Мне как молитва эти имена. От Баха до Рихтера

ИСКУССТВО И НАУКА /Размышления о злободневном и не только/

Сейчас, когда люди в нашей стране все больше теряют голову (кроме тех, разумеется, у кого ее отродясь не было), что, по-вашему, в первую очередь выбрасывается на свалку? Разумеется то, где более всего необходима голова: искусство и наука. А между тем, «только наука и искусство способны возвышать человека до Божества», как написал в одном из писем Бетховен. Не в моих силах вернуть голову тем, по чьей вине в России закрываются научно-исследовательские учреждения и, к примеру, петербургское «Радио-Классика», этим уже ничего не поможет. Забудем о них и, просто чтобы отвлечься на несколько минут от повседневных забот, задумаемся немного о Божественном, о сути искусства и науки, о том, что у них общего — в плане указанного Бетховеном возвышения, — и в чем они, на мой взгляд, существенно различны.

Цель науки — постижение Божественной сущности мироздания. На этом пути люди сделали несчетное количество открытий, проникли в глубины космоса и атомного ядра, неоднократно заходили в тупик и снова находили дорогу, но и сегодня, в конце 20 столетия своей новой истории, человечество знает о мироздании ничтожно мало. И так будет всегда! Каждое новое открытие лишь отодвигает от нас линию горизонта, и если мы говорим о непознаваемости Бога (что бы мы ни понимали под этим словом), то столь же справедливо говорить о непознаваемости Его творения. Да, наука способна возвышать человека до Божества, но никогда его она до Него не возвысит.

Иное дело искусство. Здесь человек создает свой собственный мир. Но не такой и не так, как это описано в гениальной пьесе братьев Карела и Йозефа Чапек «Адам-творец», не переиначивая на свой лад мироздание, не подражая ему. Пусть наука ответит мне, откуда берется музыка, это самое загадочное и самое высокое из искусств! В окружающем нас мире ничего подобного симфониям Бетховена нет, хотя я и могу допустить, что все они лишь слабая тень той воистину Божественной музыки, которой неисчислимые слушатели веками наслаждаются в раю. Но тогда возникает другой, не менее жгучий, вопрос: как мог Бетховен (Бах, Моцарт, Шуберт...) подслушать эту музыку на земле? (Притом я совсем не уверен, что кто-либо из них удостоился чести быть принятым в рай и посмертно.)

Всякий талант от Бога, и я отнюдь не склонен считать Галилея менее значительной личностью, чем, ну скажем, Эль Греко, а Эйнштейна, — чем Моцарт, я лишь хочу подчеркнуть это тонкое различие науки и искусства: если первая помогает человеку продвигаться (незначительно!) по потемкам Божественного лабиринта, то второе возводит в этом лабиринте храмы духа, создает неподсмотренные в природе оазисы красоты, острова блаженства и радости. Человек науки, сколь бы ни было велико (в глазах людей) его открытие, в лучшем случае способен разгадать одну из бесчисленных загадок мироздания; гений искусства, особенно музыки, творит сам, и за неимением достоверных доказательств, что Кто-то это уже сделал лучше, чем он, вправе сам почитаться за божество.

Поймите правильно: я далек от мысли принижать значение науки перед искусством — я лишь пытаюсь разобраться, в какой мере они способны возвысить человека до Бога.

август 1998