Мое темнейшество

Глава 6

Пацан прислонился к колонне и в своей белой хламиде почти сливался с мрамором столба. Глаза мальца блестели на белом, еще не тронутом загаром лице, рот был слегка приоткрыт. Ну точно у свежего дохляка. Одним словом, едва не сработали некромантские рефлексы и я не швырнул в него заклятием. Вот что значит недосып, погоня и мухоморовка, демоны б ее подрали. Как же трещит от этого пойла башка… А когда я плохо соображаю, я становлюсь особенно мрачен и неприветлив. Не то чтобы и в обычное время был образцом дружелюбия, но все же… одним словом, шанса у пацана на то, что обращусь к нему приветливо, не было никаких. Совсем. Совершенно.

– Что ты здесь забыл? – буркнул я.

Малец, струхнув и чуть спрятавшись за колонну, ответил с серьезностью, не свойственной его возрасту:

– Я служка, преподобный. Потому должен поддерживать здесь порядок: после мессы подмести пол, очистить от воска подсвечники, промыть кадило…

Хотелось бы сказать, что сейчас лучший из вариантов уборки для пацана – это убраться отсюда подобру-поздорову. Даже слова уже на кончике языка завертелись. Причем такие, от которых и дохлый зомби покраснеет, но тут мой взгляд упал на витраж с изображением вышних посланников, и я вспомнил, что все же в храме. И мало того – жрец вышних. Так что… пришлось слегка отредактировать речь.

– Думаю, дитя, тебе стоит сегодня, как и всем, отдохнуть и пойти домой.

– Но как же мое служение…

– А что с ним не так? – не понял я. Обычно, когда нас, приютских, освобождали от какой-то работы, мы были рады-радешеньки. Бежали так, что пятки сверкали. А этот стоит, уперся…

– Так преподобный Карфий наложил на меня наказание – месяц служения – за то, что я два яйца из курятника у соседки своровал. Так что я должен каждый день целый месяц поддерживать порядок в храме, иначе отлучат от церкви, – признался, краснея, паренек и вдруг запальчиво добавил: – А я те яйца не крал! У соседки курица – дура, сама их у нашего забора снесла. Ну я и унес их домой…

– А что, просто так, без угрозы отлучения, неужели никто в служки не шел? – уточнил я.

– Может, если бы и платили, то пошли бы… – помявшись, отозвался пацан.

Я же, выслушав ответ, задумчиво побарабанил по крышке гроба. Да-а-а… а мой предшественник, похоже, неплохо устроился, приторговывая божественной благодатью. Вернее, доступом к ней. Нужен тебе прислужник – ты выбрал мальца порасторопнее и бац – угроза ему отлучения за мелкий грешок. А кто из нас не безгрешен?

Так что неплохо устроился предыдущий преподобный тут, а теперь и улегся.

– А ты видишь здесь отца Карфия? – спросил я.

– Да, он под вами… – проблеял малец.

– Я имею в виду живого, – пришлось уточнить.

– Не-е-ет… – удивленно протянул служка.

– Значит, и епитимий он на тебя больше не наложит. Так что ступай, на сегодня ты свободен, придешь…

– А на завтра?

– А на завтра – приходи. – Я решил, что не стоит вовсе отказываться от дармовой силы.

Малец малость погрустнел, но всего на миг, а потом, шустро попрощавшись, удрал. А я и мой предшественник остались. И как бы мне ни было удобно сидеть на крышке гроба, пришлось встать и первым делом сотворить заклинание очищения. Если не мыслей, то хотя бы тела от ядов. Сразу стало легче. И ни одна из двух статуй богов мне при этом на применение черной магии не возразила.

Кстати, а каких именно богов? Подошел сначала к одному изваянию и сразу же узнал Эдьдора, набившего мне оскомину еще в приюте. Небесный правитель держал в руке солнце и олицетворял собой жизнь, огонь, свет… Одним словом, все то, от чего меня, как темного, воротило. Зато напротив него оказалась статуя бога смерти и земных богатств, с черепом в руке.

– Что ж, с тобой мы, может, и сработаемся, – задумчиво протянул я.

Никогда не считал себя не то что сильно, но и вообще верующим, но все же приятно встретить что-то знакомое в абсолютно чуждом тебе месте, когда у самого почти ничего нет, кроме надежд. Правда, были и одежды… Хотя немного – и то в той сумке, которую прихватил из таверны. Надо бы, кстати, глянуть в нее повнимательнее…

Задумано – сделано. Я подошел к своим сумкам, валявшимся недалеко от алтаря. С интересом заглянул в свою: в той ничего нового и звонко-золотого, увы, не прибавилось. Потом перешел к добытой в неравном бою… точнее, удирании торбе.

Сначала пальцы наткнулись на нечто мягкое и шероховатое. Я осторожно извлек из сумки пару портянок. Запах от них шел такой ядреный, что был способен оживить даже самых образцовых мертвецов. В этих портянках явно прошли немало дорог, а может, и участвовали в битвах минувших эпох. Возможно, даже в тех боях бывший владелец этих кусков ткани и не доставал меча, чтобы сразить врагов. Достаточно было вынуть ноги из сапог – и все. Оружие массового поражения было активировано.

Я же решил, что к столь убойному алхимическому средству наше неразумное поколение еще не готово, и просто сжег портянки в черном магическом пламени. На пол они осыпались кучкой пепла.

Далее мое внимание привлекла рубаха, грубо сшитая из плотной ткани, с вышивкой вокруг ворота. «А прошлый владелец был щеголем», – невольно подумал я, глядя на петушков, стеганных алой ниткой. В глубине сумки обнаружились и другие предметы: кожаный пояс, украшенный потускневшими от времени заклепками, пара перчаток и флакон с мутной жижей. Открыл пробку, и в нос ударил знакомый запах бодрящего эликсира. На самом дне обнаружился почти пустой – всего-то пара медяков – кошель и связка дешевеньких артефактов. Почти все я узнал. На удачу, от непогоды, от насморка… в общем, стандартный набор. Только одна бирюлька оказалась незнакомой. Ну да, может, личная разработка кого-то из мастеров…

Пожал плечами и закинул связку обратно. Все же я доверял лишь собственноручно изготовленным зельям, амулетам и лично упокоенным мертвякам.

И рядом был как раз один такой кандидат. Лежал в гробу и словно ждал, когда же я начну читать над ним псалмы. Ну я и начал. Только заклинания.

Как оказалось, если не вникать в детали, то ритуалы отпевания и упокоения нежити во многом схожи: нужно стоять над телом и произносить слова. Правда, светлейшество при этом обычно держит в руках четки и читает с молитвенника.

Мое же темнейшество помнило все слова наизусть, ведь не всегда приходится декларировать их в столь спокойной обстановке. Чаще за тобой несется дохляк, а то и целая толпа неупокойников. А ты резво возглавляешь этот забег, и во время него как-то не очень удобно искать конспект и нужную страницу.

Вместо кадила я достал ритуальный кинжал. Тот, правда, источал аромат не ладана, от него веяло кровью и окалиной, но свою функцию исполнял исправно – надрез на груди покойника, в районе сердца, вышел тонким и едва заметным.

Так что самым разительным отличием была, наверное, пентаграмма, которую я начертил вокруг гроба. Кстати, в ее лучах установил храмовые свечи. Горели те даже лучше тех, что обычно использовал я на кладбищах.

Ну и еще, что-то мне подсказывало, управился я куда быстрее преподобного. Солнце не успело дойти до зенита, а у усопшего патера уже не осталось ни одной надежды на воскрешение. Даже если его решит поднять из могилы архимаг.

Так что, закончив, я наскоро смыл следы пентаграммы и занялся делами насущными – добычей еды. Я, конечно, был не силен в религиозных вопросах, но логика мне подсказывала, что мой предшественник жил не в храме. Наверняка у него был рядом маленький домик или что-то подобное. И неплохо бы туда наведаться: может, есть что перекусить. Покойнику-то все эти мирские блага уже ни к чему, а вот я слегка озверел от голода.

Так что, подхватив обе сумки, вышел из храма и наконец впервые смог разглядеть, куда меня занесло. А то вчера была сначала толпа, какую обычно собирает аутодафе, потом отдел правопорядка, а затем ночь, когда не видно ни зги. А вот сейчас я смог наконец вдохнуть полной грудью и оценить городок. Марисмолл, кажется.

Небо было ясным и залитым мягким светом, какой бывает только в северных землях. Здесь даже в середине лета солнце не жарило, стирая все краски и оставляя после себя лишь выгоревшую белизну.

В воздухе витал аромат весны. Я различил древесную смолу, едва уловимый запах реки и навоза. Куда ж без него?

Внизу вилась, спускаясь с пригорка, улица, вымощенная булыжником. Пустая. Даже удивительно, с учетом того, как в храм не столь давно рвались прихожане.

Чуть поодаль стояли дома с их черепичными крышами и деревянными ставнями. Я успел заметить старый колодец, только-только начавшие зеленеть деревья и вольготно развалившегося на брусчатке кота, гревшего свое рыжее брюхо под солнцем.

Одним словом, вокруг были тишь, гладь и небесная благодать. «Отличное место, чтобы схорониться самому и похоронить чужие тайны», – пришло вдруг на ум.

Но тут желудок напомнил о себе. Да так, что стало понятно: есть я уже не хочу. Только жрать. Пуститься в разнузданную и безостановочную пищевую вакханалию с жареным мясом, свежими пшеничными лепешками, зеленью, сыром, сладостями, а главное – без вина! К нему у меня пока была стойкая непереносимость. Но это были запредельные мечты. В реальности, если удастся разжиться ковригой хлеба – уже хорошо.

Так что я отправился на обход храма, чувствуя себя при этом караульным. Ну и пусть. Зато, почти заложив круг вокруг обители, я нашел то, что искал, – маленький домик, который утопал в зелени. Похоже, это и был домик прошлого светлейшего. Причем замок, как я выяснил опытным путем, на двери у этого жилища был исключительно от честных людей. Даже отмычки не понадобилось, чтоб его вскрыть. Достаточно было пихнуть, и дужка отвалилась сама.

Я толкнул створку и вошел внутрь. Да, как-то скромно и тихо, точно в склепе. А их я повидал немало, было с чем сравнить. Полки же, как выяснилось чуть позже, были столь же пусты, как и мой резерв после того, как уложил целую стаю кладбищенских гулей.

«Ну что ж, – подумал я, – похоже, этот отец Карфий был не только настоящим священником, но и святым и питался не иначе как благодатью небесной и молитвами».

Дальнейшие поиски показали, что кое-что съестное в доме все же было: луковица, черствый до состояния гранита хлеб и… что-то, что мне так и не удалось распознать. Все потому, что в этом странном куске было слишком много жизни. В основном плесневелой. А я все же специализировался по смерти, так что одно мог сказать точно: если съем это нечто, есть все шансы сыграть в ящик. И я не о клавесине.

Положил свои находки на стол, соорудив картину, полную символизма. Лук как знак слез и страданий по голодному мне и напоминание о бренности бытия. Хлеб, твердый, как вера истинного праведника, – орудие убийцы: им можно было отлично пробить череп. А третье – прах и тлен во плоти.

Был бы я преподобным, наверное, взмолился бы вышним богам, чтобы те дали мне силы сотворить из этого трапезу, достойную хотя бы скромного жреца. Но я был практичным некромантом и прикинул, что лучше поищу местную харчевню.

И только я достал из сумки оставшиеся деньги, как раздался стук в дверь. Настойчивый такой, напористый. Я бы сказал, таранный. От подобных бодрых дробей я не ждал ничего хорошего. После таких обычно звучало: «Именем владыки…»

Но сегодня судьба ограничилась лишь ударами о створку.

– Кто там? – крикнул я, не спеша открывать.

– Это тетушка Майлика, преподобный, откройте…

Я решил, что хуже не будет, и, подойдя к двери, отодвинул засов.

На пороге стояла старушка – небесный одуванчик. Невысокая, щупленькая такая, что могла за швабру спрятаться – и никто не заметил бы, седая и… с пирогом в руках!

– Вот, испекла для вас, чтобы не голодали. А то я знаю нашего капитана. Он с дороги-то приветит, а накормить – не накормит.

И бабуля протянула мне пирог. Тот пах просто изумительно, был с поджаристой корочкой и так и манил. Одним словом, был типичной приманкой. Только если в мышеловке – сыр, то в маголовке – свежий пирог. Мясной. На него-то я и попался. Взял, наивный дурак.

– Благодарю вас, почтенная Майлика, за столь неожиданный и приятный дар, – ответил я, принимая снедь.

Тут-то выяснилось, что старушка и не собиралась уходить. Она прищурилась и, словно хитрая полярная лисица, добавила:

– А еще у меня есть совсем новенькое кадило. И ладана запас… они мне совсем не нужны. Могу отдать, у меня все с собой… Только исповедуете меня, преподобный, прямо сейчас, без очереди?

Никогда не думал, что полный песец может выглядеть так худо, старо и при этом напористо. Будучи некромантом, в своей жизни я повидал всякое. Меня многие пытались сожрать, покалечить, пару раз сжечь на костре… но чтоб дать взятку кадилом?

– Бабуля, какой грех тяжкий на вас, что вы так стремитесь к причастию? – осторожно полюбопытствовал я.

– Ой, не говорите, отче. Тяжкий. Я мужа своего, покойника, бывало, била. Как он придет на бровях домой за полночь, так в сердцах и голубила. То скалкой, то ухватом, то сковородой. Чем боги на душу положат, тем и я прикладывала. А полгода как помер благоверный мой… Поначалу все тихо было, а вот месяц назад как началось. Приходит по ночам его дух под окна, воет, меня с собой, видать, в сыру землю зовет. Я как к нашему прежнему патеру приду, исповедаюсь, он меня осенит благостью своей и святой водицей, так отпускает…

Бабулька все говорила, и ее голос дрожал, как осенний лист на ветру. Я же кивал с пониманием, изображая на лице грустную мину, как и положено добропорядочному светлейшему. Вот только мысли у меня были не о молитвах. Судя по всему, дело было не в грехах и раскаянии. Нет, это был зов восставшего из жальника мертвяка. Неупокойника либо плохо похоронили, либо, что вероятнее, муженька Майлики незадолго до смерти цапнула нежить вроде мертвицы. И как только его тело окоченело, слюна твари начала прорастать.

Только пока мертвяк не заматерел, его ненадолго могла отпугнуть святая вода. А старушка думала, что вся сила – в молитве. Только эффект от окропления не продлился бы долго. Месяц-два, и дохляк бы сожрал Майлику или кого другого из селян, кто попался на пути умертвия. Просто дом бывшей супруги был ближайшим к жальнику… Всего лишь совпадение.

Но говорить о своих догадках я старушке, конечно, не стал. Лишь выслушал покаяния, сотворил знамение всех богов и пообещал старушке, что приду поздним вечером окропить ее дом святой водой, а заодно прочесть молитвы, чтобы больше ее дух мужа не беспокоил.

Майлика благодарила меня горячо и истово и уходила несколько раз: только я закрывал за ней дверь, как спустя совсем немного времени – я только успевал сесть за стол и взяться за пирог – она стучалась снова и… благодарила. Еле спровадил.

И вот в очередной раз, когда я намеревался было откусить от сдобы, снова в дверь затарабанили.

– Да чтоб тебе провалиться сквозь землю! – пожелал я всего хорошего порядком поднадоевшей старухе, распахнул дверь и занес руку, чтобы осенить ее контрольный раз благодатью.

Но на пороге стоял мужик. Старушки, на удивление, не было.

– Светлейший! – выпалил бородач и бухнулся в ноги, протерев пузом порог. – Помоги…

– В чем именно? – уточнил я, уже понимая: свидание с пирогом мне не светит.

– Моя жена вот-вот помрет родами… Отпусти ей грехи перед смертью…

«Твою ж… исповедальню!» – было самым цензурным, что пришло на ум. Но делать нечего. Убедиться, что смерть прошла без осложнений, – это святой долг некроманта, а еще порой его единственная возможность подзаработать. Так что я прихватил плащ, на миг задумался, взял еще и свою сумку – ту, вторую, которая осталась в трактире при мне, – и, как оказалось чуть позже, сделал это не зря.