Мое темнейшество

Глава 7

Всю дорогу до дома мужик что-то блеял про вышних богов и про то, что если они не простят супруге ее грехи, то она и нерожденное дитя не обретут покой в ином мире.

– Это такая удача, что вы так быстро приехали из столицы… Если бы вас не было, кто бы помог моей Марыське?

– Повитуха, – логично предположил я.

Мужик покачал головой и произнес:

– А нет ее у нас. Уже пару месяцев как. Была бабка Аника, да ее сын увез: сам на юг подался и мать свою прихватил, чтоб она его деток нянчила. Вот и нет у нас уже второй год повитухи. Бабы сами рожают…

– А как же недуги? Чем лечите?

– Так молитвами, – оторопело выдохнул мужик, мол, чего это ты, преподобный, шутишь, что ли, такое спрашивая.

Я скептически глянул на бородача, и тот, не иначе как подумав, что я уличаю его в грехе, начал превентивно каяться:

– Ну ежели молитва не помогает, то настойкой, конечно.

– Мухоморовкой?

– И ей тоже. Хотя особой разницы нет, на чем настаивать: корни, ягоды или листья… Главное, чтобы не на своем мнении, а на перваче. И чем тот крепче, тем недуг быстрее уходит. Ну и, знамо дело, надо побольше потреблять, чтоб заразу быстро изничтожить.

– А какие хвори случаются? – поинтересовался я.

– Так у нас в Марисмолле их всего две: телесная и душевная.

– Полагаю, чаще здесь страдают второй? – риторически вопросил я.

Мужик же принял это за утверждение и удивленно спросил:

– А вы откуда, светлый, знаете?

Я, как темный, конечно, промолчал. А бородач, глянув на меня с почтением, смолк. Так что конец пути мы провели в тишине.

Но это ровно до порога дома, к которому мужик меня привел. Еще с крыльца я услышал стоны. А когда же толкнул дверь и вошел, то увидел, как в полутемной комнате на кровати лежала его жена. Ее дыхание было прерывистым, глаза, открытые, смотрели вокруг, ничего не видя, а тело выгибалось от боли.

Вокруг несчастной суетились две уже немолодые женщины, но помочь ничем не могли. Лишь мешали, носясь, как испуганные курицы, и причитая.

– Вон! – рявкнул я, переходя на магическое зрение.

Еще не хватало, чтоб мне под руку лезли.

Как некромант, я видел, что жене бородача осталось недолго. Вот только, судя по тому, как вело себя дитя в утробе, родами тут и не пахло, а вот отравлением – еще как. Просто у тех, кто на сносях, все принято списывать на беременность.

Вот и сейчас резкие боли в теле, судороги, слабость приняли за потуги. А на деле я видел, как от руки женщины по венам распространялся яд. Он уже дошел до сердца. Еще немного – и заденет плод.

Я схватил женщину за укушенную руку. Две маленькие точки, будто уколы шипов. Если не знать, можно подумать, что задела нечаянно куст шиповника. Но я-то видел под кожей чернь, которая пульсировала, разносясь с током крови.

Больше всего было похоже на атаку врысы. Змееподобное тело покрыто влажной тонкой кожей, что мерцает в тусклом свете, а днем меняет цвет, подстраиваясь под окружающую среду. Что всегда остается неизменным у этой твари, так это глаза. Ярко-алые, желтые, с квадратным зрачком, они излучают холодный гипнотический свет, способный затянуть жертву в трясину.

Правда, обычно добычей врысы становятся зайцы, мелкий скот или дети… На взрослых гадина нападать опасается. Только если человек не подойдет к ее кладке слишком близко. Тогда она будет защищать своих детенышей.

– Твоя жена сегодня ходила в лес? – не оборачиваясь, бросил я бородатому.

– Д-д-да, – заикаясь, отозвался тот. – С утреца пошла с корзинкой – набрать померзшей клюквы. Я уж больно люблю морс из нее. Там, в лесу-то, ее и прихватило… Она с корзиной домой пришла и слегла…

Мне захотелось огреть мужика проклятьем: что за олух? Кто бабу на сносях в лес одну отпускает? А если ее роды там настигнут? На кровь же и на новую жизнь все твари сбегутся! Так что или нежить загрызет, или зверье. Или я, если удастся спасти эту бабу-дуру, которая, прости тьма, поперлась на свою голову в лес за ягодой, муженьку чтоб угодить.

– Так вы будете исповедовать-то? – между тем спросил мужик, и не подозревая о моих мыслях.

– И исповедаю, и приложу вдоль хребта… Вернее, причащу, – кровожадно пообещал я и рыкнул на единственного оставшегося в комнате лишнего свидетеля: – А теперь прочь!

– А как же… – заблеял было бородач.

– Тайна исповеди! – припечатал я.

Муженек начал пятиться к двери, но, напоровшись на мой злой взгляд, ускорил ход и пробкой вылетел вон.

А я закрыл дверь, задернул вышитые шторки на окнах и, взяв в руку начавшее холодеть женское запястье, со вздохом произнес:

– Ну что, будем тебя спасать…

– Душу?.. – на миг сфокусировав на мне взгляд, тихо простонала роженица.

– Пока тело, а там по обстоятельствам. Закрывай глаза давай. Не мешай молиться и звать богов на помощь.

После этих слов женщина послушно смежила веки.

Я же достал из своей сумки ритуальный клинок, рассек сначала свою ладонь, потом женскую и, соединив наши руки и кровь, начал читать заклинание очищения от ядов. То же самое, которое не далее как сегодня испытал на себе. Универсальное оно было и простое. Правда, сил сожрало прорву. Все же смертельная доза магического токсина – это вам не простое похмелье…

Сосредоточившись, я тихо шептал формулу активации, представляя плетение заклинания. Мой голос, сначала тихий и едва различимый, постепенно стал набирать силу, заполняя пространство вокруг. Каждое слово – как гвоздь в крышку гроба. Воздух вокруг меня и роженицы начал вибрировать.

Я чувствовал, как энергия заклинания пронизывает тело женщины, как ее длинные распущенные волосы начинают подниматься от подушки, паря над лицом, словно черное облако. Мои пальцы, которые держали женское запястье, начало печь. Но с этим темным огнем сжигался и яд, что был разлит в венах беременной.

В какой-то момент от нахлынувшей боли женщина заорала и выгнулась дугой, задышала часто-часто, распахнула глаза, и… уже ее рука вцепилась в мою сутану мертвой хваткой.

Цвет лица роженицы начал меняться – с бледного на алый. А я продолжил вливать силу в изможденное тело, которое почему-то не спешило расслабляться, а наоборот…

Я не сразу понял, что это, когда через магическую связь ощутил резкий краткий приступ боли, после которого женщина зашипела сквозь зубы.

А затем боль схлынула, и жена бородача расслабилась, откинувшись на подушки. Я же окинул ее еще раз магическим зрением, сканируя тело, и… До меня дошло, что это была за резь… Кажется, я был первым мужиком, который на себе ощутил, что такое схватки.

А роженица (теперь уже точно роженица) открыла глаза и тихо спросила:

– Я умерла?

– Еще нет, – разуверил ее я и пояснил: – После смерти не больно.

– Так мне и не больно, – отозвалась женщина.

Я поспешил ее огорчить:

– Это пока.

И только я произнес, как беременная тут же напряглась, зрачки ее расширились, пальцы, вцепившиеся в мое бедро, сжались, и… спустя несколько ударов сердца она вновь расслабилась.

– Что это? – ошарашенно спросила она.

– То, чем ты и должна заниматься, – роды. Так что давай приступай к ним сейчас, наверстывай. Раз уж с утра шлялась по болотам, – все же не сдержавшись, произнес я, поняв, что запрет на бранные слова мне не страшен. Как оказалось, я умел отлично матом смотреть.

После же я выдохнул и встал с края постели. Меня немного повело, так что ухватился за изголовье кровати, чтобы не упасть.

А затем, шатаясь, дошел до сумки, достал оттуда бутылек с тонизирующим зельем и опрокинул половину в себя. Потом глянул на беременную. Ей тоже не повредит…

– Что это? – спросила она, удивленно глядя на жидкость.

– Святая вода. Концентрированная. Для благости, – не моргнув глазом соврал я и вылил в женский рот остатки.

Беременная проглотила все, кажется, даже не различив противного вкуса. А я же подхватил с пола свою торбу и направился к двери.

Отпер ее и обнаружил, что на пороге торчали те самые две бабы и бородач. То ли подслушивали, то ли бдели. В общем, переживали.

– Преставилась? – скорбно спросила одна из теток.

– Тьфу тебе на язык, – в сердцах выдохнул я. – Рожает. Теперь исправно. Так что принимайте дитя…

Это все, на что меня хватило. Да и объяснять то, что схватки у этой дурехи, что стонала на постели, и вправду, похоже, начались в лесу, было незачем. Яд лишь остановил их. Благо не добрался до ребенка. И есть большая вероятность, что он родится здоровым. А вот на то, что с темным даром, все шансы.

Потому как, пока я выжигал магический токсин, кажется, не рассчитал силы и отсыпал мальцу в утробе чутка своей. Так что мрак пацану достался. До мага, конечно, не дотянет, но если решит проклясть кого, то это будут не только слова.

Я же, измотанный после ритуала очищения, переступил порог дома и замер на крыльце. Нет, похоже, я слегка переоценил свои силы и нужно немного отдохнуть, прежде чем идти обратно к храму. И к пирогу.

Так что опустился на скрипучие деревянные ступени и, прикрыв глаза, глубоко вдохнул. А когда вновь посмотрел на мир, то увидел, что солнце начинало свой неспешный закат, окрашивая небо в пастельные оттенки. Ветер шелестел едва распустившейся листвой молодой ивы, что росла рядом с окном дома. Створки последнего вдруг распахнулись, и всю улицу огласил женский крик.

Странно, но он меня даже успокоил: кричит – значит, жива. Так что я еще какое-то время сидел на ступенях, созерцая закат и слушая вопли. В какой-то момент они сменились истошным младенческим ором. Кажется, малец появился на свет. И как шустро. А еще быстрее он понял, что здесь гораздо хуже, и возмутился этим, не иначе.

Что ж, это значило, что и мне пора уносить отсюда ноги, пока новоиспеченный папаша не опомнился и не решил припахать меня и к освещению дитя, воспользовавшись тем, что я не ушел.

Так что поспешил исправить эту оплошность и… дал деру. И, лишь отойдя от дома, не удержался от смеха. Да уж, Дирк, кем ты только не был, но некромантом-повитухой – впервые. Узнай покойный мастер о таком – обсмеял бы: маг смерти – и помог даровать жизнь. Но, как говорится, сутана и положение обязали…

Так что до храма я дошел, ловя себя на том, что улыбаюсь. Я уже предвкушал, как сяду за стол, и тут услышал едва различимый вой. Этот звук вряд ли распознал бы простой смертный, но для тех, кто обладал темным даром, он был подобен скрежету ногтей по стеклу, раздражающему и тревожному. Я замер на месте, осознавая, что это не что иное, как тот самый мертвяк, что приходил к дому Майлики.

Выругался про себя. Что за день такой: ни нормально отдохнуть, ни пожрать. Теперь я даже не удивляюсь, отчего слег в гроб предыдущий патер. Да его просто загоняли!

Пробормотав под нос все, что я думаю о Марисмолле в целом и его горожанах (живых и не очень) в частности, я пошел на звук. Да уж… накрылись мои вечерние планы не мягким одеялом и не медным тазом, а крышкой гроба. Как всегда.

Пока я шагал к жальнику, в моей голове крутилась мысль: «Как же так, еще и до полуночи?» Это было странно, ведь обычно неупокойники вылезали из могил в более позднее время, когда ночь уже плотным полотном накрывала мир. Но, похоже, этот упырь решил нарушить все правила.

Я дошел до края городка, когда солнце почти село. Осталось миновать последний старый, слегка покосившийся дом и выйти уже на дорогу, что вела прочь из города. Хорошо, кстати, вела, добротно так. И не подумаешь даже, что это путь на кладбище, если не знать. Ну или не чуять, как я.

Вот только увидеть воочию жальник мне было, судя по всему, не судьба. Вначале в окне дома мелькнул платок – и почти тут же дверь распахнулась и на крыльцо вылетела радостная старушка-пирогодательница.

Караулила она меня – не иначе. И как бдительно – стражникам еще поучиться у нее!

Глаза старушенции светились любопытством и надеждой.

– О, ваше светлейшество! – радостно воскликнула она.

Мое темнейшество вынужденно остановилось.

– Как хорошо, что вы пришли! А я уже извелась вся! Пойдемте же, пойдемте, у меня уже все готово!

И с этими словами бабуля с энтузиазмом и напором юной, слегка беременной девы, что тащит суженого к алтарю, потянула меня в дом.

Там она усадила меня на единственный уцелевший стул, который угрожающе заскрипел под моим весом. Сама же взгромоздилась на лавку напротив и охотно, я бы даже сказал, отрепетированно, словно выступала на бис, начала:

– Грехов у меня, как у любой старой женщины, на всю жизнь хватит.

– Начни с малого, – предложил я, пытаясь незаметно зевнуть. – Расскажи о том, что тревожит твою душу.

– Ой, преподобный, – вздохнула старушка и лукаво стрельнула в мою сторону глазами, – вчера с соседкой повздорила. Она мне все про своих котов рассказывает, а я ей в сердцах сказала, что коты ее – бесполезные твари. Не то что собаки. Те и дом сторожат от воров, и тапки принесут…

Я усмехнулся, но быстро принял серьезный вид, достойный патера.

– А что по этому поводу говорит твое сердце?

– Сердце? – Старушка задумалась. – Да что ему говорить, оно знает, что я была права! – горячо закончила она.

Я кивнул, понимая, что если скажу что-то, то исключительно бранно. И это ее грехи?

Старушка задумалась, поглаживая передник, и продолжила:

– А еще, отче, я на днях видела, как дочка другой моей соседки, Золейны, миловалась с парнем… И как они обжимались-то, плотски утешались-то, целовались-то… грешно!

– Любовь между мужчиной и женщиной есть не грех, это природа, – все же не сдержав зевок, отозвался я.

– Какая это природа?! – бабуля аж подавилась вздохом.

– Обыкновенная, от которой продолжается весь наш род, созданный издревле богами, – нашелся я. Не знаю, что по этому поводу написано в священных трактатах, но я решил, что там столько талмудов. В каком-нибудь наверняка подобное есть. А если нет, то стоит написать. Чтоб отбиваться от моралистов.

Бабуля между тем как-то подрастеряла свой пыл и дальше начала рассказывать истории о своей жизни, перемежая их вопросами о спасении души и добрых делах. В общем, тратила зря мое время и тянула дракона за яй… подробности.

У меня уже сводило скулы от скуки, а живот от голодухи, когда она подошла к истории венчания со своим ныне покойным мужем, когда в моих кишках что-то заурчало. Да так громко…

Старушка сбилась на полуслове и спросила:

– Так вы голодный?

Пришлось признать, что да.

Исповедь плавно перетекла в ужин. Пока я с наслаждением уплетал блины, бабуля вещала о своих грехах, но как-то уже без энтузиазма, сама нет-нет да и таскала из тарелки кусочки пастилы. А между тем за окном смеркалось. И вой становился все ближе.

Так что я, поев и отдохнув, решил, что хорошего понемножку. Особенно для нежити. Пора бы наступить для неупокойника и плохому. То есть мне.

Так что, осенив бабулю знамением богов (кажется, даже не той рукой), я подхватил сумку и, пробормотав, что еще нужно окропить дом снаружи, вышел вон.