Мое темнейшество

Глава 11

Когда я вышел на улицу, по городу уже ползли сумерки. Мягкие, они ступали, как черные коты. Выглядывали из подворотен, расстилались по углам… Солнце садилось, а мне хотелось… Нет, не есть. Жрать.

Только вот память услужливо напомнила, что дома шаром покати. Последний кусок пирога доел еще утром, перед мессой.

Я шел по мостовой, прикидывая, не завернуть ли в харчевню, и перебирая в уме, сколько монет у меня осталось в кармане. По подсчетам выходило, что ноль целых фиг десятых. Уже прикинул было, не проверить ли копилку с подаяниями у входа в храм. Вроде стояла там такая… На замке. Но тут из-за очередного поворота, которых было много на моем пути, выскочил мужик. Да не просто мужик, а тот самый, у которого я намедни спасал брюхатую жену. Ну, ту бабу, что поперлась на болото накануне родов…

– Ваше светлейшество! – радостно возвестил молодой папаша, который был навеселе. Везло мне сегодня на хмельных, что сказать. – А я в храм приходил после мессы сегодня, а вас уже не было… Вы извините, что я на проповедь не заглянул. Так больно повод был хороший. Родины отмечали! Второй день подряд. Мы думали завтра позвать вас, чтобы вы дитя наше освятили перед ликом богов. Уж расстроились, что в храме вас нету. И дома никто не отворил… А тут такая радость: вы – и мне навстречу. Не иначе как провидение! – тараторил мужичок. – Пойдемте со мной! Вы же, наверное, голодный… А у нас столько наварили…

Предложение было заманчиво, особенно для моего желудка, потому-то я и согласился. И вот когда меня привели в уже знакомый дом, я понял: варили мужики. И в основном первача. Чтоб нажраться…

Впрочем, кроме запотевших, чуть мутноватых бутылей на столе действительно была и еда. Так я увидел полуразделанного запеченного гуся, мелкие пирожки (целую огромную миску), нарезанные овощи, отварную картошку, зелень… И понял: остаюсь!

Правда, о своем решении я уже скоро пожалел. Но только после того, как наелся. О чем и сообщил, попытавшись встать.

– Вы как, сытый? – заботливо уточнил молодой папаша.

– По горло, – заверил я, думая, что с тем и отпустят.

Ха! Как бы не так! Меня усадили, заверив, что вот-вот будет пирог с куриными потрошками. А пока его ждали, в меня постоянно пытались что-то влить: то злополучный первач, то мухоморовку, то эль, то настойку…

Я не представлял, как люди могут столько пить и при этом не сдохнуть! Но марисмольцы назло всем смертям опровергали мыслимые и немыслимые законы логики, физиологии и магии и… наливали!

Когда уже ночь вступила в свои права, я попытался тихо улизнуть, прихватив остатки гуся. Но на пути к двери мне подсунули вместо гуся под мышку бутыль. Пришлось возвращаться и делать замену. И так – несколько раз!

В итоге я принес домой и гуся, и бутыль, и еще корзину с мочеными яблоками! Что ж, неплохой улов, а главное – сытный! С такими мыслями я уже был готов завалиться спать, искренне надеясь, что следующий день будет лучше, но тут вспомнил про Одо.

А точнее, о том, что не отписал своему приятелю, который сюда меня отправил (хотя по ощущениям – просто послал) в качестве преподобного.

Другу нужно знать, что преподобный Карфий скончался. Так что я, тяжело вздохнув, взял в руки бумагу, очиненное писчее перо и засел за послание.

Закончив, я свернул лист, запечатал его магической печатью и призадумался… Конечно, проще и надежнее всего было отправить весточку с зачарованным посланником. А что? Птиц в Марисмолле много – выбирай любую. Хоть того же ворона, что сидел на ветке дуба, росшего рядом с домом, и приветствовал, а также провожал меня каждый раз своим карканьем.

Такой посланник, одурманенный заклинанием, донесет письмо быстро. Да только боюсь, что, если ворон влетит в храм и сядет на плечо Одо во время проповеди, моему другу тяжело будет объяснить всем собравшимся, что общего у него с демонским вестником. Да и вообще почему ему, святейшему, приходят магические послания.

Сделать же так, чтобы птица выждала нужный момент для вручения… Увы, такое даже архимагам не под силу. Так что придется по старинке отправлять почтарней.

Единственное, это будет стоить денег, которых у меня нет. Раздумья о чеканной монете были печальными и вернули меня вновь к мысли о копилке с пожертвованиями для храма. Придется все же ее вскрыть. Тем более деньги пойдут на богоугодное дело – спасение репутации друга! И не просто друга, а настоящего (в отличие от меня) патера.

Решив все это для себя, я, наконец, с чистой совестью и темными мыслями лег спать. Искренне при этом надеялся, что больше в городке ничего важного не случится хотя бы с пару недель.

Утро поначалу оправдало мои ожидания. Позавтракав остатками гуся и спрятав под кровать бутыль – та, мерзавка, все норовила выкатиться из схрона, – я отправился в храм.

Первым делом заглянул в копилку. Ну как заглянул… Железный короб с прорезью сверху оказался надежно заперт на большой амбарный замок. Тот был едва ли не размером с сам ящичек. При взгляде на такой запор создавалось ощущение, что в жестянке хранится минимум корона короля. Но, воспользовавшись заклинанием взлома, я убедился: не так ценно богатство, как замок, что его охраняет. На дне копилки лежали всего две гнутые метки. Но их для отправки письма должно было хватить.

Так что, взяв монеты (а послание у меня было уже при себе), я отправился на почтарню. Спускаясь от храма с холма, встретил спешащего ко мне служку.

– А вы… – начал было парнишка.

Но я перебил его:

– Вчера ты очень помог мне с мессой, так что на сегодня – свободен.

Служка просиял и, больше не задавая вопросов, развернулся на пятках и помчался в город. Я даже не успел спросить его про дорогу на почтарню.

Впрочем, разобрался и без мальца…

Идти до отделения оказалось недалеко. Но, увы, не быстро. А все потому, что хоть местные дорогу мне и подсказывали услужливо, но взамен часто приходилось осенять всех страждущих знамениями богов.

Зайдя в отделение и обратившись к посыльному, я объяснил, куда нужно доставить письмо. Заплатил оговоренную сумму – те самые две метки. На метки почтарь посмотрел с сомнением, но шмелиная сутана сделала свое дело – парнишка смолчал и заверил, что постарается, чтобы послание в столицу доставили как можно скорее.

– Да озарит тебя свет богов и пусть каждый шаг твой будет защищен от тьмы! Пусть надежда и вера ведут тебя по жизненному пути, а сердце твое будет наполнено любовью и состраданием, – выдал я разом все отрепетированные за время пути в почтарню фразы.

Парень в форменной фуражке на это аж дернул глазом от неожиданности и почтительно поблагодарил. М-да, похоже, банального «до свидания» было бы достаточно.

Так что, распрощавшись с почтарем, я отправился в храм. А на его пороге меня уже поджидала сухонькая старушка…

Выглядела бабулька – ну чисто небесный одуванчик: из-под нарядного платка выбивались седые волосы, на белую, расшитую узорами рубашку был накинут вязаный пуховый жилет, из-под которого выглядывал передник с оборочками. На фоне кумачово-алой юбки в пол он смотрелся особенно парадно. Сразу видно: старушка принарядилась как на праздник. Все честь по чести…

– Светлейший, покаяться хочу, – обратилась старушенция ко мне.

Я, еще не подозревая всей глубины засады, жестом пригласил ее пройти к исповедальне с вопросом:

– Как зовут тебя, дочь моя?

– Варика, – охотно отозвалась та и засеменила в указанном направлении, а затем и села на скамеечку перед окошком, закрытым частой решеткой деревянных реек.

Я же зашел в кабинку, не притворив за собой дверь. Это-то меня и спасло. От скуки смертной.

А все потому, что бабулька начала каяться в грехах, которые совершила с самого раннего детства:

– Вот, помнится, была я сеголеткой, мы на пасеку бегали, к дядьке Исходню, когда он мед качал… Тот был золотистый, ароматный и тек из медогонки точно вода – тоненькой струйкой. Дядька, бывало, отвернется, а я кружку хвать – и подставлю, наберу, а потом к ручью холодному бегу, ставлю кружку под воду и соломинкой вожу в ней. Мед, как кудель, на стебель наматывается, густеет. А потом его в рот. И до чего ж вкусный был… Да только я тогда малой была, не понимала, что все это воровство. А сие есть грех. И чревоугодие – грех… – вещала Варика.

И ладно бы просто каялась, но постоянные лирические отступления, воспоминания, ощущения от этих воспоминаний… Я думал, что сдохну!

К обеду мозги начали плавиться. Уже взмолился первородной теме и всем богам разом, чтоб в храме появился хоть кто-то еще! Хотя бы один прихожанин. А лучше два или три! Может, они бы как-нибудь поторопили старушку с изложением сути.

Но, увы, как назло – ни души. Кроме Варики, которая душила мой разум почище, чем удавка шею.

Эх, не иначе как после вчерашней мессы все богобоязненные марисмольцы поставили себе мысленную галочку о том, что помыслы и сердца их очистились… Можно идти и грешить по новой!

А я сидел и слушал, слушал и седел… Казалось, выйду я из кабинки уже не рыжим, а белым как лунь.

Наконец-то мой организм сообщил, что желает сходить до ветру. Да так, что терпеть уже не было мочи. И я решился – сотворил фантом, который бы периодически угукал и вздыхал. А сам под заклинанием отвода глаз отправился прочь.

Благо приоткрытая дверь не скрипнула, когда вышел из кабинки.

Справив нужду, я вернулся и осторожно заглянул в зал. Увидел, что старушка все еще сидит и рассказывает о себе…

Прикинув, что есть дела более интересные, чем сочувственно вздыхать, я занялся более насущным. Навел порядок дома. Наконец-то осмотрел как следует ризницу. Сделал инвентаризацию в сумках на предмет того, какие зелья у меня еще остались, а запас каких стоило бы пополнить…

Все это заняло изрядно времени и сил. Так что под конец даже солнце притомилось и начало клониться к закату. А бабулька все исповедовалась.

«Так и храм скоро нужно будет закрывать», – подумал я, глядя на это дело.

Потому осторожно вернулся в кабинку и прислушался:

– Так вот, когда Комай целовал меня под ракитой, я еще девка была молоденькая, сердце так и замирало, а соловьи как пели в ту пору – заслушаешься…

Какая, однако, грешница мне попалась. За это время рыцарский отряд до пещеры дракона мог дойти и вынести сокровищницу того, вернуться в столицу и прокутить награб… добытое. А Варика еще только дошла в своем рассказе до поры юности и первых поцелуев.

Я прикинул возраст этой карги, то, сколько еще времени займет ее рассказ, и понял: иногда проклятия – это благо. Во всяком случае, для того, кто их насылает. Потому и наградил бабулю злословием.

Голос Варики начал сипнуть, и наконец она тихо зашептала:

– Кажется, я не могу говорить…

– Может, святой воды? – предложил я, прекрасно зная, что та не поможет. Проклятие было коротеньким, но стойким и должно было само развеяться к закату. А пока – поберечь мои уши и старческие связки.

Бабулька же, не подозревая ни о чем, согласно закивала на мой вопрос. Я же, выйдя из исповедальни, принес ей полный кубок. Тот она выхлебала залпом.

А после я благословил старушку и наконец-то ее выпроводил!

Что ж, можно было считать, что этот день прошел вполне удачно. Надеюсь, что и следующий будет таким же. Как же я был наивен! Впрочем, утро, которое началось почти так же, как и предыдущее, радовало солнцем, теплом, птичьим щебетом и запахом весны.

До обеда все было вполне себе нормально. Ну, кроме того, что гусь почил смертью храбрых окончательно. До единой обглоданной косточки. Последние мы грызли со служкой вместе.

Малец же после этого подмел пол в храме и протер алтарь, и я отпустил парня.

Правда, перед этим радостно поведал, что, дескать, я лучше прежнего патера. Намного.

– С чего ты взял? – спросил я служку. – Я раньше отпускаю?

– И это тоже, – согласился кучерявый, – но еще про вас на заборах пишут…

– Знаешь, на тыне тоже три руны начертано, а там дрова, – хмыкнул я. – Не стоит верить всему, что царапают на заборах.

– Да не, – вскинулся служка. – Там хорошее пишут. Благодарности…

Это было уже интересно…

– А кто – не знаешь? – полюбопытствовал я.

– Весь Марисмолл знает! Бабка Варика. Она вчерась осипла, но высказаться ей надо было, добрых слов о вас сказать, какой вы чуткий, понимающий, внимательный. Да так, чтобы все знали. Вот она и…

Я представил этот небесный одуванчик с краской у забора. А если еще учесть словоохотливость старушки, то там точно парой слов не обошлось.

– Лучше бы она брань написала, – пришел я к выводу.

– А горожанам нравится, – возразил служка. – С ней многие согласны. Особенно когда Варика молчит!

И засим служка, довольный, ушел. А я остался.

«Да уж… Дирк, ничего не предвещало, что тебе будут писать на заборе… причем оды благодарности», – хмыкнул я себе под нос, решив было, что эта новость будет главной и единственной на сегодня.

А что? Имел право понадеяться, потому как ничего не предвещало…

Но после обеда, когда я был в храме один, пересчитывал свечи и прикидывал, сгодятся ли те для некромантских ритуалов, в зал вбежала растрепанная девка. Босоногая, со сбившимся платком и юбкой, задравшейся едва ли не до колен. Она завопила:

– Патер! Помогите! В моего брата вселился демон!

И почти тут же за ее спиной возникли четверо мужиков, которые держали извивавшегося ужом и оравшего недуром мальца. Парнишка, точно змея, пытался вырваться, кусался, брыкался. Он действительно выглядел как одержимый.

Рубашка на пацане была вся изорвана, а короткие, едва ли не по колено, штаны – изгвазданы в грязи. Но главное – босая нога мелкого в щиколотке отекла, точно баклажка.

Мне одного взгляда магическим зрением хватило, чтобы увидеть, как в раздувшейся ноге под кожей мечется малый риштий, который относился к болотной нечисти третьего класса опасности.

Это была топяная бестия, которая, точно явка, присасывалась, а потом вбуравливалась в тело и начинала тянуть силы. Вместе с этим у зараженного, если не лечить, начинались дикие боли, возбуждение, помешательство, агония.

Будь это взрослый человек – продержался бы гораздо дольше. Да и таких адских мук не испытывал бы. Сам бы добрался до лекаря. А то и вовсе смог бы без чужой помощи поймать эту пакость, благо ее было видно и так, если хорошо приглядеться.

Там, где в теле проползал риштий, кожа чуть приподнималась, точно земля над кротом, который проделывал себе новый ход. Увидели это и мужики, когда я приказал уложить мальца на лавку и крепко держать того, особенно за ногу.

– Ты глянь! Ты глянь! Демонюка! – выдохнул один из них, указав другим на кочевавшее по ноге вздутие.

Мне же было не до разговоров. Я точным ударом среднего и указательного пальцев прижал внутри ноги гадину. А затем, призвав магию, подцепил нежить, точно крюком. А после другой рукой достал из голенища ритуальный кинжал и сделал небольшой надрез на коже щиколотки. Через него-то рывком и вытянул риштия.

– Моровый потрох! – выдохнул сквозь зубы ругательство и швырнул тварь в сторону горевших свечей, послав ей вслед магический импульс.

Со стороны могло показаться, что тварь сгорела в пламени фитиля. Но на самом деле она сдохла, еще не долетев до горевших свечей, от моего заклинания. Только это было простым мужикам невдомек.

Мальчишка же расслабился, перестав вырываться, прикрыл глаза, в которых расширенный от боли зрачок стал уменьшаться, и обмяк.

– Сейчас принесу святую воду, промою и перевяжу рану, – произнес я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно.

Сказано это было не для мужиков, которые уже облегченно выдыхали, а для девки, которая ничего не понимала, все еще лупила глаза и тряслась как осиновый лист.

Я же, глядя на нее, вспомнил, что все же не некромант, а, демоны меня дери, патер, и добавил:

– И дочитаю молитву об изгнании.

Искренне надеялся, что вырвавшаяся брань сойдет за начало таковой. Но ни девка, ни мужики, кажется, не заметили моего прокола. Русоволосая даже, кажется, не услышала этого. Ей важнее было другое. Об этом и спросила:

– Мой брат будет жить?

Кажется, до ее сознания еще не дошло, что все уже закончилось. Вот так быстро и решительно, за несколько ударов в сердце…

– Будет-будет! Еще на свадьбе погуляешь, – сказал, постаравшись добавить в голос тепла.

Девка на это шмыгнула, еще раз хлопнула глазами и, завыв, разревелась. На этот раз от счастья. И пока она так радовалась, а мужики мялись у скамьи с мальцом, я промывал тому рану, бинтовал, бубня под нос неправильные глаголы на праязыке и искренне надеясь, что это сойдет за чтение молитвы по изгнанию демона.

Провожал пришедших гораздо дольше, чем расправлялся с нечистью. Наконец, когда все же они ушли (а пацана – унесли), я подошел к дверям храма, собираясь их затворить до следующего дня, как увидел, что в гору поднимается женщина. Знакомая такая. Та же самая шаль. То же платье… только плечи уже не сгорблены. Голова не опущена так, будто вот-вот ждет затрещины.

Ко мне шла Иридия, держа в руках узелок.