Осенью 1353 года проезжие купцы рассказывали, что у соседей, в Москве, князь Иван Иванович посадил наследника, трёхлетнего Дмитрия, на коня. Казалось, не бог весть какая новость: бывало, и двухлетних княжичей стригли и сажали на коней. Но по каким-то непонятным Олегу соображениям ближние бояре вдруг, словно сговорившись, принялись твердить: пришла пора Олегу ехать в Сарай за ярлыком, и так, мол, припозднился. И ярлык надлежало просить, ссылаясь на права отчины и дедины на великое рязанское княжение, не жалея серебра и подарков.
Истинным великим княжеским престолом на Руси с незапамятных времён считался киевский стол.
В середине двенадцатого века, при Святославе Всеволодовиче, этот высокий титул закрепился и за черниговскими князьями, благо ходили у них под рукой в огромном Черниговском государстве многие десятки больших и малых удельных князей. В числе их были прославленные русскими летописями и былинами Игорь Северский и Буй-Тур Всеволод Курский. И всё-таки черниговский великий князь оставался младшим по отношению к киевскому.
Юрий Долгорукий, всю жизнь стремившийся к заветному киевскому престолу и мимоходом создавший огромное Залесское государство[8], самозванством не тешился. Ни суздальский, ни владимирский столы он великими не считал. Правда, став великим князем киевским, как бы увёз этот титул на север. И только Всеволод Большое Гнездо прочно закрепил за владыками Залесского края[9] титул великих, хотя они всё ещё считались подручными по отношению к киевскому князю, давно утратившему и силу, и власть в Залесье и на Новгородчине. Трудно сказать, кто раньше стал вслед за Всеволодом называть себя великим — рязанский или тверской князья, но уже двоюродный и родной деды Олега, Коротопол и Александр, в грамотах иначе чем «великие» не назывались. Но одно дело называться, а другое — получить ханский ярлык на великое княжение. Так что спора о необходимости совершить смертельно опасную поездку в Орду не возникло, если не считать слёз и просьб матери Олега.
Зато спорили до хрипоты и в думе, и в княжеском тереме, как ехать. Верхами ли через Дикое поле — путём быстрым, но полным опасностей — или же сплавляться по рекам — вначале по родной Оке, затем от Нижнего Новгорода вниз по Волге.
Наконец решили — по воде, тем паче что зарядили осенние дожди и по высокой воде вполне можно было добраться до Сарая прежде, чем встанут Ока и верхняя Волга.
Обратно же, если Бог даст удачу, можно было ехать и верхами по зимней степи, прикупив в Орде татарских коней, привычных к долгим пробежкам по снегу и приученных добывать себе корм из-под наста.
А ежели не даст Бог... Но о том думать не хотелось.
Ещё была свежа в памяти смерть Романа Рязанского, предка Олега, убиенного в Орде с необъяснимой жестокостью. Помнили и других русских князей, сложивших безвинно головы в Сарае, — кто под ударом кривой сабли нукера[10], кто удушенный шёлковым шнурком, кто забитый сапогами слуг по знаку всемогущего хана. Поимённо помнили и своих, рязанских, и Залесских, и далёких киевских, и черниговских.
Всё ж — единый корень!
Может быть, именно потому, что история поездок в Орду полнилась именами убиенных из-за неосторожного слова, Олег решил взять с собой не Васяту, несдержанного на язык, а Епишку, не по годам осмотрительного и спокойного.
Водный простор родной Оки всегда успокаивал душу, наполняя её тихой беспричинной радостью. Олег стоял на настиле с кормщиком и смотрел на левый берег. Там, за перелесками и редкими возделанными полями, скрывалась в утреннем тумане Залесская сторона, русское междуречье — огромная страна, спрятавшаяся в дубравах между тремя великими реками — Волгой на севере, Днепром на западе и Окой на юге. Бывалые люди рассказывали: в бесчисленных реках, речках и речушках, пронизывающих, словно кровеносные сосуды, междуречье, рыбы, и не простой, а красной, было столько, что она чуть ли не сама в сети заскакивала. Борти[11], со знамёнами[12] и ничейные, тянулись на многие поприща[13], а на полях хлеб поражал урожаем. Именно там привольно раскинулся ближайший сосед — Москва. Противник, соперник, в нужде союзник, необъяснимым образом богатеющий вопреки всему — татарским набегам, моровым поветриям, литовским наскокам, княжеским усобицам...
Олег перевёл взгляд на правый берег. Там начиналась собственно Рязанская земля, родная, любимая. Углубись немного в её густые леса и нежирные пахоты — и откроется степь, высыхающая к зиме до сухой звонкости. Степь, или Дикое поле, что от века таило в себе угрозу рязанцу.
Олег тяжело вздохнул...
К полудню хорошим ходом струги вышли к повороту Оки на север — месту, памятному всем рязанцам.
Здесь крутой правый берег венчали рукотворные земляные оборонительные валы, густо заросшие кустарником. За ними скрывалась первая жертва татаро-монгольского нашествия 1237 года — безжалостно уничтоженная, сожжённая, растоптанная Рязань, древняя столица могучего княжества. Она спорила размерами, богатством и красотой с Киевом, Черниговом, Новгородом. Даже отсюда, с реки, на глаз можно было определить, что в её оборонительных валах могли бы уместиться несколько таких городов, как Переяславль, нынешняя столица. Сотни лодий, стругов, кораблей стояли у причалов древней Рязани, приходили они с Волги и с Днепра, волоком перетаскивались через водораздел, отделяющий окский бассейн от днепровского. Тысячи златокузнецов, гончаров, ткачей и прочих ремесленников соперничали своим мастерством с умельцами из Византии, Саркела, Дербента, Тавриза. Звучала речь русская и кыпчакская, булгарская и греческая и даже быстрая гортанная персидская.
Гордая, богатая, может быть, даже зазнавшаяся Рязань стала первой добычей Батыевых полчищ и была уничтожена для острастки других городов с невероятной жестокостью.
Память о тысячах изнасилованных, а потом безжалостно зарезанных женщин и девушек, стариках, умирающих в мучениях с перебитыми костями, детях, чьи головы разбивали о мощённую камнем мостовую, передавалась из поколения в поколение. Ордынцы жгли, рубили, пытали и грабили, трупы тысячами сталкивали с крутого берега в Оку. Столь велик был ужас, посеянный врагом, что, вопреки всем вековым русским традициям, рязанцы не стали восстанавливать на старом месте, на костях, свою столицу, хотя, казалось бы, вот они, бескрайние леса, — вали деревья, строй. Даже беспримерный подвиг Евпатия Коловрата не очистил в сознании рязанцев осквернённого места.
Тогда рязанский великий стол и был перенесён в Переяславль. Олег с грустью проводил взглядом уплывающие развалины городской стены Старой Рязани и подумал, что, возможно, он всё же решится вернуть сюда столицу.
У Мещёрского городца на день задержались. С князьями местного лесного народа, издревле дающего приют в своих непроходимых лесах и болотах соседям, спасающимся от татарских набегов, рязанцы поддерживали дружественные отношения, часто скрепляемые брачными союзами.
Когда миновали Мещеру, Ока плавно привела во владения муромчан. Муромское княжество по праву считалось на Руси одним из древнейших, чуть ли не ровесником Черниговского. Когда-то славное своими богатырями, — кто на Руси не знал Илью Муромца? — ныне оно под непрерывными ударами ордынцев постепенно хирело.
Чем ближе к Волге, тем полноводней становилась Ока. Приняв в себя воды Клязьмы, она почти сравнялась с главное русской рекой.
В Нижнем Новгороде пробыли несколько дней. Нижегородский князь Константин какими-то сложными родственными связями по женской линии приходился Олегу одновременно и двоюродным, и троюродным дядей. Принял он племянника широко и радушно, благословил, пожелал доброго пути, снабдив ценными советами — недавно Константин сам побывал в Сарае и хорошо знал, что творится у воинственных соседей. По его словам выходило, что моровое поветрие, не пощадившее и Орду, разметало обитателей Сарая по степи: ханскую ставку придётся искать с помощью проводника-монгола не в окрестностях Ахтубы, а в далёких прикаспийских степях.
Погостив, рязанцы распрощались с Нижним Новгородом, отдав себя во власть стихий и Провидения Божьего.
Волга после осенних дождей встретила путников полной водой. Переменчивые мели не поджидали рязанские струги, хищные разбойничьи ватаги не рисковали нападать на три воинских корабля. Плыли спокойно.
Миновали легендарный утёс, на вершину которого, по преданиям, поднимался в незапамятные времена князь Олег, когда шёл в глубину хазарской степи большим походом. Хазарский каганат, потерпев тогда жестокое поражение, распался на отдельные ханства и вскоре исчез с лица земли, просуществовав более шестисот лет. А ведь когда-то Русь платила дань хазарам, так же как в нынешние времена платит монголам.
Но вот и крупнейшая волжская протока Ахтуба. Говорят, именно здесь стоял прежде главный город хазар Итиль. Проводник-монгол утверждал, что развалины ещё можно отыскать в степи. Здесь же когда-то шумел первый город монголов Сарай-Баты, названный так в честь его основателя, покорителя Руси — хана Батыя. Позже, во времена, когда в Рязани княжил Иван, прозванный Коротополом, а на московском столе сидел Иван по прозвищу Калита, Орду возглавил хан Узбек. При нём столицу перенесли в верховья Ахтубы и назвали Сарай-Берке. Вскоре это название упростили, теперь столица Золотой Орды звалась просто Сарай.
Столица быстро богатела, ибо располагалась на караванных путях, ведущих и в Китай, и в Индию, и в Монголию, к далёким кочевьям Синей Орды, и в Крым, откуда открывались через генуэзскую колонию Кафа пути в Средиземноморье.
Собственно города Олег не увидел. Чуть ли не полдня ехали по запутанным проулкам между глинобитными стенами, ограждающими шатры и летние мазанки. Проводник необъяснимым образом ориентировался в паутине дорог, улиц, проулков, тропок. Поражало отсутствие стражи. Впрочем, это только подтвердило сведения о том, что после чёрного мора хан Джанибек продолжает кочевать в Прикаспии, подальше от населённых мест.
Ночевал Олег на подворье русского епископа, владыки Василия. После настоящей русской бани гостей повели в трапезную, где их поджидал сам владыка, сухой, седой, с морщинистым лицом и живыми ярко-синими глазами старец, чем-то напомнивший Олегу отца.
У владыки прогостили три дня, отдыхая от тягот долгого пути, слушая его мудрые наставления и собирая сведения о местопребывании хана Джанибека.
По словам Василия, этот хан к русичам относился хорошо, в отличие от многих иных властителей Золотой Орды. Унизительному ритуалу целования золочёного сапога обычно русских князей не подвергал, кумыс пить под страхом смерти не принуждал.
— Кумыс, сын мой, — рассказывал владыка, — это, по сути, брага из кобыльего молока. Чашу с сиим напитком я бы тебе советовал принять от хана и осушить. Оно, конечно, русскому человеку непривычно, так ты, чтобы не поморщиться, начни приучать себя загодя, хоть здесь. Греха в том нет. А если ценой одной чаши добьёшься мира для своей многострадальной земли хотя бы на год, то свершишь богоугодное дело.
Хан Джанибек был весел и умиротворён долгим пребыванием в бескрайних степях Прикаспия, славящихся богатой охотой.
Чашу кумыса Олег выпил, не дрогнув лицом, и поблагодарил витиеватой речью на татаро-кыпчакском наречии, на котором говорила вся многоплеменная Орда. Этот говор с давних половецких войн знали многие русские князья, чьи земли располагались вблизи Дикого поля.
Десять дней юный князь был спутником Джанибека: вместе ездили и на соколиную, столь любимую монголами, охоту, и на волков. Олег учился бросать аркан, поражая хана своими удивительными успехами. И он, и бояре умолчали о том, что аркан кидают в Рязани сызмальства все мальчишки. В итоге уехал Олег из ханской степной ставки не просто с ярлыком на великое рязанское княжение, что давало ему право верховной власти над уделами Пронским, Муромским, Милославским, Новосильским и многими иными, но и с ханским перстнем, знаком высшего доверия и приязни.
Обратный путь проделали, как было решено заранее, верхами, через Дикое поле.
Олег и Епишка возмужали и окрепли настолько, что, не отставая от взрослых, без устали ехали верхом на низкорослых татарских конях, купленных в Сарае, по бесконечной, ровной, на взгляд русичей, унылой степи. За день уставали так, что вечером засыпали как убитые.