Многоликий. Олег Рязанский

Глава тринадцатая

Вечерело. Олег Иванович одиноко сидел в библиотеке, размышляя о судьбе засланных в Москву мальчишек.

Первые два лазутчика как в воду канули. Уж не поторопился ли он, посылая совсем ещё Неопытного сына Дебрянича?

Вошла Ефросинья. Необъяснимым образом сразу же догадалась, о чём задумался князь. Говорят, что так бывает со всеми любящими жёнами после многих лет совместной жизни.

Села рядом.

— День-два вполне могли в пути задержаться, — сказала она, положив узкую тёплую ладонь ему на руку.

Князь кивнул.

— Конному три дня пути. А пешему, — она говорила, поглаживая его руку, успокаивая и внушая, — да ещё если сторожко идти, с оглядкой, и того больше.

— Откуда знаешь, что до Москвы три дня конному скакать?

— Епифана спросила, — призналась жена.

— А зачем я их в Москву послал, не спросила? Что меня там тревожит и волнует, какое беспокойство гложет?

— Спросила.

— И что он сказал?

— Что ни о чём таком не знает.

— Аты?

— А я обиделась. Уж и от меня нынче у тебя тайны завелись. — И, округлив свои медовые глаза, спросила, почему-то понизив таинственно голос: — Уж не на Москву ли замысливаешь поход?

— Бог с тобой, о каком походе нам сейчас думать? Да и не пойду я никогда на Москву.

— Тогда зачем послал мальчишек?

— Они не мальчишки уже. Я в их годы в боях побывал, в походах, в Орду за ярлыком ездил.

«Может, корит себя за то, что послал именно Дебряничева сироту?» — подумала Ефросинья, но промолчала.

— В самом сердце Залесской Руси ставить неприступный каменный кремль, что сие означает? — Князь вопросительно поглядел на жену.

— Отгородиться стеной от татар.

— Не только. Вперёд Дмитрий Московский смотрит, в будущее. И в этом будущем никто уже с Москвой сравниться не сможет. Все княжества под его рукой окажутся. Включая Рязань. А я давным-давно задумал, только никому ещё не говорил. Вот сейчас тебе скажу, только тебе... да... Даже Епишка ничего не знает. Если встанем крепко на ноги, хочу я в Старую Рязань вернуться, там столицу сделать и кремль каменный возвести. Вот и нужно мне знать, пока Дмитрий свой кремль не достроил, из чего стены сложены, какой высоты и толщины, как крепость водой снабжается. Нам бы лет десять без татар прожить... Встать бы каменной крепостью на берегу Оки и ни в какие Мещеры больше не бегать, — мечтательно заключил Олег.

Утром появились Степан и Юшка, усталые и сонные. Шли всю ночь в обход невесть откуда взявшегося татарского разъезда.

Отчитывался Степан на малом совете. Князь Олег пригласил молодого Кореева, тысяцкого, боярина Корнея, дворского, удельного князя старика Милославского, знатока градостроительного дела. Олег Иванович велел вспомнить всё самым подробным образом от первых шагов. Когда Степан стал рассказывать, как стояли они на противоположном берегу Москвы-реки и разглядывали строительство, князь потребовал пергамен, и Степану пришлось рисовать всё, что удалось запомнить. А когда рассказ дошёл до боярыни Дурной, все оживились и потребовали подробностей.

— Она и вправду такая рябая?

— Да, — ответил сухо Степан. Его раздражали насмешливые слова и непристойные шуточки по поводу бедной боярыни.

— Только на лице? А бывает, что и на груди...

Степан промолчал.

— И всё достояние, выходит, у неё в руках... ну и ну, хитро её отец придумал, хитро... Что ж, рожать надобно.

— Как рожать, ежели муж на жену взглянуть не может?

— А платочком прикрыл бы... Вишь, ты-то сослепу смог!

Все заржали.

— Довольно! — прикрикнул князь. — Не затем собрались, чтобы какого-то Дурного обсуждать. — Но по лицу было видно, что и сам слушал с интересом.

Степан рассказал о вечере, проведённом в малиннике в ожидании ночи, о попытке разведать нижнюю башню, что воздвигнута у самой реки, и о том, что её охраняли копейщики.

— У всех остальных башен охраны не было, — подчеркнул он в конце рассказа.

— Молодец, — похвалил Олег Иванович, — на самую важную точку в обороне кремля вышел. Это и есть водовзводная башня, о которой я слышал.

Старик Милославский важно кивнул. Князь расспросил о подвалах, одобрил, что не засмолил Степан факела и не полез в подземелье по таинственной лесенке, подивился, зачем строители завезли кирпич.

— Видно, облицовывают они обожжённым кирпичом стены в подвале, чтобы не было сырости и оползней, — сказал Милославский.

— Наверное, ты прав, князь, — согласился Олег Иванович.

Степан выложил на стол совсем усохший, несмотря на то что был завернут в тряпицу, кусок раствора для кладки.

Бояре и оба князя долго щупали, разглядывали, качали головами.

— Хорошо загашенная известь, её не меньше как десяток лет в яме держали... И где это Митя прятал?

— А мы и не ведали...

— На белке замешана.

— Да, на чистом белке... Без желтка... Потому и в желтизну не отдаёт, белая... Чистый белок, значит...

Раствор заинтересовал бояр почти так же, как рассказ о тайной башне.

— Давайте, други, отпустим нашего молодца. — Князь обратился к Степану: — Как мне тебя наградить?

Степан встал и поклонился:

— Для меня награда — честь, что выпала.

Князь милостиво улыбнулся:

— А что бы ты хотел к чести в прибавок?

Степан не стал задумываться и выпалил то, что заготовил заранее в надежде, что дойдёт разговор до награды за удачный поход в Москву.

— Дозволь спутника моего Юшку, лучникова сына, меченошей взять. Его боярин Корней хорошо знает.

— Из смердов? — Вопрос был к Корнею.

— Из смердов. То правда — его отец лучником у боярина Дебрянича был, — ответил Корней.

— Дозволяю взять стремянным, — кивнул князь.

Степан вспыхнул, закусил губу и, чтобы скрыть раздражение, поклонился. Меченоша, прояви он себя, мог стать и дружинником, а стремянный поднимался вверх по дружинной лестнице только в самых исключительных случаях. Окостенела при князе Олеге Ивановиче эта самая дружинная лестница, не то что в прошлые времена, когда удаль прокладывала витязю путь на самый верх.

— И ещё о милости прошу. — Степан выпрямился и взглянул прямо в глаза Олегу Ивановичу. — Отпусти меня в сторожевую сотню, князь!

— Ополоумел! — выкрикнул боярин Корней. — Ты, княжеский дружинник, под начало сотника идти хочешь?

— Ты же сам знаешь, боярин, княжеская дружина редко выходит в Дикое поле.

— Мести жаждешь? — спросил Олег Иванович, и в его улыбке мелькнуло одобрение. — Что ж, дозволяю. Пойдёшь под правую руку[26] сотника Ивана Шушака. — Князь перевёл взгляд на пергамен, показывая, что разговор со Степаном закончен.

Юшка ждал на княжеском дворе. Два стражника у крыльца с подозрением поглядывали на паренька, но тот пришёл сюда с дружинником, которого все во дворце знали, и стражники помалкивали, решив дождаться десятника.

Степан выбежал и бросился к Юшке, радостно улыбаясь.

— Ты мой стремянный! — Он обнял друга. — Не удалось сразу меченошей тебя сделать, ну, да всё ещё будет!

— Зато вместе! — воскликнул Юшка. Парни принялись тузить друг друга, возиться и смеяться так, словно были не на княжеском дворе, а на задах корнеевского дома.

— Бежим к боярине, возьмём твои пожитки. Сегодня же определю тебя в молодечную.

— Может, подождём боярина? Наверное, он захочет, чтобы ты боярыне и Алёнке всё, что можно, рассказал.

— Всё, что можно? — переспросил Степан. Ему вспомнились сальные лица ближних бояр, когда пришлось рассказывать о рябой боярыне.

— Ну, не всё, — хохотнул Юшка.

Степан вдруг крикнул, срываясь на фальцет:

— Не смей! Не смей, холоп!

Юшка достал дудочку, пропустил Степана вперёд и побрёл сзади, в двух шагах, наигрывая что-то задумчивое.

— Прости... — буркнул Степан.

— Ты не на меня кричишь, а на себя. Не знаешь, как теперь с Алёнкой встретиться.

— Алёнка ещё коза несмышлёная.

Юшка обернулся и сказал с улыбкой:

— Коза-то коза...