Моменты

Глава 17

На безлунном небе было трудно различить линию горизонта и определить, где кончаются звезды и начинаются огни в долине. Стояла глубокая ночь. Элизабет засучила рукава легкого свитерка и, опершись на перила, бездумно смотрела в густую темноту. Затем она пересекла террасу, подумав, что, быть может, прогулка развеет грустные мысли, утомит и тогда захочется спать. Но тут она вспомнила, что в коттедже «гости». В половине третьего ночи они, несомненно, уже спали, но Элизабет не хотелось рисковать: если Элана или Эдгар увидят ее в саду, сплетен не избежать. Поэтому она отказалась от прогулки, уселась в одно из кресел на террасе и стала слушать сверчков. Спустя некоторое время Элизабет подтянула колени и положила на них голову.

Все гости сошлись на том, что прием удался на славу. Амадо не поскупился на расходы: белужья икра, семга с Аляски, мясо из Небраски, кондитер из «Стэнфорд-Корт» и струнный квартет из симфонического оркестра Сан-Франциско. Элизабет содрогнулась при мысли, во сколько это обошлось в расчете на одного гостя. А ведь потом надо еще и помножить эту сумму на три сотни, ведь именно столько гостей они принимали сегодня.

Но не цена беспокоила ее, а ужасающая беспечность и чрезмерность траты. В их кругу человека ценили не за то, какие шикарные приемы он закатывал.

Если этот прием давался исключительно ради того, чтобы доставить ей удовольствие, то ей был бы куда милее интимный обед при свечах. Один лишь намек, что Амадо с радостью примет ее в своей постели в эту ночь, взволновал бы ее несравненно больше, чем его обещание о двухнедельном отдыхе во Франции.

Весь вечер Амадо не сводил с нее глаз, восхищенных, горевших желанием. Она таяла под его взглядом, ощущение счастья заставляло сердце биться быстрей. Но вечер закончился. Амадо проводил Элизабет до дверей ее спальни и по-отечески поцеловал в лоб. Элизабет напомнила, что им надо поговорить. Однако он сказал, что утром у него назначена встреча и ему, мол, нужно выспаться.

Она расстроилась и обиделась, и пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не устроить ему сцену. Нет, не то чтобы она не могла разыграть хорошенький скандал, если бы считала, что от этого будет какой-то прок. Она боялась, что эмоциональный взрыв лишь оттолкнет его еще дальше. Только это и удержало Элизабет.

Однако в эту ночь над обидой, горечью, страхом верх взяла ее проснувшаяся гордость. Почему она, его жена, должна скрывать свои чувства? Она вышла за него замуж не для того, чтобы слоняться одной по ночам или ворочаться с боку на бок в холодной постели. Вот она сейчас пойдет и скажет ему все это. Вдруг он смягчится, попытается… и снова потерпит неудачу? Нет, это будет конец всему, крах иллюзии, что со временем все войдет в норму.

Элизабет встала и подошла к перилам. От нервного переутомления ее бросало то в жар, го в холод. Она прохаживалась по террасе, всматриваясь в темные окна дома.

Что же все-таки стряслось? Нет, причина не в том, что у них не будет детей. Здесь что-то другое… Она сделала все, чтобы приноровиться к его миру, к его жизни. Он разукрасил ее, как рождественскую елку. Говорил, что любит. Временами, например, сегодня вечером, ей даже казалось, что он по-прежнему любит ее… Но он не мог или не хотел видеть ее в своей постели.

А ей так недоставало этой интимной близости…

Она чувствовала себя такой одинокой…

Майкл, выплывая из глубокого сна, ощутил, как кто-то легонько толкает его подбородок. Он простонал и перекатил голову на другой бок. Котенок последовал за ним.

— Я же только что накормил тебя, — проворчал он. — Отправляйся обратно спать.

— Да он совсем не еду ищет, — сказала Элизабет.

Его глаза мигом открылись. Черный котенок стоял, опершись передними лапками о его щеку.

— Элизабет? — спросил Майкл, щурясь и пытаясь сосредоточиться. Шерстяной комочек он переложил на подушку.

— Да, это я, — сказала она.

И тут Майкл встряхнул головой и увидел Элизабет у двери. На ней был старенький тренировочный костюм, правда, на несколько размеров больше, чем следовало бы. Коробку с котятами она держала под мышкой.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Майкл.

— Я не спала и увидела у тебя свет. Ну, и подумала, что, может быть, ты как раз их кормишь и тебе не помешала бы моя помощь, — она пожала плечами. — А когда ты не ответил на мой стук, я решила, что ты занят одним из котят. Тебе, знаешь ли, в самом деле следует подумать насчет установки дверного звонка, — она поставила коробку обратно в угол, подождала немного, чтобы посмотреть, не растревожило ли это передвижение кого-либо из котят, а потом снова повернулась к Майклу. — Извини, что я к тебе вторглась так вот…

Майкл зевнул, еще несколько раз поморгал и принялся тереть глаза. Он пытался отогнать то, что происходило с ним в исключительно живом сне. Впрочем, во сне, подумал Майкл, было куда больше здравого смысла, чем наяву лицезреть Элизабет, стоящую в его спальне посреди ночи.

— И давно ты здесь находишься?

— Точно не знаю. Около получаса, думаю. По тому, как глубоко ты спал, я решила, что ты настолько устал, что даже и не проснешься, если я тихонько заберу котят в другую комнату и покормлю их за тебя. Я собиралась оставить записку.

Говард тем временем прополз по подушке и снова взобрался на Майкла. Добравшись до мягких волос, покрывавших его грудь, котенок опустил голову и издал настойчивый утробный звук.

— Своими воплями ты все равно ничего не добьешься, — сказал Майкл котенку.

— Хочешь, я его возьму?

Майкл прижал котенка к себе и прислонился спиной к передней спинке кровати, старательно удерживая при этом простыню натянутой на бедра.

— Да нет, — сказал он. — Это мы уже парочку раз нынешней ночью проходили.

Он посадил Говарда себе на плечо. В считанные минуты крохотный комочек шерсти уютно угнездился во впадине за ключицей Майкла и пристроился так, что его головка уткнулась Майклу под подбородок.

Элизабет улыбнулась.

— Это я вижу.

— Так что ты на самом деле-то здесь делаешь?

Этот вопрос мигом стер ее улыбку.

— Я же тебе говорила. Я увидела у тебя свет и…

— Знаю, знаю: подумала, что можешь мне помочь.

— Послушай, если не хочешь, чтобы я сюда приходила, то прямо так и скажи.

Голос Элизабет прозвучал необычно звонко, как будто кто-то резко дернул за струну. Что-то происходило. Но что? У него так и вертелся на языке вопрос, но он сообразил, что давить нельзя, она попросту уйдет и больше не вернется. А он совсем этого не хотел.

— Ты застала меня врасплох, только и всего. Я не мог представить, что ты по доброй воле можешь встать посреди ночи.

Кажется, она приняла его объяснение.

— Я не могла заснуть.

— Слишком много волнений?

Он хотел предложить ей легкий выход из ситуации. И то, как она посмотрела на Майкла, подтверждало: да, она поняла, и благодарна ему. Элизабет прислонилась плечом к дверному косяку.

— Вечер был просто неслыханным, да?

— Лучший, который мне доводилось видеть в этих краях за долгие годы.

— Так ты хочешь, чтобы я накормила за тебя Говарда, прежде чем уйду?

— Да все нормально. Я сам им займусь, — и когда Элизабет двинулась к выходу, он добавил: — Просто поразительно, как быстро все они приспособились к этому фокусу с пипеткой. Почуют запах молока и сходят с ума. — Да что же это он делает, пытаясь удержать ее здесь? Это безрассудно, но остановиться Майкл не мог. — Мне больше не приходится придерживать их, напротив — я должен стараться не дать им гоняться за пипеткой к чашке с молоком.

Прошло еще несколько секунд, прежде чем Элизабет заговорила. И когда это произошло, глаза ее смотрели как-то странно, отсутствующе.

— Я только что вспомнила одну вещь, о которой и думать не думала уже давным-давно, — с видимым страхом сказала она. — Когда я была совсем маленькой, в одном доме, где мы остановились, я нашла котенка. Это был такой полосатик: черный, оранжевый и белый, и лапки тоже белые-белые. Мой отец сказал, что я не могу оставить его, только я не послушалась. Я украдкой выносила ему еду. А потом, однажды ночью… было так холодно… я испугалась, что котенок замерзнет, если я оставлю его там, снаружи. Я дождалась, пока все легли спать, а потом принесла его в дом и положила с собой. — Она вздрогнула и обхватила себя за плечи руками. — Я решила взять его только на одну ночь. Я никогда больше и не собиралась делать этого.

Майкл замер, слушая ее рассказ. Она внезапно замолчала, как-то странно уставившись в угол, где стояла коробка с котятами.

— И что же случилось?

Она несколько раз потрясла головой, словно пытаясь избавиться от наваждения.

— Котенок стал кричать. Я пыталась успокоить его, но он, должно быть, проголодался. Вошел отец и поймал нас. — Миновало несколько секунд, прежде чем она продолжала. Голос ее был безжизненным и сдержанным. — Он заорал на меня, сказал, что если плохие парни найдут нас и всех наших друзей пристрелят, то это я буду виновата.

Плохие парни, которые пристрелят их друзей?! Да Что же это за отец такой, который говорит своему ребенку подобные вещи? Майкл посмотрел на Элизабет и увидел маленькую испуганную девочку.

— Он заставил тебя выбросить этого котенка?

Вместо ответа Элизабет взяла прядку волос и принялась накручивать ее на палец. И, как будто ноги больше не держали ее, медленно осела на пол. Там она и осталась, не двигаясь, плотно подтянув колени к груди.

А Майкл сердцем чувствовал, что ему совсем не нужно слышать то, что должно сейчас последовать. И когда Элизабет в конце концов все-таки снова заговорила, ему пришлось напрячься и выслушать ее.

— Он сказал, что меня надо проучить… что это очень важно. Что я должна понять, если есть какие-то правила, а я их нарушаю, то тогда непременно произойдут страшные вещи. А потом… он заставил меня положить на котенка мою подушку. И я должна была так и держать подушку, пока котенок не перестал кричать. Отец сказал, что я помогаю котенку заснуть. Но я, должно быть, не поверила отцу, потому что ему пришлось прижимать мои руки к подушке.

Майкл содрогнулся от такой жестокости.

— А сколько тебе было лет, когда это случилось?

Элизабет нахмурилась.

— Не знаю. Наверное, четыре или пять. Я думаю, это было тогда, когда мы жили в Бостоне, — она сидела совершенно спокойно, взгляд ее был устремлен на стену напротив. — Или, возможно, в Нью-Йорке. Много-много лет назад. Как же это я могла забыть такое?

И она снова погрузилась в раздумье. Он сказал:

— Я читал, что у детей есть такой внутренний механизм защиты, который включается, когда надо оградить их от очень уж плохих вещей.

— Бог мой, интересно, а что же еще я забыла?

— А ты уверена, что действительно хочешь все вспомнить? — осторожно спросил он.

— По всей вероятности, не хочу, — призналась она.

— Твой отец, что же, был болен?

«Да это же и не детство было вовсе», — думал Майкл, пытаясь представить жизнь Элизабет.

— Нет, — ответила она, — не думаю… Ах, ты хочешь спросить, не был ли он психически больным?

— Ну, это объяснило бы его поведение.

— Он и моя мать принимали наркотики, но тогда все, у кого мы когда-либо останавливались, тоже делали это. Не могли же все они быть сумасшедшими.

Теперь Майкл по-настоящему растерялся. Ничто из того, что она рассказывала ему, не соответствовало облику той женщины, которую описывал Амадо.

— Как я понимаю, ты много раз переезжала.

— Да, каждую пару месяцев. А был как-то случай, когда в течение недели мы каждый день меняли дома.

Майкл чувствовал: пора прекратить расспросы. Но он хотел узнать, кто же преследовал ее отца, вынуждая его все время быть в бегах. Но спросил он совсем другое:

— И вы вот так переезжали с места на место, даже когда ты пошла в школу?

— Я не ходила в школу, пока не переехала жить к своей бабушке.

— А как же ты…

— Меня учила моя мать или какая-нибудь из других женщин, с которыми мы жили.

— Твой отец был коммивояжером?

Майкл едва не застонал от откровенной глупости этого вопроса.

Элизабет озадаченно посмотрела на него.

— Коммивояжером?

— Ну, мне просто интересно, почему вы так часто переезжали.

Она провела рукой по лбу.

— Почему я это делаю? Я никогда не рассказывала о своей семье. Не понимаю, что заставило меня разоткровенничаться перед тобой?

— Ну, вообще-то друзья рассказывают друг другу о себе, — подсказал он.

— Ты меня не слушаешь, Майкл, — в ее голосе почти отчетливо слышалась безнадежность. — Когда я сказала, что никогда не рассказывала о своей семье, я имела в виду — никогда.

— Может быть, это все из-за котят.

Она еще крепче обняла колени.

— И это нормально?

— Что нормально?

— То, что я рассказала тебе. Боже мой, я совсем сошла с ума. Что со мной происходит?

— Элизабет, чего ты боишься?

Она колебалась, в голове был какой-то сумбур.

— Честно?

— Разумеется.

— Если ты узнаешь, кто я на самом деле, то нашей дружбе конец.

— Но это же бред!

— Я знаю, что говорю. Раньше такое уже случалось. Множество раз.

Майкл приподнял Говарда и пристроил его на подушку. Потом дотянулся до своих джинсов, натянул их и сел рядом с ней на полу. Вначале он боялся касаться ее, боялся, что она испугается и уйдет. Но когда он посмотрел на Элизабет, жалость затопила его сердце. Он обвил ее рукой и притянул к себе.

— Не существует ничего такого, что оттолкнет меня от тебя.

— А что, если я маньяк-убийца?

— В самом деле?

— Нет.

— Мы можем спорить на эту тему всю ночь напролет. Но ты можешь довериться мне. Или ты боишься, что, если расскажешь, я не смогу сохранить твою тайну?

Она не ответила.

— Элизабет, следующий шаг за тобой. Я не собираюсь насильно толкать тебя к тому, чего ты не желаешь делать.

В большей степени себе самой, чем Майклу, Элизабет сказала:

— Доверившись, я могу слишком много потерять и мало выиграть.

— Тогда не рассказывай ничего. Пусть все остается как было, забудем, что сегодняшняя ночь вообще была.

— И ты действительно сможешь забыть?

Ему даже и подумать-то было страшно, что он мог бы сделать и, конечно, сделал бы ради нее.

— Да, — ответил он без колебания.

Прошло еще несколько длинных минут. Никто из них не говорил ни слова. Наконец Элизабет спросила:

— Ты когда-нибудь слышал об Анне и Билле Кэйвоу?

Эти имена были ему знакомы, но Майкл не мог вспомнить, где он слышал их.

— По-моему, да, но я не уверен.

— Они были членами одной радикальной группы, которая взрывала военные базы и грабила банки в семидесятые годы.

— Да, теперь я вспомнил. На одной из этих баз погибло несколько человек, когда бомба взорвалась раньше условленного времени, да?

Элизабет кивнула.

— Ты хочешь сказать, что Анна и Билл Кэйвоу были твоими родителями?

— Да. Они оставили меня у бабушки, когда мне было десять лет. Если не считать пары поздравительных открыток, отправленных спустя несколько месяцев после моего дня рождения, я больше никогда от них не получала весточки. Я не имею ни малейшего представления, приезжали ли они в Калифорнию, пока их не поймали.

Майкл прижался щекой к ее макушке и закрыл глаза от боли, которую слышал в ее голосе.

— Твои родители, — сказал он, — должно быть, внесли переполох в тишайший городок Фармингэм, штат Канзас.

— Дело не только в жителях Фармингэма. После того как телеграф сообщил эти новости и выяснилось, что я дочь террористов, репортеры слетелись со всего штата. Они преследовали меня по пятам. А потом, когда они в конце концов разъехались, моих родителей застрелили при попытке к бегству, и все началось по новой.

— Теперь я понимаю, почему ты хотела поменять фамилию.

— Ну, я поменяла не только фамилию.

— Что бы там ни было, теперь с этим покончено. Это больше не имеет значения. Черт подери, да если бы мы несли ответственность за то, что делали в детстве, мы бы все сидели за решеткой, — и тут он вспомнил ту версию прошлого Элизабет, которую рассказывал Амадо. — А Амадо знает об этом? Не потому ли…

— Я ему никогда ничего не говорила. И ты тоже не говори. Обещай мне это, Майкл.

— Обещаю.

Это, кажется, убедило Элизабет. Она начала подниматься.

— Как только уедут Элана с Эдгаром, я переберусь в коттедж, так что мы сможем кормить котят по очереди. Я все равно в последнее время плохо сплю.

Они снова вернулись на безопасную почву.

— Чтобы Амадо злился на меня за то, что я провожу с тобой ночи? Нет уж, спасибо. Я лучше обойдусь своими силами.

— Амадо даже не узнает, что я ушла.

Потребовалось какое-то мгновение, чтобы осознать сказанное. И когда это произошло, Майкл почувствовал себя так, словно из него выкачали весь воздух.

— Он до сих пор не спит с тобой? Даже в эту ночь?

— Майкл, это единственное, о чем я не стану говорить с тобой. Это нечестно перед Амадо.

— Но он же глаз с тебя не сводил на этом вечере! Бог мой, так что же он делает-то, когда вы приходите домой: целует тебя на прощанье у дверей твоей комнаты и отправляется в свою, так, что ли?

Элизабет опять попыталась встать. Он остановил ее. Когда она попыталась оттолкнуть его, Майкл схватил ее за руки. Она вдруг разозлилась.

— Какое тебе дело до того, что мы с Амадо делаем или не делаем? Почему тебя это волнует?

Ну, вот этот миг и пришел. Он, конечно, мог бы сказать, что он ее друг, но она поверила бы только тому, что ей хотелось услышать. Она доверила ему свою сокровенную тайну. Так мог ли он уступить ей в искренности?

— Ну, продолжай же, Элизабет. Ты же женщина сообразительная. Ты, несомненно, сама можешь дать ответ.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Майкл находился в опасной близости от края пропасти, куда можно падать очень долго. Земля под его ногами предостерегающе осыпалась. И если он упадет, то из этой бездны не будет спасения, не будет пути назад.

— Я думаю… нет, я знаю… я люблю тебя.

Она вспыхнула и отвернулась от него, как бы уходя от удара.

— Нет, не имеешь права. Я тебе не позволю.

— Это уже случилось. И ничего ты, черт подери, не сможешь с этим поделать. — Пыл прошел. — И я, черт возьми, тоже ничего с этим поделать не могу.

— Но ты не понимаешь…

И тут он понял.

— И когда ты узнала?

— Я не знала… до этого момента. Да я бы никогда и не пришла сюда, если бы знала.

Он отпустил ее и тяжело привалился к стене. Всю свою жизнь он дожидался этого — услышать от женщины, которую он любит, что и она тоже любит его. Это был бы сладчайший миг, когда-либо изведанный им. Но вместо признания — отказ… Разве мог он торжествовать, разве мог простить себе, что влюбился в жену своего лучшего друга? Да уж, для любого, кто совершит подобное предательство, в аду наверняка приготовлено особое местечко.