Мои девяностые: пестрая книга

Мария Степанова ЛЕТЧИК

Когда он вернулся оттуда, куда,

Во сне он кричал и бомбил города,

И духи казались ему,

Курить он вставал, и окно открывал,

Совместные тряпки лежали внавал,

И я в темноте собирала суму,

Но это еще ничего.

Копать приусадебный наш огород,

Семейного рода прикорм и доход,

Не стал он и мне запретил.

Не дал и притрагиваться к овощам.

Отъелся, озлел, озверел, отощал

И сам самокрутки крутил.

Но жизнь продолжала себя.

Когда ж он вернулся оттуда, куда

Гражданского флота летают суда,

С заоблачных небесей,

Когда он вернулся оттуда совсем,

Как дети, которые мамку сосём,

Мы были беспомощны все.

Но это еще ничего.

А там, высоко, за штурвалом поют,

Летя стюардессы вино подают,

Тележки катят по рядам,

А мой наверху не в порядке жильца,

А сам опирался на плечи Отца,

И этого я не отдам.

А жизнь продолжала себя.

Когда ж он вернулся оттуда навек,

Безвольного неба спустой человек,

Таинственный, как чемодан,

Мы вышли служебным в погожую ночь,

Сынок на руках и около дочь.

И бил он меня по мордам.

Но это еще ничего.

Как влажный румянец при слове любовь,

Скользил по лицу его взгляд голубой,

Пока он меня обижал.

И всей родословной мы сели в газон

И видели зарево, где горизонт,

Где всё не тушили пожар.

И жизнь продолжала себя.

Неделю он пил, как слезу, со слезой.

Кому-то грозил, кому-то "Слезай!"

Держася хрипел за живот.

Потом же притих и тихо сказал,

Что там, наверху, - не глядя в глаза, -

Небесная Дочка живет.

И дочка, и бабка она, и жена,

И как под одеждой она сложена,

И я бы простила вранье,

Но очень уж тщательно он описал

Ее равнодушные, как небеса,

Бесцветные очи ее.

Впервые он видел ее, говорил,

Когда городок белоснежный горел,

Но мы завершали маршрут,

И в синенькой юбке и белом платке

Она протянулась в глухое пике

Раскрыть надо мной парашют.

Добавил: ее на рассвете видней.

Всегда пионерская форма на ней.

Иссиняя лента в косе.

- И он захрапел, и проснулся домок,

Отныне пустой, хоть не вешай замок,

Поскольку гуляли на все.

А я, у меня ничего своего,

Но эта астральная сучка его,

Воздушный его комиссар,

Ответит, ответит за каждый вираж

И вспомнит погибший его экипаж

И что там еще предписал!

А все изменилось. И жизнь зажила,

Как будто светла и прозрачней стекла

И ей ничего не должны.

И мой постоял, огляделся окрест

И стал контролером за честный проезд

На транспортных средствах страны!

Но только однажды вернулся чужим,

Попрежним, и в голосе тот же нажим,

И, глядя мне близко в лицо,

Сказал, что земное постыло ему:

Небесная Дочка предстала ему

В троллейбусе, где Кольцо.

И лег на кровать, и стал умирать,

Невидимый пух с простыни обирать,

И умер, пока без ума,

Крича, я бежала купить корвалол

И вижу: троллейбус по кругу пошел,

А в первом окошке - Сама.

Была пионерская форма на ней.

Она покраснела до самых корней.

Слегка наклонилась в окне

И страшно в моих зашумела ушах,

Но к ней на подножку я сделала шаг

И суд заседает по мне.

... Простите ж меня, хоть прощения нет,

За гибель девчонки двенадцати лет,

Невинно пропавшей за то,

Что в бездне бездушной, как рыба в ухе,

Небесная Дочка живет во грехе,

А с кем - не узнает никто.

... А жизнь продолжает себя.

1998