Мой чужой король

ГЛАВА 16

— Ты шел за моим отцом.

— Да.

— Мстить.

— Да.

— Он знал это…

Я не спрашиваю — утверждаю. Отшатываюсь от мужчины и, наткнувшись спиной на холодную каменную стену, радуюсь хоть такой опоре.

Пелена перед глазами… И вижу только прошлое. То, как стою в нашем родовом замке и соглашаюсь стать жертвой. То, как пробираюсь вместе с ярлами к лагерю Ворона. Нашу первую ночь…

— Он знал, что ты узнаешь меня как его дочь… — сиплю уже, до конца осознавая произошедшее, — И полагал, что в любом случае останется в выигрыше. Или я убью тебя, или ты, при моем провале, напоишь свой клинок моей кровью… Совершишь свою кровную месть и уйдешь прочь из долин.

В голове — мрак.

На сердце — тяжесть.

На мгновение мелькает мысль, что мой отец заслуживает смерти за такое, но тут же пропадает. Каждого сына и дочь в долинах воспитывали так, что они были готовы расплатиться собой за спокойствие отчего дома, Не важно, женившись ли, встав в щиты или безропотно пойти на плаху.

Меня тоже так воспитали.

Отчего же ворочается нож в нутре?

— Так ты потому не казнил меня? Чтобы он не получил, что хотел?

— Да.

Закрываю глаза. Хоть ненадолго спрятаться от прошлого… Не только моя смерть, но и моя жизнь была предрешена. Я — лишь фигурка, ведомая даже не богами, а желанием одного мужчины наказать другого как можно сильнее. Даже моя жизнь — наказание…

А потом меня осеняет еще одна мысль.

Я поднимаю голову и всматриваюсь в бесстрастное лицо Ворона:

— Жениться-то зачем было? Сделал бы девкой, рассказал бы всем, что под твоими воинами лежит каждую ночь дочь Асвальдсона… Такое унижение для моей родни. Или ты не хотел, чтобы они искали возможность смыть это унижение кровью? Не хотел, чтобы пошли за тобой? А может… все ради того, что тебе нужна была чернокнижница?

Я показываю рукой на круг из рун и понимаю окончательно — нужна.

В голове — звон, а на сердце делается пусто. И только последний воин, мой голос, что воронье карканье выдает:

— Расскажи мне. Расскажи что угодно… Не молчи больше, ты мне должен.

Не знаю, откуда взялись последние слова. И о каком долге я могла говорить. Но Король-Ворон и правда рассказывает… с трудом. Он вообще не многословен, чужой король, которого я так и не смогла разгадать до конца, потому выдавливает из себя по скупой фразе. Но и они и дают полное представление.

О том, как его понесшую бремя мать вышвырнули из этого замка, и она едва не замерзла, пробираясь к перевалу. И как её подобрало хрустальное племя, жившее в то время в горах.

О тяжких родах, переходе ближе к теплу и о том, как появились там чужаки с долин — молодые, слишком многочисленные и жадные не только до подвигов, но и до крови. Как напали они на племя, не щадя никого, и, каждый раз, когда наносили удары мечом, величили свое имя — будто в подвиге. Тогда он и Скьельд и лишились материнских рук.

Остатки племени снова ушли в горы, вместе со всеми спасенными детьми, а их с уже молочным братом выкормила одна женщина. И с тех пор они были не разлей вода — вместе учились драться и воевать, вместе воевали… И вместе давали клятву, что отомстят.

— Отец был ближе… — впервые за время рассказа я услышала эмоции в голосе Эгиля. Отвращение, — Я поднял его на меч первым. И захватил Сердце Ворона, которое он захватил у прежнего короля. Замку сотни и сотни лет… и обладание столь значительным успокоило меня на какое-то время. Но я не забывал. И когда почувствовал, что пора, отправился в путь. Сначала на Север, потом за Перевал. Вот только тогда я не знал одно…

Он поджал губы и вздохнул, отворачиваясь.

Я тоже молчала…

Мне и так было слишком много. Но кто сказал, что правду можно вынести, не сгибаясь под тяжестью? Поэтому я ждала. И Ворон продолжил.

— Каждый, кто входит в Сердце хозяином, делается проклят. Как и его дети. Хворь разъедает его суть и Тьмой укрывает его плечи — с каждым годом все больше. Подтачивает разум и тут же — каменные стены, обрушивая на них гнев природы. Так было и будет, если только… — он запнулся, но продолжил, — Существует предсказание, что проклятие можно снять.

Вот и последний кусочек разбитого зеркала становится на место. Я смотрю на себя в искаженное его отображение и киваю с горечью.

— Принести жертву.