, так что серебро вскоре истощилось. Сам ел, как вси, не прося княжеского, и впервые недужил; лечцы из волхвы давали (ему) зелье. И родилась (у Святослава) от Малу-ши дщерь, и нарекли Снежей; повивали в муках, простудися дитя и умре. Схоронили по обычаю и тризно-вали, але скупо.

Увы мне, увы, одна тоска (у всего), и нельга допо-мочи: было солнце – и уже уходит, были древы – и уже потрухли, были грады – и вот уж трава на (их) пепелищах, и царства были – не скажут, идеже стояли, были люди добра и чести – забыты (их) могилы. Уеы мне, увы, плачю, видя чюжие слезы. Ужли все равно богам, верят (им) или не верят, воздают хвалу или порицают? Ужли ничтожны все равно, и принявшие, и восставшие, и нашедшие мудрость, и забавляющиеся глупостию? Како отдати (богам) божье, сохранив (человеку) человеческое? Много страдал, желая постичь загадку, и се постиг, божье – в человеческом; правим божье, блюдя обычай и следуя предкам. Нету награды от бозей, награжден уже каждый: чем еще наградити, кроме милости обретати ся в божьих чертогах, чем почествовати, кроме радости стояти за честь серед бесчестных? (Ничего) не сыскати человецу от Неба, помимо себя самого. Богатство же, власть и (все) удовольствия богатства и власти хоть и приятны, не принадлежат нам; вне души, а у кого в душе, – лишь подобие человеца. Подобиями людьскими населяем мир болып, нежели человецеми, и подобия громче судят о мире.

Дума моя о Святославе, с ним и в нем исчезла древ-ляя Русь; обочь стоит уже иная, не узнающая и не узнанная; погибла честь, умножилось бесчестье и холопство духа, восторжествовала ненасыть.

Видех в Белобрежи печалный курган, покоятся (в нем) останки мужей, отошедших света сего от глада и хворей в Суровое Зимование.

Едва вскрылась Река, снялся Святослав к Порогам, и причалили близ Страхуна, у Скуфьских каменей 149, и тамо поставили лодьи на колесы; волочили в тяжи сами, ибо не было ни коней, ни холопей и некого было впрячи. Сказали дозоры: «Впереди перекопано». Шли же в сумерках, торопясь, и наткнулись на ров, и не могли обойти. Скочили из засады печенези и обступили дружину; ночь наизлет травили стрелами и кричали волчьим повьшом. Але не пужлиЕа Русь, коли решилась, и приимет уже без страха долю: огородились лодьями и поставили заслоны. Едва развиднело, затрубила дружина Святослава и подняла хоругви. И стала биться, и бились крепко, засыпая роз телами ворогов, и побежали печенези, выманивая русь в чистое поле, и не выманили: что пеший в поле против трех конных? И вновь нахлынули печенези, и паки секлись в отчаянии, но идеже падал печенежин, вставало десять, и прижали русь к лодьям, а лодьи подожгли. Бросились спасати добро иные из дружин, Святослав же сказал: «Переможем, еще добудем, не выстоим, все равно не наше». И оставили гореть, и тогда отступили печенези, убоясь, еже погибнет добыча.

Сице миновала русь еще два порога, и были уже близки цели, когда вновь наскочили печенези. Падали в сече русьские вой, и вот осталось (их) совсем мало; бросали печенези тенеты из конского волоса; опутав воя, тащили прочь на коне с диким воплем и обессилевшего вязали, яко пардуса. Других поражали стрелами, и не было от них укрылища, ибо щитов осталось мало, а брони прежде посвергали от усталости. Крикнул Святослав Куре, печенежскому хакану: «Эй, волк степной, стань супроть, погляжу, стоишь ли победы?» И не посмел печенежин, але, заломив шапку, засмеялся от радости: «Побежден непобедимый доселе Святослав! Аз одолел его, Куря!» И стрёлили печенези издали, оставаясь неуязвимы. И се пронзила стрела горло Святославу. Вырвал ее князь, обагренную кровию, мол-вити же ничего боле не смог и пал на землю. Бросились печенези к телу Святослава, побивая его отроков, ибо несметное богатство было обещано (тому), кто возьмет Святослава живым или бездыханным. Мирослав, видя творимое поругание, просекся в толпище и отнял тело великого князя, потоптанное конями. И подивился, как легок был Святослав, а вслед за тем пал и сам, подрублен печенежскою саблей.

Иные скажут, чуял Святослав пред битвою погибель, и воля его ослабела. Мирослав отвергает со гневом, говоря, что (князь) сильно разболелся. Никто не ведал, когда он недужил, и тут скрыл от старшей чади, чтобы не коснулось дружины; Святослав простудися, егда тащили лодьи у Скуфьских каменей, на юру было; пред первою битвой уже забледнел и кашлял, и очи блестели лихорадкой. Николи прежде не отвергал пищи и мог ясти впрок в любое время, не брезгуя, але в день сечи еды не коснулся, хотя напоминали. И кудесника с пророчеством к себе не допустил, торопя события; совет пред опошнею битвой был самым кратким, ничьих мнений не спрашивал и тяготился даже своею речью.

Повестят иные, рассек Куря Святослава и из черепа (его) сделал винную чару, и оковали ее златом, но се лживое баснование. Когда умре Куря, сын его, Куря же, хвастал чарою, будто бы (она) из темени Свято-славля, а кто пиет, страху неймет, але Мирослав виде своими очьми, бысть предано Огню тело князя на другой день после битвы ускользнувшими русичеми, и останки собрали в сосуд серебрян и погребли в кур-ганище близ волоков. Недаром Володимир, идя в Тавры, искал у Порогов погребенье отца и сосуд, дабы перевезти в Кыев в капище Перуна, але не нашел. Куря ли сын похитил, осквернив могилу, или иной кто из степняков? Оскверняли ведь и грабили (могилы) во множестве (всякие) разбойные люди, и копали потай скуфьские усыпальни, и казаре разрушили бессчетно могил словеньских предков.

Сказают еще, калики подняли у Порогов серьгу Святослава, злато с каменем Антоха, царя царей Ску-фи, каменье же от первого римского храма; будто, кто носит, непобедим, и вот носили оберегою старшины Тмутаракани. Услышишь по селищам или на торжище от скоморосей и такое: быццам осталась жива Снежа, дщерь Святослава, и продали ее печенези в Куразан, идеже стала царицей, но и это пустое измыслив.

Бе млад и велми внадеян; пришед в Ильмен ко святищу, впроси: «Идеже свет, изгоняющий тьму? Хощю ведати Истину». Отрече владыко Бусл: «Хоще-ши истину в словех – забавно; истина алчет (столько) словей, сколько звезд в небе и капель в море. Почну глаголити, и состаришься, и умрешь, так и не услыша конца, и дети твои, и дети детей не услышат». И се поразило (меня) безмерно: велик мир, быти ли малой Истине его? Рече Бусл: «Просто отчаятись, але спасение дано от бозей: истина жизни доступна вне словей. Яко боль души и тела. Не изреченное и не изречи-мое – се истина, и горкотна. Живи, ища, и ищи, пока жив, болью постигнешь больше, нежели умом». Сице Мирослав: осветлили терзания, вкусил от страдания своего. Добравшись до Руси, узнал, нелюбезны Яро-полхсу мужи Святославли; кого заточил, кого погубил, кого обидел; и отправился домови, минуя Кыев; оскорбление бысть непомерно: чавк и смехи новых гридей у стола, и обилие велеречивых, и Свиналд, изменник, порицает отца пред сыном во всеуслышанье, и никто не решится вступитись.

Вернися Мирослав в Дреговичи чрез десять лет странствия; и умре уже брат, и мнозих инших не застал; и прежнего князя, и еще четырех, последников его. Ке знала земля ни радости, ни достатка: дрегович утром пашет, в полдень сошник ржою сточен, в обед серед друзей, в ужин серед ворогов. Не было мира: то бранились с Ятвязью, то купно с волынеми ходили в Лехи, то к тиверцам, изнемогавшим от печенезей; и замирились с Новогородской землей, но потеряли дружбу Полоты; сидел же в Полотей посадником Рог-волд, неколи любимец Олги, брат Тура, княживша в Дреговичех после Ушмяна; Тур свершил немало доблестных подвигов, известных по Русьской земле и за морем; Кул, отец Рогволда и Тура, варяжский князь, служил Руси, посадничал в Полотей, но был изгнан за убийство; прощен, вернулся уже в Новгород; Рог-волд рожден Кулом от кривичской княжны, Тур – от дщери ольсичского старейшины; распустися с ней Кул вскоре по рождении Тура, и вырос Тур в Дреговичех, отчего считал ся словенью, тем паче что находил выгоду.

Бе имя Святославле по Дреговичей на устех: сам богатырь, и меч-кладенец при нем; идежь конем проскачет, встанет озеро, идежь копием торкнется, горы воздыбаются; с малой дружиной покоряет мнозие страны, и бози ему заступники. Приняли Мирослава в Турье с честью, аки соратника Святослава, близкого и Кыеву, и Искоростеню, и Новгороду, ибо словесно и прилюдно возносили отца своего и Ярополк, и Олг, и Володимир; рассказам Мирослава о походах внимали с жадностию, а мудрость речей (его) покоряла. Реша старейшины от родей, и волхва, и гриди меж собою: «Разумен и опытен муж сей, покличем в князи. Другим откажем, видят не стол, но застолье: старший для них закон – из ближнего душу вон». Просило вече Мирослава, и со-гласися, але немало быша соперников из нарочитых мужей, больше всего из Ольсичей. И подстерегли (его) на охоте, и обнажили мечи, он же, опытный в бранех, легко разогнал их, проучив плетью; мстити же не стал; и было всем любо. Бысть любо и другое: взял в жены дщерь ятвяжского князя, обретя надежных соседей. Рече по свадьбе: «Не токмо дикий зверь, и че-ловец, и племя усыпляет силы своя, коли нет достойного ворога. Обилие же ворогов подтачивает силы».

И спорил штодень Рогволд из-за верховьев Дуга-вы, – хотели варязи ходити повсюду, идеже прибытно торговати и ухапно грабити, – дреговичи же не пропускали без пошлин; пошлины взимали у Витьи-реки, в селище, указанном неколи Олгою в числе погостий; укрепил Витсь Мирослав прежде других градей, и, поставив новые стены 150, отдал посаднику, чем навлек порицанье от Турьского вече: было ведь еще не в обычае Дреговичей посадничати при князе. Много заботы положил Мирослав ради Менеси и Берестья; в обоих градех расстроил торги и по примеру отца освободил ремёсл на три лета от наложей и накладей. Умельцам же платил за прочность и столь же за красоту содеянного.

По смерти Святослава снова поднялись усобицы по Русьской земле. Отложились уличи, не получив от Кыевского стола вспомоги супроть печенезей; Ватичи и Запорожь отказались признати Ярополка над собою; говорили запороги: «Перст не кулак, чилига не плетень, а Кыев не Словень». Тиверь, исчерпавшись в бранех и внутренней смуте, попросилась под Волынь; и вошли волыньцы в Тиверьскую землю, и сами стали терпети от степняков, иже умножились числом повсюду. Даже запорожи покидали исконные земли, уходили со старшинами, иные на Донец, к сиверем, иные на Дон, еще иные на Купань или в Тавры, или на Дунаву; и таяла, хирела великая сила, и никто не знал, отчего отвернулись бози. Мало руси осталось по запорожским станам; которые остались, не наследовали уже былую славу. Перунов Огнь сожигал селища и грады повсюду; запустение стало уделом; шел слух, будто вопил на площе в Новгороде черный петух человечьим голосом, а в Кыеве видели рогатую свинью. Реша владыки: «Триждь себе не поверит словень, прежде (чем) возьмет в толк, от неверия (ее) слабость». И было, и поныне есть: неверие торжествует над верою, бесчестие отворяет двери христам; кто не верит Небу, не верит в себя, кто не верит в себя, тому напрасно уповати.

О тайны превращений! Живу и не знаю, жив ли еще и что знаю (о себе). Идеже прежние заветы? Иде-ясе прошлый обычай? – ужли порушен упрямой заботой о сохранении (его)? Смешались мудрецы: камо грядеши, чёловече? – вопрошают растерянно, видя с печалью, богатство сеет нищету, плеть пестует нерадивого, алчность плодит холопа, а обилие поучающих – невежество. Вещает чрево приявшего злой дух. Ва-рязи ли повинны? Вошли в Русьскую землю или Русьская земля (в них)? Разделили или разделилась? И се словы Мирослава, а судити не мне: «Варязи погубили обычай, ибо наследовали (власть) сами и понуждали наследовати».

Не порывал прежде князь с общиной, получал и терял свой смер, и людье не остерегалось молвити (князю) поперек, понеже власть была от вече, – пропустишь ли мимо уха чюжую думу, коли завтра вторят ей другие? После Святослава редко уже по Русь-ской земле спрашивали (вече) о князе; смеры и наделы обратили в отчины и не токмо не позволяли переделяти, но прирезали, постыдно отнимая у общины. И шло от макушки до пят: великий князь называет болярцеми, болярцы называют огнищанами, огнищане называют тиунами; и кто не люб выгодой или покорностию, того не возвысят; не заметили сами, как стали глядеть холопеми, и уже не кланялись князем, но падали ниц пред ними; униженье было в почете, а достоинство и честь в небрежении; новые же люди не ведали прежнего и принимали, что находили. И стали повсюду прятати желания и насилити совесть, и пропал закон, но вьявилось два разноликих: для близких судьям и для далеких судьям, и се бысть губленье началам; ложь точила человеца, и наглел пронырливый, глупел умнейший, храбрейший обращался в труса, ибо кругом находились ему ненавистники. Безмерно бысть по земле ожидание великого чуда, але не явилось: много жаждущих, да нету роющих колодези.

Серед неисчислимых обид была оскорблявшая: княжил в Кыеве не Ярополк, но Свиналд; богаче всех мужей кыевских, повсюду держал волости; сам Ярополк, нуждаясь, просил у Свиналда злато и дирхемы; одних торжных стругов, согласно Улебу, быша сорок, а скупщики и перекупщики его ходили в чюжеземье; нанимал в дружину из варязей, а из руси и словенеи мало. И было два сына у Свиналда, Мстиж и Лют; и оскорбляли обычай, умыкая чюжих жен и позоря юных дев; того же, кто искал правды, убивали. Возмущалось людие пред Ярополком, он же потворил Свинал-ду, боясь его. И тако нарастал ропот супроть варязей. Свиналд же внушал Ярополку: «Не обыкла Словень к порядку. Разбрелись, нету князя, еже встал бы над всеми. Ты первостольный, совокупи земли воедино, почав с Деревлян; были и остались смертными ворогами Кыеву. Лиши власти Олга, дай деревлянем посадника, и тебе соберет (дань), и себя не обидит. Вот сын мой Лют – чем не верный слуга?» Деревляны же, видя торжество варязей в Кыеве и в Полотей, говорили Олгу: «Пришлецы не вечны в Словени. И ты не усидишь, коли не уважишь (наш) закон. Вспомни Святослава, – не утеснял словень, но гордился и потому побеждал». Отвещал Олг: «Аз еемь не варяг, хотя и от варяжского рода, буду блюсти обычай». И любили де-ревляне Олга за легкость княжения. Улеб Полотчанин повестит, будто подбивали деревляны (Олга) идти на Кыев и прогнати Свиналда с подручниками, утвердив Ярополка, и будто готовили уже поход; але подтвер-ждениа у многосведущих не нахожу.

Чему быти, того не миновати. Отправился молодший Свиналдич на охоту и, травя зверя, пришел в Деревляны, в лесье, идеже в тот час охотился Олг. Наехал Лют на мужей князя и в ненависти хлестал, яко мелкородных, плетью. Возмутися Олг и повелел схватити обидчика, он нее не давался, и убили его 151. И взликовали кыевцы; рече Свиналд к Ярополку: «Отмсти за мя, служил честно и деду, и отцу твоему, и над тобою стоял, уберегая. Не отмстишь, не воевода тебе». Послал Яро-полк к брату в Искоростекь: «Иду мстити за мужа своего, ибо пастырь ему». И почалась позорная брань. Разбил Олг дружину Ярополка и сказал: «Вот (тебе) урок. Не мсти за мужей своих, но держи в узде, дабы не ввергли в бедствие». Й хотел замиритись Ярополк. Але Свиналд распалял самолюбие: «Поучает, яко холопа. Осмеял тя пред всеми. Какой ты держатель первосто-ла?» Вышел из себя Ярополк и собрал еще большую дружину, и сам повел в Деревляны 152. Олг встретил его подле Уручья, и бились жестоко. И стали одолевать деревляне; Свиналд же привел с собою еще печенезей; и спустил (их), егда рассыпались полки Олга, преследуя кыевскую дружину; и не устояли деревляны, побежали в город; второпех сгрудились на подъемном мосту, и обвалися (мост) в ров, и многие потонули, а с ними князь Олг.

Вошел Ярополк в Уручье и искал Олга; едва опознали среди погибших, был же в простой кольчуге и простом платье. И плакали люди по Олгу, открыв в нем добрую душу; по смерти отца своего Святослава горько каялся Олг в сыновней неверности; и сделался ревнителем веры, како не бе прежде, и подружился с волх-вою, жертвуя без сожаленья, что имел. И се погиб, едва обнажив свое лице. Разит высоких мужей низкая беда и, падая, сокрушают радости и надежды народов.

Многими слезьми оросил сердце Ярополк над телом мертвого брата; и терзался неискупностыо вины. Свиналд же говорил: «Радуйся, отныне в твоих руках княжение в Русьсксй земле». И пошел (Свиналд) с войском по Деревлянем, корчуя знатные роды, и бессчетно голов скатилось с плеч, прежде чем сказали дерезлянь-ские князи и старейшины: «Признаём над собой Яро-полка».

В пору Деревляньской войны, на второе лето, Рог-волд, Полотьский посадник, объявил ся князем земли и отложился от Кыева. Владея сильной дружиной, наполовину из варязей, выступил супроть Дреговичей и отнял Витсь; хотел еще отняти берег Дугавы, але приспел Мирослав с дружиною, и убрались мужи Рогвол-да восвояси. Свиналд, сносясь потай с Рогволдом, похвалил (его поступок), говоря, что соединивши ся, вдвоем легко одолеют Новгород и образумят взгордив-шуюся словень; ведь Добрын-воевода воспретил варя-зем ходити в Новогородскую землю без дозвола, дозво-ла же не давал, так что варяжские корабели, простояв в Ладожи, уходили к Дугаве. Убеждал Свиналд Рогвол-да: «Почни спор с Новгородом и тем дашь повод нам. Пора напомнити словени, кто мы. Считают (нас) наемниками у себя, мы же должны нанимати (их). Пусть будут тенью, еже укроет (нас) в зной, и солнцем, еже обогреет в стюжу». Се предерзкие словы из книжия

Усхопы, новгородского волхва, изымавшего пергамены и берёсты в доме Рогволда по смерти его.

Посадником в Изборье, еще от Олги, сидел варя-жин; сговорися с ним Рогволд и наводнил внезапу Изборье варяземи, и подняли мятяж; хватился князь Володимир, ан поздно: занял Рогволд Изборье. И по-чалась война меж Рогволдом и Володимиром; увидели новогородцы, еже побеждены уже Деревляны, а Олг убит, и запросили мира; Рогволд же, поощряем Свиналдом, не согласися; требовал земли до моря, иде-же сидели летьголь и водь, платя дань в Новгород, но имея свое княжение. Рече Рогволд к летьголи и води: встаньте со мною супроть Новгорода, сниму с вас дани. И выступили сокупно, и была сеча, варязи же в дружине Володимира изменили, и перемог Рогволд; подступив к Новгороду, говорил повсюду: Володимир не хощет подчинити ся Кыеву, како уставил Святослав, и он, Рогволд, карающий меч Ярополка. Реша новогородцы, боясь, что разграбят город и учинят кровопролитие: «Мы не против уставленья Святослава и послушники Ярополчьи». Впроси в отчаянье Володимир у Ярополка: «Братр мой, како же быти? За что гоненье?» Отвещал Ярополк, подучен Свиналдом: «Аз есмь не братр, но великий князь. Выдай Добрына, укрывша деревляньских беглецов, ныне разыскиваемых (мною). Сам же приди в Кыев для объясненья». И понял Володимир: ждет погибель, если поручит ся Ярополку. И бежал с Добрыном и с другими верными мужами в Ладожь, а из Ладожи в Свей [153]. Набрав (там) дружину, послал по словеньским землям спроси-ти: кто вспоможет супроть Ярополка? Сказали Кривичи и Ватичи: «Поможем» [154]. И Дреговичи сказали: «Поможем»; сами же бились с двух сторон – на Тес-не [155] и на Припади, терпя великие трудности. И стоял на Тесне Полсен, сын Рогволда, на Припади Блут, новый воевода Ярополка, тоже Свиналдич, сам же Свиналд был неотступно при князе. Потребовал Ярополк от Мирослава выдати влешей и хуран [156], дерев-ляньские роды, еже сокрылись в Дреговичи, спасаясь от изгубленья. Мирослав отрече: «Заступаюсь по воле волхвы, ты же нарушаешь обычай». И была битва близ Холмища, и разбил Мирослав дружину Блута; Свиналд, севший в те дни в Новгород посадником, расхворелся и нежданно умре. Тужили по нем варязи, како по своем вожде. И усомнился Ярополк, то ли затеял. Варязи же, окружавшие его, подбадривали: «Хватит (нам) дружины на три Холмища. Возьмем еще печене-зей». И склонили послати за печенезями.

Мирослав, подойдя с дружиной к Полотей, понудил Рогволда уйти из Новгорода. Едва ушел, высадился в Ладожи Володимир и привел с собою варягов от тестя, князя в Свеях; обещал им по две гривны злата. Встретили новогородцы Володимира яко спасителя; и пришли, и поклонились князи от кривичей, от води и от чуди, обманутые Рогволдом. Рече Добрын к Воло-димиру: «Схватились с Ярополком не на живот, а на смерть, попробуем замиритись хоть с Рогволдом. Есть у него дочь Рогнед, посватайся». И слушал во всем Володимир Добрына, полагаясь на честь и опытность его. Послал сватьев в Полотсь. Рече к ним Рогволд, держа свое на уме: «Хочю замиритись с Володимиром и рад бы отдати дщерь в жены, да посватался прежде Ярополк; что мне выбирати, спросите Рогнед». Она же по сговору с отцем не соглашалась за Володимира; и не отступали сватья, (так что) сказала: «Не хочю разути рабичича» [157]. И передали Володимиру, и оскор-бися велми; Малуша ведь, мать Володимира, считалась рабынею Олги, егда была в услужех. Рече Добрын: «Все равно ворог нам Рогволд и ударит в спину, едва поскользнемся. Возьмем Полотсь, отмстиз за непочтение к нашему роду». И пошли на Полотсь, и помогал Мирослав; разбили дружину, Рогволда же и сыновей полонили. Повелел Добрын Володимиру взяти Рогнед пред очьми отца, и бысть сотворено насилие; Рогволда же с сыновеми умертвили [158].

Егда князь Володимир впервые узрел Рогнед, не плакала и не трепетала от страха, но в спокойствии ожидала свою судьбу; и се полюбилась князю. Была (Рогнед) умна и ликом прекрасна; в сужденьях даже мудрые находили много смысла, а насмешки (ее) повторялись из уст в уста. И был свадебный пир, и пировал вместе с Володимиром и Добрыном Мирослав; Володимир расспрашивал о Святославе и тако проникся к дреговичскому князю почтением и дружбой. В Доб-рыне же нашел Мирослав единодумца.

И пошел Володимир по Непру в Кыевскую землю, Мирослав же не пошел, ибо люди Рогволда, бежав в Летьголь, собирали дружину, опять призывая варязей из-за моря.

У Любеча встретились два войска, Володимира и Ярополка, и встали насупроть, обрывшись. Ярополк ждал печенезей; не дождавшись, рече: «Постыдна вражда сородичей. Замиримся». И согласися было Во-.лодимир, Добрын же воспрети: «Не ты начал, но он, погубив Олга и изгнав тя. Луком выгнулся ныне – берегись стрелы». Сказали гриди: «Сокрушим Ярополка; готовый отречись от веры, отречется от слова» [159]. Але не торопились, ибо Ярополк был велми силен. И се Добрын почал богатыми дарами и посулами склоняти на сторону Володимира кыевских мужей, недовольных засильем варязей.

И вот переметнулись одни, и другие готовы были передаться, и отступил Ярополк к Кыеву, говоря в слезех: «Люди, люди, не хозяева (вы) клятвам, но прислужники страстям; николи нельзя на вас положитись, оттого и радости мимолетны».

Затворися Ярополк в Кыеве, заранее наполнив ямы житом и сушеным овощем, а подклети салом и медами. Блут же, воевода Ярополка, увидез, что все равно не выстоят долго, послал к Володимиру: «Помогу против Ярополка, чем отплатишь?» Отвещал Володимир: «Явив благоразумие, умножишь имение». И точил Блут волю Ярополка, пугая заговором и убийством; ке пускал князя ни на градские стены, идеже сражались вой, ни к людью, уставшу в ожиданиях. И лишися Ярополк крепости в себе, день ото дня проникаясь думой о никчемности жизни, яже слабит и губит (человека) сильнее яда.

Толкали Володимира к миру гриди из варязей. Рече Володимир: «Замирюсь с Ярополком». Добрын про-гневися: «Держащий в руце тысячу сердец, смеет ли думати об одном? Тяжка доля избранника, але от бо-зей. Гляди на мя, озабочен ли сугубой заботой? В муках, а понуждаю ся забыти о себе, инакш не сотво-рити высокого; не правят зараз людьское и божье». Не убедив Володимира в справедливости своих словей, бил великого князя палкою, и в том признался Еолодимир Мирославу ка тризне по Добрыыу; бия, Добрын приговаривал: «Не властити учю, ибо рожден для того, не держатися стола четырьмя лапами, ибо достоин, но прозирати, что проходит и что остается в человеце и родех, и служити вечному» [160].

Меж тем убедил Блут Ярополка оставити Кыев: «Хощет схватити тя людье, а печенези уже на подходе». И бежал Ярополк в Родню, в остережье, поставленное неколи запорожскими сечеми. Но Блут обманул: не пришли печенези наниматись к Ярополку, а ясти было нечего; обложил городец Володимир, копая под стены.

И наступил голод [161]. Прозрел Ярополк, увидев, куда завели его пустыми посулами. Сказал: «Не князь (вам) больше, пойду, повинюсь пред братом, пусть лутше убьет, чем терпети одинокость, нету ведь мне друга». И просил Володимира о встрече. Блут же, испугавшись, что замирятся братья и изобличат его измену, удумал мерзкое.

Послал от себя к Володимиру: «Уговорил Ярополка по обещанию. Идет покорным, замыслил же тебя погу-бити, спрятал под платье нож». И пришел Володимир с Добрыном и мужами в терем Святославль, еже под Родней, меж Непром и Медведицей; и Ярополк пришел с Блутом и своими мужами. И был весел Ярополк, говоря в надеждех: «Вот первый раз, когда сам решил и сам исполняю, волен, яко птиця, и нет надо мной отныне иной воли. От человеца ведь зависит, видеть ему солнце или не видеть». Блут же подговорил двоих из свиты убить Ярополка; едва вошли в терем, пропустил Блут князя и заговорщцей, а других, верных князю мужей, не пропустил, зачинив пред ними двери. И убили беззащитного Ярополка, терзая, аки дикие звери, пронзили мечеми грудь и спину, и подбросили нож, сами вбежали к Володимиру с криком: «Злодеи, злодеи!» И велел Добрын хватати мужей из свиты Ярополка, они же успели скрытись, одни в Родню, другие в Поле, к пе-ченезем [162].

Горевал Володимир по убиенному брату: «Ужли не хватало нам вдвоем места на земле?» И оставался долго безутешен. Взял же себе жену Ярополка; говорят иные, что уже несла от прежнего мужа, но скрыли, дабы потом не вышло спора 163. Схоронили Ярополка по словеньскому обычаю, и тризновали по (всей) Русьской земле. Блута же и убийц пытали злою пыткой и казнили в Кыеве.

Сице стал Володимир единодержцем, и поклонились ему князи да болярцы Русьской земли; и приходили послы из разных стран с поклонами от великих князей и хаканов. Чествуют всегда победителя, ибо человец ищет покровителя в человеце. Был и Мирослав от Дреговичей, и принимали (его), яко первого друга.