Моменты

Глава 6

Элизабет развернула свое кресло и посмотрела в окно. Ее взгляд пробежал от острова Алькатрас до моста «Золотые Ворота»… ну, во всяком случае в том направлении, где должен был быть мост. Половина города была залита солнечным светом, а другую половину затягивал быстро надвигающийся туман. Интересно, кто счастливее — те, на кого светит солнце, или те, кто бродит в тумане?

Какие же мгновения в жизни достойны борьбы за них, заслуживают того, чтобы ради них отказаться от с трудом зарезервированных мест на самолет, чтобы пойти на потерю достигнутой в жизни надежности? И если правда, что большая часть человеческой жизни проходит в печали, а не в радости, то насколько важно рвануться навстречу маленькому счастью, не пропустить этого мгновения…

Что же это такое, Господи, вселилось в нее? Совеем не время предаваться мечтам, ведь до презентации рекламной кампании «Вин Монтойя» оставалось менее пяти часов, да и Амадо, несомненно, приедет раньше.

Элизабет вытащила папку из письменного стола и откинулась на спинку кресла. В этой папке содержалось целое собрание наспех нацарапанных записочек, чертежей и фотографий, накопленных ею за время работы над этим сценарием. Большая часть идей пойдет в корзину. Время от времени Элизабет просматривала эту коллекцию и обнаруживала одну-две идейки, которые можно было использовать. Сегодня она должна сказать твердо самой себе, что решение принято правильное.

Хотя Элизабет и была убеждена, что кампания, задуманная ею для Амадо, отвечает всем требованиям, выдвинутым заказчиком, но до сих пор время от времени пугалась перемены, которую она внесет в жизнь Амадо.

После той встречи он только дважды звонил ей по делу, разговаривал довольно сухо и сдержанно. Она не понимала этой перемены и не знала, как реагировать. Одно было ясно — решение согласиться с идеей Элизабет и стать ведущим рекламы «Вин Монтойя» далось ему нелегко. Но если он и сердился на Элизабет за то, что она поставила его в такое положение, то свои чувства держал при себе.

Пытаясь заверить Амадо в том, что он делает правильный выбор, она рассказала ему о бесчисленных психологических исследованиях, посвященных работе над образом. Способ, с помощью которого та или иная продукция воспринималась потребителями, был куда важнее самой этой продукции.

Рекламная кампания, которую Элизабет создала для Монтойя, сделает его вино одним из наиболее популярных в стране, и в то же время цена его сохранится в пределах, доступных большинству людей, заглядывающих в винные магазины. Суть основного сочетания — изысканность и доступность.

Прожужжал селектор. Элизабет наклонилась через стол и нажала кнопку.

— Да?

— По первой линии звонит мистер Нобл.

— Спасибо, — она сняла трубку телефона. — Чем могу быть вам полезна, Джереми?

— Нам надо поговорить.

— Сейчас?! Да у меня тут с десяток дел, которые…

— Это важно. И много времени не займет.

— Сейчас я приду.

Как и просил Джереми, Элизабет постоянно держала его в курсе подготовки кампании, еженедельно сообщала ему о вносимых поправках, чем сокращала штормовой вихрь бумаг из исследовательского отдела до слабенькой, не сводящей с ума метели, — словом, она была чем-то вроде буфера между Джереми и составителями текстов. Она ожидала от него большего энтузиазма, однако на протяжении почти трех месяцев, которые она проработала над этим проектом, Джереми оставался необычайно сдержанным.

Его секретарша ушла на обеденный перерыв, когда вошла Элизабет. Заглянув в кабинет, она увидела, что Джереми сидит за столом и, склонив голову, внимательно изучает бумаги, разбросанные перед ним.

— Готовитесь к презентации? — спросила Элизабет.

Она попыталась подстроиться под бесстрастность Джереми, но ей потребовалось для этого усилие: нельзя выдать волнение и чувство предвкушения, которые она испытывала. Элизабет ждала этого события с большим нетерпением, чем ей хотелось бы признаться даже самой себе.

Джереми поднял взгляд без малейшего намека на приветственную улыбку.

— Заходите, — сказал он. — И закройте за собой дверь.

— Что-нибудь случилось?

Он показал ей на кресло напротив себя.

— Садитесь.

Элизабет села, а он так и не говорил, для чего же вызвал ее. Она нервно напомнила:

— Я спросила: что-нибудь случилось?

— Я тут изучил сценарий презентации…

У нее так и пересохло в горле: его голос прозвучал сухо и бесстрастно.

— И что же?

— Боюсь, Элизабет, что это совершенно не годится.

— Как это «не годится»? — осторожно спросила она.

Джереми швырнул авторучку на стол и тяжело откинулся на спинку кресла.

— Этот стиль заигрывания с публикой, к которому вы в конечном счете пришли, — уже не тот способ для продажи спиртного. Это надоело до смерти. Люди хотят чувствовать себя искушенными, держа в руке бокал с вином, даже если он пластиковый и наполнен какой-нибудь отравой за семьдесят девять центов. Публика попросту не примет сентиментальной чепухи этой рекламы. Если вы выйдете к потребителю с тем, что вы здесь вот напридумывали, то мы станем посмешищем в своем бизнесе на все время работы с «Винами Монтойя». Кроме того, вам никогда не удастся добиться от Монтойя согласия постоянно быть ведущим.

Этим заявлением Джереми застал ее врасплох. Элизабет растерялась и не знала, как ей защищаться.

— А почему вы дожидались этой минуты, чтобы высказаться? Не поздновато ли?

Он явно чувствовал себя неловко.

— Ну, я надеялся, что мне не придется этого делать, что вы сами сообразите, по какому неверному пути пошли.

Мысли ее бешено вертелись, пытаясь найти смысл в том, что он ей говорил. И в конце концов все начало становиться на свои места. То, к чему она в итоге пришла, не имело никакого значения: он никогда и не намеревался согласиться с ее идеями.

— А Монтойе известно, что вы отменили сегодняшнюю встречу?

Джереми переменил позу и уставился на лежавшие перед ним бумаги.

— А мне и не надо было ее отменять. К счастью, у нас есть запасной план, готовый к запуску.

То, что ее подозрения подтвердились, никак не смягчило удара.

— Ах, вот как? — кротко сказала она. — И что же это за план?

— Когда к вам перешел этот заказ, я решил, что было бы благоразумно позволить группе, которая уже разрабатывала сценарий, продолжить работу над этим проектом, ну, просто на тот Случай, если это окажется вам не по плечу. В конце концов, Монтойя ведь взвалил на вас чертовскую ответственность, в то время как вы никогда раньше…

— Вы просто выродок! Вы не должны были действовать у меня за спиной. Вы могли бы рассказать мне, что вы это делаете.

Заговор молчания, необходимый для того, чтобы убрать что-то с пути таким вот образом, задевает почти так же сильно, как отсутствие доверия.

— Да все обстоит не так уж и плохо, Элизабет. Если вы создадите что-то интересное, то мы могли бы…

— Я просто не верю, что могла быть настолько глупа! Вся работа — псу под хвост. Зачем столько времени дурачили меня? Вы же сделали меня посмешищем всего агентства!

— Да никто и не смеется над вами, все вам сочувствуют.

— Ну да, ясное дело, — она встала. — Джереми, а в чем же подлинная причина вашего стремления заставить меня считать, будто эта работа принадлежит мне?

Он с взволнованным видом поерзал в кресле.

— Нам надо было убедить Монтойю, что он получит именно то, что просит. Если бы мы рассказали вам о своих действиях, вы могли бы… проговориться ему. Но из-за сроков мы не хотели рисковать. Агентству необходима эта крупная сделка.

Элизабет с трудом сдерживала смех. Да, кажется, она разоблачит их.

— Стало быть, теперь главное — убедить его, будто рекламная кампания, которую вы сейчас представите на презентации, в самом деле моя?

— Вот потому-то я и хотел, чтобы вы зашли сюда с утра и внимательно изучили сценарий презентации. В вашем распоряжении еще четыре часа, чтобы подготовиться.

Элизабет посмотрела на бумаги, лежавшие на его столе. С первого же взгляда она поняла, что не найдет ничего неотразимого и нового в иллюстрированном материале, ничего, способного задержать глаз и выделявшего эту рекламу из доброго десятка других, ранее сработанных их агентством. Что ж, они вели беспроигрышную игру, избрали курс, который никому не нанесет обиды и который, черт подери, конечно же, никого и не взволнует.

— Вы рассчитываете, что я выдам этот хлам за свое творчество?

Джереми попытался запугать ее одним из своих печально известных «грозных» взглядов.

— Вы хотите сказать, что вам понадобится дополнительное время?

— Нет, я хочу сказать, что не стану делать этого.

Его голос понизился до угрожающего шепота.

— Только не вбивайте себе в голову, Элизабет, что на вас свет клином сошелся.

— Ну, вы уже достаточно ясно дали мне это понять, — парировала она. — До вечера я очищу свой кабинет.

— Вы об этом пожалеете. Я позабочусь, чтобы все агентства в городе узнали про вашу выходку.

Она одарила его легкой сдержанной улыбкой.

— Позаботьтесь тогда и правильно выговорить мою фамилию.

Когда ближе к концу дня Элизабет упаковывала в своем кабинете последние личные вещи, в дверь постучали. Выслушав возбужденные вопросы от доброй половины коллег, она в конце концов велела Джойс хотя бы минут двадцать не пускать к ней никого, чтобы она смогла закончить очистку своего стола. Но не прошло и десяти минут, как раздался стук в дверь. Она еще пыталась решить, стоит ли отвечать на этот стук, но тут дверь открылась.

Это был Амадо. Войдя, он закрыл за собой дверь и прислонился к ней.

— Вы не хотите рассказать мне, что происходит?

Она не могла определить смысла этих слов.

— Ну, произошло расхождение во мнениях насчет того, как следует обойтись с вашим заказом.

Элизабет швырнула в коробку запасную пару лосин, которые держала для непредвиденных случаев. Если уж она и пустое место, то по крайней мере выглядит всегда безупречно. Боже упаси, чтобы она могла показаться на какой-нибудь встрече со спущенной петлей на чулке или, того хуже, с голыми ногами!

— Но я не сомневаюсь, — добавила она, — что об этом вы уже догадались и сами.

— А на каком этапе Джереми решил, что ему не нравится разработанная вами кампания?

— Вы пытаетесь выяснить, много ли я знала о его намерениях и когда я это узнала?

— Ну, по существу, да.

— А зачем вам это?

— Потому что у меня создалось впечатление, что вас так же использовали и дурачили во всей этой истории, как и меня.

— Простите меня, Амадо. Если бы у меня было хоть малейшее представление о том, что должно произойти, то я бы никогда…

Он поднял руку, останавливая ее.

— И что же вы собираетесь делать?

Элизабет обошла вокруг стола и присела на него.

— После моей утренней стычки с Джереми я сделала несколько телефонных звонков. И теперь мне остается только решить, какое из предложений о работе мне лучше принять.

— Приятно слышать, что в вашем бизнесе есть люди, благоразумнее Джереми Нобла. Должно быть, вас порадует сотрудничество с теми, кто признает наш талант.

— Причина, по которой меня нанимают, не имеет значения, — ответила она. — Дело в перемене, которой я с нетерпением жду. Я была в Нью-Йорке только дважды, но думаю, что он мне понравится.

Амадо посмотрел на нее так, словно она ударила его.

— Вы что же, собираетесь уехать из Сан-Франциско?

— Здесь меня ничто не удерживает. Я переехала в Сан-Франциско, начав работать в агентстве «Смит и Нобл», ну а потом я проводила так много времени в этой конторе, что за ее пределами у меня и друзей-то настоящих не появилось. Срок аренды моей квартиры истекает в следующем месяце, так что даже это не удерживает меня здесь, — она пожала плечами. — Если задумать самой изменить жизнь, то, пожалуй, лучшего времени не подберешь. Мне вот только жаль, что вас так бесцеремонно обвели.

— Вам совершенно не за что волноваться.

Элизабет поднялась и снова обошла свой стол, чтобы закончить сборы.

— А что намерены делать вы?

Амадо выглядел взволнованным и сконфуженным.

— В отношении чего?

— Этой кампании.

— Не знаю, — он небрежно махнул рукой — Я должен об этом немного подумать.

— Вам не понравилась презентация? — спросила Элизабет.

Гнев так и полыхнул из его глаз.

— Было бы большой любезностью с моей стороны назвать ее заурядной.

— Возможно, это из-за того, что я вас настроила совсем на другой сценарий…

— А вы-то взглянули на то, что они мне продемонстрировали?

— Только мельком, — призналась она.

— Из этой рекламы можно спокойно убрать «Вина Монтойя» и заменить их другим винным заводом. Там нет ничего умного, ничего запоминающегося. Я же с самого начала ясно дал Джереми понять, что я не заинтересован в этаком назойливом рекламировании, и тем не менее он… — Амадо прошелся рукой по волосам. — Извините. Поссорился-то я с ним, а не с вами.

— Но, может быть, вы могли бы…

— Элизабет, я больше не хочу об этом говорить, — он положил ладонь на ручку двери. — Я должен идти. Мне предстоит кое-что обдумать.

Она кивнула.

— Я пробуду в городе еще неделю или две… если вам понадобится связаться со мной.

— Вы уезжаете так быстро?

— На новой работе меня предупредили, что если я хочу жить в самом Нью-Йорке, а не мотаться из пригорода, то мне потребуется уйма времени на поиски квартиры.

Амадо открыл дверь, но потом снова закрыл ее. Несколько секунд он смотрел на Элизабет, и она не могла понять выражения его лица. В конце концов он прошел через всю комнату и, протянув ей руку, сказал:

— Мне было очень приятно общаться с вами.

Его пальцы, как ей показалось, нежно стиснули ее руку и на какое-то мгновение Элизабет ощутила, что через это прикосновение они как бы поделились сотней невысказанных вслух мыслей.

— Спасибо, — сказала она. — С этого момента я буду вспоминать о вас с каждым бокалом вина.

Амадо улыбнулся.

— Что ж, надеюсь, что это всегда будет вино Монтойя.

— А разве существует другое? — сказала она, улыбаясь ему в ответ.

Когда он ушел, Элизабет с трудом вернулась к своим проблемам, которые всего несколько минут назад так волновали ее. Новая работа, новая жизнь, все это казалось ей ничтожным по сравнению с тем, что она потеряла.

До своей квартиры Элизабет добралась, полная благих намерений. Она точно распланировала дела. В первую очередь непременно следует взяться за тщательный просмотр стенных шкафов, ящиков столов и комодов и решить, что стоит упаковывать, а что можно отдать благотворительной организации «Добрая Воля».

Но каким-то образом в тот же миг, как она закрыла за собой дверь, ее благие намерения улетучились, прихватив с собой и воодушевление. Она вытащила из холодильника обед-полуфабрикат и поставила его в духовку, даже не потрудившись посмотреть, что там запаковано.

Она чувствовала себя опустошенной умственно, физически и эмоционально.

Происходила странная вещь: по мере того как она становилась старше, личность, которую Элизабет с такими усилиями старалась забыть и оставить в своем прошлом, становилась все важнее и важнее. Под всеми внешними атрибутами образования и биографии, К добру ли или к худу, она до сих пор оставалась Дженнифер Кэйвоу, а не Элизабет Престон.

Бывали случаи, когда она жадно стремилась в прошлое, к этой одинокой маленькой девочке, и тогда ее руки мучительно тянулись обнять ее, а голос стремился сказать Дженнифер, что она не забыта.

Но Элизабет не могла вернуться обратно. Они с Дженни были частью настолько запутанной паутины лжи, что любая попытка освободиться лишь крепче затягивала вокруг них эти шелковые нити.

Когда она училась в колледже, необходимость утверждать свою личность подогревалась страхом разоблачения и последующего судебного преследования. Она никогда и не пыталась дурачить себя на этот счет. Не имело значения, насколько непреодолимым было стремление, которое привело ее туда, но то, что она сделала, — чистейшей воды мошенничество. Школа была бы просто вынуждена возбудить против нее дело, хотя бы для того, чтобы защитить будущие пожертвования на программу своих стипендий.

С того дня, как она вошла на территорию колледжа, у нее не было иного выбора, как остаться там. Если бы она отказалась от этой стипендии, то об этом сообщили бы в ее школу. А дальнейшее расследование неминуемо привело бы к Джорджу Бенсону. И тогда с его работой, репутацией, с самой его жизнью в Фармингэме было бы покончено.

После окончания колледжа у нее появился шанс покинуть оболочку Элизабет Престон. Но в таком случае ей пришлось бы отказаться от степени, заработанной с таким трудом! И в равной степени это означало бы махнуть рукой на все жертвы, принесенные ее бабушкой, чтобы дать ей образование, на риск, предпринятый Джорджем Бенсоном.

Кроме того, когда Элизабет была принята в агентство «Смит и Нобл», ей совершенно ясно дали понять, что ее нанимают потому, что она окончила колледж лучшей в своем классе. А ей была необходима достаточно хорошо оплачиваемая работа, чтобы хотя бы немного помогать бабушке.

Элизабет взяла с буфета бутылку вина — последнюю из того ящика, который вручил ей Амадо, когда к ней перешла подготовка к его рекламной кампании. Вернувшись в гостиную, она сбросила туфли и села на диван. И с бутылкой в одной руке и хрустальным бокалом в другой она сделала первый глоток.