Монстр из отеля №7

Глава 20

САЛЛЕН

Я застегиваю последнюю пряжку, по комнате вокруг нас эхом разносится металлический щелчок. Я все делал наощупь, и это было довольно трудно из-за ее метаний и мольбы, но ей меня не пересилить. Во всяком случае, физически.

Я не стал пристегивать ее ниже талии, что может обернуться катастрофой, но… у нее такие красивые ноги, и мне бы очень хотелось их раздвинуть, даже при том, что я ничего не вижу.

Черный кожаный табурет на колесиках, который я достал из маленькой кладовки в задней части комнаты (из которой, кстати, идет ход под отель, но я не сказал об этом Карии на случай, если она решит сбежать), немного поскрипывает, когда я придвигаюсь к ней, опершись затянутыми в перчатки руками о бедра. Табурет поднят на идеальную для меня высоту, чтобы я мог протянуть руку и коснуться каждого дюйма ее тела.

Мне немного мешает спрятанная в кармане моих джинсов пачка наличных, которую я взял из маленького сейфа у разбитого мной ночника; именно по этой причине я оставил их здесь перед тем, как отравить Космо и украсть Карию. Но боюсь, что потеряюсь в ней, во всем этом, и когда нам снова придется бежать, не успею забрать деньги. Если я что и знаю о Карии, так это то, что ей нравится все, что на них можно купить.

Избалованная, в скором времени сломленная маленькая принцесса.

Я прижимаю одну руку к ее груди, чувствуя, как она быстро поднимается и опадает. Еще я слышу дыхание Карии, тихие вздохи в темноте. Я провожу пальцами вниз по ее топу к мышцам ее живота. Они сжимаются и разжимаются с каждым вдохом. Кария в ужасе.

Опускаясь ниже, я глажу джинсовую ткань ее юбки, на ощупь отмечаю, как она сместилась вверх из-за ее сидячего положения, и мне кажется, я чувствую мурашки у нее на бедрах.

«Она очень напугана».

Так и должно быть.

Мысленно я представляю себе, как она выглядит — смотрит на меня во все глаза с отвращением и так, словно я ее создатель.

Она пристегнута чуть выше груди, ниже пупка, еще несколько ремешков стягивают ей руки и запястья, и один поменьше — шею. Больше всего мне хотелось бы увидеть этот последний, но не сейчас. Я не могу вынести ее прямой взгляд. Как бы то ни было, даже белков ее глаз и голубизны радужной оболочки достаточно, чтобы заглушить мои мысли.

Чтобы почувствовать желание как-то ее успокоить.

Со Штейном я часто просиживал в таком положении и знаю, что она сейчас чувствует. Страх, беззащитность и, возможно, схожее с ужасом любопытство.

Именно таким образом Штейн проверял мои уроки на домашнем обучении. Пристегивал меня ремнями и, если я где-нибудь ошибался, резал скальпелем мою плоть. Однажды он вырезал у меня на бедре букву F, чтобы обозначить мою неудовлетворительную оценку. Рана воспалилась, и я молился, чтобы поскорее умереть. (В США оценки обозначаются не цифрами, а буквами, их пять: А (отлично), В (хорошо), С (удовлетворительно), D (слабо) и F (неудовлетворительно) — Прим. пер.).

Однако мои молитвы всегда остаются без ответа.

Не отрывая взгляда от Карии, я сжимаю ее бедро, и из-за того, как сильно распахнуты ее глаза, как поблескивают в темноте их белки, кажется, что она смотрит на меня так, будто я Бог. Но, так же, как и настоящий Господь, я не собираюсь слушать ее мольбы.

Однако я знаю, что ее прелестный ротик способен на всякие приятности, например, как тогда, когда она назвала меня красивым. Когда соврала мне в лицо. И хотя в этой комнате, из которой ей, возможно, никогда уже не выбраться, я планирую ответить на некоторые из ее вопросов, я беспокоюсь, что Кария воспользуется своей способностью говорить, чтобы попытаться… меня уничтожить. Овладеть мной больше, чем уже владеет. Разубедить меня в собственном побеге и свалить.

Жаль, что я не могу вколоть ей успокоительное, но, чтобы его взять, нужно вернуться в лабораторию, а я не хочу оставлять ее одну. Здесь, в темноте, могут водиться и другие монстры. В отелях Штейна, кто знает?

Однажды наш семейный врач мучил меня в комнате несколькими этажами выше. Больше ненависти к Штейну, лишь моя ненависть к этому человеку.

— Почему бы тебе не начать первой? — тихо спрашиваю я, поглаживая указательным пальцем ее бедро и даже в темноте чувствуя безмерную благодарность за такую вещь, как перчатки.

От моего прикосновения ее мышцы вздрагивают, и я улыбаюсь, сокрытый в темноте.

— Я хочу тебя видеть, — шепчет она.

— Жаль, что я вдребезги разбил лампу.

Я провожу пальцем выше, пока не нащупываю край ее юбки. У Карии перехватывает дыхание, но я лишь следую назад по проложенному пути.

— Я помогла тебе, — говорит она, как будто это было из чистого альтруизма.

Она хочет изучить меня так же, как и я ее, но это ничего не значит. В конце концов, заспиртованные образцы — это трупы.

Я мог бы напомнить ей, что задушил охранника за то, что он посмел приставить к ее голове пистолет, за то, что схватил ее за руку, но она подумает, что все это было сделано ради моей собственной выгоды, я ведь тоже такого мнения о ее мотивах.

— И как же мне тебя отблагодарить? — все равно спрашиваю я, продолжая кружить пальцем по ее бедру, и Кария вздрагивает от моего прикосновения. Если бы она могла увидеть мои пальцы без перчаток, вот тогда бы испугалась по-настоящему.

— Я не нуждаюсь в благодарности, но насильно меня пристегивать — это несколько грубо, Саллен.

Ах, она пытается быть храброй со своими слабыми попытками пошутить.

На этот раз я проскальзываю пальцем под край ее юбки и поднимаюсь выше.

Кария тут же напрягает бедро и сжимает колени.

Я улыбаюсь про себя. Она не считает меня потрясающим. Ей известно, что я отвратителен.

— Расслабься, — говорю я, выдерживая ее лазурный взгляд, такой жуткий в этой темноте, словно мираж смотрящего на меня привидения. — Раздвинь колени.

Я не убираю палец, он застывает у нее на бедре в ожидании, что Кария подчинится.

— Нет, — дерзко отвечает она.

— Не думаю, что ты в том положении, чтобы сказать мне «нет», — спокойно произношу я.

На ремнях лязгают пряжки, и я понимаю, что Кария подалась вперед. Я вижу, как приближаются ее глаза, но знаю, что стягивающий шею ремень не позволит ей придвинуться слишком близко.

— Хочешь еще раз это услышать? Нет, Саллен.

Она мне кажется почти забавной.

Но у меня есть только одна ночь, чтобы украсть как можно больше воспоминаний, которых хватит мне до самой смерти. И я знаю, что лучший способ отвлечь животное от нижней части его тела — это поистезать верхнюю.

Я отпускаю ее бедро и подаюсь вперед на табурете, скрипнув в темноте ржавыми колесиками.

Я тянусь к краю ее короткого топа, затем просовываю большие пальцы под него и под надетый на ней лифчик. Это тонкая полоска хлопка, без косточек, и я задираю ее вместе с топом вплоть до ремня на шее у Карии, обнажив ее в холодной темноте.

Она ничего не говорит, но я кладу свою затянутую в перчатку руку ей на сердце и чувствую ее учащенный пульс.

С прелестных губ Карии невольно срывается тихий стон.

— О, боже, — тихо говорю я. — Все в порядке, Кария.

Я провожу большим пальцем по ее тугому, твердому соску, вспоминая, как он был у меня во рту всего за несколько часов, до того, как мне пришлось переставить фигуры на этой доске.

— Но может быть больно, если ты этого захочешь. Когда я говорил тебе расслабиться, раздвинуть колени, тебе следовало прислушаться. Теперь мне некуда вести руку, кроме как сюда, видишь, как это работает?

Я обвожу ее сосок и даже в перчатке восхищаюсь ощущением упругой, мягкой кожи.

— Ты хочешь, чтобы я тебя возненавидела? — шепчет в темноте Кария и с вызовом смотрит на меня горящими глазами.

— Разве не это делает с тобой Космо? Разве тебе не нравится быть куклой? Ты позволяешь ему себя напоить, чтобы он мог трахать тебя и лапать, где захочет. Или я что-то не так понял? — размышляю я вслух, и тут мне в голову приходит тошнотворная мысль. — Он… и вправду воспользовался тобой или…

Кария издает странный звук, и я не сразу понимаю, пока не чувствую у себя на лице что-то теплое, влажное и стекающее по щеке.

Почувствовав на себе ее слюну, я застываю, поражаясь тем, что, будучи от меня на расстоянии фута, она умудрилась так метко прицелиться в темноте.

«Она в меня плюнула».

Усмехнувшись, я сжимаю грудь Карии и слегка мну ее, затем отпускаю и провожу пальцем по ее слюне.

Потом беру его в рот, наслаждаясь легким вкусом Карии и моей перчатки.

— А если бы он и впрямь мной воспользовался? — рычит она теперь, когда я больше к ней не прикасаюсь, хотя она полностью раскрыта для меня, для этой комнаты. Совершенно беспомощна, как приколотая иглой бабочка. — Ты бы захотел отомстить за меня, Саллен? Если делаешь то же самое?

Я сглатываю ее слюну, затем, глядя на нее, опускаю руку себе на бедро.

— Если ты спрашиваешь меня, смог бы я вырвать ему челюсть, сделай он подобное, то ответ — да.

Она смеется. Это дерзкий звук, почти как ее настоящий смех. В некотором роде выкрик, шумный и громогласный, и мне бы хотелось, чтобы она смеялась над какими-нибудь другими моими словами. Мне бы хотелось, чтобы на мгновение мы оказались очень далеко отсюда. Тогда все было бы по-другому.

— Ты знаешь, что такое лицемер, или твой отец не научил тебя этому слову?

Тихо и неподвижно сидя на табурете, я стискиваю челюсти, сжимаю в кулаки пальцы.

— Чему он вообще тебя научил? — надменным и язвительным тоном продолжает она. — Тому, что единственный способ прикоснуться к женщине — это ее связать? Со сколькими ты уже это проделал, а? Тут есть трупы, погребенные в результате ваших маленьких экспериментов? Ты воображаешь себя ученым? А он? Отец и сын, работающие бок о бок в лаборатории с беспомощными женщинами, полагающие, что именно это делает мужчину мужчиной? Вы вдвоем убили твою мать, Саллен? Ты помогал своему папе, когда он связывал маму…

И вот тут я встаю. Я ничего не могу с собой поделать, у меня учащается пульс, табурет откатывается куда-то назад. Одной ладонью я закрываю Карии рот, а другой со всей силы сжимаю ей челюсть.

Она замирает, а я нависаю над ней, почти вплотную приблизив свое лицо и впившись взглядом в ее омерзительно прекрасные глаза.

— Штейн ударил мою мать по голове рукояткой ножа, когда она пыталась помешать ему поджечь мне волосы, чтобы посмотреть, как близко я смогу подпустить огонь к коже головы, не закричав. Тогда он меня связал, и я закрыл глаза, но все это слышал.

Кария становится совершенно неподвижной.

Она не дышит.

Не сопротивляется. Я чувствую, как у линии подбородка бьется ее пульс.

Я наклоняюсь, касаясь носом ее носа.

— Ее крики затихли после нескольких глухих ударов. Когда я набрался храбрости и открыл глаза, она не двигалась. Потом Штейн выстрелил в нее и заявил… — Я убираю ладонь с ее рта, скользя вниз, так, что ее приоткрытых губ теперь касается только мой большой палец. — Ну, знаешь, пойдут слухи.

Кария по-прежнему ничего не говорит.

Не двигается.

Только смотрит на меня, пока я провожу пальцем по ее пухлым губам.

— Продолжай, — тихо шепчу я, все еще крепко сжимая ее лицо. — Спроси меня, что еще тебе хотелось бы знать. Может, ты и мой эксперимент, но известно ли тебе, что я тоже твой эксперимент?

— Она этого не заслужила, — срывающимся голосом произносит Кария. — И ты тоже, Саллен.

— Думаю, я заслужил. Разве ты не видишь себя сейчас?

Я улыбаюсь, демонстрируя оставшиеся у меня зубы.

— Скорее всего, нет, — продолжаю я. — Но ты в моей власти, а этого у меня практически никогда не было. Так что именно этого я и заслуживаю.

— Почему ты исчез? — ровным тоном спрашивает она, как будто меняет тактику и теперь продирается сквозь мои секреты, воспользовавшись предложением. — Два года назад. Почему ты пропал?

Я снова обвожу большим пальцем ее губы и смотрю ей в глаза. Я слегка разжимаю руку на ее челюсти, но не отпускаю.

— Штейн отослал меня прочь.

— Почему? — не унимается Кария, и я чувствую, как при разговоре двигаются ее кости.

Я подумываю о том, чтобы ничего не говорить. Чтобы накачать ее успокоительными. Или освободить. Не знаю, смогу ли я играть в эту игру.

Вместо этого я, как будто что-то меня заставило, отвечаю. Кто еще хоть когда-нибудь спрашивал меня о моей жизни? У кого хоть когда-нибудь хватало смелости об этом узнать?

— У него очень своеобразная… система убеждений. И отчасти это предполагает то, что он должен причинять мне боль, вредить мне, хотя ему это видится по-другому. Штейн считает, что он формирует меня, творит, деконструируя как своего рода…, — я касаюсь своим носом ее носа и говорю ей в губы. — Средство для достижения цели.

Из-за голубых радужек Карии я вижу, как расширяются ее зрачки, но она ничего не говорит, как будто хочет большего. Как будто чего-то ждет.

«Ты глупая, писанная красавица».

Но я никогда раньше не говорил об этом ни с кем другим. И странно, как мне хочется ей исповедоваться. Эту принцессу мне не заполучить.

Не знаю, известно ли ей что-либо из этого, но я совершенно уверен, что никто из остальных детей Райта не испытал того, что я. Насколько я знаю, Штейн странным образом разделял свою работу и личные верования. Возможно, он не хотел делиться с другими секретами бессмертия.

— Когда я подрос и возмужал, он стал более жестоким и пичкал меня всем, что притупило бы мои чувства. Ближе к концу он испугался, что, если я останусь, он убьет меня раньше положенного времени.

Кария моргает, но ничего не говорит.

Я убираю пальцы от ее губ, затем нежно обхватываю обеими руками ее лицо, поглаживая большими пальцами ее скулы.

— Поэтому он отослал меня в дом в горах. «Хаунт Мурен».

Не знаю, почему говорю это вслух. Разглашать наше местоположение запрещено. Все в основном считают, что после того, как Штейн Рул отошел от дел, он покинул страну. Предполагается, что я должен поддерживать эту иллюзию.

Но я не хочу этого делать.

Не с Карией.

Она все равно, возможно, не переживет эту ночь.

Какой смысл в секретах, если в конце концов их зароют вместе с костями или поместят в банки с формалином?

— А теперь? — спрашивает она, ее зрачки расширяются и впиваются мне в глаза. — Теперь, когда Штейн рядом с тобой, он… пытается тебя убить?

У нее дрожит подбородок, я чувствую это своими пальцами.

Мне хочется ее успокоить, сам не знаю почему.

Я наклоняю голову, провожу губами по ее губам, затем резко отстраняюсь, оставив между нами несколько дюймов.

Кария меня жалеет. Она не хочет меня целовать.

Я откашливаюсь, как будто стряхиваю с горла паутину. И все же мой голос звучит неприлично грубо.

— Полагаю, что там, куда он сейчас отправился, ему дадут ответы на вопрос о дате моей смерти. Штейн у предсказателя. Но в последние несколько месяцев он постепенно стал добавлять мне в пищу больше успокоительных. Иногда у меня вылетает по целому дню.

«И я мысленно цепляюсь за твои письма. Живу в созданной тобой мечте».

— Хотя это не совсем покушения на мою жизнь. В любом случае, это неприятно, потому что я был без него полтора года.

— Почему ты тогда не убежал? — быстро спрашивает Кария, вопрос вырывается у нее с губ сам собой. — Почему ты оставался там и ждал его?

В ее словах слышится укор. Это пробирает меня до глубины души.

Я скольжу руками по ее лицу, вниз по горлу и застегнутому на нем ремешку. Затем обхватываю ладонями груди Карии, касаясь большими пальцами ее плоти.

Кария дергается вперед, лязгнув пряжками, но никуда не может деться. Она ничего не может сделать, чтобы мне помешать.

— Я несколько раз пытался сбежать, но Штейн посылал за мной своих самых верных охранников из «Хаунт Мурен». Через некоторое время я понял, что боль, которую мне приходится испытывать после каждого неудачного побега, не стоит очередных попыток. Ну, разве это не чудно? — Я заглядываю ей в глаза, нежно сжимая ее плоть. — Пока тебя трахал Космо, меня избивал Штейн? Странно, не правда ли?

— Можешь прикасаться ко мне, как захочешь, — низким шипящим голосом произносит она. — Но ты ответишь на все мои вопросы.

Я улыбаюсь.

— О, серьезно?

Я провожу большими пальцами по ее твердым соскам, затем ударяю по ним, и мне в награду она снова содрогается, звякнув пряжками.

— А что, если я не отвечу, а? Что ты тогда будешь делать, Кария?

— Когда это началось? — спрашивает она, игнорируя меня. Удивительно, как она расставляет акценты. Я сделал то же самое. — Вероучения твоего… Штейна?

Мне хочется помучить ее молчанием, но опять же, несмотря на то, что Кария пристегнута к креслу, все так, будто пристегнут как раз я. Может, я долгие годы жаждал извергнуть из себя все эти вещи и подсознательно хотел рассказать это именно ей.

— Это было всегда, но незадолго до смерти моей матери стало еще хуже.

Я с трудом сглатываю и провожу пальцами по ее груди, чувствуя, как учащенно бьется ее пульс.

— Он постоянно встречался с какими-то фанатиками; отчасти из-за своей работы, отчасти потому, что… интриги были его хобби. Штейн всегда был беззастенчиво увлечен серийными убийцами. Потом это переросло в нечто большее. В религию, по его глубокому убеждению, открытую лишь избранным. Он действительно думает, что мне несказанно повезло быть его сыном. Что когда я умру — а он меня убьет — я заслужу особое место на небесах, потому он мой бог.

— Он тебя не убьет, — с яростью произносит Кария.

У меня нет сил слушать чепуху.

Я убираю от нее руки и, отступив назад, тянусь за табуретом. Я хватаюсь за мягкое кожаное сиденье, подтягиваю его поближе и, снова сев на него, на мгновение опускаю голову и закрываю глаза.

Я думаю о том, как к ней прикасался Космо.

И Вон.

О том, как она откидывала голову и со стоном произносила их имена.

Как я представлял, что это все для меня. Из своего укрытия или позже, в «Хаунт Мурен», просматривая записи с видеокамер, которыми Штейн напичкал все дома на Ричуэл Драйв. Иногда я думаю, что он сделал это специально, чтобы меня помучить, зная, что я прокрадусь в его комнату наблюдения и буду смотреть, как Кария трясет сиськами, раздвигает ноги и запрокидывает голову, когда в нее с силой входит Вон или Космо.

Я резко открываю глаза и снова тянусь к ее бедру; несмотря на дрожь в пальцах, стараюсь сохранять легкость прикосновения.

Я похлопываю ее по внутренней стороне ноги.

— Давай попробуем еще раз. Ты сказала, что я могу прикасаться к тебе, как захочу. Я продолжу отвечать на твои вопросы, но раздвинь для меня ноги, Кария.

Она не двигается.

Я поднимаю на нее свой пристальный взгляд.

Кария смотрит на меня, ее глаза блестят от чего-то, что вполне может быть слезами.

— Саллен. — Мое имя срывается с ее губ, словно скрежет.

К моему горлу подступает комок. Я чувствую жар и зуд, но только сильнее вдавливаю кончики пальцев в плоть ее бедра.

— Раздвинь их.

Она слегка качает головой, и я чувствую в темноте движение.

— Мне так жаль, что ты…

Затем я с силой хватаю ее, и от моего прикосновения Кария вздрагивает и дергается.

— Не бери в голову, — тихо говорю я. — Ты права. Это был глупый приказ. Я могу иначе получить доступ к твоей пизде. Вместо этого согни ноги, прижми к груди, а затем разведи в стороны.

Кария сглатывает; в тихой комнате слышно, как у нее на шее тихо звенит пряжка от ремешка. Я представляю, как бы на ней смотрелась моя цепочка. Я и раньше видел ее в изящных украшениях, но было бы неплохо надеть ей на шею флакончик с ядом. Жаль, что я истратил его на тупого придурка Космо. Жаль, что этой дозы оказалось недостаточно, чтобы его убить.

Не успеваю я толком разозлиться, как Кария делает, как я говорю.

Я чувствую, как напрягаются ее мышцы. Скользнув подошвами своих кед по нижней части кресла, она сгибает ноги, а затем прижимает их к груди.

Однако она их не раздвигает. Тогда я провожу рукой по внутренней стороне ее бедра, пытаясь развести ей колени.

Кария сопротивляется, пристально глядя мне в глаза.

— Кария, — тихо шепчу я, зная, что Штейн уже наказал бы меня за это.

Я мог бы ее ударить, принудить силой или сделать что-нибудь похуже, но я уже и так много чего натворил. Может, мне следует положить на все, и пусть считает меня наихудшим из монстров, но какая-то тошнотворная частичка меня хочет, чтобы Кария думала иначе.

— Мне всегда хотелось, чтобы ты ко мне прикоснулся, знаешь? — тихо спрашивает она, прервав мои жалкие мысли. — Когда я росла, я фантазировала о тебе… все время.

Я замираю от ее слов, моя рука застывает у нее на бедре. У меня возникает ощущение падения, несмотря на то, что я сижу.

Именно это я почувствовал, когда она назвала меня красивым и потрясающим.

Лгунья.

Прекрасная маленькая лгунья.

Меня никто никогда раньше так не называл.

И никто никогда не жаждал моих прикосновений.

— Я хотела тебя поцеловать. И когда меня трахал Космо или Вон, мне хотелось, чтобы это был ты.

От этих слов у меня твердеет член, и я изо всех сил стараюсь не обращать на это внимания. Штейн смеялся надо мной всякий раз, когда видел, что у меня встает, и хотя он никогда не подвергал меня сексуальному насилию, унижение от того, как он потешался над реакцией моего тела, было достаточно мучительным.

— Ты видел меня в ту Ночь обмана? — с трудом сглотнув, произносит Кария, и у меня вспыхивает лицо. — Ты видел, как Космо лапал меня, так ведь? Как он мне отлизывал? Трахал?

«Откуда она могла это знать?»

Я ей не отвечаю, не желая признаваться, что весь вечер пас ее до тринадцатого этажа. Я проскользнул за ней в номер и прокрался, спрятавшись в тени, пока Космо готовил ей выпить.

— Ты ревновал? Хотел причинить ему боль?

«Я хотел сделать нечто большее. Снести ему башку и трахнуть ее рядом с его обезглавленным трупом».

Но мне так сильно хотелось ее увидеть, послушать издаваемые ею звуки, что я не мог это остановить. Остановить их.

— Я хотела, чтобы это был ты, Саллен.

Я качаю головой.

«Ты пиздишь».

— Не знаю, зачем ты мне это говоришь.

У меня так сильно колотится сердце, что кажется, будто оно вот-вот треснет у меня в грудной клетке, и это нехорошее чувство.

Мне ли не знать.

— Ты думаешь, это пытка, да? Для меня. — Кария опускает глаза, предположительно на мою руку у нее на бедре. Затем она поднимает на меня взгляд из-под своих длинных ресниц; я храню в памяти каждую из них. — Мне давно этого хотелось.

— Ты гребаная лгунья.

Эти слова похожи на хриплое рычание. Я хочу, чтобы она заткнулась.

«Не вселяй в меня эту призрачную надежду. Это больно».

— Нет.

— Самая что ни на есть, — я крепче сжимаю ей бедро.

— Поставь на мне синяк, — шепчет она. — Сделай это. Давай. Я хочу всего этого.

— Прекрати, Кария.

— Сделай мне больно. Если хочешь, переломай мне кости. Сдери с меня кожу. Рвани за волосы. Надави так, чтобы меня стошнило. Я хочу, чтобы ты это сделал, Саллен Рул. Всегда хотела.

— Ты врешь.

Я отпускаю ее и поднимаю свои дрожащие пальцы, будто останавливая себя от всего того, что она сейчас сказала.

— Ты хочешь нежного, сладкого и избалованного. Ты не знаешь боли. Ты морочишь мне голову.

— Скажи, чего хотел ты, — настойчиво требует она неистовым, диким голосом, теперь монстр она. — Что ты мечтал со мной сделать? Я выдержу. Скажи мне, Саллен.

У меня раздуваются ноздри, и я по-прежнему не опускаю руки, чтобы ее не касаться.

— Я с подросткового возраста мечтал похитить тебя и разрезать на части. Прикоснуться к твоим волосам и размазать по губам помаду. Кусать тебя до костей, чтобы ты выкрикивала мое имя. Сломать тебе ноги, чтобы ты не могла убежать. Держать тебя под своей кроватью, чтобы ты всегда была со мной.

— Продолжай, — дерзко говорит она. — Я тебя не боюсь.

— Потому что ты избалованная и изнеженная и не понимаешь реальной опасности. Обо мне ходит много слухов, но и о тебе тоже. Штейн сказал мне, что ты сообщила своим родителям, будто поступишь в колледж, чтобы стать учителем. Ты заявила, что хочешь созидать умы, а не ломать их. Ты наивна и полна надежд, и из-за этого глупа.

Ее глаза вспыхивают темно-синим, и она дергается в сдерживающих ее ремнях. В темноте раздается громкий лязг, но у нее ничего не получается, и я представляю, как ей в кожу впивается тот, что у нее на шее.

— Это с учетом того, что я помогла тебе спрятаться от монстров покрупнее, чем ты. Я могла бы сдать тебя им, позволить Космо причинить тебе боль, но я не сделала этого из-за своей глупости.

Мне нравится, как срывается от ярости ее голос, как сужаются ее глаза, во мраке превращаясь в голубые бриллианты. Мне нравится, что Кария не упоминает о том, что я сделал с охранником, как будто хочет забыть, кто я на самом деле.

— Да, — соглашаюсь я. — И, возможно, спасая меня, ты совершила самый глупый поступок в своей жизни.

— Неужели всем девушкам, которых ты связываешь, нравится слушать, как ты их унижаешь? Не думаю, что это мой фетиш.

Я распахиваю глаза и напрягаюсь, буравлю ее взглядом, все еще не опуская ладони.

— Это тебя заводит? Со сколькими женщинами ты был? Что самое худшее, что ты им говорил?

Затем Кария резко разводит колени в стороны, лязгнув ремнями. Я представляю, как напряглись мышцы ее бедер, но и так знаю, что она сделала, потому что в воздухе витает ее терпкий, божественный аромат.

Я весь дрожу.

— Давай. Трахни меня пальцем и скажи еще раз, какая я глупая. Мне бы не хотелось быть для тебя плохой невольницей, Саллен.

— С каждым сказанным словом ты все глупее и глупее.

Но я ничего не могу с собой поделать. Я тянусь к ней и провожу ладонью по ее бедру, другую сжимаю в кулак на коленях. Несмотря на гневный тон и брошенные в спешке слова, от моего движения у Карри слегка вздрагивают ноги. Я касаюсь ладонью места между ее бедрами. Здесь так тепло.

— Какого они цвета? — выдыхаю я, чувствуя ткань ее трусиков.

— Розовые.

При этом слове на ее хорошеньком личике появляется насмешка.

Затянутым в перчатку большим пальцем я провожу по краю того, что очень напоминает мне шелк, затем чувствую там короткие волоски, во всяком случае, их текстуру.

У меня учащается пульс. Яростно. Раньше я бывало украдкой смотрел порно, и всегда предпочитал волосы чисто выбитой коже. Возможно, потому, что в юности Штейн заставлял меня делать себе эпиляцию. По его словам, чем чище его эксперимент, тем ближе он к Богу. Для меня это не имело смысла; чистота была чем-то нетронутым. Но это не мешало ему проводить беглый осмотр после того, как он каждую неделю запирал меня в ванной.

Он отказался от этого после того, как отослал меня с Ричуэл Драйв. Думаю, когда Штейн понял, что моя смерть уже не за горами, в его глазах эпиляция моего паха потеряла всякую необходимость.

Я сильнее прижимаю ладонь ей между ног и, снова встретившись взглядом с Карией, слышу ее прерывистое дыхание.

Она яростно смотрит на меня. Жаль, что я не могу увидеть ее голую грудь. То, как она передо мной полностью обнажена.

— Почему же я все глупее? — выдыхает она. — Или ты всегда говоришь это своим жертвам, когда вы доходите до этой части? Засунь в меня палец и почувствуй, как от безмозглости я становлюсь для тебя влажной.

От того, что она сказала, мне тяжело дышать, но с трудом удается выдавить:

— Я никогда ни к кому не прикасался.

Когда Кария была под действием успокоительных, я ей на это намекнул, но она, должно быть, мне не поверила. А может, просто не помнит.

Не дождавшись ее ответа, я прижимаю затянутую в перчатку ладонь к ее входу и чувствую растекающееся тепло. Я не знаю, что делать, здесь все такое нежное, и я боюсь разорвать ее на части, но Кария слегка ерзает в кресле, звякая пряжками, и я воспринимаю это как хороший знак.

— Ты лжешь, — шепчет она, в ее тоне нет и намека на язвительность.

— Нет. У меня в мыслях всегда была одна единственная женщина, и это ты.

От этого признания мне становится дурно, пол у меня под ногами как будто накреняется.

— Прикоснись ко мне еще, — шепчет Кария. — Протолкни в меня палец.

Она немного приподнимает бедра, прижимаясь к моей руке и тяжело дыша. Сквозь перчатку я ощущаю прилив тепла и по тому, как скользит моя ладонь, чувствую ее гладкость.

— Да ладно тебе, Сален. Не будь гребаным трусом.

Я отдергиваю руку.

Закрываю глаза.

Прижимаю пальцы ко рту и, дрожа всем телом, вдыхаю ее аромат, слизываю с губ ее вкус. У меня в груди зарождается животная жажда, проникает мне в живот, делая мой член таким твердым, что это причиняет боль. По мне стекает пот.

Но я не знаю, что будет дальше. Не знаю, как к кому-то прикасаться.

«Что я здесь делаю? Почему даю ей повод еще больше меня возненавидеть?»

— Почему ты никогда со мной не разговаривал? Не флиртовал? Ты сказал, что за это он жестоко тебя наказывал, но я же могла тебе помочь. Я пыталась привлечь тебя к общению, а ты просто… меня отшивал. И почему ты сейчас остановился? Это потому… что ты больше меня не хочешь? Что мы здесь делаем, Саллен? Почему мы просто не убежим? Чего ты от меня хочешь?

— Прекрати болтать, Кария, — умоляюще шепчу я, у меня в голове путаются мысли.

— Нет, — рявкает в ответ она. — Скажи мне, чего ты хочешь. Зачем тебе это место? Что это? Моя могила? Твоя? Сколько ты это планировал? Ты сказал, что я могу задавать вопросы…

Я вскидываю голову и снова встаю.

Повернувшись к ней спиной, я поднимаю табурет и со всей силы швыряю его в другой конец комнаты. Он с громким стуком ударяется о стену, совсем как мое сердце о грудную клетку. Затем валится на пол, жутко скрежеща металлом по цементу.

Воцарившаяся тишина действует на нервы.

Но Кария быстро ее нарушает.

— Прикоснись ко мне, — приказывает она. — Я по-прежнему не боюсь. Сейчас же прикоснись ко мне и ответь на вопросы. Прикоснись ко мне и дай мне прикоснуться к тебе.

Я поворачиваюсь к Карии и, сделав два шага, снова склоняюсь над ней.

Я не прикасаюсь к ней руками.

Я опираюсь на края подлокотников, затем наклоняю голову и кусаю Карию за грудь, впиваясь зубами ей в кожу.

«Полупомешанная». Помню, так написано на ее топе. Вот кем она меня сделала, все эти годы не вылезая у меня из головы.

Я сильнее вонзаю зубы и, услышав ее прерывистый вдох, не останавливаюсь. Кожа Карии рвется под моими острыми клыками. У меня во рту разливается привкус железа; это предвестник не критичной для нее кровопотери.

Я посасываю ее сосок, провожу по нему языком, затем, отстранившись, смотрю на нее, а она извивается, лязгая застежками.

Ранее я тыкал в нее иглой, проверяя ее чувствительность, и это было великолепно — наблюдать, как Кария корчится от страха.

Сейчас у меня нет шприца, но он мне и не нужен. Зубами я могу прихватить больше плоти, как она есть.

Я тянусь к Карии, поглаживая рукой то место, где ее укусил, а она издает тихий стон и поднимает глаза меня. Но она меня не останавливает.

«Что с тобой не так, Кария? Зачем ты притворяешься ради такого, как я?»

Затем я обхватываю ладонью ее грудь, радуясь тому, какая она большая и упругая, я сжимаю ее, приподнимаю, поигрываю с ней. До сегодняшнего вечера я никогда не прикасался к обнаженной женщине, и мне нравится, что ее кожа здесь такая мягкая, но не совсем податливая.

Я мог бы заниматься этим всю ночь.

Пожалуй, да.

— Я рассказал тебе только часть того, что Штейн сделал со мной из-за тебя.

Я продолжаю поигрывать с ее грудью, а Кария смотрит на меня, не в состоянии мне помешать.

— Он был изобретателен в своих экспериментах и более жесток в наказаниях. Кучу всего он зашил мне под кожу. Но однажды Штейн увидел, что я наблюдаю за тобой из своего окна, тихо подошел ко мне сзади и ударил меня лицом о стекло. Тогда у меня была рыбка Бетта, и, когда у меня по подбородку потекла кровь, он схватил мини-аквариум размером с чашку и силой открыл мне рот. Но ему было недостаточно, чтобы я просто ее проглотил, — ухмыляюсь я, чувствуя, как под моей ладонью учащается ее пульс. — Штейн заставил меня ее жевать, и я чувствовал, как под зубами хрустит чешуя и мягкий плавник.

Я отпускаю ее грудь, но тут же хватаю другой сосок, тяну его, кручу между пальцами и, опустив взгляд, напрягаю зрение, чтобы посмотреть, как деформируется ее упругая и гладкая кожа. Я вижу только очертания, но обнаженное тело Карии теперь выжжено в моем мозгу.

Она подается вперед, чтобы облегчить боль, а я с усмешкой провожу языком по тому месту у меня во рту, где должен быть мой центральный резец.

— Тебе больно, Солнышко? — тихо спрашиваю я, все еще крепко сжимая ее плоть. — Хочешь, чтобы я остановился?

— Нет, — сквозь стиснутые зубы произносит она.

Я поднимаю на нее взгляд.

— Зубов я лишился тоже из-за тебя. Однажды вечером я наблюдал за тем, как Вон несет тебя на спине по улице, и Штейн плоскогубцами вырвал мне коренной зуб. Он заставил меня безотрывно смотреть на Ричуэл Драйв, и, когда мне в рот хлынула кровь, ты улыбнулась. Зуб раскололся на кусочки, и Штейну пришлось извлекать их, попутно вонзаясь в десна. Остальные он мне выдрал за разные нарушения, но из-за какой-то другой девушки — никогда.

Я вижу, как Кария опускает голову, пытаясь посмотреть, как я играю и измываюсь над ее соском, причиняя ей боль. Ее большие голубые глаза наполняются слезами, и я представляю, как парочка из них соскальзывает, цепляясь за ее темные ресницы.

— Мне нравится твоя улыбка, — тихо говорит она, затем вглядывается в меня с каким-то извращенным интересом, поблескивающим в белках ее глаз. — И от этого… мне не больно. Я могу вынести что-нибудь и похуже, Саллен.

Этого никак не может быть.

Такое невозможно.

«Может, это какая-то уловка. Игра посложнее обычных игр Штейна. Возможно, все наоборот, и это она меня похитила. Именно так мое тело станет готовым к переходу Штейна в его божественное состояние».

И как только мне в голову приходит эта мысль, как только я понимаю, что, скорее всего, так оно и есть, дверь в мою потайную комнату распахивается и с громким стуком ударяется о стену.

Я отпускаю Карию и тут же поворачиваюсь, чтобы заслонить ее собой. Она беспомощна, пристегнута к этому креслу, и это сделал я.

«Я за нее в ответе».

В дверном проеме я вижу лишь тени, но слышу еще чьи-то шаги.

Затем раздается ненавистный мне голос:

— Отличная работа, Кария Вен.