Мое темнейшество

Глава 4

Когда я покинул стены церкви, уже давно перевалило за полдень. Солнце успело раскалить камень мостовой и стен так, что под плащом с меня текло в три ручья.

Вот уже в который раз замечал: конец весны был жарче начала лета. Особенно здесь, на юге. Свой запах в нос буквально пихали магнолии, акации и сирень. Он смешивался с ароматом дамских духов, конским потом и душком из сточных канав… Это была какофония жизни, которая бурлила вокруг.

А что вы еще хотите от вокзальной площади? Тишины! Ха! Да тут даже ночью не бывает безлюдно… А сегодня еще и возмущенно: многих отказывались сажать в дилижанс без верительных грамот. Оно и понятно: возничему не хотелось у городских ворот возвращать деньги тем пассажирам, кого высадит из общественного экипажа стража, и везти потом всю дорогу пустое место.

А люд негодовал. Потому как ехать нужно было всем. Впрочем, ко мне ни у кого вопросов не возникло. Сутана оказалась отличным пропуском в салон. Внутри него меня ожидала пестрая компания: старик с усталыми глазами, держащий в руках потрепанную книгу, молодая светловолосая девица в светлом платье, нервно теребящая платок, и торговец, который, заливаясь соловьем, травил байки о своих путешествиях той самой блондиночке. Купец хотел было обратить свое красноречие и на меня тоже, но я достал из сумки подаренный Одо молитвенник и сделал вид, что читаю. Через пару минут, правда, понял, что держу тот вверх ногами, но переворачивать было поздно. Поэтому пришлось отложить чтение, выслушать рассказ мужика, взять книгу нормально и отгородиться ею, как щитом.

Я честно попытался вникнуть в суть написанного, но, темные силы, как же у меня сводило скулы! Да, читал я вполне сносно благодаря наставнику. Тот научил меня и грамоте, и арифметике. Первая нужна была для того, чтобы разбираться в заклинаниях, начертанных в гримуарах, помогая мастеру, вторая – чтобы уметь считать монеты задатка и обсчитывать зазевавшихся клиентов.

Колеса дилижанса крутились. Пока мы ехали по булыжной мостовой, нас всех слегка качало и хорошо так тряхнуло, когда мы остановились у городских ворот.

– Досмотр! – громко объявил возничий.

Почти тут же распахнулась дверца, и в салон вкатился пузатый стражник. Его маленькие заплывшие глазки пробежали по нам. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь легким поскрипыванием досок пола и лошадиным ржанием. От каждого из пассажиров кирасир требовал верительные грамоты, паспортные свитки, спрашивал о цели отъезда и прикладывал ладонь к проверяющему камню, чтобы убедиться: этого человека нет в списках разыскиваемых за обычные или магические злодеяния. Видя это, я напрягся: если моя ладонь окажется на этом голыше, то ни одна сутана не поможет.

Был вариант выпрыгнуть в маленькое оконце, выбив стекло собственным телом, и дать деру или врезать пузатому как следует и сигануть в дверь… но я решил повременить с этим. Выдержка. Выдержка и еще раз выдержка…

Когда страж поравнялся со мной, я достал из сумки то самое письмо Одо, делая вид, что готов протянуть правую руку с ним стражнику, а левую – возложить на артефактный камень. На самом же деле – просто ударить ладонями, сложенными лодочкой, синхронно по ушам и тем оглушить кирасира.

Но тот неожиданно отмахнулся:

– Не стоит, патер, лучше благословите.

Ну мне и пришлось. Осенил я его четырехперстием, пробубнив себе под нос, что помнил, – заклинание от похмелья. Не молитва, но тоже отлично легло в речитатив. А самое главное, оказало нужное действие: мужик на глазах посвежел, и даже лицо его стало не столь отечным.

– Спасибо, светлейший… – уже с уважением произнес он.

А я же, в свою очередь, поинтересовался:

– Кого-то ловите?

– Да говорят, уже поймали этого шпиона в каком-то трактире, – махнул рукой стражник. – Только распоряжение еще не пришло об открытии ворот. Вот всех и проверяем…

Как я на это не выругался – сам себе удивляюсь. Это же можно было…

Но стражник, так и не поняв, отчего меня слегка перекосило, отправился дальше по салону. А когда он вышел на улицу, дилижанс тронулся в путь, унося из столицы злого, как тысяча демонов, меня.

Впрочем, негодование не помешало мне задремать в дороге. А проснулся я лишь утром, когда экипаж оказался пуст, а мы прибыли на конечную станцию.

– Все, дальше не едем! – ворвался в мой сон громкий голос возничего. – Морасмол!

Я продрал глаза и потянулся, а затем подхватил саквояж и двинулся к двери. Вот только едва я ее открыл, как отпрянул обратно в салон и захлопнул створку. Потому как на улице меня ждали стражники. А с ними – еще куча народу.

Как меня вычислили? А главное – какой гад сдал? В руке вспыхнула сфера тьмы.

Я ожидал, что вот-вот начнут стучать в дверь, требуя, чтобы я открыл. А вот гуль им. Кладбищенский. Как только ворвутся внутрь, я всех отправлю к демонам, но живым не дамся. Еще и возничего с собой прихвачу: наверняка он и заложил меня стражам…

Прошла секунда, другая, третья, и в створку робко постучали со словами:

– Господин патер, вам плохо? С дороги укачало? Так тут кусты рядом есть, а если нужда посерьезнее приперла, то и общественное отхожее место в здании станции…

От подобного предложения у меня дернулся глаз. У местных стражей, сдается мне, не было ни стыда, ни совести… Ничего лишнего.

Мозгов, впрочем, похоже, тоже: кто же в кирасиры баб нанимает? А голосила с улицы именно она. Зычно так, сердобольно.

Я уже подумал, что это все. Дно гроба. Но тут его пробили с ноги ударом в дверь дилижанса. Стучали не сильно, но с энтузиазмом и причитая:

– Дядя светлейший! А мы вам песню приготовили! – радостно возвестил какой-то малец, дубася створку.

Я чуть было не спросил: заупокойную? Но сдержался. Втянул тьму в открытую ладонь, сделал шаг к выходу и осторожно открыл дверь.

Пацан, не ожидавший такой капитуляции и стоявший ко мне задом, на манер норовистого жеребенка пнул меня копыт… пяткой. Та угодила по колену, и я едва не выматерился. Поймал ругательство в последний миг и сквозь стиснутые зубы лишь зашипел.

Пацана тут же схватила за ухо чья-то пухлая женская рука и, причитая:

– Вот ты где, негодник! И как только додумался пнуть его светлейшество! – уволокла куда-то в толпу под аккомпанемент громкого: «А-а-а!»

– А-а-а, – уже куда мелодичнее затянул хор голосов сбоку.

Я повернул голову и увидел в стороне капеллу: дети в белых хламидах стояли в два ряда и тянули что-то заунывно-возвышенное. А пара подростков бренчала на полурассохшейся арфе и побитой лютне. Причем, по ощущениям, ее использовали вместо дрына, дубася кого-то. И, судя по звукам, я даже догадываюсь, за что били…

Исполнение было ужасным, но ребята старались. Слушатели тоже старались: кто прикрывал рот, зевая, кто закатывал глаза. Но были и такие, кто умильно прижимал сложенные, точно в молитвенном жесте, ладони к груди.

А хористы тем временем тянули:

Патер, патер, наш друг,

Слово Божье – радость вдруг!

Соберемся мы в кругу,

Вместе споем, в сердце – тугу.

Я вслушался и понял, что у капеллы проблема не только с музыкой, но и с текстами. Впрочем, звуковая контузия – это была меньшая из моих проблем. Главная, в лице главы местной стражи, нарисовалась перед моим носом спустя несколько мгновений.

– Ваше светлейшество, – начал он, хватая меня за руку, но не чтобы арестовать, а дабы крепко сжать мою ладонь и потрясти ее в приветственном жесте. – Я капитан Ройдо, заведую местным отделением правопорядка. Рад приветствовать вас в Марасмоле.

С этими словами толстячок еще активнее затряс мою руку. Пришлось заплатить любезностью, чтобы высвободить свои пальцы:

– А уж я как рад…

Лицо капитана расплылось в улыбке так, что круглые румяные щеки почти закрыли глаза. Остались лишь две щелочки. Добавить к этому гладкую лысину, которая блестела на солнце, словно намазанная маслом, обрамленная веничком седых волос, внушительное пивное брюшко, нависавшее над ремнем, – и образ капитана был готов.

К слову, на то, что передо мной страж, указывал лишь характерный для этой братии шлем. Он напоминал перевернутый котелок с высоким гребнем и полями, загнутыми спереди и сзади. Ни кирасы, ни даже нагрудника на Ройдо не было. Лишь простые, немного засаленные, но крепкие порты и рубаха, поверх которой был колет, украшенный какой-то бляшкой – похоже, знаком городка. На поясе стража висел короткий меч с потемневшей от времени рукоятью. Оружие выглядело так, будто видело не одно сражение. Правда, я подозреваю, что большинство из них были с колбасой и хлебом, который пластали этой железякой… Но ведь были!

– А мы уж вас как заждались! – продолжал между тем разливаться соловьем капитан. – А то у нас преподобный отец Карифий скончался. И его даже отпеть некому! А горожанам – причаститься. Так ваше прибытие – это просто спасение.

«Это просто подстава», – мысленно возразил я, изображая на лице подобие сочувствующей улыбки.

– Простите, а как вас зовут? – вклинилась в нашу беседу дородная тетка, растолкав толпившихся рядом со своим командиром стражников. К слову, те были разве что в нагрудниках и шлемах. Никакой полной боевой экипировки, как в столице.

– Дирк, – представился я, решив, что не стоит менять одно из самых распространенных в империи имен на новое, и, вспомнив о своей роли, поправился: – Патер Дирк.

– Преподобный Дирк, а можно вам исповедаться?

– Тетка Бруф, но не сейчас же и не здесь! Дайте его светлейшество хоть встретить по-людски! Не видите, человек с дороги – устал… Завтра придете.

От такого известия толпа за спинами стражников пришла в оживление. Задние ряды начали напирать на передние, стража держала оборону от желающих приникнуть к светлой благодати в моем наркоманском лице.

– Давайте я провожу вас… – предложил Ройдо.

Никогда еще я так охотно не отвечал на предложение стражников пройтись под охраной. Возможно, конечно, в предыдущих случаях они защищали общество от темного меня. А в этот раз защищали меня от этого самого общества, которое потянулось за нами со станции. Но на полпути до народа дошло, что причастия сегодня все же не будет, и толпа начала редеть. Наконец, когда остался лишь отряд кирасиров, выяснилось, что мы пришли вовсе не к храму, а к участку…

Но я уже перестал удивляться. И правильно сделал. Потому что за порогом местного отдела правопорядка меня ждало еще одно открытие. На этот раз гастрономическое: такого ядреного первача я не встречал еще нигде.

– Мухоморовка! – гордо потрясая мутной бутылью, возвестил капитан и добавил: – Теща настаивала. Забористая… – отрекомендовал он.

Отказывать, когда тебе наливает местный глава закона и порядка, было не с руки, и я опрокинул в себя чарку.

«Забористая» оказалось слабо сказано. Эта пеклова смесь вышибла бы слезу даже у дракона, чья луженая глотка способна проглотить не то что первач, но даже рыцаря в полном боевом доспехе. Я видел много разного пойла, способного свести в могилу. Но чаще на этикетках все же была честная надпись «яд».

Показалось, что в желудок ухнуло раскаленное железо. Я забыл, как дышать, глаза натурально полезли из орбит. Сквозь туман услышал:

– Смотрите, а новый духовник-то настоящий мужик. Даже на ногах удержался…

Лишь потом выяснилось, что мухоморовка была проверочно-разминочной. Ею здесь и привечали почетных гостей, и развязывали языки не желавшим сознаваться преступникам. Универсальное средство, одним словом. Им, чтобы характер не ржавел, можно и протереть тело изнутри, и продезинфицировать снаружи, и поджечь дрова, если не горят, и зажечь с ним на вечеринке…

Вот только когда я отошел от первой чарки (и даже не в мир иной), решил было: пронесло. Сейчас-то меня отведут до храма. Ведь за знакомство уже выпили… Зря надеялся. За мухоморовкой последовал настоящий, чистый как слеза орочий первач, потом наливочка, за ней сливовица, грушовица, жмыхарка… Одним словом, как темный маг, могу с уверенностью заявить: пили местные стражи по-черному!

К полуночи от такого гостеприимства я едва стоял на ногах. Правда, гостеприемники и вовсе лежали. Все, кроме капитана. Он шатался, держась за стол, но не падал.

Я, глядя на него, поинтересовался насущным:

– А инквизиция у вас тут есть?

– А на кой она нам? – почти не заплетающимся языком произнес Ройдо. – У нас тут ведьмов нет. С чего карателям-то заводиться?

– А кто есть? – поинтересовался я.

– Нечисть, – бесхитростно ответил страж. – Всяка-разна. И много. Болота же. Но ее сами изводим. В основном молитвой и дубинами. Вот, правда, в последнее время в топях чего-то разбушевались жрабени. Так бургомистр в столицу отписал: так, мол, и так, сожрали твари две дюжины овец, налог отправить целиком пока не можем… Так что мирно и тихо у нас, как в болоте… – на последних словах капитан хихикнул собственной шутке, ведь Марасмол и значило трясинный край. И в эту трясину меня, кажется, уже начало затягивать.