Многоликий. Олег Рязанский

Глава седьмая

В 1358 году только мудрая осторожность старого тысяцкого спасла княжество от разорения.

В Переяславле появились послы родственника хана Бердибека царевича Мамат-Ходжи с предложением: объединив силы, ударить на Москву и вернуть все старые рязанские земли. Послы заверяли, что царевич желает Рязани только добра, и обещали, что в скором времени придёт сам Мамат, а с ним несколько тысяч верных воинов. Дело только за рязанцами.

Тысяцкий сразу же почуял в необычном предложении что-то подозрительное. Но Олегу возможность совместного похода на Москву показалась заманчивой. Восемнадцатилетний князь загорелся.

Дело было не только в спорных городках. Олег и сам не смог бы толком объяснить, почему всё, что связано с соседней Москвой, так его притягивает и волнует. Может, потому, что богатела Москва не по дням, а по часам, а Рязань нищала, или потому, что рязанский князь ощущал себя последним осколком великой Киевской империи здесь, на востоке огромного когда-то Русского государства, только любые слухи о Москве будили всегда в душе ревность и любопытство, зависть и обиду.

А тут такая возможность появилась!

Тысяцкий долго думал, выслушивая сбивчивые речи молодого князя. С какими-то доводами соглашался: и его, старика, тревожила Москва. Но совсем по другим причинам.

Предвидел он, умудрённый опытом долгой жизни, что когда-нибудь пересекутся пути двух княжеств и, скорее всего, крепнущая Москва «слопает» Рязань, как уже «слопала» и Кашинское, и Переяславль-Залесское, и Можайское, и Вяземское, и Одоевское, и Коломенское княжества. Конечно, Рязань им не чета, но ведь и Москва растёт, разбухает, силу набирает недюжинную.

— Пять лет назад, — заговорил как-то тысяцкий, — ты, великий князь, впервые на думе выступил и мудро остерёг нас от того, чтобы из-за Лопасни ввязываться в усобицы с Москвой. Я даже слова твои помню: обезмужела Рязань...

Олег почувствовал, что медленно краснеет.

— А теперь, выходит, поманил тебя татарин лукавый и всё можно забыть? Тебе в тот раз люди поверили и наперёд тебе свою любовь отдали, а ты, как вертлявая невеста, к первому же, кто позвал, готов бежать.

— Замолчи! — вскинулся Олег.

— Нет уж, выслушай, великий князь! Мамат-Ходжа предатель, я это нутром чую. Но даже если бы и не был он предателем, я всё едино не дал бы согласия на совместный поход против Москвы с ордынцами!

Олег хотел было сказать, что никто согласия выжившего из ума старика и не спрашивает, но, встретившись взглядом с его пронзительно-голубыми глазами, осёкся.

— То ты Бердибеку подарки не хотел посылать, зазорно тебе было, а теперь собрался московских смердов арканить вместе с татарином?! Сие не зазорно?

Олег отвернулся, подошёл к окошку, поглядел на просторный двор, где что-то строили холопы.

— Что же делать? — спросил он. В голосе прозвучала та же мальчишеская растерянность, как недавно в разговоре с Васятой и Епишкой о судьбе Даши.

— Хитрить, переговоры вести, а самим не спешить. И доверь это мне, великий князь, — у тебя пока ещё всё на лице написано...

Затягивая переговоры, тысяцкий и дворский стали потихоньку отправлять на север полки и имущество. Послам же говорили, что у Рязани войск почти не осталось.

По ночам в непроходимые мещёрские чащобы тайно уезжали боярские семьи, дружинники везли добро.

Уходили в леса и крестьяне южных и юго-восточных, граничащих с Диким полем, волостей княжества. Так что когда на юге появился с войском царевич Мамат, сопротивления ему никто не оказал, но и грабить было нечего.

Стремительным броском Мамат продвинулся к границам Москвы, как бы подтверждая своё доброе расположение к рязанцам, но это не успокоило тысяцкого. Он продолжал уводить людей, щедро одаривая посланцев Мамата серебром.

Так долго продолжаться не могло: это понимали все. Действительно, в приграничных с Москвой землях Мамат сбросил маску друга и принялся без разбору грабить и жечь как рязанские, так и московские сёла. Тут и выяснилось, что действовал Мамат на свой страх и риск, не имея разрешения хана Бердибека. Мамата вытребовали в Сарай, где судили и за самовольство казнили.